Автор(ы) статьи: Архипова Ольга Валерьевна, доктор философских наук, профессор кафедры социально-культурной деятельности, туризма и гостеприимства Санкт-Петербургского государственного института кино и телевидения; Шор Юрий Матвеевич, доктор философских наук, профессор Российского государственного института сценических искусств.
Раздел: Теоретическая культурология
Ключевые слова:

творчество, гуманитарность, Абсолютный Дух.

Аннотация:

В статье делается попытка объяснения специфики искусства, религии, философии как творческих стихий, как различных духовно-смысловых образований с точки зрения гегелевской методологии. В философии Гегеля Божественный Разум проходит свой крестный путь, чтобы на финишной прямой воплотиться последовательно в художественный образ, религиозное переживание, наконец, в философское понятие. Перед нами – провоцирующая, теоретически продуктивная схема трех ликов духовно-творческой реальности, трех типов творчества. Авторы интерпретируют эту схему, пытаясь обнаружить особенности видения мыслителем сущности творческой стихии.

Текст статьи:

Грандиозную одиссею гегелевского Божественного разума, как известно, завершают три универсальные формы – Искусство, Религия, Философия. Они – лики Абсолюта, способы познания Творцом самого себя, в которых он, Творец, породив чистую Логику, Природу, Человека, Историю, Государство, Право – успокаивается и как бы, глядя в зеркало, созерцает результаты своих трудов…

Нас интересует в данном случае не сама по себе гегелевская система, не те конкретные характеристики, которые дает этим формам сам Гегель (поэтому, да простят нас истинные гегелеведы какие-то возможные неточности). Наша задача скромнее и самостоятельней. Мы хотим попытаться понять, что увиделось Гегелю в духовной реальности, какие лики Идеи открылись ему в художественных образах, в религиозных откровениях, в философских понятиях и категориях. Или поставим вопрос по-другому: в чем, с точки зрения гегелевской методологии, специфика Искусства, Религии, Философии как творческих стихий, как различных духовно-смысловых образований?

Каждая большая философская система чем-то завершается. Это не завершение «вообще всего», а завершение вот именно этого духовного мира, этой смысловой парадигмы. Так, у Маркса социально-историческое движение человечества выходит на финишную прямую в коммунизме, который одновременно и завершение, bначало «подлинной человеческой истории». У Фрейда духовное осознает себя, в конечном счете, как сублимации спрятанного Либидо, у Шопенгауэра как «воля» и т.п. У Гегеля Божественный Разум проходит свой крестный путь, чтобы на финишной прямой воплотиться последовательно в художественный образ, религиозное переживание, наконец, в философское понятие. Перед нами – провоцирующая, теоретически продуктивная схема трех ликов духовно-творческой реальности, трех типов творчества. Попробуем интерпретировать ее по-своему, попытаемся «освежить» гегелевское видение, не опасаясь, порой даже выйти за пределы логики германского мыслителя.

Три портрета идеального мира, три лика и три ракурса отображения реальности. С позиций современного сознания важно отметить, что это – формы гуманитарного духа, тут нет ни техники, ни спорта, ни знания естественнонаучного типа и т.п. И вовсе не случайно: гегелевская интуиция прозревает гуманитарность как высший тип отношения человека к миру… А мы глубоко убеждены: творчество, способное проявляться, конечно, в любых областях человеческой деятельности, по природе своей гуманитарно.

Сначала возникает Искусство. Что такое искусство, в чем его специфика? Искусство, Художество – это явленность идеи через художественных образ, то есть через нечто, непосредственно доступное уху, глазу, руке. Искусство – это идея (или идеал), в чувственной, конкретно-материальной форме. Гегель говорит об этом так: «Эта форма есть конкретное созерцание и представление в себе абсолютного духа как идеала – конкретной формы, порожденной субъективным духом, в которой природная непосредственность есть только знак идеи, в такой мере, просветленной для ее выражения творчески воплощающим духом, что эта форма ни на что другое, кроме идеи, и не указывает – форма красоты» [1, с. 383].

«Создания искусства» «действительны» как чувственные явления духа» [2, с. 244], – передает содержание мысли Гегеля Иван Ильин. Гегель очень высоко ставит искусство. «Предметом и содержанием искусства и эстетического творчества является сама «истина», идея, то есть само Божество» [2, с. 244].

Не надо забывать, что немецкий философ дает предельно общее определение искусства. В нем существуют как бы два крайних варианта: «демократический» и «аристократический». Первый (характерный для американского понимания) всецело оправдан с точки зрения прагматики. Согласно ему, фактом искусства надо считать любое произведение, любой артефакт, по поводу которого хотя бы двое согласны, что он входит в область художественного. Доля истины, содержащаяся в таком взгляде, подтверждается тем, что новаторское или просто новое в художественной культуре, далеко не всегда сразу признается публикой. Понимание и признание возникает нередко значительно позже (да еще оно тут же связывается с «общепринятым», с модой и т.п.). Так, например, известно, что творчество И.-С. Баха «вспомнили» и поняли спустя сто лет после его смерти, та же история с художниками-импрессионистами, с древнерусской иконой и т.п. Сначала признание может исходить лишь от узкого круга друзей, знакомых и только постепенно завоевывать более или менее широкое приятие [3].

С другой же стороны, представьте себе ситуацию: вы написали живописное полотно, пригласили приятеля посмотреть и оценить. Приятель взглянул: «Полная ерунда. Никакая это не живопись, займись-ка лучше чем-нибудь другим!». Сели, посмотрел приятель еще раз: «Да нет, ты знаешь, что-то в этом есть». Выпили еще, приятель «вгляделся»: «Слушай, да ты просто гений…».

Эта забавная гипотетическая история, думается, высветляет все плюсы и минусы «демократического» варианта понимания сущности художественного. Гегелевское истолкование в этом смысле «тоталитарно», зато всеобъемлюще и в высшей степени обязывает, выделяет прежде всего ответственность художника перед художественным духом, придавая ему высокий смысл: искусством можно считать лишь то, в чем просвечивает Божественный лик, что является конкретно-чувственным выражением Идеи, Идеала или, что то же самое, сущности Творца.

Потому-то искусство так «понятно» житейскому созданию, понятней, во всяком случае, философского текста, что в искусстве идея предстает в чувственно-материальной, непосредственно зримой форме, прямо открыта нашему восприятию. Она наглядна, рельефна, действительно представлена нам. И это соответствует определению эстетического А.Ф. Лосевым как выраженности идеи в форме, имеющей самостоятельное ценностное значение.

О феноменах человеческого существования можно говорить на разных языках. Скажем, молчание может быть осмыслено философски (молчание как способ бытия и общения), на языке научной антропологии, молчание можно постигать религиозно (вспомним «православный исихазм»). А вот как о молчании говорит поэзия – знаменитое тютчевское «Silentium»:

 

Молчи, скрывайся и таи

И чувства и мечты свои —

Пускай в душевной глубине

Встают и заходят оне

Безмолвно, как звезды в ночи, —

Любуйся ими — и молчи.

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймет ли он, чем ты живешь?

Мысль изреченная есть ложь.

Взрывая, возмутишь ключи, —

Питайся ими — и молчи.

Лишь жить в себе самом умей —

Есть целый мир в душе твоей

Таинственно-волшебных дум;

Их оглушит наружный шум,

Дневные разгонят лучи, —

Внимай их пенью — и молчи!..

 

Та мысль, что искусство представляет нам Идею в художественном образе, имеет далеко идущие последствия. Вспомним известную новеллу Франца Кафки «Превращение»: в один «непрекрасный день» коммивояжер Грегор Замза проснулся в облике жуткого насекомого. «Знаменитый рассказ «Превращение», – пишет исследователь творчества Кафки, – всего лишь реализация самооценки: герой Кафки недостоин человеческого облика, для него соразмернее облик отвратительного насекомого» [3].

В этой новелле все психологически абсолютно точно, художественно правдиво, реально до осязаемости – нереально только то, что герой превратился в жука на самом деле. Но ведь психологически раздавленными мы чувствуем себя очень часто: когда мы унижены, когда жалки, оскорблены, когда в той или иной ситуации ощущаем себя вдребезги проигравшими… Вспомним роман Достоевского «Униженные и оскорбленные». Мерзким насекомым видит себя Карандышев из «Бесприданницы» А.Н. Островского, когда вдруг понимает, что над ним смеются. Внутренне все правильно. Но Кафка – художник, поэтому он делает только один «фантазийный шаг», действительно превращая героя в насекомое. И делает это только с одной целью: ярче, рельефнее выразить идею произведения, дать читателю убеждающий художественный образ. А идея новеллы проста: я всех своих родных люблю, ко всем у меня нежность и тепло, – а на меня смотрят как на мерзкое насекомое. И разве так не бывает.

Искусство и жизнь – два пласта реальности. То, что реальная человеческая жизнь проделывает практически, то искусство совершает художественно, «теоретически». Так, Петр Великий в начале XVIII века основал реальный Петербург, а сто лет спустя Пушкин вновь создал его в художественных образах поэмы «Медный всадник».

Высшую цель искусства философски точно формулирует Иван Ильин, чуткий и к собственно-художественным и к религиозно-духовным его сторонам. «В истинном произведении искусства, – пишет Ильин, – конкретно-эмпирическое является «лишь законом идеи», лишенным самостоятельности и самодовления. Рожденное в духе и пребывающее в лоне Духа, оно получает «духовное крещение» и изображает лишь то, что соответствует божественной природе» [2, с. 245].

Высшая реальность – цель искусства. Например, высшая реальность у Пушкина – это гармонии бытия, бесконечно разнообразная симфония жизни, в которой противоборствуют, кипят, но все-таки достигают высшего синтеза природные, социальные, психологические, экзистенциальные стихии. Высшая реальность у Достоевского – фантасмагория добродетелей и пороков человеческой природы, эмоциональная безмерность человека, страсть, влекущая к «идеалу Мадонны» и «идеалу содомскому», это катастрофичность красоты. Высшая реальность Кафки – мир алогичности, абсурда, мир вины и ничтожности человека…

Следующая по Гегелю, творческая стихия и ступень Абсолютного Духа – религия откровения. Религия – это, прежде всего, предельная мощь непосредственного, следовательно, субъективного чувства, но через эту субъективность проступает само Божественное, объективное. Религия ближе к Абсолюту, чем искусство, ибо последнее есть только художественный образ Бога, в то время как в религиозном сознании открывается сам Бог. «В религии откровения субъективное и неразумное чувствование приемлет в себя подлинную силу Божию. Это есть истинная религия, и поэтому она состоит в действительном раскрытии Богом своей природы человеку» [2, с. 248].

Вершиной триады Абсолютного Духа, высшей формой творящей идеи выступает Философия. Она завершает одиссею Разума мудростью, пониманием («Сова Миневры вылетает только в сумерках»). «Эта наука постольку представляет собой единство искусства и религии, поскольку внешний по своей форме способ созерцания искусства, присущая ему деятельность субъективного созидания и расщепления его на множество самостоятельных форма, становится в тотальности религией (…) Это знание есть тем самым познанное посредством мышления понятие искусства и религии, в котором все то, что различно по содержанию, познано как необходимое, а это необходимое познано как свободное» [1, с. 393].

В учебниках, придерживающихся традиционных трактовок философии Гегеля, немецкого мыслителя принято упрекать в узком рационализме, в том, что он сводит все богатство многообразие духовных форм (а следовательно и форм действительности, отраженной в  духовных образованиях) к мышлению, к абстрактному понятию, к Логике. На самом деле последняя ступень включает все богатство двух предшествующих. Она вбирает все чувственное богатство, всю живую конкретику художественного образа; она вбирает всю объективную Истину (Бога), являющуюся в религии откровения в своей непосредственности – и одновременно возвышает все это до понятия, т.е. до понимания, до мышления, знающего себя, уразумевшего себя в себе, и достигшего в этом уразумении полной своей зрелости.

И художественный образ, и религиозное переживание выступают как способы откровения, разверстания Божественной сущности перед самой собой и одновременно перед человеческим сознанием. Дело за малым – увенчать все это Разумом. «Раскрыть это откровение в разумной форме, адекватной самому открывающемуся Разуму и утвердить Божественную сущность того, что обычно называют миром, но что следует называть «действительным миром», стало задачей философии» [2, с. 251].

Вот почему, кстати, именно искусство, художество, художественные открытия так часто предшествуют открытиям философским и научным: в искусстве через субъективное становление, через творчество художника, открывается содержание объективной реальности в ее сущностных измерениях. Искусство позволяет впервые увидеть, зримо ощутить глазом, ухом, душой то, что потом будет схвачено мышлением философа (который довершит дело духа) или эмпирическим исследованием. Безусловно, в основе философии греческой «высокой классики» лежали греческий миф и искусство. Сначала художественно-эстетические открытия Эсхила, Софокла, Еврипида, распаханная ими почва, а потом уже (не в смысле временном, а в смысле логическом) диалоги Сократа, философские вселенные Платона и Аристотеля, грандиозные миры, познающие себя через мышление. Сначала религиозно-художественное открытие христианского Бога в патристике и мистических прозрениях Августина Блаженного – а потом исследование и постижение мировой иерархии у Фомы Аквинского, и познание субстанции реальности в философии и науке Нового Времени. Вспомним также известное высказывание Маркса о том, что «Человеческая комедия» Бальзака дала ему для познания буржуазного общества больше, чем труды всех экономистов, вместе взятых.

Итак, перед нами три образа Мира, три способа понимания и постижения реальности, три творческих стихии – Искусство, Религия, Философия. Каждая из этих форм имеет своих «классических» представителей. Так, наш Пушкин – универсальный образ искусства, художества. Художник тот, для кого целостность бытия выражается, прежде всего, в художественных образах. В.Г. Белинский был совершенно прав, говоря о том, что Пушкин был художником по преимуществу. Безусловно, поэзия может нести и несет любые идеи,  и социальные, и исторические, и психологические: человек и история, мужчина и женщина, Петербург и Россия, любовь и смерть, жизнь природы и т.д. но все это через художество, поэзию, поэтическое слово.

Современник Пушкина Серафим Саровский – подвижник, схимник, представитель религиозного сознания. Другой лик, другое мировоззрение, другие творящие силы, но это все тот же Дух, тот же Разум, то же содержание, только выраженное в христианском Откровении.

Наконец, Гегель – универсальный философ, истинный метафизик предпринявший грандиозную попытку выразить мир в понятиях и категориях, постичь его Смысл, охватить единым теоретическим взором.

 

Литература

1. Гегель Г. – В.-Ф. Энциклопедия философских наук, т. 3, «Философия духа», М., 1977, с. 383.
2. Ильин И.А. Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека, СПб., 1994, с. 244.
3. Джимбинов С. Кафка // Лексикон нон-классики. Художественно-эстетическая культура XXвека Общ. ред. В.В. Бычкова, М., 2003, с.229.

Автор(ы) статьи: Левочкина Анастасия Викторовна - аспирантка Тамбовского государственного университета имени Г.Р. Державина
Раздел: Теоретическая культурология
Ключевые слова:

род, семья, династия, генеалогия, традиции, профессиональная успешность, организационная культура.

Аннотация:

В статье рассматривается фактор наличия династии в культуре, воздействующий на нее чрезвычайно активно. Исследование династии уходит в прошлое, жизнь родовых общин представляющий собой добровольный союз-единство нескольких семей одного рода, связанных территорией, историей, кровными узами, профессиями и законодательной основой. Последняя представляла собой чрезвычайно упорядоченные позиции. Исследователи этих направлений указывают, что первыми из них были равноправные аспекты участия в экономической и хозяйственной жизни рода-племени. Особое место в истории рода всегда занимали сведения о семейном деле и фамильных профессиях и династиях. Наследование занятий предков считалось обязанностью следующего поколения, так как именно в них передаются семейные опыт, правила, тайны, черты, качества, умение. Если для традиционного общества значимыми были преимущественно правящие династии, то в современном социуме акцент переставлен на профессионализм и передачу именно его из поколения в поколение.

Текст статьи:

Рассматривая любую  профессиональную династию, мы в первую очередь должны понять, откуда произошел это термин, что он обозначает. Для того чтобы определить понятие династии мы обратимся к истокам формирования данного термина к понятию о роде.

Первые упоминая понятия род появилось в летописях  в «Повести временных лет». В летописи упоминается следующие:  Поляне жили родами, каждый род контролировал находящуюся вокруг территорию» [210]. [1] Понятие «род» имеет очень широкое значение. Оно означает рождение, колено, племя; породу, родство, родню; в широком  смысле понятие сводиться к определению семьи. Понятие «род» является одним из исконных понятий русской культуры. Недаром издавна говорили о роде знатных князей или роде кузнецов и.т.д.  Данное понятие входит в оппозицию «свое/чужое», как пишет В.В. Колесов[2], понятием «род» в русской культуре всегда обозначались свои, близкие. Первоначально понятие «род» понималось как родичи, которые связаны кровными узами с общим предком, в дальнейшем, по мысли В.В. Колесова, понятие «рода» расширяется и включает в себя не только родственников, но и близких людей.

Отмечено,  с понятием рода тесно связано понятие семьи, таким образом, можно утверждать, что  семья составляет корень каждого рода, а затем она разрастается многими ветвями, целым деревом. Становясь  таким родовым  деревом, семья получает название «род», то есть становится союзом, общиною многих семей, связанных между собой естественной последовательностью рождения. Недаром когда мы представляем  свой род, мы отождествляем его с деревом, каждая веточка которого относиться к одному из поколений наших родственников.  Основой генеалогических исследований является оформление родословной. Наиболее широкое распространение получили родословные в виде генеалогического дерева, явившегося одной из модификаций «дерева жизни», выражавшего представление о всеобщей взаимосвязи мира. «Дерево человеческой жизни» соединяет прошлое, настоящее и будущее, в нем торжествует идея бессмертия и вечного продолжения жизни. Этот же смысл придавался и родословному дереву рода, семейства: его листья умирают и падают, но само дерево рода продолжает жить.

С развитием науки понятие рода переросло в понятие семьи, а затем семьи в династию. Часто такие династии называют профессиональными. Так как члены данной династии из поколения в поколение передают свое мастерство и умение. Таких профессиональных династий огромное количество в разных областях: науки, культуры, юриспруденции, династии врачей, цирковые династии и.т.д.

Таким образом,  можно утверждать,  что профессиональные династии ряд поколений, передающих из рода в род профессиональное мастерство и традиции. Понятие  профессиональные династии следует рассматривать с  позиций рода и семьи. Исследование понятия династии тесно связано с понятием «род». Для того чтобы изучить более подробно понятия рода мы обратились к генеалогии и ее методам.

Чтобы рассмотреть и проанализировать понятие профессиональные  династии нам следует  обратиться  к одной из вспомогательных исторических дисциплин «генеалогии». Генеалогия — специальная, или вспомогательная, историческая дисциплина, занимающаяся изучением и составлением родословных, выяснением происхождения отдельных родов, семей и лиц, выявлением их родственных связей в тесном единстве с установлением основных биографических фактов и данных о деятельности, социальном статусе и собственности.

Роль генеалогии в культурно-историческом исследовании определяется, прежде всего, тем, что человек выступает одновременно как основной субъект культурно-исторического процесса и объект культурно-исторического исследования. Все культурно-исторические закономерности проявляются через деятельность людей. Генеалогию считают и прикладной, и вспомогательной, и специальной исторической дисциплиной. Между тем она настолько древняя, насколько человек впервые ощутил себя общественной единицей, стал соотносить себя с тем коллективом, в котором жил, и с соседними этносами. Мудрость людей, вылившаяся в систему мировосприятия происходящих событий, была направлена прежде всего на рождение родовых и этногенетических преданий и историй.
Генеалогические таблицы дают нам наглядное представление о родословии. Они могут составляться в разных вариантах: от родоначальника — к потомкам, от одного из потомков — к предкам («родословное древо»); таблица может быть расположена вертикально и горизонтально. Существуют, наконец, родословные таблицы в кругах. В последнее время стала распространяться более перспективная система нумерации росписей, при которой указываются номера всех предков по восходящей линии. Таким образом, без помощи табли­цы видна степень родства двух любых лиц, записанных в росписи.

Таким образом, генеалогия имеет важное значение, например, при описании личных архивных фондов, только знание родственных и семейно-брачных связей позволяет порой выявить, что разнородные на первый взгляд документы относятся к одному семейному архиву, что заставляет объединить их в одном фонде. Применение генеалогии, открывает большие возможности для розыска новых документов, хранящихся у населения. В этом случае речь идет об установлении ныне живущих потомков известных деятелей прошлого и людей из их окружения. Блестящий пример такого использования генеалогии дают разыскания И. Л. Андроникова, обогатившие нашу науку множеством новых ценных историко-культурных источников.

Со временем понятие «династия» отделяется от понятия рода,  приобретая самостоятельное значение. Наряду с правящими домами (таковыми в России являлись Рюриковичи и Романовы) сейчас принято говорить и о дворянских и купеческих династиях, а также — о династиях представителей одной и той же профессии, о династиях деятелей науки и искусства.

Изучение успешности профессиональной деятельности специалистами  является актуальным направлением в настоящее время, многие ученые посвятили этому значительную часть своих исследований (Антропов В.А, Воробьева К.И., Лякишева О.М., ПаршинаВ.С., Семенов Ю.Г. и др.). В фокусе внимания часто становятся особая организация рабочего процесса, условия производства, оказывающие несомненное влияние на профессиональную деятельность специалистов, а также «династийность» и клановость, которые, по мнению исследователей, стали неотъемлемой частью организации труда в различных отраслях профессиональной деятельности.

Под профессиональной успешностью, в целом, понимается достижение человеком наивысшего успеха в области профессиональной деятельности. Существенными характеристиками успешности профессиональной деятельности являются оценка результата (результативность), достигнутого в ходе профессиональной деятельности, и оценка удовлетворенности (удовлетворенность) специалиста своим профессиональным трудом. Профессиональные  династии являются важным элементом организационной культуры.

Организационную культуру профессиональных династий, наряду со спецификой и условиями производственной деятельности (профессиональной среды), относят к объективным факторам успешности профессиональной деятельности специалистов. Однородность организационной культуры, единая модель поведения, коллективизм взаимоотношений, семейственность, культурные традиции и традиция преемственности в профессии в частности являются основными аспектами организационной культуры, влияющими на успешность профессиональной деятельности специалистов.

Феномен профессиональных династий является важным элементом организационной культуры, который определяется особенностями пространственной, коммуникативной и информационной среде. Широта пространственной среды определяется градообразующей функцией предприятий; закрытость коммуникативной среды связана с традиционной замкнутостью предприятий; раннее включение в информационную среду происходит через профессиональное просвещение и накапливание профессиональных знаний. «Династийность» имеет свою организационную структуру, элементами которой являются семья-династия, отраслевые образовательные учреждения, предприятия и т.д.

Результаты теоретического обзора литературы позволили нам выдвинуть предположение о том, что у представителей профессиональных  династий сложились особые профессиональные установки, которые во многом определяют феномен успешности профессиональной деятельности. Из сказанного следует, что изучение профессиональных установок династий как фактора успешности профессиональной деятельности специалистов имеет важное значение для решения многих вопросов, связанных с формированием профессиональной успешности личности.

Профессиональные установки профессиональных династий выступают системообразующим фактором успешности профессиональной деятельности, продолжателей  династий. Взаимосвязь профессиональной успешности и профессиональных установок  династий характеризуется рядом особенностей:

Удовлетворенность профессиональной деятельности связана с пониманием того, что работа престижна, приносит стабильность и реализует потребность в общении и  принадлежности к профессиональной группе.

Высокая результативность представителей профессиональных династий связана с оперативностью в решении профессиональных задач, сохранением работоспособности в течение длительного времени в стрессовых ситуациях, высокой ответственностью сопряженной с завышенной личностной и ситуативной тревожностью.

Соблюдение и уважение традиций предприятия, позитивная оценка условий жестко нормированной профессиональной деятельности влечет готовность специалистов, продолжающих профессиональные династии, прикладывать усилия в интересах организации, проявлять исполнительность, лояльность к требованиям производства, что позволяет им быть более адаптивными к жесткой организации труда. Целенаправленно продвигаться к ядру организации, центру управления, включаясь в процессы принятия управленческих решений, делая центростремительную карьеру, а также продолжая профессиональную династию

К основным факторам формирования профессиональных установок профессиональных династий исследователи относят профессиональную идентификацию, «социальный капитал», наставничество, ценностное отношение к профессии и т.д.  Когнитивный компонент профессиональных установок профессиональных династий характеризуется особой системой профессиональных представлений. В качестве ведущих, в данной системе выступают представления о работе, отражающих сложность выполняемой работы. В сознании представителей профессиональных династий выражена неразрывность личностного и профессионального развития. Высокая ответственность профессии обусловлена принятием напряженности процесса производства.  Аффективный компонент характеризуется чувством сплоченности и эмоциональной включенностью в профессиональную деятельность.

Таким образом, профессиональные установки профессиональных  династий — специфическая предрасположенность представителей династий к закреплению и последующему воспроизведению предпочитаемых нравственно-ценностных моделей поведения, позитивного отношения к определенной профессиональной деятельности, накоплению и передаче профессиональных представлений об определенной профессии молодым представителям династий.

Подчас проследить четкую   грань между   теми     или иными  типами династий довольно сложно. Так, многие княжеские фамилии (например, Нарышкины ,  Голицыны,  Багратионы  и др.) происходят от древних правителей различных государств – Руси. В свою очередь, дворянство, являвшееся в XVIII-XIX веках господствующим классом русского общества, пополнялось выходцами из других сословий. В состав дворянства влились фамилии Строгановых и Демидовых, первые поколения которых были промышленниками. Наконец, некоторые дворянские и купеческие семьи (Толстые, Боткины, Бахрушины и др.) выдвинули целый ряд выдающихся писателей, поэтов, ученых, что дает основание рассматривать эти фамилии и в качестве династий деятелей культуры. История наиболее знаменитых фамилий России неразрывно связана с историей страны.

Видные представители известнейших династий являлись активными участниками важнейших событий прошлого, а их потомки продолжают семейную династию и сейчас. Многие из них внесли значительный вклад в развитие культуры страны: создание театров, искусства, живописи, а также, повлияли и оказали влияние на научный прогресс ускорив  развитие науки и техники, способствующей  строительству городов и освоение новых территорий, а потому оставили о себе на века славную память ..

Неоценимый  вклад в научный прогресс внесла династия Черепановых   их изобретательная деятельность, особенно по постройке паровых машин, которые они настойчиво внедряли в производство. Открытием для науки стала  династия Капицы, члены этой семьи  внесли поистине уникальный вклад в развитие науки  не только России, но и мировой цивилизации в целом. Неоценимый вклад внес Сергей  Петрович Капица доктор физико-математических наук, профессор — создатель феноменологической математической модели гиперболического роста численности населения Земли, автор книг «Жизнь науки» и «Общая теория роста населения».

Большой вклад в развитие культуры внесли дворянские династии, которые  насчитывают уже более тридцати поколений, представители таких фамилий (например, Шаховские, Трубецкие, Шереметевы) существуют и в наши дни. Семьи промышленников и меценатов такие как (Мамонтовы, Морозовы)   хотя и менее многочисленные. Даже известнейшие фамилии московского купечества дореволюционной России были представлены всего тремя-пятью поколениями. Однако трудно найти хоть одну область культуры, в которой их потомки не сыграли бы существенной роли. Многие выходцы из купеческих семей вошли в историю как меценаты, знатоки искусства, общественные деятели. К их числу относятся собиратели художественных произведений П.М. Третьяков и С.И. Щукин, создатель театрального музея А.Л. Бахрушин,  Э.Д. Нарышкин и его супруга  А.Н. Нарышкина и другие. генеалогические методы исследования.[3]

Таким образом, возрождающийся интерес этих учёных к социологическому осмыслению династий свидетельствует о том, что изучение этой темы обладает большим потенциалом для понимания социальной структуры современного российского общества. В силу специфики  деятельности  профессиональная преемственность посредством династий в современном обществе очень распространена. Однако, несмотря на устойчивое воспроизводство профессиональных династий в различных отраслях общественной и культурной деятельности, их социальная обусловленность остаётся малоизученной. В условиях модернизации задача определения роли процесса профессиональной преемственности в функционировании отрасли является важным и актуальным направлением научного поиска сегодня. Профессиональная династийность (преемственность) трактуется как феномен, объединяющий черты образовательной стратегии воспроизводства социальной позиции со стратегией наследования, так как социальный успех последующих поколений зависит не только от принадлежности к династии, но и от их образовательных достижений. Через призму концепций трудовых отношений профессиональные династии рассматриваются как особая категория рабочих, обладающая специфическими характеристиками и ресурсами. 

Используемая литература.

1. http://via-midgard.info/news/in_midgard/9764-rod-cemya-obshhina.html
2.  Источник: Кавказские научные записки. 2011 – № 2(7). – с. 66-109.
3. Книга Велеса. Перевод и пояснения А.И.Асова. С.-Петербург: Политехника, 2000, -480 с
4. Книга Велеса. Перевод и пояснения А.И.Асова. С.-Петербург: Политехника, 2000, -480 с.
5. Книга Велеса. Перевод и пояснения А.И.Асова. С.-Петербург: Политехника, 2000, -480 с
6. Коротаев А. В.  Джордж Питер Мердок и школа кросс-культурных исследований // Бюллетень: Антропология, меньшинства, мультикультурализм 3 (2003): 19-74.
7.  Лафито Ж.Ф,  И. Я. Бахофена , Л. Г. Морган
8. Мазай Н.И. http://www.rae.ru/use/pdf/2005/2/22.pdf
9. Платонов О.. Святая Русь: энциклопедический словарь, 2001 г.
10. Повесть временных лет. ^стр.210.
11. Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. — М., 1997.
12. Самые знаменитые династии России И.О. Сурмина, Ю.В. Усова.
13. Стеблин-Каменский М. И. Старшая Эдда (из издания 1963 г.)

2. ttp://via-midgard.info/news/in_midgard/9764-rod-cemya-obshhina.html

4. Кавказские научные записки. 2011 – № 2(7). – с. 66-109.
5. Книга Велеса. Перевод и пояснения А.И.Асова. С.-Петербург: Политехника, 2000, -480 с.

11. Лафито Ж.Ф.,  Бахофен И. Я. , Л. Г. Морган, Коротаев А. В. Джордж Питер Мердок и школа кросс-культурных исследований // Бюллетень: Антропология, меньшинства, мультикультурализм 3 (2003): 19-74.

14. Платонов О.. Святая Русь: энциклопедический словарь, 2001 г.

16. Повесть временных лет.^.
17. Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. — М., 1997.

19. Самые знаменитые династии России И.О. Сурмина, Ю.В. Усова.

21. Стеблин-Каменский М. И. Старшая Эдда (из издания 1963 г.)

Автор(ы) статьи: Лубашова Наталия Ивановна, д.ф.н., профессор кафедры теории и истории культуры Краснодарского государственного университета культуры и искусств Ювкова Татьяна Владимировна, магистрант Краснодарского государственного университета культуры и искусств
Раздел: Теоретическая культурология
Ключевые слова:

молодежь, советская система образования, духовные и культурные ценности.

Аннотация:

Статья посвящена отдельным аспектам культурного опыта духовно-нравственного развития учащейся молодежи РФ.

Текст статьи:

Духовность, нравственность и патриотизм – вот главные общечеловеческие ценности. Изменение понимания сути духовности в современном обществе, приводят к возникновению кризисных явлений. Наше государство в 90-е гг. прошлого столетия прошло большие испытания локальными конфликтами, психологическими и информационными войнами, народными волнениями. Россия на рубеже XX – XXI вв. стала иной – это, не что иное, как следствие отказа от русской идеологии, традиционных ценностей и идеалов Российского государства.  В новых политических и социально-экономических условиях советская система рассматривалась как покушение на духовную свободу личности, препятствие на пути ее самоопределения и развития. Опыт советских времен удерживал в общественном сознании стереотипные представления о неразрывной связи общественного и коммунистического воспитания. По этой причине были отвергнуты даже позитивные, мирового уровня достижения СССР в области развития образования и культуры.

По мнению многих ученых-исследователей, в условиях рыночных отношений общеобразовательная и профессиональная школа во многом утратили свои традиционные функции передачи культурных ценностей, воспитания личности человека и профессионала и, как следствие – снижение качества образования, его неспособность эффективно выполнять свою человекообразующую  роль.

Поэтому важным ограничительным средством на формирование нравственных основ общества современных негативных влияний в российском образования, мы считаем, должна служит высокая культура. Сегодня  общество переживает не только социально-экономический, но и духовно-нравственный кризис. Ориентация молодежи на массовую и в первую очередь западную культуру приводит к падению национальных, культурных и духовных ценностей. В современном обществе утрачиваются элементы нравственного и духовного воспитания как основного фактора личностного развития молодого поколения.

Нравственную дезориентацию молодежи, да и всех ныне живущих поколений связывают с утратой исторической памяти, с разрывом исторической преемственности поколений. Именно поэтому для обеспечения исторической преемственности поколений как одной из приоритетных задач Национальной доктрины образования необходимо выстраивать новые культуросообразные основы отечественного образования, которые должны быть открыты духовному опыту Русской Православной традиции. Решая эти задачи, система непрерывного образования должна обеспечить человеку не только образовательный минимум, соответствующий интересам общества, но и создать условия для духовного становления личности в качестве реализации права на доступность тысячелетнего нравственного опыта многих поколений жителей России. Только в этом случае выбор собственных жизненных ориентиров будет действительно сознательным, а значит свободным.

Главный приоритет Национальной доктрины образования  заключается не только в сохранении связи поколений живущих, но и в восстановлении утраченных и насильственно разорванных связей с  поколениями предшествующими [1].  Современная информационная модель образования ориентирована на задачу адаптации молодежи к рынку труда, на развитие только тех способностей, которые позволяют эту задачу решать. Вместе с тем укрепляется понимание, что цели образования гораздо значительнее и включают в себя осознание человеком цели и смысла жизни, своей ответственности и предназначения,  призвания в этом мире. Надо стремиться развивать в каждом молодом человеке его теоретический интеллект и не забывать о нравственном воспитании, о развитии в нем гуманистически ориентированной натуры.

Молодежь – это будущее, а будущее прекрасно! Политический смысл происходящих сегодня в стране изменений заключен в переносе национальных приоритетов с декларации (предоставления) свободы. Воспитание свободного, культурного человека предусматривает развитие у него с малых лет умения пользоваться своими силами: духовными, культурными, общественными, семейными, – а также создание такой социальной среды, в которой возможна полноценная реализация его жизненного потенциала, его духовно нравственное развитие. Духовно-нравственное развитие представляет собой процесс формирования способности человека сознательно выстраивать отношение к себе, другим людям, обществу, государству, миру в целом на основе общепринятых моральных норм и нравственных идеалов.

Воспитание гражданина и модернизация России есть две стороны одного процесса, который можно назвать прогрессом общества. Соответственно, национальный воспитательный идеал и цель современного образования не могут быть осуществлены одной только системой образования. Их реализация требует, применительно к образованию, консолидации сил, согласования полномочий и ответственности важнейших субъектов национальной жизни – личности, общества и государства. Вопрос духовно-нравственного воспитания студентов  является одной из ключевых проблем, стоящих перед каждым родителем, образовательным учреждением, обществом и государством в целом. Духовность – понятие весьма сложное, и единого толкования его нет: глубоко осмыслено и продолжает осмысливаться это понятие в религиозном сознании, в литературе и искусстве. Всё пристальнее начинают всматриваться в сущность духовности и педагоги. Духовность можно определить как нравственно-ориентированные волю и разум, как способность человека управлять собой.

Из страны детства все мы уходим в большую жизнь, насыщенную радостью и страданием, минутами счастья и горя. Способность радоваться жизни и умение мужественно переносить трудности закладывается в раннем детстве. Дети чутки и восприимчивы ко всему, что их окружает. Чтобы стать добрыми к людям, надо научиться понимать других, проявлять сочувствие, честно признавать свои ошибки, быть трудолюбивыми, удивляться красоте окружающей природы, бережно относиться к ней. Конечно, трудно перечислить все нравственные качества человека будущего общества, но главное, что эти качества должны закладываться сегодня. Сегодня духовно нравственное развитие и воспитание гражданина России является ключевым фактором развития страны, обеспечения духовного единства народа и объединяющих его моральных ценностей, политической и экономической стабильности. Современная молодежь находится в  беспредельном информационном и огромном социальном пространстве, не имеющем четких внешних и внутренних границ, всеобщей глобализации. На него воздействуют потоки информации, получаемой благодаря Интернету, телевидению, компьютерным играм, кино. С одной стороны, кинематографический продукт – фильм обеспечивает наличие напряжённой равновесности материальными  и духовными ценностями молодежи, с другой – адаптирует ее к возможным событиям, могущих произойти в реальности, или быть созданными самими зрителями, в процессе переноса киноценностей в жизнь.

Несомненно, изменение функциональной системы образования, в том числе и художественного образования, самым тесным образом связаны с ростом культурных ценностей и их качественных преобразований. Духовные и культурные ценности молодежи рубежа ХХ – ХХ I вв.  как результат наложения друг на друга различных культурных интересов, их взаимодействия и переосмысления, с нашей точки зрения, в большей мере расставляют современные акценты в понимании и определении цели  и задачи  духовно-нравственного развития молодежи  в Российской Федерации

Литература

1. Национальная Доктрина образования в  Российской Федерации [Электронный ресурс] – Режим доступа http://sinncom.ru/content/reforma/index5.htm, свободный. – Загл. с экрана (дата обращения 02.04.2015 г.).

Автор(ы) статьи: Митрохина Диана Эдуардовна, студентка 4-го курса Института культуры и искусства Липецкого государственного педагогического университета
Раздел: Теоретическая культурология
Ключевые слова:

социокультурная трансформация, культура постмодерна, кризис культуры, посткультура.

Аннотация:

В статье представлен анализ культуры постмодерна как переходной, которая определяется как социокультурная трансформация. Делается предположение, что в культуре стран евроатлантической цивилизации идут двуединые процессы: с одной стороны – современная культура (как наличествующий концепт) себя изживает, с другой – ей на смену приходит пост-современная культура.

Текст статьи:

Сегодня часто можно слышать о кризисе современной культуре. Об этом рассуждают как обыватели, так и многие маститые исследователи, подводя под это соответствующую научную базу. При этом нужно отметить, что для молодёжи, к которой относится и автор данной работы, подобные процессы представляются чем-то естественным и сегодня мы уже привыкли и считаем обыденным появление новых моделей телефонов, всё более и более совершенные марки бытовой техники – можно смело утверждать: в этом отношении наша жизнь становится всё более и более комфортной. Однако, за видимым благополучием, как нам кажется, происходят процессы куда более масштабнее и очевидное «материальное благополучие», при ближайшем рассмотрении, становится отражением процессов глобальных, качественных и как, отмечают исследователи, трансформационных. Причём идут эти процессы, как подчёркивают те же исследователи, абсолютно во всех сферах культуры, будь-то искусство [5], наука [6], религия [4] или философия [10]. Современная культура, особенно в её западной традиции, испытывает серьёзные изменения, которые справедливо оцениваются как социокультурная трансформация. Подобные качественные изменения характеризуют западную культуру всякий раз на стадии трансформации, не является исключением и современная ситуация, определяемая термином постмодерн [2, 7]. Как полагают, исследователи подобные процессы уже происходили в истории европейской культуры [3].

На всём протяжении развития культурологического знания, смысл, который вкладывали учёные в понятие «культура» менялся. Как известно, на сегодня существует уже более 3000 определений этого концепта. В этой связи не случайно, что аппарат культурологической науки постоянно обогащается, уточняется и усложняется [1]. Убеждены, что и в дальнейшем культурология будет только прирастать своим категориально-понятийным аппаратом, теоретико-методологическими основаниями, а потому и интерпретации происходящих сегодня изменений будут всё более и более усложняться, приводя, вместе с тем, к более объективной их оценке.

Происходит экономическое усложнение жизни, идёт процесс глобализации, приводящий к утверждению единых экономических ценностей, сообразно этому адаптируется и экономическая культура общества, и сегодня мы понимаем, что кризис в каком-то одном регионе обязательно отразится на развитии другого региона, в зависимости от того насколько велико влияние первого из обозначенных регионов [8]. Полагаем, что глобализация в экономической сфере и есть одно из проявлений трансформации происходящей сегодня не только в странах евроатлантической цивилизации, но и во всём мире. Очевидно, что о глобализационных процессах, например, в середине прошлого века или ранее вообще не приходится говорить. Значит глобализация, несомненно, проявит себя какой-либо характеристикой в новой утвердившейся культур-системе, которая сегодня культурологами определяется как пост-культура.

Понятие «культур-система» в свою очередь означает закрепление тех характерологических особенностей, которые на стадии трансформации находились в состоянии утверждения, а, следовательно, могли либо утвердиться, либо быть отброшены [9]. В развитии европейской культуры таких культур-систем было четыре: античная, средневековая, новоевропейская и современная. И, действительно, для каждого из представленных этапов мы можем определить характерный набор признаков, который будет отличать его от другого. С этим набором признаков данная культура развивается, создавая всё новые и новые объекты и явления культурной жизни.

Безусловно, трансформация всегда является испытанием для общества, её переживающую. На такой стадии утверждаются новые ценности и уходят, характерные для предыдущей культур-системы. И сегодня, возвращаясь к тому с чего мы начали данную статью, мы переживаем исчерпанность прежних ценностей и приход им на смену новых, которые, конечно, как и всё новое не всеми воспринимаются однозначно. Поэтому за видимым благополучием в плане развития материальной культуры современного общества, нельзя забыть о культуре духовной, она, пожалуй, в такие моменты подвергается наибольшим испытаниям. Однако, в динамике культуры подобные процессы являются совершенно необходимыми, это закономерные, естественные процессы – утверждение всего нового всегда происходило трудно. В этой связи, наш взгляд, на развитие культуры после процессов социокультурной трансформации оптимистичный – убеждены, что культура в итоге выйдет к рубежам антропогенной направленности.

Литература:

1. Ромах О.В. Множественность трактований понятия культура // Аналитика культурологии. 2013. № 26. С. 40-44.
2. Тарасов А.Н. Детерминация культуры позднего эллинизма как социокультурной трансформации: философский анализ  //  В мире научных открытий. 2013. № 1-3. С. 276-293.
3. Тарасов А.Н. Периоды социокультурных трансформаций в континууме европейской культуры // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики.  2012. № 10-1. С. 185-192.
4. Тарасов А.Н. Феномен «прекрасного» в художественной культуре постмодернизма: культурологический анализ: дис…. канд. филос. наук. -Липецк, 2010. -160 с.
5. Tarasov A.N. Analysis of development of science in the continuum of European culture during periods of social and cultural transformations: the philosophical aspect // Applied and Fundamental Studies: Proceedings of the 1st International Academic Conference. Publishing House «Science & InnovationCenter», 2012. С. 303-309.

Тарасов А.Н. Философские истоки художественной культуры постмодернизма: постфрейдизм  //  Вестник Тамбовского университета. Серия: Гуманитарные нау

Автор(ы) статьи: Селезнёва Екатерина Александровна, студентка 4-го курса Института культуры и искусства Липецкого государственного педагогического университета
Раздел: Теоретическая культурология
Ключевые слова:

социокультурная трансформация, кризис культуры, общественное сознание, функции философии.

Аннотация:

В статье проводится анализ состояния общественного сознания в кризисные периоды развития общества. Показано, что именно на таких этапах философская мысль работает наиболее продуктивно, предлагая возможные варианты развития культуры и общества в целом, а также и выходы на пути гуманности антропогенной направленности, что ещё раз подтверждает практический характер философского знания.

Текст статьи:

Кризисное мироощущение сопровождают человечество на всех этапах его исторического развития, нередко принимая апокалипсическую форму. Само по себе, кризис – это состояние перехода в развитии социальных систем, которое характеризуется неопределенностью и многообразием путей дальнейшего развития [2-4].

Кризис человечества ведет к негативным изменениям не только в политической, экономической, социальной и духовно-культурной сферах, но и к существенным переменам в сознании личностей. В периоды кризиса возникает такое явление  как «кризисное сознание» – понятие, обладающее сложной структурой, представляющее конкретный, фактически наличный тип сознания, не претендующий на всеобщность, но обладающий реальностью. Данное понятие прочно вошло в обиход многих гуманитарных наук, в том числе расширило аппарат культурологии, развивая и усложняя само трактование термина культура [1].

Это сознание, складывается в непосредственном жизненном опыте и находит свое отражение в широкой совокупности наук. Философия изначально есть порождение кризисного сознания: удивляясь многообразию народов с их разнообразными культурными отличиями, выразившимися в своеобразии традиций, признании разных богов, человек стал стремиться к поиску истины, к теоретическому осмыслению культурной самобытности.

В ходе кризисного состояния людей захватывает страсть к наблюдению и познанию мира, страсть, которая заставляет их отказываться от всех практических интересов и в замкнутом круге познавательной деятельности в периоды, посвященные такому исследованию, стремиться заниматься чистой теорией. Иными словами, человек становится незаинтересованным зрителем, наблюдателем мира – он становится философом, или, вернее сказать, отныне жизнь его приобретает восприимчивость к мотивам, возможным лишь внутри этой установки, к новым целям и методам мышления, в рамках которых наконец возникает философия и сам он становится философом. По мнению Платона и Аристотеля, видных представителей древнегреческой философии периода ее первого расцвета, философия восходит к удивлению.

Естественно, теоретический интерес тоже возник из удивления и явно представляет собой разновидность любопытства, которое изначально присутствовало в естественной жизни как выпадение из «житейской серьёзности», как исчерпание уже осуществленных жизненных интересов или как легкомысленное оглядывание вокруг, когда насущные нужды действительной жизни удовлетворены.

На протяжении всей мировой истории, особенно в периоды войн, социальных катастроф, эпидемий, представления о конце света, гибели цивилизации существовали в мифологических представлениях, пророчествах религиозных деятелей, учениях философов. В своей основе эти представления восходят к религиозным мифам, т.е. мифам о предстоящем конце света, которые были неотъемлемой частью многих культур. Меняется время, меняются и ценности. Мифы представляли собой своеобразную попытку осмыслить будущее мироздания, его развитие. Они влияли не только на религиозную, но и на философскую мысль на протяжении многих веков, вплоть до философских, социологических и культурологических концепций.

Современные исследователи пытаются провести параллели между нынешним кризисным мировосприятием и его истоками в древности. Историки и археологи обнаружили немало свидетельств тяжелых и длительных кризисов, через которые пришлось пройти многим древним обществам. Известно, например, что один из них, связанный с наступлением эпохи железа и вызванными им экологическими изменениями, пришелся на окончание третьего и начало второго тысячелетия до нашей эры и оставил свой след в истории многих народов Евразии. Правда, мы далеко не всегда можем достоверно судить ни о причинах кризисов, ни о том, как они протекали. Зато нам хорошо известно, по крайней мере, одно из их последствий: в ходе длительных и глубоких потрясений всякий раз менялась картина мира.

Разрушение одних обществ и становление других, переселения народов и разрыв старых, привычных связей между людьми – всё это приводило и к утрате веры в прежние мифы, в течение веков и тысячелетий определявших смысл жизни и помогавших переносить её тяготы. Человек оказывался лишён всякой духовной защиты перед лицом чуждого и нередко враждебного мироздания. Человек с кризисным сознанием наблюдает, прежде всего, многообразие народов, своих и чужих, каждый вместе с окружающим его миром, вместе с традициями, богами, демонами, с мифологическими силами, составляющими для каждого народа самоочевидный реальный мир. Сталкиваясь с разительными контрастами, он начинает отличать представления о мире от реального мира, и для него встает новый вопрос – вопрос об истине, но не о житейской истине косно державшейся традиции, а об истине самой по себе, которая для всех, кто не ослеплен привязанностью к традиции, идентична и универсально значима. Как отмечают многие исследователи, распадается связь времен [8, 9]. Мысль о бессмысленности бытия, приходившая в результате утраты традиций, запечатлена и в египетской поэзии, и в древнейших памятниках вавилонской словесности.

Кризисы бывают частные и общие. Среди общих кризисов наиболее универсальный характер имеет социокультурный кризис, объемлющий как совокупность социальных отношений, так и культуру, равно как и их взаимодействие. Социокультурный кризис свидетельствует об исчерпании возможностей саморазвития общества в данном его качестве [5, 7].

Общество, переживающее патологический социокультурный кризис может быть квалифицировано как кризисный социум [6]. Это состояние общества характеризуется уникальным сочетанием параметров социального и культурного развития, затрагивающим такие сферы социальной жизни, как политическую, экономическую, производственную, собственно социальную (дезинтеграция социальных групп, институтов, утрата идентификации личности с прежними структурами, ценностями, нормами), и культурной жизни – духовно-нравственную, трудовую, этническую.

Проходит время, и ценности меняются, люди начинают по-разному относиться к жизни: к её значимости, к преобразованию бытия, к труду и к нравственным нормам. Но, покинув одну эпоху, эти ценности могут отразиться в другой эпохе, это зависит от преобладающей тенденции в обществе.

Литература:

1. Ромах О.В. Множественность трактований понятия культура // Аналитика культурологии. 2013. № 26. С. 40-44.
2. Тарасов А.Н. Феномен «прекрасного» в художественной культуре постмодернизма: культурологический анализ: дис…. канд. филос. наук. -Липецк, 2010. -160 с.
4. Тарасов А.Н. Манифесты футуристов как культурфилософская основа III социокультурной трансформации в континууме европейской культуры // Современные проблемы науки и образования. 2013. № 1. С. 396.
5. Тарасов А.Н. Теория деконструкции как философско-теоретическая основа эстетики постмодернизма // Философия и общество. 2009. № 1. С. 174-187.

Автор(ы) статьи: Гришанина-Мошкина Олеся Витальевна аспирантка Челябинской государственной академии культуры и искусств
Раздел: Социальная культурология
Ключевые слова:

риторический дискуссионный процесс, коммуникация, речевое взаимодействие, телевидение, «риторическая телепередача».

Аннотация:

Статья посвящена анализу телепередач Южноуральского региона, в которых автором выявляются конструктивные и деструктивные характеристики дискуссионного риторического процесса. В данной статье фокусируется внимание на телепередачах риторического склада, их особенностях и функционировании в контексте культуры Южного Урала. Автором выявляются возможности использования «риторических» телепередач в качестве образца речевого взаимодействия, удовлетворяющего наиболее значимые законы дискуссионного риторического процесса, отвечающего требованиям современной жизни.

Текст статьи:

Прежде чем начать разговор об особенностях дискуссионного риторического процесса в медиакоммуникативном пространстве Южноуральского региона, необходимым является понимание предмета исследования. Таким образом, под дискуссионным риторическим процессом мы будем понимать речевое взаимодействие, основанное на риторических законах и принципах, онтологической основой которого является дискуссия. Иначе говоря, дискуссионный риторический процесс – это полемическая форма взаимодействия, основанная на пересечении реплик открытой дискуссии и опирающееся на риторические принципы, нормы и законы.

Специфика информационных форм коммуникации, так или иначе, задается особенностями региональной политики, экономики, общественной жизнью и ее ритмами.

Являясь по своей  сути промышленным, с достаточно развитыми сферами политической, экономической и социальной жизни, Южноуральский регион диктует специфические компетенции проживающим здесь людям: современный активный темп жизни в таком регионе требует активности человека не только в физическом, но и в речевом плане.

Риторика в данной связи играет  огромную роль, а отношение к ней человека и общества служат показателем культурного и общественного  развития, социальной, политической и идеологической ориентации общества. Именно поэтому в информационную эпоху ясно отмечается необходимость выявления и дифференциации программ риторического жанра, которые отвечают высокому уровню речевой культуры.

Чтобы проследить особенности риторического дискуссионного процесса в медиакоммуникотивном пространстве Южноуральского региона, обратимся к областному телевидению Челябинской области.

Исследователи челябинского телевидения С. Г. Зырянов и И. В. Дрогушев, определяя посредством опроса, процентную составляющую людей, относящих себя к телезрителям, указывают на 70%  от общего количества проживающих в городе [1, с. 16]. Это в свою очередь еще раз доказывает, что значение телевидения, как источника получения информации, является здесь доминирующим.

Среди наиболее популярных телеканалов челябинцы отмечают такие: «Первый канал», «Россия», «НТВ» и «СТС». Наиболее часто просматриваемыми среди областных каналов, являются «Восточный Экспресс» и «ОТВ» [1, с. 47].

Логика исследования приводит нас к изучению специфических особенностей телевидения южноуральского региона и возможности выявления и дифференциации  здесь телепередач риторического склада. Под телепередачами риторического склада мы подразумеваем те, качественные характеристики которых удовлетворяют основные принципы, законы и ценности риторики.

Исследователь в области телевидения Южного Урала Л. П. Шестеркина указывает на его основную специфику: «Сегодня огромное число программ центрального и регионального телевидения – это систематическая подача информации катастрофического характера, выработка у людей ощущения «от меня ничего не зависит», и как следствие – отказ от участия граждан в жизни общества» [7, с. 3].

С такой особенностью телевидения нам чаще всего приходиться встречаться, именно она порождает в человеке черты пассивности, агрессии и конформизма. Понятно в этой связи, что региональное телевидение схоже по своим признакам с некоторыми чертами федерального телевидения.

Обращая внимание на специфику телепередач, Л. П. Шестеркина отмечает в них следующие негативные тенденции: превалирующее количество передач развлекательного характера, безграмотность людей, работающих в эфире, употребление жаргонизмов, нецензурных слов, сознательное выпячивание своего невежества и др. [7, с. 4].

Анализируя телевидение Южного Урала, исследователями определяется его предпочтение телепередачам информационного склада, которые открывают перед зрителем телеинформационную картину событий дня, налаживающую и поддерживающую диалог власти и общества.

Исследователь Л. Н. Федотова в данной связи выделяет три основных тематических направления таких телепередач: политическое, экономическое, социальное [5, с. 82].

Для того, чтобы наглядно подтвердить сказанное касаемо специфики регионального телевидения Южного Урала, обратимся к областным телеканалам, а именно к телеканалу «ОТВ» и «Восточный Экспресс». Исследование предполагает обращение к данным телевизионным каналам, так как они не ограничиваются трансляцией новостных информационных сводок и имеют в своем арсенале полноценные тематические телепередачи.

Телевизионный канал «ОТВ» позиционирует себя как первый областной телеканал, который транслирует наиболее точную, актуальную, подробную и беспристрастную информацию о событиях Челябинска и Челябинской области.

При полном исследовании телеканала, удалось выявить особенности трансляции. Выяснилось, что данный телеканал транслирует программы информационно-аналитической, спортивной тематики, а также включения художественных и документальных фильмов, сериалов, шоу-программ. Уместно заметить, что исходя из процентного соотношения, телепередачи информационного склада или по определению М. Б. Сапунова культурно-информационные блоки телепрограмм  занимают здесь более 50% транслируемого времени [4, с. 30].

Данные телепередачи раскрывают три представленные нами выше тематические направления, причем в совмещенном виде. Информационно-аналитические передачи телеканала «ОТВ» транслируют события, относящиеся ко многим сферам жизни, будь то политика, экономика, культура, социум, без какой-либо дифференциации.

К таким телепередачам относятся новостные выпуски «Итоги. Время новостей», «Хорошие новости», «Происшествия за неделю», телепередачи «Губернатор 74. РФ», «Зона особого внимания», «Закон и порядок», «Хазина», «На страже закона».  Выпуски данных телепрограмм являются еженедельными, в большинстве случаев ежедневными, некоторые из ежедневных программ транслируются не один раз в сутки, к ним чаще всего относятся новостные выпуски. Немаловажным является то, что трансляция вышеприведенных телевизионных передач не превышает часа эфирного времени.

Стоит отметить, что большинство вышеприведенных телепередач относят себя к программам, транслирующим актуальные информационные события региона и области в сфере политики, экономики, культуры и социума. Информация в данных телепередачах позиционируется как самая свежая, беспристрастная и объективная. Перечисленные характеристики  предполагают в свою очередь отказ от манипулятивных стратегий.

Областной телеканал «Восточный Экспресс» представлен на телевидении передачами информационных, тематически-обусловленных, монологических жанров. Ежедневная телепередача «Телефакт» объявлена лицом телеканала и транслируется несколько раз в день менее часа эфирного времени.

Логика исследования предполагает обращение к дискуссионному риторическому процессу, протекающему в медиакоммуникативном пространстве Южноуральского региона.

Необходимо отметить главное, дискуссионный риторический процесс взаимодействия субъектов, а именно коммуникатора и коммуниканта на телеэкране областного телевидения Южного Урала представлен нечетко. Дискуссии в данном ракурсе выражены неявно, телепередачи в большинстве своем ориентированы на монологические жанры. Однако нередким является присутствие в телевизионных передачах различных интервью, а также  диалогов между ведущими специалистами, общественными и политическими деятелями. Исходя из этого, исследование в данном ракурсе представляется возможным.

Необходимым в данном аспекте является исследование речевого взаимодействия субъектов, выявление конструктивных и деструктивных проявлений в заданном процессе, который позволит говорить о возможности использования телепередач Южноуральского региона в качестве системы координат риторической коммуникации.

Обращаясь непосредственно к речевому действию в медиакоммуникативном пространстве Южного Урала,  необходимо отметить главную его особенность – это преобладание в эфире устной разговорной речи.    Подчеркнем, что разговорная речь изначально характерна для бытовых отношений, основной ее чертой является непринужденность. Более того, именно в разговорной речи зачастую происходит использование просторечий. Просторечие является наиболее яркой характеристикой Южноуральского региона, оно свойственно нелитературному языку, содержащему в себе большое количество диалектных слов, слов разговорного происхождения, новообразований, возникающих при характеристике разнообразных бытовых явлений, словообразовательных вариантов нейтральной лексики. Использование просторечий в разговорной практике, так или иначе, придает ей оттенок иронии, пренебрежения, агрессии и не несет в себе положительных функций.

Зачастую использование устной разговорной речи характеризует речевое действие отнюдь не с выгодной для коммуникатора позиции. Однако исследуя телепередачи Южноуральского региона, мы вынуждены признать, что большую часть времени трансляции занимают телепередачи разговорного стиля с низкой долей содержания в них дискутивно-полемической речи.

Характеризуя и анализируя речевое действие в  телевизионных передачах, нельзя не обратиться к изложению его структурной составляющей. Говоря в первую очередь об информационной насыщенности, следует отметить ее недостаточность. Чаще всего при просмотре   новостных выпусков, таких телепередач как «Губернатор 74. РФ», «Закон и порядок»,  «На страже закона» и  многих других у зрителя появляется внутреннее ощущение недосказанности, поверхностного обсуждения проблемы. Такое впечатление появляется, прежде всего, потому, что речь говорящего с телеэкрана, будь то журналист, общественный  или политический деятель является очень сжатой. Зрителю приводятся отрывки из каких-либо предложений, а не их полное воспроизведение, что порождает безлогичность фраз, подчеркивает ощущение неточности словоупотребления. Также речь коммуникатора Южноуральского региона отличает отсутствие выразительных средств, скудный запас риторических фигур, что в свою очередь говорит о низком уровне взаимодействия языка и мышления.

Наиболее репрезентативным в данном аспекте являются следующие примеры высказываний,  зафиксированные нами в процессе исследования телепередач «Губернатор 74.РФ», «Телефакт», «Происшествия за неделю»: «…мы должны бежать с ростом экономики…», «…здесь попадают люди из хороших семей», «…политические кормушки являются важным вопросом современности…» и многие другие. Данный перечень можно продолжать до бесконечности, в медиакоммуникативном пространстве Южноуральского региона гораздо труднее найти такую речь, которая бы задавала пример грамотной речевой коммуникации, на которую можно было бы ориентироваться и использовать в качестве образца.

В данной связи сложно говорить о риторическом процессе взаимодействия коммуникатора и коммуниканта еще и потому, что в большинстве своем речь южноуральцев монологична.  Редкими являются в телепередачах региона диалоги, интервью, диспуты.  Чаще всего средства массовой информации их избегают, подавляют, довольствуясь выжимками из представленных форм риторического взаимодействия.

Все это определяет основную специфику телевизионных передач региона, которая выражается, прежде всего, в некой боязни высказывать точку зрения, в страхе перед суждением. Каузальность данного факта указывает в первую очередь на то, что субъекту не хватает знаний в том, как свою позицию правильно изложить, аргументировать и продемонстрировать,  то есть не хватает риторической культуры как таковой.

Предположим, что средства массовой информации заинтересованы в подаче материала, характерной чертой которого является однозначность и однобокость, с вероятностью информационно выгодной интерпретации фактов. Тогда становится понятным, что отказ от дуализма мнений, информационной осведомленности, так или иначе, предполагает искажение коммуникативного пространства и ведет к снижению жизненных ценностей, а вместе с этим увеличивает возможности манипуляции, что в целом может быть выгодно для средств массовой информации. Данный факт  порождает феномен риторической провокации, при которой коммуникативная псевдокомпетентность зрителя развивает трансформированную речевую компетентность.

Но вместе с тем дифформируется и сама схема риторического процесса. Обращаясь к речи журналистов, политических и общественных деятелей Южноуральского региона, которые достаточно часто появляются в телеэфире, мы обнаруживаем большой пробел в  конструкции их мыслительно-речевого действия.   Этапы риторического процесса здесь становятся нечеткими. Чаще всего отсутствует этап риторического процесса, который отвечает за организацию речи, достижение законченности.

При исследовании телепередач Южноуральского региона неоднократно встречается особенность средств массовой информации выстраивать речевую ситуацию посредством дублирования мысли и ее изложения. Ведущий (чаще всего это закадровый голос) излагает какую-либо информацию, а далее вслед за ее изложением, по сути, должна следовать речевая аргументация и демонстрация по принципу дискуссионной культуры, однако чаще всего следует повторная мысль ведущего, которая излагается уже реальным героем, будь то политик или общественно значимое лицо. К примеру, в телепередаче «Губернатор 74. РФ» (выпуск от 18 ноября 2014 года) ведущий излагает мысль о том, что в последнее время в Челябинске и Челябинской области купить жилье легче, чем в любом другом большом городе.  Далее в телевизионной передаче следует интервью с политическим лицом, который даже не продолжает мысль, а дублирует ее: «Хочу отметить, что у нас доступность жилья в Челябинске среди крупных городов самая доступная, это позволяет покупать жилье людям с невысоким достатком. За счет большого увеличения, мы примерно оцениваем по сравнению с прошлым годом на 20-25 миллиардов объем, это я говорю только многоэтажное жилье…».

Упуская из вида логичность и нормативность  построения фраз в речи говорящего, вернемся к возможностям аргументации. По сути, она не состоялась, так как на этом изложение факта, как и его аргументация и демонстрация закончилась. Зрителю предложили факт, повторили его рефреном дважды и отпустили, не аргументируя и не демонстрируя. По этому принципу строятся практически все телепередачи Южноуральского региона.

Способность к суждению на областном телевидении Южного Урала изначально отсутствует. Если обращаться к риторической теории воздействия выясняется использование в телепередачах Челябинска и Челябинской области только двух методов воздействия: полемически-наступательного и оборонительного. Метод развертывания не используется в процессе речевого взаимодействия, что в следствии и приводит к отсутствию аргументации и суждений, преднамеренному использованию лишь содержательной стороны речи. А это в свою очередь опять-таки приводит к риторическому зомбированию зрителя, которое направлено не на мыслительные процессы, а на чувства и эмоции субъекта.

Существующие диалоги, интервью, диспуты в таких телепередачах как «Телефакт», «Происшествия за неделю», «На страже закона» нивелируются и выступают, как мы видим из приведенного ранее примера, в качестве повторного заключения в форме некой выжимки из речи.

Выбор же  фигур участников риторической  коммуникации, исходя из опыта исследования, изначально запрограммирован руководством канала и средствами массовой информации. Создается впечатление, что выбираются фигуры, наиболее популярные и значимые в медиакоммуникативном пространстве Южноуральского региона. Процесс их речевого действия выстраивается на соответствующем их статусу фоне, то есть фоновой риторической коммуникации. Само же коммуникативное содержание речевой деятельности несет в себе идентификацию источника этого содержания.

Данное исследование предопределяет то, что взаимодействие телекоммуникатора и зрителя в данных телепередачах представляет собой модель «зрелище-реакция», которая в большинстве своем не заинтересована в ответном  риторическом процессе. Ее главной стратегией является средоточие на  чувствах и эмоциях зрителя, активное его зомбирование и манипуляция, которые превращают коммуниканта в пассивного наблюдателя, неспособного вступать в активное речевое взаимодействие, выстроенное по канонам риторики.

Предположим, что именно исходя из этих позиций, сегодня средствам массовой информации, а следом и государственной машине не выгодно приобщать человека к риторическим ценностям, культуре речи, культуре общения, культуре в целом.

Однако, так или иначе, медиариторика постепенно, но вступает в  свои законные права и на территории Южного Урала. Подтверждение этому имеются, в первую очередь это тенденция появления на телеэкранах Южноуральского телевидения диалогов, интервью, дискуссий. Возможно, они пока остаются на очень низком бытовом уровне, но стремление к внедрению  таких форм речевой коммуникации  в последнее время только увеличивается.

Именно процессы медиариторики позволят возродить риторические принципы и каноны дискуссионного риторического процесса, который вернет речи ясность, логичность, последовательность, аргументированность, использование выразительных средств, следование законам перспективы, контекста, подтекста.

Таким образом, дискуссионный риторический процесс в медиакоммуникативном пространстве Южноуральского региона и его основные особенности, не представляют чаще всего примеры риторически-речевого оптимала. Однако медиа-коммуникативное пространство региона достаточно насыщено и разнообразно, в том числе и в смысле интересующих нас вариантов речевой культуры, что делает это репрезентативным и по отношению к другим регионам, аналогичным в социокультурном отношении. В то же время, это является немаловажным в приобщении к риторическим нормам, принципам, культуре речи и дискуссии. Стоит помнить, что даже деструктивные аспекты «языка» телевизионной коммуникации, так или иначе, оставляет неизгладимые последствия в речевом взаимодействии человека, которое по аналогии также будет обладать указанными  признаками.

 

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

 

1. Зырянов, С. Г., Дрогушев, И. В. Информационное пространство и пространство информации Челябинска / С. Г. Зырянов, И. В. Дрогушев. – Челябинск: Центр анализа и прогнозирования, 2006. – 149 с.
2. Лаптева, О. А. Теория современного русского литературного языка: Учебник для вузов / О. А. Лаптева. – М.: Высшая школа, 2003. -  351 с.
3. Сапунов, Б. М. Медиакультура без культуры: размышления над одним модным понятием // Мир образования – образование в мире.  – 2007. – № 1. – с. 49–56.
4.  Сапунов, Б. М. Образование и медиакультура // Высшее образование в России. – М., 2004. — № 8. – С. 26-34.
5. Федотова, Л. Н.  Анализ содержания – социологический метод изучения средств массовой информации / Л. Н. Федотова. – М.: Институт социологии РАН, 2001. – 202 с.
6. Челышева, И. В. Медиакультура и медиаграмотность в жизни современного общества // Философия права. М., 2010. — № 4. – С. 63-66.
7. Шестеркина, Л. П. Телевидение Южного Урала (из истории челябинского областного телевидения 1958-1985 г.) / Л. П. Шестеркина. – Челябинск: ГУП типография УВД Челябинской области, 2007. – 224 с.
8. Шурупова, М. В. Массовая культура и сленг // Русская речь. – М., 2011. — № 5. – С. 126-127.
9. Экранная культура. Теоретические проблемы: сборник статей. – Санкт-Петербург, 2012. – 212 с.
10.  Усов, Ю. Н. В мире экранных искуссв / Ю. Н. Усов. – М.: SVR-Агус, 1995. – 224 с.

Автор(ы) статьи: Кудрявцева Елена Игоревна, к.псих.наук. Доцент: НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге / Санкт-Петербургская школа экономики и менеджмента / Департамент менеджмента
Раздел: Социальная культурология
Ключевые слова:

Стратегия организации, менеджеры среднего звена, организационный дискурс, организационный контекст, управленческая инициатива

Аннотация:

В статье представлено теоретическое обоснование и описание динамической модели стратегического влияния менеджеров среднего звена в организации. В основу модели положены идеи об изменении ролей менеджеров среднего звена в стратегическом развитии организаций. Рассматриваются новые компетенции менеджеров, разрабатываемые в рамках дискурсивной и контекстной парадигм организации, теоретически обосновывается динамическая модель стратегического влияния менеджеров, которую можно использовать для оценки инициативности менеджеров любого управленческого уровня.

Текст статьи:

Введение
В современной литературе, посвященной стратегическому менеджменту, все чаще поднимается проблема роли менеджеров среднего звена. Все чаще авторы, анализирующие проблемы стратегического менеджмента, обращают внимание на то, что менеджеры среднего звена (МСЗ) начинают приобретать новые роли; изменяется система требований к их деятельности, которая начинает приобретать новые черты.
Этих менеджеров рассматривают не только как руководителей постоянных или временных подразделений, предназначенных для реализации стратегических проектов и программ, но и в качестве основных стратегических субъектов, инициирующих стратегические изменения. Менеджеры воспринимаются одновременно и как функциональные сотрудники, действующие в контексте предустановленности, и как инициативные управленцы, деятельность которых реализуется в неопределенной и сложно детерминированной среде. Подобное изменение ролей требует новых компетенций в арсенале менеджера среднего звена. Эти компетенции должны быть идентифицированы и операционализированы.

Роль менеджеров среднего звена в зоне организационного стратегического дискурса
Мнения авторов исследований по стратегическому менеджменту относительно функций, ролей и позиций МСЗ применительно к организационной стратегии оказываются диаметрально противоположными. М. Фентон-О’Криви описывает двойственную позицию МСЗ. Он считает, что менеджеры среднего звена выступают блокираторами организационных стратегий, источником сопротивления, являющегося осознанным выбором (позиция «диверсанта») или вынужденной адаптацией (позиция «козла отпущения»). Л. Граттон рисует более удручающую картину. Согласно ее оценке, менеджмент среднего уровня пришел к собственному концу, так как все, что должны делать менеджеры среднего звена, либо реализуется исполнительским звеном, либо давно автоматизировано.
Однако, не все авторы столь категоричны по отношению к МСЗ. В обзоре, представленном Boston Consulting Group в 2010 году, напротив, утверждается, что менеджмент среднего уровня недооценен. Исследование, охватившее более 5500 руководителей в более чем 100 странах, показало, что МСЗ играют важную, но плохо рефлексируемую на высших уровнях управления, роль. МСЗ нуждаются в кредите доверия со стороны топ-менеджмента, праве создавать собственный инструментарий управления, возможностях донесения собственных идей до верхних управленческих эшелонов. Менеджеры готовы реагировать на сложные вызовы, развивать инициативность в том случае, если именно эти характеристики их активность будут оцениваться и признаваться.
Многие авторы полагают, что именно на уровне среднего менеджмента решается вопрос о стратегическом обновлении организации. У. Ши и его коллеги отмечают, что современные организации буквально начинены «структурными провалами», возникающими на пересечении формальных структур, субкультур и профессиональных функций, и менеджеры среднего уровня управления как раз и призваны ликвидировать эти провалы. Разрывы «управленческого поля» влияют на то, как руководители высшего уровня воспринимают внешние и внутренние «подсказки» при формировании и реализации стратегии.
Подобные провалы или разрывы связаны с особенностями организационного дискурса, отражающего и скрепляющего организационный контекст, выступающий как содержательное пространство формирования и реализации стратегий. Характер организационного дискурса эти авторы описали как континуум, на одном полюсе которого расположены феномены, способствующие развитию и реализации стратегии, а на другом – блокирующие их. К поддерживающим феноменам относятся проявления диалогичности (вовлечение других в обсуждение, признание их роли), конкретизации (ясные правила, цели, четкие критерии оценки и пр.) и самоактуалиазции (критичное мышление, содержательная рефлексия, реальное участие).
Феномены, блокирующие реализацию и развитие стратегии, возникают вследствие решения стандартных управленческих задач (организация, мотивация, контроль, оценка), однако в силу своей многомерной организации они создают и негативный эффект в том случае, если не подвергаются критическому переосмыслению. К подобным негативным феноменам относится поддержание иллюзорной общности, незримое противоречие в понимании между верхним уровнем управления и «работой на местах», отсутствие должного внимания к не доминирующим стратегическим представлениям.
Г. Джонсон и соавторы, анализируя динамику представлений о функциях и ролях МСЗ, указывают на то, что можно говорить об общем тренде децентрализации стратегической инициативы, росте уверенности менеджеров в своих возможностях оказывать воздействие, развитии индивидуальной ответственности менеджеров, инспирированными механизмами обучения и развития, принятыми в организациях. Деятельность МСЗ рассматривается как ключевой элемент реализации организационной стратегии. Ведущая роль МСЗ в формировании организационной эффективности показана, прежде всего, для творческих, наукоемких и креативных отраслей.
Актуальными исследованиями подчеркивается, что ключевая роль в реализации стратегически значимых функций МСЗ принадлежит двум компетенциям: стратегическому пониманию — способности менеджера к осмыслению сущности, направленности и содержания стратегии и стратегическому влиянию. Стратегическое влияние реализуется во всех направлениях – в адрес подчиненных, коллег одного управленческого уровня и топ-менеджеров.
Дж. Балоун и ее коллеги, развивая представления о ролях МСЗ, видят в них ключевых стратегических акторов, оказывающих влияние не только на реализацию, но и на формулирование организационных стратегий посредством развития направленного дискурса. Эта идея развивает концепцию, впервые сформулированную в конце 1990-х годов, которая предлагает рассматривать МСЗ уже не просто как посредников между топ-уровнем и исполнительским звеном, а в качестве акторов, осуществляющих двустороннюю координацию. В рамках этой концепции МСЗ приставляют собой особый «передаточный механизм» или «организационные скрепы».
У. Басс и Р. Куйвенховен, обобщая современные представления о новых ролях МСЗ, останавливаются на описании трех из них: менеджер как исполнитель стратегии, менеджер как модератор сетевой стратегической коммуникации и менеджер как смысл-мейкер. Согласно их исследованию, сами МСЗ чаще всего указывают компоненты последней из трех ролей в качестве основного направления собственных усилий.
МСЗ оказывают влияние на стратегии не только тем, как именно действуют, но и тем, что думают, и их усилия направлены на удержание стратегической задачи в распределенном пространстве ее реализации и интеграцию действий всех уровней управления через сохранение общности представлений о направленности и результатах действий всех участников стратегического процесса. Модель, представленная С. Флойдом и Б. Вулдриджем, указывает на эти два направления: оказание влияния со стороны МСЗ (вверх или вниз по управленческой вертикали) и когнитивное воздействие МСЗ (интеграция видения или отстаивание позиции, не совпадающей с общей стратегией).
Дж. Балоун и Г. Джонсон отмечают, что МСЗ выполняют функции переводчика между субкультурными дискурсами, посредника межуровневой коммуникации, переговорщика и буфера. Именно Дж. Балоун предположила, что расхождение между ожиданиями относительно стратегических изменений и фактической реализацией стратегии связано с интерпретационной ролью МСЗ и соответствующими компетенциями, ее обеспечивающими. В модели, предложенной Л. Рулю и Дж. Балоун, стратегическое влияние МСЗ рассматривается как синтез двух видов управленческой активности – «развивающего дискурса» и «сценирования». Обе этих формы направлены на изменение организационной среды как платформы реализации стратегии и проведения изменений в организации.
Концепции авторов представленных выше моделей ориентируют на то, что МСЗ (руководители подразделений) должны обладать определенной «политической направленностью» или стратегической интенцией, стремлением к оказанию влияния на организационную среду и акторов разного уровня в том случае, если они видят себя участниками стратегических перемен в организации. Только в этом случае МСЗ активно включаются в организационный дискурс с целью его развития. Стратегическая интенция менеджеров реализуется через компетенции, которые наиболее подробно описаны в модели дискурсивных компетенций Л. Рулю и Дж. Балоун. Обобщенное описание этих компетенций представлено в табл. 1.

Таблица 1. Модель дискурсивных компетенций

 

Авторы перечисленных выше работ подчеркивают, что существенными препятствиями к реализации стратегической интенции выступают ограничения формального авторитета менеджера, дефицит ресурсов влияния, характер легитимизации управленческого дискурса. Эти обстоятельства приводят к реализации эффекта «сломанной лестницы», когда именно менеджерам среднего управленческого уровня приписывается вина за все организационные невзгоды. Стратегическая роль МСЗ часто недооценивается, топ-менеджмент не оказывает необходимой поддержки их инициативам. Менеджеры все чаще вынуждены биться за внимание к своим идеям со стороны топ-менеджмента и используют для этого все более сложные коммуникативные и когнитивные средства, что обостряет, в том числе, и этические проблемы взаимодействия и принятия решений.

Динамическая модель стратегического влияния менеджеров среднего звена
Модели ролей, функций, компетенций МСЗ оказываются связанными, в них включаются одни и те же компоненты, рассматриваемые с различных точек зрения. Построение этих моделей служит одной цели – формированию инструментов оценки и прогноза эффективности не только самих МСЗ, но и организации в целом.
Многочисленные методы измерения структурных компонентов этих моделей (инициативность, готовность к риску, контекстная ориентированность, направленность на передачу знаний) и их взаимосвязей с компонентами организационного контекста (управленческая поддержка, климат доверия, уровень контроля, сложность задач) не дают четкого ответа на вопрос о том, что находится между «пространством усилий» (или компетенциями) и организационным контекстом как «пространством фокусирования». Устранить этот пробел может только содержательная оценка управленческих инициатив, которые МСЗ пытается «продвигать сквозь» организационный контекст.
Эти инициативы, с одной стороны, должны быть приняты (то есть не противоречить основным параметрам контекста), а, с другой стороны, должны быть направлены на контекстную трансформацию. Фактически, решением этих противоположных задач становится формирование управленческого проекта как модели возможного организационного успеха, сформулированной в терминах, признанных в рамках существующего организационного дискурса (рис. 1).
Рис. 1. Динамическая модель стратегического влияния менеджеров среднего звена
Если инициатива МСЗ («модель успеха») соответствует критериям организационного контекста, она становится предметом активных обсуждений, начинает распространяться по управленческой сети и, в конце концов, оказывается задачей, предназначенной для реализации, так как воспринимается как один из компонентов контекста. В то же время, активизация внимания к новой идее, ее включение в качестве оснований планирования, полученные результаты ее реализации существенно изменяют организационный контекст, так как затрагивают такие аспекты как функциональные задачи сотрудников и подразделений, характеристики и направленность бизнес-процессов, взаимодействие с клиентами в зоне существующих и новых продуктов, критерии оценки эффективности.
В зависимости от направленности и содержания управленческой инициативы она может повлиять как на внутренние характеристики организации, так и на ее внешние параметры – статус и имидж на профильном рынке или на конкретной территории. Управленческий проект уже на стадии реализации изменяет организационный контекст, а при успешном завершении существенно его трансформирует. Данная модель позволяет обнаружить основные направления влияния проактивного поведения менеджеров на стратегически значимые характеристики организационного контекста – как в области объективных результатов, так и в зоне субъективных оценок качества трудовой деятельности.
Представленная динамическая модель стратегического влияния указывает на то, что существенными показателями эффективности этого влияния будут только те, которые непосредственно связаны с продвижением конкретной управленческой инициативы (идеи). В процессе этого продвижения меняется роль менеджера-инициатора, что свидетельствует об изменении его организационного контекстного статуса – от авторства идеи до ее институализированной реализации. Опираясь на современные представления о контекстных компетенциях и на модели проактивного поведения менеджеров, можно выделить пять ролей менеджера как участника стратегического процесса и определить существенные для каждого уровня критерии и показатели, свидетельствующие о реализации менеджером данной роли (табл. 2).
Таблица 2. Показатели стратегического влияния менеджера

Данная модель указывает пути оценки реальных позиций менеджеров в организационном контексте и позволяет сравнивать эти позиции с формальным статусом менеджера. Применение данной модели как основы интеграции разнообразных данных, получаемых в организациях при оценке эффективности менеджеров, несомненно, позволит обнаружить новые ракурсы соотношения внешних и внутренних факторов развития стратегического влияния менеджеров, находящихся на разных уровнях управления.
Модель является динамической, так как может показать изменения позиции менеджера в зависимости от условий его работы и от характера включенности в разработку и реализацию организационной стратегии, активности по формулированию и продвижению управленческих инициатив. Она позволяет расширить представления о механизмах и факторах влияния менеджеров на организационную стратегию по сравнению с имеющимися моделями, выстроенными с использованием качественных критериев.
Включение в оценочные модели не только оценок компетенций менеджеров, оценок результативности, но и параметров управленческих инициатив и реализованных управленческих проектов позволяет перейти от статического моделирования эффективности менеджера к динамическому за счет оценки изменений параметров влияния в зависимости от характера инициатив менеджера и способов их продвижения. Оценка влияния менеджера на организационный контекст и его трансформацию позволяет обнаружить особенности развития организационной стратегии, значимые для каждой организации.
Применение данной модели служит, во-первых, выявлению менеджеров, оказывающих наиболее существенное влияние на реализацию и трансформацию организационной стратегии. Эти менеджеры являются стратегическими сотрудниками организации, зоной ее потенциала и именно они оказываются объектами особого внимания служб управления персоналом. Потеря этих сотрудников выступает как один из ключевых рисков организации. Во-вторых, оценка проактивного поведения менеджеров в рамках данной модели позволит оценить динамику менеджерской инициативности и обнаружить зоны ее поддержки и блокировки. Это даст дополнительный импульс развитию организационного менеджмента.

Выводы
Представленный выше обзор и сформулированный на его основе подход показывают, что влияние менеджеров среднего звена, наряду с менеджментом иных управленческих уровней, на развитие организационной стратегии нарастает. Оценка факторов и механизмов этого влияния позволяет организациям находить новые стратегические ресурсы, максимально использовать и развивать управленческий потенциал персонала.

Автор(ы) статьи: В.И.Лях доктор философских наук, профессор Краснодарского государственного университета культуры и искусств, г. Краснодар Д.А.Сигида кандидат философских наук, доцент кафедры гуманитарных дисциплин и иностранных языков РЭУ им Г. В. Плеханова. Краснодарский филиал.
Раздел: Социальная культурология
Ключевые слова:

Компетенции, компетентностный подход, гуманитарное образование.

Аннотация:

Современное общество диктует необходимость модернизации образования и, как следствие, - изменение его ценностного содержания. Меняются цели образования, происходит переориентация оценки результатов образования с концептов «подготовленность», «образованность», «общая культура», «воспитанность» на «компетенцию», «компетентность». Тем самым, актуализируется проблема введения в образовательный процесс компетентностного подхода и выдвигается необходимость формирования его теоретико-методологической основы.

Текст статьи:

Компетентностный подход в современном российском образовании представляет собой актуальную проблему.

В отечественной и зарубежной науке проблемами компетентностного подхода начинают заниматься с конца 1980-х годов .XX века, но наиболее значимые исследования относятся к началу XXI столетия.

Сущность этого подхода и проблемы формирования ключевых компетентностей анализируется в работах таких исследователей, как А.В. Хуторской, И.А. Зимняя, Г.К. Селевко, Г.А. Цукерман, Л.Ф. Иванова,  О.Е. Лебедев, П.П. Борисов, Н.С. Веселовская, Т.Б. Табарданова, Е.В. Бондаревская, А.А. Деркач, Н.В. Кузьмина, А.К. Маркова, Н.В. Мясищев, Л.А. Петровская, Н.Ф. Талызина, Н.Т. Печенюк, Л.Б. Хихловский,  В.Д. Шадриков, Р.К. Шакуров, В.М. Шепель и др., а также зарубежных ученых: Р. Барнетт, Дж. Равен (Великобритания), В. Вестер (Голландия) и др.

Необходимо подчеркнуть, что немаловажным оказывается языковой аспект этой проблемы. Так, профессор М.Е. Бершадский рассматривает проникновение понятий «компетенция» и «компетентность» в русский язык как очередное проявление процесса, в результате которого «педагоги скоро начнут писать тексты, записывая английские слова с помощью кириллицы».

Если же заглянуть вглубь филологических тонкостей, то отчетливо выделяются две противоположные точки зрения на сущность этих понятий.

Одна из них, представленная е М.Е. Бершадским, состоит в том, что понятие компетентность не содержит каких-либо принципиально новых компонентов, не входящих в объём понятия «умение»; поэтому все разговоры о компетентности и компетенции представляются несколько искусственными, призванными скрыть старые проблемы под «новой одеждой».

Прямо противоположная точка зрения базируется на вполне интуитивном представлении о том, что именно этот подход во всех своих смыслах наиболее глубоко отражает основные аспекты процесса модернизации.

Именно в рамках этой «прогрессистской» установки делаются следующие утверждения:

• компетентностный подход дает ответы на запросы производственной сферы (Т.М. Ковалева);
• компетентностный подход — проявляется как обновление содержания образования в ответ на изменяющуюся социально-экономическую реальность (И.Д. Фрумин);
• компетентностный подход как обобщенное условие способности человека эффективно действовать за пределами учебных сюжетов и учебных ситуаций (В.А. Болотов);
• компетентность представляется радикальным средством модернизации (Б.Д. Эльконин);
• компетентность характеризуется возможностью переноса способности в условия, отличные от тех, в которых эта компетентность изначально возникла (В.В. Башев);
• компетентность определяется как «»готовность специалиста включиться в определенную деятельность» (А.М. Аронов) или как атрибут подготовки к будущей профессиональной деятельности (П.Г. Щедровицкий);
• компетентностный подход рассматривается как современный коррелят множества более традиционных подходов, в том числе:
• культурологического (В.В.Краевский);
• научно-образовательного (С.А.Пиявский);
• дидактоцентрического (Н.Ф.Виноградова);
• функционально-коммуникативного (В.И. Капинос) и др.

Между тем, существует ряд проблем в системе общего и профессионального образования, которые, влияют на возможности его применения

Среди них:

1. проблема учебника, в том числе, возможностей его адаптации в условиях современных гуманистических идей и тенденций в образовании;
2. проблема государственного стандарта, его концепции, модели и возможности непротиворечивого определения его содержания и функций в условиях российского образования;
3. проблема квалификации преподавателей и их профессиональной адекватности не только вновь разрабатываемому компетентностному подходу, но и гораздо более традиционным представлениям о профессионально-педагогической деятельности;
4. проблема противоречивости различных идей и представлений, бытующих в современном образовании буквально по всем поводам;

Таким образом, мы можем констатировать, что само обсуждение компетентностного подхода, безотносительно специфических представлений и интерпретаций, погружено в особый культурно-образовательный контекст, заданный следующими тенденциями российского образования

• утрата единства и определенности образовательных систем, формирование рынка труда и связанного с ним рынка образовательных услуг;
• вариативность и альтернативность образовательных программ, возрастание конкуренции и коммерческого фактора в деятельности образовательной системы;
• изменение функции государства в образовании: от тотального контроля и планирования — к общей правовой регуляции возникающих в образовании отношений;
• перспективы интеграции российского образования и российской экономики, в целом, в международную (в частности, европейскую) систему разделения труда.

Проанализировав работы, посвященные рассматриваемому подходу, мы приходим к выводу, что он основывается на трех принципах:

1. в основе образования должны лежать базовые знания и соответствующие умения, способы обучения, навыки. Для достижения этого обучаемые должны владеть основополагающими инструментами учения, то есть чтением, письмом и математической грамотностью;

2. содержание образования должны составлять действительно важные и необходимые, а не второстепенные знания. Система образования должна иметь академический характер и ориентироваться на базовые отрасли науки. Внимание школы должно быть направлено на то, что выдержало проверку временем и является основой образования.

3. принцип гуманного отношения к личности.

Однако, даже принимая и учитывая все вышеназванные аспекты, феномен компетентностного подхода не приобретает, с нашей точки зрения, более ясных черт. В какой-то мере, сама эта тема оборачивается для каждого нового исследователя своеобразным заколдованным кругом.

С одной стороны, вполне очевидно, что современная экономика ориентирована на кадры, которые намного превосходят показатели образования большинства выпускников как средней, так и высшей школы.

Очевидно и то, что более значимыми и эффективными для успешной профессиональной деятельности являются не разрозненные знания, а обобщенные умения, проявляющиеся в умении решать жизненные и профессиональные проблемы, способности к иноязычному общению, подготовка в области информационных технологий и др.

Однако здесь же возникает и очевидное соображение: ведь вся история советской и, позже, российской педагогики за последние полвека разве не представляет полной драматизма борьбу против догматического заучивания понятий, правил и принципов?

Более того, именно в результате этой борьбы возникли все известные на сегодняшний день концепции, включая алгоритмизацию, поэтапное формирование умственной деятельности, развивающее и личностно-ориентированное обучение. Но, тогда не является современная версия компетентностного подхода очередной попыткой переименования безусловных достижений советской и российской педагогики в угоду сегодняшней конъюнктуре?

Словом, компетентностный подход востребован постольку, поскольку современное образование требует существенной модернизации. Неосуществление этого процесса рискует оказаться очередной кампанией среди многолетних попыток безуспешного реформирования образования на основании внедрения современнейших педагогических идей и концепций.

Видимо, обозначенное выше противоречие и явилось внутренним лейтмотивом многочисленных обсуждений компетентностного подхода, состоявшихся еще в 2002 году. Значимость этих событий определяется тем, что именно тогда была, по сути дела, сформулирована современная модель этого подхода как с точки зрения используемых идей и представлений, так и с точки зрения актуализации альтернативных подходов, внутренних противоречий и проблем.

Сформулируем некоторый обобщенный образ наиболее значительных элементов компетентностного подхода в отечественной педагогике.

1) Естественным генетическим прообразом современных представлений этого подхода считаются идеи общего и личностного развития, сформулированные в контексте психолого-педагогических концепций развивающего и личностно-ориентированного образования. В этой связи, компетенции рассматриваются как сквозные, вне — над — и метапредметные образования, интегрирующие как традиционные знания, так и разного рода обобщенные интеллектуальные, коммуникативные, креативные, методологические, мировоззренческие и иные умения.

2) Категориальная база этого подхода непосредственно связана с идеей целенаправленности и целезаданности образовательного процесса, при котором компетенции задают высший, обобщенный уровень умений и навыков учащегося, а содержание образования определяется ее четырехкомпонентной моделью (знания, умения, опыт творческой деятельности и опыт ценностного отношения).

3) Внутри этого подхода выделяются два базовых понятия: компетенция и компетентность, при этом первое из них «включает совокупность взаимосвязанных качеств личности, задаваемых по отношению к определенному кругу предметов и процессов», а второе соотносится с «владением, обладанием человеком соответствующей компетенцией, включающей его личностное отношение к ней и предмету деятельности».

4) В этом же контексте функционирует и понятие «образовательной компетенции», понимаемой как «совокупность смысловых ориентаций, знаний, умений, навыков и опыта деятельности ученика по отношению к определенному кругу объектов реальной действительности, необходимых для осуществления личностно и социально-значимой продуктивной деятельности».

Что можно сказать по поводу вышеизложенного?

Наиболее показательным в обсуждении компетентностного подхода по-прежнему остаются два недостаточно оцененных обстоятельства,

Первое, этот подход, применительно к российской теории и практике образования, не образует собственную концепцию и логику, но предполагает опору или заимствование понятийного и методологического аппарата из уже сложившихся научных дисциплин (в том числе, лингвистики, юриспруденции, социологии и др.).

Второе, и это обстоятельство едва ли не наиболее значительное, уже в 2003 году, когда в российском образовании актуализируется обсуждение концепции профильного обучения на старшей ступени образования и закон о стандартах, компетентностный подход практически исчезает из поля зрения ученых и практиков.

Именно эти два обстоятельства заставляют нас переформулировать проблему компетентностного подхода иначе: не является ли последний качеством проекции иных реалий, и, в этой связи, каков его собственный смысл, условия актуализации и применения?

 

 Литература

1. Афанасьев А.Н. Болонский процесс в Германии // Высшее образование сегодня. – 2003 — №5.

2. Михайлова Л.Л. Место компетентностного подхода в образовании, его инновационность и традиции // Психология в экономике и управлении. – 2010. — № 1.

3. Фрумин И.Д. Компетентностный подход как естественный этап обновления содержания образования / И.Д. Фрумин // Педагогика развития: ключевые компетентности и их становление: материалы 9-ой научно — практической конференции. – Красноярск, 2003.

4. Хуторской А.В. Ключевые компетенции и образовательные стандарты // Интернет-журнал «Эйдос». — 2002. — 23 апреля [Электронный ресурс]. Режим доступа: http:/www.eidos.ru/journal/2002/04-23.html].

5. Ямбург Е.А. Гармонизация педагогических парадигм – стратегия развития образования / Е.А. Ямбург // Учительская газета. – 2004. – № 20.

Автор(ы) статьи: Ляшенко ЛидияЛеонидовна аспирант кафедры культурологии и культурных проектов, Национальная академия руководящих кадров культуры и искусств (Киев)
Раздел: Социальная культурология
Ключевые слова:

наследственность таланта, гениальность и сумасшествие, теория компенсации, патологические, психоаналитические, качественные и количественные теории гениальности.

Аннотация:

В статье рассмотрены исследования теоретиков разных поколений (Ф. Гальтон, Ч. Ломброзо, М. Нордау, В. Эфроимсон, М. Арнаудов, А. Адлер, З. Фрейд, Р. Дилтс), которые отражают наиболее интересные взгляды на проблему гениальности. Также сделан анализ представленных работ в контексте классификации теорий гениальности, предложенных такими теоретиками, как И. Сироткина, В. Эфроимсон, Е. Онищенко, Л. Левчук, О. Ромах, А. Шумилин и А. Анастази.

Текст статьи:

Феномен «гениальность» исследуют ученые разных областей знания еще со времен античности. Существует значительное количество работ, посвященных изучению сущности и классификации гениальности, чертам гениальных людей и факторам, влияющим на развитие и становление гениальности. Так, гениальность является предметом исследования психологии, генетики, педагогики, философии, психоанализа, психиатрии, искусствоведения, культурологии и других наук. Учитывая сложность как самого феномена «гениальность», так и анализа некоторых его аспектов (наследственные механизмы передачи, характеристики гениальности, причины и факторы ее активации или угнетения и др.), которые и сегодня недостаточно изучены и являются предметом споров ученых, однозначно встает вопрос недопустимости изучения гениальности одной отдельной наукой. В то же время актуальным является обращение к междисциплинарной науке культурологии, методологические основы которой предлагают избежать односторонности и сужения феномена «гениальность» к одному аспекту, что позволяет выйти на новый уровень как в методах исследования, так и в получаемых результатах. Именно поэтому тема данной статьи является актуальной.

Существует множество теорий, в которых ученые предлагают свой взгляд на сущность гениальности и ее природу. Исходя из этого, целью данной статьи является анализ исследований, посвященных проблеме гениальности и попытка их классификации, в соответствии с существующими теориями гениальности. Конечно, в рамках одной статьи невозможно проанализировать все труды, посвященные данному вопросу, поэтому мы обратим внимание на основополагающие работы, демонстрирующие главные направления теоретической мысли по заявленной проблематике.

Весомый вклад в развитие исследований о природе таланта и гениальности сделал Ф. Гальтон. Одной из самых значительных работ ученого является «Наследственность таланта». Из самого названия становится очевидным главный тезис работы английского психолога и антрополога о наследственной природе таланта. Изучая вопросы, в частности, формирования таланта музыкантов, Ф. Гальтон анализирует жизненные и творческие пути родственников двадцати шести музыкантов из четырнадцати семей, среди которых И. Бах, В. Моцарт, Л. Бетховен, И. Гайдн, Г. Гендель и др. Основным выводом Ф. Гальтона является неоспоримый факт наследования музыкального таланта, в первую очередь, сыном от отца или родителей.

Одной из самых резонансных работ является книга итальянского психиатра Ч. Ломброзо «Гениальность и помешательство», в которой сущность гениальности объясняется на физическом и психическом уровнях. Цель своей работы ученый видит в том, чтобы найти ключ к пониманию «таинственной сути гения» [8, с. 9], а также «установить новую точку зрения для оценки художественного творчества гениев путем сравнения их произведений в области искусства и литературы с такими же произведениями сумасшедших» [8, с. 9 ].

Ученый отмечает разницу между гениями и сумасшедшими, заключающуюся в «изящной и почти болезненной впечатлительности» гения [8, с. 32], которая с годами достигает огромных масштабов и становится источником страданий и славы. Кроме того, безумие передается по наследству, усиливаясь с каждым поколением, тогда как гениальность почти всегда исчезает вместе с гением; гениальность зачастую передается потомкам мужского пола, а безумие признает равенство полов. Согласно перечисленным признакам, Ч. Ломброзо доказывает гениальность многих деятелей искусства, среди которых такие выдающиеся композиторы как И. Гайдн, Р. Шуман, В. Моцарт, Г. Гендель, К. Глюк, Л. Бетховен.

В ходе исследования автор находит много общего между гениальными и сумасшедшими людьми, в основном, на физическом уровне, акцентируя внимание на одиночестве гениев и безумных, и утверждая, что самые выдающиеся идеи мыслителей «рождаются внезапно и развиваются столь же бессознательно, как и необдуманные поступки помешанных» [8, с. 28]. Кроме того, гениальных и сумасшедших деятелей искусства объединяет желание постоянно переезжать, часто менять профессии и специальности. Однако, приведенные тезисы и другие черты, которые Ч. Ломброзо с присущей ему категоричностью приписывает сумасшедшим и гениям (такие как оригинальность мышления, грандиозность творческих идей, интуиция, чувственность и др.), являются общепризнанными многими теоретиками, как те, которые характеризуют всех одаренных и талантливых личностей и не несут в себе никакого следа или намека на болезнь.

Учеником и последователем идей Ч. Ломброзо был венгерский психиатр М. Нордау, который в работе «Вырождение» проанализировал личности выдающихся представителей литературы и искусства с точки зрения психиатрии. Целью работы теоретика является выяснить, «насколько клиническая картина вырождения подходит к различным современным писателям и художникам» [9, с. 14]. В ходе своего исследования М. Нордау пришел к выводу о том, что, среди прочих, Ф. Ницше, Л. Толстой, Р. Вагнер и П. Верлен являются «помешанными в буквальном смысле этого слова» [9, с. 13].

Учитывая спорную аргументацию и доказательства общности гениальности и безумия, выдвинутые Ч. Ломброзо и М. Нордау, вполне естественно, что многие теоретики (А. Анастази, М. Арнаудов, Р. Гарифуллин, В. Гирш, М. Гончаренко, В. Эфроимсон, Л. Левчук, И. Сироткина, М. Фуко и др.) не разделяют их мнения о том, что психические заболевания и гениальность имеют общую природу.

Одним из оппонентов идей Ч. Ломброзо является российский ученый – генетик, социолог, автор фундаментальных трудов по эволюционной генетике, – В. Эфроимсон, который в своей работе «Генетика гениальности» поставил задачу «выявить, какими наследственными, врожденными факторами может определяться столь ярко выраженная особенность, как мощный талант или гениальность »[15, с. 15].

Следует отметить, что В. Эфроимсон, начиная свое исследование с идей, близких идеям Ч. Ломброзо, с осторожностью рассматривает гениальность в контексте патологической теории и параллельно анализирует другие возможные механизмы появления гения. Поэтому В. Эфроимсон приходит к противоположному выводу: он находит единственный общий механизм, наличие которого может компенсировать даже отсутствие благоприятной социальной среды (семья, общество, воспитание, обучение), как решающий фактор гениальности. Этим единственным механизмом является «целенаправленная мобилизация мышления» [15, с. 355], которая активизирует, в первую очередь, волевой фактор. Итак, по словам В. Эфроимсона, основным фактором высокого развития одаренности до уровня таланта и гениальности является сознательная работа личности, тогда как Ч. Ломброзо говорит о бессознательной природе гениальности, которая не поддается контролю личности. Вывод В. Эфроимсона близок положительному видению природы гениальности Б. Теплова и М. Арнаудова: «те, кто может целенаправленно мобилизовать свою волю, могут стать гениями или приблизиться к ним» [15, с. 355].

Также одним из многих оппонентов Ч. Ломброзо является болгарский ученый М. Арнаудов, который в своей работе «Психология литературного творчества» утверждает, что, признавая нормальным характер духовной жизни избранников человеческого рода, «мы были бы гораздо ближе к истине» [3, с. 28]. Ученый приводит слова многих исследователей в поддержку своего утверждения, в частности, Г. Гехта, который говорит: «У довольно значительной части всех великих изобретателей <…>, мыслителей, государственных деятелей, военачальников и деятелей искусства нельзя никоим образом доказать какую-то наследственную болезнь. Напротив, по большей части эти выдающиеся мужи ведут свое происхождение от абсолютно здоровых родов, от предков, которые занимались сельским или ремесленным трудом» [3, с. 28]; ученых Ремона и Вуавенеля, которые отмечают, что «настоящее творчество следует считать высшим проявлением человеческих способностей» и «неверно искать отношения причины и следствия в работе высших функций ума и в некоторых случаях патологического характера, указанных в жизни великих людей» [3, с. 29].

Объясняя признаки нервных болезней, которые Ч. Ломброзо отождествлял с состоянием вдохновения, М. Арнаудов предлагает свое видение природы гениальности: «проводить, однако, какую бы то ни было аналогию между вдохновением и симптомами эпилепсии – значит стирать резкую грань между двумя в корне различными проявлениями духа» [3, с. 29], ведь вдохновение является результатом подсознательных процессов, связанных с работой ума и творческим процессом, тогда как эпилепсия является полной противоположностью – отказом ума и хаотичными ассоциациями. В свою очередь М. Арнаудов заявляет, что художник – это тот человек, который понимает мысли и желания своих современников именно благодаря тому, что он «поднялся над всеми внутренними ограничениями и над всем хаотичным в самом себе» [3, с. 32]. Творчество, по словам ученого, это «здоровье[i], творчество – это борьба со всем болезненным, творчество – это прояснение и душевное очищение, катарсис …» [3, с. 32].

Безусловно, говоря о проблеме таланта и гениальности, следует отметить, что значительная роль в ее решении принадлежит психоаналитикам, в частности, основателю психоанализа З. Фрейду. Австрийский психиатр является также основателем такого жанра изучения биографий, как патография, которая в ХХ в. приобрела особую популярность. Как отмечает украинский теоретик Л. Левчук, именно З. Фрейд обогатил методологию исследования достижениями психоанализа, целью чего было расширение существующих знаний психологии художественного творчества путем «сочетания психоанализа с жизнью, творчеством художника и исследования специфической связи «психоанализ-художник-произведение искусства» » [6, с. 160-161]. Рассматривая патографию на примере работы З. Фрейда «Леонардо да Винчи: воспоминания детства», Л. Левчук вполне справедливо отмечает ценность этого исследования и те новые, чисто психоаналитические методы, с помощью которых автор расширяет возможности анализа личности и особенностей творческого процесса Леонардо да Винчи. Патография является весьма распространенным и популярным сегодня жанром исследования выдающейся личности и ее творчества. Основными выводами, к которым З. Фрейд приходит в своих патографиях, являются выдающаяся роль отца в развитии гениальной личности и значимость детских лет в ее становлении.

Основательница детского психоанализа А. Фрейд, а также другие ученые (Дж. Боулби, Д. Винникотт, Л. Выготский, Ф. Дольто, Н. Эйниш, К. Эльячефф, Э. Эриксон, В. Эфроимсон, М. Кляйн, А. Миллер, Дж. Ривьер, Н. Рождественская, Р. Спитц, Дж. Фримен) придавали большую роль фигуре матери в формировании как заурядной, так и, особенно, гениальной личности.

Существенное значение для изучения личности и, в частности, детских лет выдающихся людей, имеет теория компенсации австрийского психолога, психиатра и мыслителя А. Адлера, в которой автор настаивает на следующих положениях. Первое: в раннем детстве личность «ошибочно и безрассудно создает себе образцы и модели, формирует свои цели и жизненный план, которому она сознательно или бессознательно следует. При этом образцами для нее будут «<…> примеры других победителей» [1, с. 4]. Второе: «в течение всего периода развития ребенку присуще чувство неполноценности по отношению к родителям, братьям, сестрам и окружающих» [1, с. 10]. Причиной этого является физическая незрелость, неуверенность и несамостоятельность, потребность опираться на других и подчиняться им, что приводит к появлению ощущения ущербности во всех сферах жизнедеятельности. Это чувство неполноценности ребенок пытается компенсировать с помощью достижения превосходства над окружающими. Именно превосходство становится целью всякой деятельности ребенка и взрослого человека, причем чем сильнее и дольше ребенок чувствует свою неполноценность, страдает от физической и умственной слабости, тем выше и принципиальнее устанавливается цель превосходства.

Третьим важным пунктом теории А. Адлера является тот факт, что наличие врожденной болезни одного органа или системы органов приводит к увеличению ощущения несамостоятельности и неполноценности к огромным масштабам. Если причину этой неполноценности не устранить, ребенок будет чувствовать обиду, подвергаться общим насмешкам и станет непригодным для общества, в результате чего появятся неврозы, которые А. Адлер трактует, как «ложную с точки зрения культуры попытку избавиться от чувства неполноценности, чтобы найти чувство превосходства» [1, с. 31]. Далее ситуация может развиваться двумя путями: «в благоприятном случае развивается неутолимая жажда знаний, или вырастает тепличное растение – вундеркинд, в неблагоприятном случае просыпаются преступные наклонности, или создается образ человека, который с трудом решается на что-либо, который пытается замаскировать свое отступление перед жизненными испытаниями сконструированным неврозом» [1, с. 27].

Итак, А. Адлер объясняет природу выдающихся способностей и гениальности наличием определенных психологических или физиологических осложнений. Объединяя все эти тезисы, А. Адлер формулирует «основной психологический закон о диалектическом преобразовании органической неполноценности через субъективное чувство неполноценности во внутреннее стремление к компенсации и сверхкомпенсации» [1, с. 92-93].

Таким образом, существует немало теорий гениальности, которые находят совершенно разные, даже противоположные источники ее появления: как наивысшее развитие задатков и способностей, которые были унаследованы от выдающихся родственников или появились у личности в раннем детстве и не имеют наследственную природу; как признак особого генетического кода, свойственного единицам, или как результат случайного стечения обстоятельств (к ним относят благоприятную социальную среду, воспитание, выдающуееся образование и личностные черты – волю, работоспособность, высокоразвитые интуицию, фантазию и др.); и даже как психическую и физическую патологию, которая сопоставима с природой безумия. Однако сложность феномена «гениальность» заключается в том, что ни одна из существующих теорий не в состоянии объяснить все виды и проявления гениальности и никоим образом не может быть принята ко всем выдающимся личностям: так, можно привести немало гениев, которые не имели никаких признаков безумия, которые были абсолютно здоровы и физически, и психически, что свидетельствует о неактуальности теории компенсации и патологической теории; есть гении, которые были детьми выдающихся родителей (что подтверждает наличие наследственного фактора), или которые происходили из родов, не отличившихся до этого ни одним выдающимся деятелем в какой-либо сфере. Именно поэтому многие теоретики пытаются классифицировать существующие теории гениальности для того, чтобы, во-первых, найти общие признаки гениальности, объединяющие эти исследования и отбросить те признаки, которые являются скорее исключением в процессе развития выдающейся личности и, во-вторых, на основании общих черт гениальных личностей иметь возможность создать универсальное определение и объяснение феномена «гениальность», который, как уже отмечалось, и сегодня является источником вопросов, а не ответов. Рассмотрим классификации теорий гениальности, предложенные теоретиками.

Л. Левчук, А. Слепцова, О. Ромах, А. Шумилин и др. делают попытку классифицировать учения о природе таланта, существующие со времен Платона. Теоретики говорят о существовании двух противоположных тенденций (А. Слепцова и О. Ромах предлагают называть их идеалистическими и материалистическими, по аналогии с философской традицией), первые из которых отказываются научно объяснять природу таланта, принимая идею «божьего дара» и непостижимого вдохновения, абсолютизируя все составляющие, которые не имеют четкого научного объяснения, приобретая при этом «мистико-религиозный уклон» [13]. К этим концепциям относятся учение Платона, христианские учения Августина, Ф. Аквинского, работы ученых ХIХ (Ф. Гальтон) и ХХ ст. (П. Тейяр де Шарден, А. Кестлер, К. Лоренц, Ж. Моно) и др. Противоположные концепции стремятся с помощью достижений других областей знаний целиком понять «роль личности художника, психологию его творчества» [7, с. 61] и трактуют данный феномен только как «комплекс физиологических признаков» [13], который формируется «в процессе развития человека под влиянием жизненных обстоятельств и целенаправленного воспитания» [14, с. 41]. Среди сторонников этой концепции теоретики называют Т. Гоббса, Декарта, Дж. Локка, К. Гельвеция и др.

В свою очередь, А. Слепцова и О. Ромах считают, что самой перспективной концепцией является «культурологический синкретизм», развивающий идеи, выдвинутые ранее Н. Бердяевым, А. Шопенгауэром, А. Камю и др. Сущность его заключается в понимании таланта и гениальности как «возможности реализации творческого и интеллектуального потенциала личности», и эта возможность является переходом личности в своем развитии на новый уровень, что, в свою очередь, становится гарантией реализации «безусловной потребности личности в свободе» [13].

Проблему гениальности, «вопрос наследственности и «феномен остроумия как проявление творческой интуиции»» [10, с. 43][ii] как составляющие психологического параметра художественного творчества, анализирует Е. Онищенко. Украинский эстетик отмечает, что по аналогии с существованием «позитивной психологии», стоит изучать названные составляющие в контексте «негативной психологии» [10, с. 43], противопоставляя теории, рассматривающие гениальность как результат, прежде всего, осознанной воспитательной работы родителей, благоприятного социального окружения и успешного обучения и самообучения выдающихся личностей теориям, которые видят в гениальности признаки патологии. В контексте «позитивной психологии» Е. Онищенко рассматривает работу Ф.Гальтона и работу М. Арнаудова, к контексту «негативной психологии» теоретик относит труды древнегреческих мыслителей – Демокрита, Платона, – которые объединяет тезис о том, что «творческая личность и нормальное психологическое состояние – вещи несовместимые» [10, с. 44], труды западных (А. Адлер, Э. Кречмер, Ч. Ломброзо, З. Фрейд, К. Юнг и др.) и восточноевропейских (С. Балей, Г. Россолимо, В. Фриче и др.) теоретиков, которые изучают связь проблемы гениальности и безумия. После анализа приведенных работ Е. Онищенко предлагает сопоставить «негативную» модель гениальности с «позитивной», ведь, по словам автора, с которыми трудно не согласиться, именно в этом случае возможен выход на новый уровень в решении проблемы гениальности и сопутствующих ей вопросов наследственности, «вопроса юмора и специфики его обнаружения в искусстве» [10, с. 46].

Тенденция к осмыслению гениальности как проявления безумия была весьма распространенной среди теоретиков и ученых, однако, несмотря на свою сомнительность, нашла немало сторонников, особенно психиатров и психоаналитиков. Российский ученый И. Сироткина утверждает, что во второй половине ХIХ ст., среди прочих, переживает свой расцвет теория дегенерации, которая объясняет творчество гениев исключительно как результат наличия патологических болезней. Однако теоретик отмечает ошибочность этой теории и обращает внимание на несоответствия и явные противоречия в работах ее сторонников, из-за чего «теория дегенерации с ее медицинско-негативным пониманием душевной болезни, с одной стороны, и сильной моральной и социальной ангажированностью, – с другой стороны» [12, с. 115] на рубеже ХIХ и ХХ ст. исчерпала себя и должна была уступить место «более индивидуалистически и психологически ориентированным концепциям» [12, с. 115].

Упомянутый выше ученый В. Эфроимсон классифицирует гениев «подагрического типа» (преимущественно мрачные, нежизнерадостные личности, достижения которых являются «результатом жертвенного посвящения себя цели» [15, с. 345]), «гипоманиакально-депрессивного типа» (корни их огромной продуктивности – в настроении – «приподнятом, эйфорическом и даже экзальтированном»), отмечая также такие биологические особенности, как синдромы Марфана, Морриса, гипоманиакальность и др., как те, которые значительно увеличивают вероятность наличия наследственной одаренности высокого уровня (однако не сами по себе, а в сочетании с другими факторами). Ученый определяет факторы, имеющие значительное влияние на развитие выдающихся способностей, а именно: творческую свободу, признание и раннее развитие. Однако, несмотря на вывод ученого об умении мобилизировать мышление и волю, как единый механизм становления выдающейся личности, В. Эфроимсон, определяя типы гениальности, обращается к терминам, характеризующим нервные болезни, и это свидетельствует о том, что ученый, в то же время, не отвергает и патологический фактор.

Среди прочих, вопрос классификации теорий гениальности подробно изучает итальянский психолог А. Анастази в своей работе «Дифференциальная психология». Следует отметить, что классификация А. Анастази довольно убедительна и свидетельствует об основательном изучении теоретиком большого количества литературы по этому вопросу. Однако есть ряд исследований, анализ и классификация которых не вошли в вышеупомянутую работу итальянского ученого, поэтому следует рассмотреть их, согласно приведенной классификации.

А. Анастази, наряду с патологическими теориями, рассмотренными выше (те, которые связывают сущность гениальности с безумием – исследование Ч. Ломброзо, М. Нордау, Г. Россолимо и др.), называет «психоаналитические, качественные и количественные» [2, с. 539-540] теории. К психоаналитическим теориям относятся те, которые акцентируют внимание на высоких мотивационных характеристиках гениев, как основе выдающихся творческих достижений. Так, существуют психоаналитические теории сублимации (З. Фрейд), компенсации (А. Адлер, В. Шадриков) и «подсознательных процессов». Однако, по словам ученого, эти теории часто основываются на дневниках самих гениев, которые, пытаясь описать свой творческий процесс, сознательно или бессознательно преувеличивают определенные эмоциональные переживания, психические состояния, тем самым внося погрешность в исследования теоретиков и их выводы. В конце концов, «большая часть интерпретаций творческого процесса, а также природы гениальности с психоаналитической точки зрения производит впечатление неопределенных и запутанных», в которых смешиваются «буквальные и фигуральные концепции» [2, с. 546].

Теории качественного превосходства настаивают на том, что гении являются отдельной группой людей, от рождения наделенных особыми способностями и талантами. (Следует отметить, что в этом есть принципиальное отличие от предыдущих теорий, которые отмечают отсутствие умственных различий между гениями и рядовыми людьми). Иными словами, эти теории отводят решающую роль наследственному фактору гениальности, наличие которого не зависит от воли или желания личности (работы Ф. Гальтона, частично – В. Эфроимсона и др.)

Теории количественного превосходства отмечают, что, во-первых, гениальность обусловлена достижением человеческими способностями значительно более высокого уровня и, во-вторых, черты гениев и их особые способности присущи всему человечеству, но под действием большого количества социальных, мотивационных и интеллектуальных факторов «появляется вероятность того, что количественные различия человеческих качеств могут привести к разным результатам с качественной точки зрения» [2, с. 547-548]. Сторонниками данной концепции являются М. Арнаудов, Р. Дилтс, Н. Дубинин, Л. Левчук, А. Шумилин и др. Л. Левчук, А. Шумилин и Н. Дубинин ничего таинственного, неестественного в личности гения не находят, говоря, что такими признаками, как талантливость, эмоциональность, страстность и работоспособность, обладают многие люди и что «Никаких специальных генов «интеллектуальности» или «гениальности» не существует <…> Для наличия таланта необходима нормальная универсальная генетическая программа. Для того чтобы реализовать ее колоссальный потенциал, необходимы оптимальные условия» [14, с. 50].

В работе американского ученого Р. Дилтса «Стратегии гениев» автор, на основе анализа поведения и характера таких гениев, как Аристотель, У. Дисней, В. Моцарт, А. Эйнштейн, З. Фрейд, Леонардо да Винчи и М. Тесла, выделяет десять фундаментальных способностей (характерных для всех, независимо от сферы деятельности). Главной идеей исследования Р. Дитлса является несколько идеалистическое стремление к возрождению человеческих способностей путем выделения творческих и умственных стратегий гениев, чтобы сделать их понятными и доступными для каждого, кто хочет совершенствовать свои творческие и умственные способности.

В то же время А. Анастази отмечает неопределенность термина «гений», что затрудняет проведение исследований и формулировку их результатов. Со своей стороны, теоретик предполагает, что, признавая существование нескольких разновидностей гениальности, отличающихся по многим аспектам, все существующие исследования можно свести к общим выводам и единому целому. Однако, по нашему убеждению, говоря о целесообразности распределения гениальности на определенные разновидности, можно выразить тезисы как в поддержку, так и против этого. С одной стороны, теоретики и ученые, рассматривая «ступеньки одаренности»[iii], разделяют все ее уровни на разновидности: задатки – на врожденные и приобретенные; способности – на общие и специальные (специальные, в свою очередь, делятся на художественные, математические, моторные и т.д.), одаренность – на общую и специальную, или потенциальную и реальную, или умственную, социальную, моторную и практическую и др[iv]., талант – на интеллектуально-творческий, эмоционально-творческий и практически-организационный (С. Василев) и др. Поэтому было бы вполне логичным говорить о разнообразии проявления гениальности, как высшего уровня развития одаренности. С другой стороны, согласно определению термина «гениальность», которое предлагают многие теоретики, в частности, Г. Гегель, О. Гавеля, Л. Левчук и др., а также «Психологическая энциклопедия» [11, с. 80], гений и отличается от таланта, кроме общечеловеческой значимости научного или творческого наследия, универсальностью дарования, то есть талантливая личность талантлива в одной сфере деятельности, тогда как творчество, наследие гениального художника «переходит границы национального, возвышаясь до уровня общечеловеческого признания» [7, с. 76], чаще всего, в нескольких сферах деятельности (музыке и литературе, живописи и науке, музыке и науке и т. д.). Итак, очевидно, что и сегодня стоит проблема создания определения «гениальности», которое охватило бы, с одной стороны, все многообразие и богатство существования этого феномена в истории мировой культуры и науки и, с другой стороны, давало бы объяснение уникальности и индивидуальности проявления гениальности в каждом отдельном случае.

Подводя итог, отметим, что проблема гениальности, несмотря на многовековую историю, и сегодня остается актуальной среди теоретиков разных поколений и областей знаний. Причиной этого является сложность как самого феномена «гениальнось», так и исследования творческого процесса и факторов, влияющих на ее развитие, ведь, кроме общих черт гениальных личностей, каждая выдающаяся фигура является уникальной и неповторимой. Именно поэтому параллельно существуют и развиваются разные теории гениальности, которые предлагают рассматривать источник гениальности в том или ином ключе, придавая решающее значение физическим (или генетическим), психологическим, мотивационным, личностным и другим характеристикам. Однако необходимость дальнейших исследований в этом направлении – определении сущности самого феномена «гениальность» и создании универсальной теории, способной дать исчерпывающий анализ природы гениальности во всем множестве ее проявлений, является бесспорной.

Следует отметить, что, относительно понимания природы гениальности, нам близки идеи М. Арнаудова, В. Эфроимсона, В. Гирша и Р. Дилтса, которые рассматривают творчество как здоровый и позитивный процесс, не имеющий ничего общего с патологией и болезненными отклонениями, а выдающихся личностей – как тех людей, которые смогли подняться над своими физическими ограничениями (если таковые были) и превзойти в своем творчестве не только своих современников, но и потомков.

 

ЛИТЕРАТУРА

1. Адлер А. Практика и теория индивидуальной психологии. Лекции по введению в психотерапію для врачей, психологов и учителей / А. Адлер. / Альфред Адлер. — М.: Изд-во Института психотерапии, 2002. — 214 с.
2. Анастази А. Дифференциальная психология. Индивидуальные и групповые различия в поведении / Анна Анастази. [Пер. с англ. Д. Гурьева, М. Будыниной, Г. Пимочкиной, С. Лихацкой] — М.: Апрель Пресс, Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001. — 752 с. (Серия «Кафедра психологии»).
3. Арнаудов М. П. Психология литературного творчества / Михаил Петрович Арнаудов. «Психология литературного творчества». — М. : Прогресс; 1969. — 486 с.
4. Гальтон Ф. НаслЂдственность таланта / Фрэнсис Гальтон. [пер. съ англійскаго]. — С.-Петербургъ, 1875. — 299 с.
5. Гирш В. Гениальность и вырождение / В. Гирш. — СПб.: «Потаенное», 2005. — 200 с.
6. Левчук Л. Т. Психоаналіз: історія, теорія, мистецька практика: Навч. Посібник / Лариса Тимофіївна Левчук. — К.: Либідь, 2002. — 255 с.
7. Левчук Л. Т. У творчій лабораторії митця / Лариса Тимофіївна Левчук. — Київ : «Мистецтво», 1978. — 132 с.
8. Ломброзо Ч. Гениальность и помешательство. От гениальности до безумия один шаг?.. / Чезаре Ломброзо; [пер. с ит. К. Тетюшиновой]. — М. : РИПОЛ класик, 2011. — 400 с.
9. Нордау М. Вырождение / Макс Нордау / [пер. с нем. и предисл. Р. И. Сементковского] / Современные французы/ [пер. с нем. А. В. Перелыгиной, послесл. В. М. Толмачева]. — М. : Республика, 1995. — 400 с. — (Прошлое и настоящее)
10. Оніщенко О. І. Художня творчість у контексті гуманітарного знання: [Монографія] / Олена Ігорівна Оніщенко. — К. : Вища шк., 2001. — 179 с.
11. 11.           Психологічна енциклопедія / Автор-упорядник О. М. Степанов. — К. : «Академвидав», 2006. — 424 с. (Енциклопедія ерудита)
12. Сироткина И. Е. Понятие «творческая болезнь» в работах Н. Н. Баженова / Ирина Евгеньевна Сироткина // Вопросы психологии, №.4 — 1997. — С. 104-116.
13. Ромах О. В. Сущность культурологической концепции феномена талантливой личности / О. В. Ромах // Аналитика культурологии. — Вып. 3 (18), 2010. — [Электронный ресурс] — Режим доступа: /journal/archive/item/594-the-essence-of-the-concept-of-cultural-phenomenon-talented-individuals.html
14. Шумилин А. Т. Талант и творчество / А. Т. Шумилин // Формирование творческих способностей: сущность, условия, эффективность. Сборник научных трудов [редактор И. В. Зырянова] Свердловск, 1990. — С. 40-54.
15. Эфроимсон В. П. Генетика гениальности / Владимир Павлович Эфроимсон. — М. : Тайдекс Ко, 2002. — 376 с. (Библиотека журнала «Экология и жизнь». Серия «Устройство мира»).