Автор(ы) статьи: Ларкин Лев Геннадьевич – ЛГПУ
Раздел: Социальная культурология
Ключевые слова:

война, культура, Родина, воины, военные походы.

Аннотация:

В статье анализируется развитие военной практики и систематизация воинского опыта, понимание сущности и своеобразия военных походов, действий, которые в них будут наиболее целесообразны. Люди стали понимать, что они воюют «за Родину. Символизация, как чисто культурная составляющая перекрывала многие божественные позиции, которые в любом случае были очень абстрактны, а Родина – Отчизна – чрезвычайно конкретны. Таким образом, культурно-антропологическая составляющая все более приближалась к человеку и становилась центральным акцентом всей войны или конкретной битвы.

Текст статьи:

Развитие дихотомии «война-культура» существовала можно сказать, вместе с человечеством. Так как, как уже было сказано в предыдущих параграфах, человечество всегда находилось либо в состоянии войны, либо в предпоговке к ней, либо к восстановлению своего хозяйства после них. То есть война, как прочно вписанный в культуру аспект, никогда не выгружался из сознания. Поэтому сам факт войны был данностью мировоззрения, к которой готовились и которую всегда ожидали.

 Тем не менее, если рассматривать войну в исторической ретроспективе, то она выступает как явление чрезвычайно разнополярное, часто фаталистическое, происходящее от высших сил и человек по-разному участвовал в ней, зачастую проигрывая ее, еще не вступив в нее. То есть первоначально люди не рассматривались как реальная военная сила, могущая что-то существенное в нее внести.

Если перевести эти аксиомы на мифологию, то мы ясно видим, что причины войн в мифологии выступают как созданная богами ситуация, в которой люди не представляются чем-то стоящим внимания.

В античной мифологии описаны только 2 войны — троянская и война  «Семеро против Фив». Троянская война воспета в чрезвычайно большом числе поэм, ее фразеология стала риторической, выражение «Троянский конь» — известный всем символ предательства и вероломства и др. Троянская война длилась 10 лет и основной причиной ее стало похищение у Менелая его жены – Елены. Мифологизация же совершенно иначе трактует эти позиции, а именно так, что причина войны была божественная, когда сын Зевса решил жениться на нимфе, но после предсказаний оракула, который произнес, что он от этого брака будет сильнее отца, Громовержец решил выдать ее за аргонафта – своего внука. На свадьбе присутствовали все боги, кроме – Ириды – Богини раздора, которая незваной явилась на пиршество и поссорила между собой главных богинь пантеона – Геру, Артемиду и Венеру, отдав им золотое яблоко, прибавив, что оно предназначается «самой прекрасной». Судьей в споре стал Парис, отдав яблоко Венере и вызвав гнев двух других богинь, Венера же пообещала ему за свою победу самую прекрасную девушку, которая к тому времени уже была женой Менелая. Парис выкрал Елену и увез ее в Трою.

Сама война длилась десять лет и ни спартанцы, ни троянцы не могли одержать победу. Помимо людей, война разделила и богов, часть из которых сражалась на стороне Трои, а часть Спарты. И только при помощи хитрости — Троянского коня, на десятый год Троя была захвачена. Участь людей в них практически не упоминалась, в мифологии остались лишь несколько имен – Героев, которые все, кроме Диомеда – погибли. Но имена Богов, которые участвовали в войне были, рассвечены всеми красками храбрости и отваги.

Это говорит о том, что первоначально войны рассматривались преимущественно, как войны Высших сил, в которых люди просто присутствовали.

Очень ярко это очерчено в мифологии Древнего Китая, где был Бог войны — Гуаньди, (Гуань Юй, Гуань Юньчан, в китайской мифологии бог войны, бог богатства, а также покровитель чиновников. Согласно мифу Гуаньди прославился тем, что отвращал демонов). Он был настолько ярко наделен человеческими чертами, что предполагалось, что у него был реальный человеческий прототип — военачальник Гуань Юй или Гуань Ё, живший во III веке нашей эры в смутные времена на закате правления Ханьской династии. Последний прославился  невероятной силой, храбростью и верностью своему правителю. Во время войны он был пленен и казнен, так как отказался предать своего государя. В ХУ! веке он был канонизирован и признан Богом, к которому обращаются с молитвами и поныне.

В мифологии описана так называемая Великая война, которая была вызвана завистью духа к китайскому императору Хуан-ди.  Суть войны была заключена в гибели людей, против которого действовали медноголовые духи его противника и с которыми люди просто не могли тягаться. И лишь в заключении сановник Хуан-ди, смастерил колесницу, на которой стоял железный человечек и указывал рукой точно на юг, что и помогло выйти из сражения живыми. Его — Фэн-хоу, стали считать впоследствии изобретателем компаса и прославили в веках.

Мифов, подобных указанным, в мифологии всех стран чрезвычайно много, нет необходимости говорить о них долее. Для нас важно то, что первоначально война была вписана в культуру как обязательная мифологическая структура. Войну начинали именно Боги, они сражались, как правило, друг с другом, побеждали друг друга и люди в этом случае служили и лишь как живая сила, так как исход битвы для них всегда был предопределен. Они погибали.

Главное, что мы можем здесь отметить, появление некоторого военного опыта, который приобретали воины и военоначальники. Хотя, индийская мифология, где так много войн, говорит о том, в частности в  «Махабхарате», что древние индийцы позиционируют два взгляда на войну: одни полагают, что война полна смысла и позволяет решить все социальные противоречия, другие – что смысла она лишена. Последнее объясняется тем, что цели, направленные на гибель людей «Презренны цели, ради которых произойдет убийство».^[1] Одновременно «Махабхарата» поддерживает войну как возможность восстановления добра и справедливости, подчеркивая, что без «войны погибель».^[2]

Амбивалентность этих позиций в братоубийственной войне объяснена в диалоге воюющих сторон в «Бхагавад-гите»,  так Арджуна говорит: «Я не вижу никакого смысла в этой бит­ве», но его не поддерживает его бог Кришна, боле того, Кришна отмечает, что Аржуна не ведает истинного смысла войны в целом и битвы, в частности.^[3] Кришна говорит ему: «Ты не можешь убить никого, не можешь никому нанести вред, Арджуна. Стоящие перед тобой вражеские ряды уже побеждены, и воины уже погибли, потому что в этом сказывается логика духовного закона — дхарма».^[4]

Это еще раз показывает, что первоначально, люди показаны как совершенно беспомощные, они лишь подчиняют высшим силам и их великой воле. Кроме того, коль скоро Боги участвуют в битвах, что люди лишь должны руководствоваться тему принципами культуры и религии, в которых они воспитаны. Рассуждения – не их прерогатива.

Приоритетность божественных сил в войнах и участие людей в них лишь в качестве живой ведомой силы постепенно стало преодолеваться, так как человечество все время вело войны, чьи-то заслуги на них были очень ярки, приобретался военный опыт, воины  участвовали не только в сражениях, но и бесконечных тренировках к ним, что привело к необходимости переосмысления сущности войны и выведения ее только лишь из-под божественной десницы, люди стали понимать, что именно их опыт, знания и усилия имеют собственную ценность. Этот момент можно рассматривать как, в определенной степени, революционный, который и создал культурно-антропологические взгляды о войне.

Тем не менее, божественное происхождение войн было так прочно закреплено в сознании людей, что перевести его вектор на иные позиции было чрезвычайно сложно. Объяснялось это тем, что каждая религия имела своего бога войны, монотеистические религии обладали ангелами войны, которые постоянно боролись против ангелов тьмы, вовлекая в эти процессы людей.

Поэтому первоначально философско-антрологические теории, конечно, были  полны ссылками на небесные силы.

Но, тем не менее, развитие военной практики требовало и систематизации и анализу воинского опыта, понимания сущности и своеобразия военных походов и, соответственно, действий, которые в них будут наиболее целесообразны, что естественно накрывала границы и мифологии и религии.

Более того, люди стали понимать, за что именно они воюют, и первое понимание «войны за Родину» стало очень острым. Символизация, как чисто культурная составляющая перекрывала многие божественные позиции, которые в любом случае были очень абстрактны, а Родина – Отчизна – чрезвычайно конкретны. Враги – конкретные сущности, от которых нужно свою землю – Родину отбить. И очень часто это достигалось искусностью полководца и личной храбростью и мужеством воинов.

Таким образом, культурно-антропологическая составляющая все более приближалась к человеку и становилась центральным акцентом всей войны или конкретной битвы.

Человеческий опыт показывал его собственную ценность в процессе ведения войны. Поэтому первоначально в философии, начались поиски смысловых особенностей войны, здесь искался так называемый «предел вещей», который бы мог помочь людям оценить войну всесторонне и, одновременно решит главную задачу: может ли человек обойтись без нее, или нет. В результате этого гипотетические построения строились на основании главных философских идей – диалектики, единства мира, познания как сути вещей и др.

При этом люди стали понимать целостность своей жизни и множество параметров, которые напрямую зависели от решения целевых позиций войны. Теоретические воззрения на войны постоянно множились и входили в соперничество друг к другу. Более того, понимание войны все более усложнялось, что привело к новой парадигме усложнения, которое осуществлялось быстрее, чем разрешалось.

Это проистекало из нескольких позиций: антропология войны должна была первоначально отрефлексировать именно антропологических статус войны и отделить его от мифолого-религиозного. Хотя сделать это и до настоящего времени представляется очень сложным. Есть ряд профессий, в которых достаточно сложно четко предположить финал (врачи, военные, представители экстремальных профессий и др.), все из которых творят молитву перед своими действиями, предавая себя в руки всевышнего и призывая к себе более великие силы, недели те, которыми они реально располагают. Очевидно, что это факт – передачи себя в руки Господни – будет еще долго востребован человечеством.

Поэтому в данном случае философия обращалась к позициям, первая из которых опиралась на выведение смысла войны из знаний, полученных опытным путем, вторая строилась на основе пониманий и разработке гипотез, которые абсолютизировали смыслы войны,  построенным на осознании войны как фактологической основы мироздания, что включало в себя и ряд иррациональных моментов.-

В данном случае сам факт постижения «предела вещей», с одной стороны, опирающихся на реальный опыт, а с другой выходящий далеко за его рамки, изначально нарушал равновесие этих двух позиций.

Философский смысл вой в результате этого, акцентировал опыт и гипотезу, которые по разному рассматривали саму войну.

Опытное трактование рассматривало война как явление, имеющие отношение и зависящее от различных социальных аспектов – политики, экономики,- этнических и религиозных причин и др.

Гипотетическое трактование  было направлено на исследование факта предназначения войны, как именно она возникнет, каким образом сформируется, как будет развиваться и др.

Амбивалентность этих позиций все более углубляло расхождения между смысловыми реальностью и виртуальностью, которые постоянно изменялись на основании гипотетического философского рассмотрения футурологии мира.

Одновременно с этими позициями, философия вышла на понимание соединения в войне личностного и социального опытов, которые должны были быть согласованы, но это не всегда удавалось выстроить точно. Более того, моменты рассогласований во время войн, были очевидностью. Поэтому к философской гносеологии совершенно естественно подключилась философская аксиология, каковая и изучала смысл войны, изучаемый при исследовании опыта войн, выявлению ее значимости для социальной онтологии,  виртуальность выявляла значимость войны в футурологическом ракурсе, открывало ее предназначение.

Поэтому соотнесение войны с другими явлениями проистекает из того, что ценность войны значительно превосходит ее внутреннее значение: война не ценна сама по себе и по­этому нет смысла искать смысл в ней самой.^[5] Смысловые истоки представляются важными в преломлении отношений войны и других значимых (для человечества, социума, природы) явлений. Поэтому для построения философских трактований, нужно выстроить иерархию значимых отношений с окружающими явлениями, что может стать платформой для их интерпретаций.

Эти аспекты создают три подхода взаимоотношений войны и культуры, внутри которых вложены явления социоприродных позиций: онтологическое, аксиологическое и праксеологическое.

Онтологические взаимодействия войны и культуры  выражаются в том, что война воспринимается как часть культуры и воспринимается как данность вне ценностных категорий.^[6] В данном случае, она – есть определенная часть бытия, к которой всем нужно быть готовым морально, а воинам и профессионально. Собственно само измерение военной деятельности и фе­номена войны заключается в том, что представленная аналитика выступает в амбивалентнойц (как минимум) форме: 1) «факт войны есть факт культуры» (в более радикальной версии — содержание культуры) и 2) война — явление культурно-историческое, изменение какового наиболее целесообразно изучать, изучая закономерности культурно-исторического развития в совокупности с этническими и социальными особенностями. Доминанты отношений дихотомии «война-культура», как правило, рассматриваются с негативной точки зрения, что представляется односторонними взглядами, так как, как уже отмечалось ранее, война, в том числе и воздействует на культуру как триггер развития.

Аксиология взаимоотношений «война – культура» рассматривается с позиций того, что приносит война социуму и культуре, трансформируясь, в том числе и через ощущения конкретного человека. Здесь установилось мнение, что война может позитивно влиять на культуру, если ее последствия стали значимыми в позитивном плане для социума в целом. Государства, социальные и этнические страты приобрели свободы, целостность бытия и право на самоопределение. При этом взгляде присутствуют несовпадение социального  и личностного, где последнее признается второстепенным, так как социум устанавливает свои иерархии. Европейская традиция со времен Аристотеля отмечает: «Даже если одного че­ловека благом является то же самое, что для государства, более важным и более полным представляется все-таки благо государства, достижение его и сохранение. Желанно разумеется, и (благо) одного человека, но прекраснее и божественней благо народа и государства».^[7] Поэтому собственно личностные взгляды на взаимоотношения «война – культура» становятся неактуальными.

Праксеология взаимодействия «война – культура» выступает, как правило, в налаживании «хорошей работы» и во время ведения войны (военные тактика и стратегия, организация и налаженность работы в тылу и др.), и после ее окончания, когда социум и культура должны эффективно и достаточно быстро восстановить нанесенные уроны, создать новые ценности, заполнить бреши, нанесенные войной. Как правило, в данном случае в действие вступают все социальные институты культуры – политика, экономика, искусство, наука, религия в большей степени как практически-преобразующие структуры.

Политика развивает дипломатию, которая должна решать вопросы как можно дольшей недопустимости следующей войны, экономика преобразует потоки, менее пострадавшие от войны и направляет их на более пострадавшие. Наука использует многочисленный военный опыт как основу для развития множественных научных технологий. Можно сказать, что милитаризованность науки давала социуму множество и открытий и предметов пользования.

Искусство реализует военную тематику чрезвычайно активно. Для нее военная направленность – и возможность прославления героев, и воспитание подрастающего поколения на этих высоких образцах, и создание в социуме патриотических настроений.

Религия учит людей укреплять дух, перенося страдания, жить далее, не ропща на судьбу, а принимая случившееся.

Изменение взаимодействий парадигмы «война – культура» отмечает то, что в современности появились новые культурные формы этих параметров. Парадигма взаимодействий изменилась в качественном плане, став культурой войны и культурой мира. В основе войны стало противостояние и непохожесть культур.

Культура мира приобретает глубинные смыслы как длительная (вечная) культурная стратегия социума. Ее главная задача заключается в выявлении возможностей культуры в поддержании длительного мира.  Связано это с множественными проблемами, в том числе и с теми, что развязывание войны (особенно мировой) может привести не только к гибели человечества, но и гибели Земли как Планетарного Логоса. Именно эти опасения формируют концепцию культурного перехода от войны  к миру м человечество имеет реальную возможность претворить это в жизнь путем замены традиционной формы «культуры войны» на новую форму «культуры мира».

Новая форма «культура мира» основана на множественных подходах к изучению самого социума, его этнических, культурных, военных, политических, экономических и иных форм существования, совершаемых различными социальными институтами и, одновременно, глубинному изучению традиционной формы «культуры войны», так как прямолинейное ее отрицание («войны не должно быть!»),  без анализа причинно следственных связей, не может решить проблему кардинально.

Сам факт отрицания войны в принципе, что было свойственно позитивистскому пацифизму, приобрел иные формы. Если первоначально пацифизм отрицая войну, не предлагал никаких способов и стратегий обеспечения и поддержания мира, то в настоящее время он преодолел эти однобокости. Сам мир ставит перед собой иные задачи. Крупные мировые организации выступают за поддержание и развитие мира, общества «отсутствующего насилия»[8].

 Внутри культуры мира осуществляется последовательная практика предотвращения войны путем привлечения к этому процессу всех возможных средств: создания и распространения мирных коммюнике, переговоров, формирования позитивного мировоззрения, мирной идеологии, глобализации культуры, инкультурации социальных процессов, множественных туристических, профессиональных и образовательных миграций, что в совокупности позволяет в определенной степени снять внутренних конфликты этнокультур. Это приводит к формированию более глобальной задачи: «мир без насилия», что в принципе перетранформирует (или ставит такую задачу) развитие социума и культуры в векторе линейного удаления войны из жизни культуры. В данном случае цикличность (в более радикальном варианте – постоянство в разных формах) войн должна уйти с мировой арены, а ее место в культуре должны занять иные мирные формы самореализации личности. Культура в настоящее время предлагает множество таких вариантов, которые могут заместить потребность в экзистенции войны-агрессии в личности.

В качестве таковых можно рассматривать и силовые и экстремальные виды спорта, экстремальные путешествия и многое другое, что позволяет человеку с подобными потребностями пережить весь фейерверк эмоциональных потрясений, позволяющих максимально самовыразиться.

Одновременно с этим совершенствуется и культура войны. Она приобретает мощные разветвленные, глубинные и аналитичные формы. Более того, связи между обозначенные формами пока не ослабли, культура война не лишилась своей жизнеспособности.

Культура войны чрезвычайно длительное время «питала» культуру мира, она прочно вписана в саму культуру, укоренена в ней и стала ее неотъемлемой частью. Как уже указывалось ранее, общество пронизано культурой наличия, что стало жизненностью самой войны и рассмотрением ее как необходимости.

В результате этого сформированная культура войны представляет собой сложнейшее культурное образование, тесно связанное со всеми мирными построениями культуры. Постоянно развивающаяся философия войны. Начавшаяся в европейской практике с К. Каузерлица, она постоянно вводит в себя все новые идеи оправдания и необходимости войны, каковые и становятся ее духовной основой. Более того, война рассматривается как поддерживаемая государством структура,  где последнее посредством войны, полагает перекроить имеющийся порядок. «Те, которые нарушают мир, в котором находятся, — от­мечал Аврелий Августин, — не питают ненависти к миру, а же­лают изменить его по своему произволу. Не того хотят они, чтобы не было мира, а того, чтобы он был таков, как им хочется».

Признавая государственность войны, философия войны не имеет четко очерченного центра, но утверждает совершенно жесткую ориентацию на ее практикование. Более того, она однозначно подчеркивает, что сам человек генетически ориентирован на войну и, если он попадает в стихию войны,  то все усилия культуры просто распадаются.

Идеологией культуры войны выступает реа­лизм. Он выражает природу противоречий отношений государств к самому факту войн. Более того, он блокирует те из них, кото­рые могут уничтожить человечество. Одновременно с этим, он стимулирует развитие различных тактических военных практик (разработку нового оружия, применение новых стратегий, применение психологических форм и др.)

Культура войны постоянно адаптируется к новым реалиям жизни социума и культуры, где последняя своим собственным развитием стимулирует и развитие культуры войн, во всяком случае, постоянному ее трансформированию. Войны не повторяются.

На передний план сегодня выходят культурно-психологические формы военного подавления противника. Один из ярких показателей того –холодная война. Этот вид войн имеет символическеое насилие, направленное на символизацию мощи другого государства, подрыв этническим и духовным устоям, культурным ценностям противоборствующего государства и др. Это так называемая невоинствующая война, которая представляет собой аксиологическое противоборство, связанное с новой эпохой войн, применение иных форм насилия, которые сражают противника тщательно формируемым страхом перед ним.

Вторая отличительная особенность новых видов войны – их локализация. Выступая как следствие запрета на мировые войны – локальные их формы совершаются быстро, точечно, но в процентном отношении гибель людей в них за последние десятки лет сравнимы по показателям цифрам потерь во второй мировой войне. Э. Тоффлер дает следующие цифры: вот второй половине 20 века произошло около 160 локальных войн и вооруженных конфликтов с гибелью 7 миллионов 200 тысяч солдат, что сопоставимо с потерями в Первой мировой войне, когда было убито примерно 8 миллионов 400 тысяч солдат. Прибавив к ним число жертв мирного населения, мы увеличиваем показатели на порядки — от 33 до 44 миллионов (по разным под­счетам).[9]

Следующая форма войны – террористическая война. Это вид древней архаики, которая рассматривается как современное варварство. Военного профессионала сегодня обучают навыкам боевика-террориста, который может эффективно воздействовать на силы противника. Террористические акты могут чрезвычайно эффективно и быстро решать сложные задачи подавления противника и создания страха у противоборствующей стороны.

К этим позициям примыкают уличные или социумные войны. Бунтующие граждане, втягивают в них зевак и улицы становятся полями сражений. Этот вид войны также стирает границы между состоянием войны и состоянием мира, когда ситуация вызревает в ситуацию войны «вся против всех», будируя генетические заложенные в людях архаические формы взаимодействий. Это «городские»  формы насилия[10], которые стали замещением традиционной войны, которые, однако, укрепляют связи между культурами мира и войны. Вследствие этого, воздействие культуры на войны и выполнение ее функций ярко очерчено, но, очевидно, для полного замещения войны миром должно пройти немало времени.

Таким образом, все вышесказанное дает возможность сделать следующие выводы:

1. Мифологическое понимание и трактование войны как культурной формы выдвигало на передний план божественные силы и их взаимодействия между собой, совершенно не принимая во внимание людей, их храбрость, способность к ведению войн и др.
2. Многочисленные (постоянные) войны привели социум к необходимости создать новые концепции осмысления войны, результатом чего стали философские обоснования войны, внутри которых постулировались идеи смыслозаданности войны, ее онтологические, аксиологические и праксеологические формы, каждая из которых рассматривалась как амбивалентное культурное образование.
3. Современное развитие социума, невозможность ведения мировых войн, постоянная усложненность войн как форм культуры, их неповторимость и др., привело к расширению и разведению смысловых понятий «культура мира» и «культура войны». Культура мира впервые в истории создало прецедент для возможности ликвидации войн посредством мирных решений, договоренностей, нахождения иных форм самореализации человечества, что ориентировано на линейную (однозначную) ликвидацию формы войны из культуры и ее сублимирования иными позициями.
4. Однако укорененность культуры войны в генезис и мировоззрение социума делают поставленную задачу сложно и долго решаемой. Многочисленные социальные институты войны в культуре, философия войны, не говоря об этом конкретно, тем не менее, однозначно рассматривают необходимость практики войны, формы которой подстраиваются под сегодняшние реалии. Это психологические, локальные, террористические, мятеж, революционные войны, которые постоянно совершенствуются и подготавливают для себя новых профессионалов, отвечающих требованиям. Достаточно указать, что профессиональные военные готовятся и как боевики-террористы, обратить внимание на навыки отрядов ОМОН, СОБР, МЧС и др., что в целом позволяет констатировать, что культура войны пока перевешивает культуру мира.