Архив рубрики: Выпуск 2 (11), 2008

МОДЕЛИ ЧТЕНИЯ В ЕВРОПЕЙСКОЙ КУЛЬТУРЕ XIX ВЕКА

Автор(ы) статьи: Стефановская Н.А.
Раздел: ПРИКЛАДНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

чтение, социальные модели, духовная свобода, элитарность.rn

Аннотация:

В статье анализируются взгляды на чтение как духовную коммуникацию А.Шопенгауэра и Л.Фейербаха, выражающие ведущие тенденции отношения к чтению духовной элиты XIX века.

Текст статьи:

В XIX в. формирование различных моделей чтения обусловливается интенсивным развитием в большинстве стран капиталистических отношений, влиянием буржуазных революций. Концепция человека как суммы общественных отношений занимает к концу века центральное место в государственных идеологиях. Для социальной жизни этого времени характерны трансформация статусно-иерархических отношений в мобильные структуры социальных позиций, открытых для достижения; оформление различного типа идеологий развития (прогресса, просвещения, индивидуального совершенствования, социальных утопий); появление профессионального слоя свободных интеллектуалов [1,с.27]. Грамотность становится рычагом социальной мобильности, в частности – женщин. Общество все более явно расслаивается по экономическим и культурным параметрам на два полюса: духовную, политическую, экономическую элиту и народ — «духовную чернь», «фабричный товар природы», по выражению А. Шопенгауэра. Стратификация все более заметно ощущается и в читательской аудитории – появляется деление литературы на два вида – массовую и элитарную, т.е. «для всех» и «на любителя», для «широкого» и «узкого» круга читателей. При этом элитарные книги, почти невостребованные, ветшают на полках; интенсивно читается только массовая литература. Появляется также особый пласт упрощенной – «народной», «лубочной», «тривиальной» – литературы, рассчитанной на малограмотного читателя из низших слоев.

Отсутствие жестких социальных перегородок, интенсивная мобильность населения, массовая миграция в промышленные центры провоцирует потребность в чтении как руководстве в повседневном, анонимном и динамичном образе и стиле городской жизни.

Книжная сфера, еще недавно бывшая гарантом сохранения духовной культуры все более превращается в сферу потребительства и бездуховности. Стремительный рост книжного производства повлек за собой демократизацию чтения, его распространение прежде всего в бюргерской, мещанской среде. Как первое следствие этой демократизации возникла бульварная литература. Книга превратилась в ходовой товар, чтение – в моду и способ тратить деньги, а писательский труд, в промышленное занятие, средство обогащения. В частности, возникает мода на чтение беллетристики, чтение включается в повседневный обиход и из высокодуховной деятельности трансформируется в обыденное прозаическое занятие. В этот период переживает бурное становление система массовой журнальной и газетной печати, активизируется производство дешевых изданий. Из-за сложившейся потребительской концепции оказался под угрозой идеал подлинного образования – самостоятельно думающая, всесторонне развитая нравственная личность, не отчужденная от своего духовного начала.

Массовая литература носит подчеркнуто социальный характер и несет пафос утверждения базовых ценностей и норм данного общества. Ей не свойственна проблематичная, конфликтная структура личности героя и образа автора, дух экзистенциального поиска и пафос индивидуалистического самоопределения, безжалостного испытания границ и демонстративного разрушения норм.

Такая социально-культурная ситуация спровоцировала появление пессимистических моделей элитарного чтения, поиск иных возможностей духовного бытия в тоталитарном мире капитала. Один из наиболее детально разработанных вариантов этой модели представлен в работах А. Шопенгауэра [4].

Он выделяет две модели чтения – массовую и элитарную, утверждая элитарность существа духовной культуры и наличие огромной, непреодолимой бездны между народом и «гениями», тем самым, делая акцент на том, что особенности чтения определяются социальными различиями, групповыми интересами.

Предпосылками формирования его пессимистической концепции стали идеи И.Канта, И.Ф.Шиллера и немецких романтиков о непримиримости бытия теоретического (познающего, духовного) и практического (жизнеобеспечивающего, биологического), о том, что само творчество и его восприятие отражают разобщенность людей и их фактическое неравенство.

Согласно теории А.Шопенгауэра мир – воля и представление одновременно, поэтому жизнь интеллекта – это самопознание воли, руководящей всей человеческой деятельностью. Интеллект бывает двух типов. Один тип интеллекта потворствует воле, работает только в утилитарно-потребительских целях, что приводит к гибели духовности, нравственности, человечности. Другой тип противится воле, уступая ей лишь минимально в области облегчения жизни. И этот противящийся воле интеллект очень редко оказывается представлен гением, «создания которого не только выходят за пределы сил его современников, но и за пределы их способности восприятия».

Гения характеризует антиутилитарная, творческая деятельность, цель которой «освободить познание от службы воле», пробиться к «собственной сущности мира, подлинному содержанию его явлений, не подверженному никаким переменам», к «истинному и прекрасному». Чернь как совокупный обыденный интеллект, потворствующий воле, неизменно противостоит гению, открыто или скрыто его не приемлет. «Самые прекрасные творения каждого искусства, благороднейшие создания гения для тупого большинства людей навеки останутся книгой за семью печатями и недоступны для него… Правда, и самые пошлые люди, опираясь на чужой авторитет, не отрицают общепризнанных великих творений, для того чтобы не выдать собственного ничтожества, но втайне они всегда готовы вынести великим творениям обвинительный приговор» [2, с.201].

Чтение, собственно, и есть проникновение за пелену представлений, уничтожение иллюзий воли, держащей человека как бы во сне. Постичь в образах идею этих представлений способен только гений, а всякий будничный, заурядный человек стремится свести образ к обыкновенным вещам, обусловить их своим повседневным опытом, резюмировать его в мысли и понятия, превратить бесконечное в конечное. Так противостоит гений толпе и в понимании, в восприятии. По мысли А.Шопенгауэра, ход мыслей гения, «отрешившегося от материнской почвы – то есть от воли – и только периодически возвращающегося к ней… обнаруживает все свое отличие от хода мыслей нормального интеллекта, твердо держащегося за свой корень. Поэтому… первый неспособен к мышлению сообща – то есть к собеседованию с другими; в нем и его подавляющем превосходстве они найдут так же мало удовольствия, как и он в них; поэтому… он будет предпочитать общение с подобными себе — хотя обыкновенно это возможно только посредством оставшихся после них произведений» [2, с.201]. Чтение, таким образом, есть общение одиноких гениев, совместное познание немногими самих себя в едином акте созерцания — высшего самопознания воли. Иными словами, чтение выполняет функции утешения отчаявшихся, противостоящих «духовной черни» одиночек.

Самопознание воли может состояться лишь путем соединения гениев писателя и читателя ради постижения единства мира, изъятого как идеал из неистинной утилитарной стихии. Поэтому чтение у А.Шопенгауэра – это поиск себя в других, сопереживание родственных по духовной конституции людей в зеркале искусства.

Он утверждает: «Книга никогда не может быть ничем иным, как отпечатком мыслей автора». При этом ценен сам автор, понимаемый как «квинтэссенция ума», а не как характер и частный человек. «Произведения суть квинтэссенция ума, отчего, даже если это ум величайший, они всегда будут несравненно содержательнее, чем общение с этим умом, а в наиболее существенном будут заменять и даже превосходить и оставлять его далеко позади. Даже произведения среднего человека, общение с которым нас не удовлетворяет, могут быть поучительными, достойными прочтения и отрадными именно потому, что они — его квинтэссенция, результат, плод всего его мышления и его учебы. Поэтому можно читать книги людей, в общении с которыми мы не нашли бы удовлетворения, и поэтому высокая духовная культура приводит нас постепенно к тому, что отраду начинаем мы находить не в людях, а только в книгах» [5, с.207].

Чтение, как и всякое познание мира,- лишь орудие для взращивания самостоятельного мыслителя, предельно развитой индивидуальности — гения. Поэтому одним из существенных аспектов является обдумывание, творческий анализ прочитанного, иначе возрастает угроза «зачитаться до отупения», потерять способность самостоятельно мыслить, поскольку, по утверждению А.Шопенгауэра, «когда мы читаем за нас думает другой, чей ментальный процесс мы лишь повторяем… во время чтения наша голова, в сущности, есть арена чужих мыслей» [4, с.306]. И чтобы избежать авторитарного давления, возникающего при чтении книги, написанной родственным гением, не говоря уже об авторитарном давлении большинства, «необходимо читать лишь тогда, когда иссякает источник собственных мыслей». Таким образом, он мыслит чтение как избирательную, элитарную интеграцию гения читающего и пишущего, чтение как напряженный диалог духа с материей. Иными словами — всякий познающий должен постоянно бороться с непрестанно возникающим волевым началом в себе, стремясь сохранить духовность и культуру.

А. Шопенгауэр рассматривает чтение как возможность актуализации собственных внутренних задатков, а не присовокупления, приращения отсутствующих: «Путем чтения нельзя приобрести качеств, которыми обладает автор, но можно пробудить в себе подобные, актуализировать их, если имеются их задатки, если же таковых нет, то чтением мы не научимся ничему, кроме мертвой манерности, станем пустыми подражателями».

Он делает акцент на том, что только время становится подлинным критерием ценности и значимости книг. В связи с чем, важно овладеть особым искусством в отношении чтения – искусством не читать то, что занимает умы большинства публики, «литературные плевелы», модные новинки, «не читать a tempo». Такое чтение только современных новинок ведет к замыканию в узком кругу циркулирующих идей, «век замыкается сам на себе», что препятствует развитию. Главное условие, по его мнению, чтобы читать хорошее – не читать плохого, ибо жизнь коротка, а время и силы ограничены [4, с.309-311].

А.Шопенгауэр обосновывает избирательность восприятия читающего — в чтении «подобно тому, как тело усваивает лишь родственное себе, каждый человек удерживает лишь то, что его интересует, что подходит его мыслительной системе или его целям. Цели есть, конечно, у каждого, но нечто близкое мыслительной системе имеется весьма у немногих. Поэтому большинство людей ни к чему не испытывают объективного интереса, и поэтому от прочитанных книг ничего у них не остается, они ничего не удерживают» [5, с.207].

Важно отметить, что чтение в представлении А.Шопенгауэра – это способ противостояния воле, сковывающей человека, особое следствие этики заметного, но ограниченного круга незаурядных людей, не вписывающихся в рациональную организацию социума. Именно эта осознаваемая ими инаковость и служит источником зарождения духовной коммуникации, в том числе и через чтение. Таким образом, элитарная модель чтения А.Шопенгауэра достаточно ярко описывает чтение как способ духовного освобождения личности, сферу ее свободы, противостояния рациональности социума.

Л.Фейербах создает резонансно-духовную модель чтения, изложенную в блестящей афористичной форме [3].

Согласно этой модели чтение – это общение с духовной индивидуальностью, творческим духом писателя, увековеченным в книге, общение посредством духовных ценностей. Это общение — единственно разумное духовное удаление от жизни, которое в то же время «сохраняет непрерывный контакт с наиболее тонкими испарениями жизни» [3, с.422]. Оно позволяет индивиду воспользоваться опытом и взглядами других для завершения, исправления и расширения собственного опыта.

В то же время чтение, по мнению Л.Фейербаха, – постижение собственной души. По мнению философа, книги – это «анонимные письма», которые пишет разум человеку, их главным достоинством является то, что «написанное слово, будучи свободно от создающего помехи влияния личности, является голосом самой истины и справедливости, который, как грозная труба страшного суда, потрясает душу» [3, с.440].

Философ рассматривает чтение как способ достижения бессмертия, отмечая, что «человек, который много общается с книгами, черпает в чтении свою долговечность; он находит в книгах не только средства для жизни, но и средства ее продлить; он датирует свое существование не с сегодняшнего дня, а с древнейших времен. Каждая волна в великом потоке прошлого является биением пульса его собственной жизни» [3, с.436]. Достоинством духовных образов, сохраняемых в книгах, становится возможность их многократного восстановления без изменений в индивидуальном акте чтения, их потенциал, инициирующий в последующие эпохи не только новое интеллектуальное творчество, но и стимулирующий активную деятельность новых поколений.

Избирательность чтения он связывает с количественными и качественными пределами. В отношении количества Л.Фейербах предостерегает от «излишеств в области книжной учености», превращения в «книжного червя, который от непрерывного чтения нажил горб и паралич».

Качественная же избирательность основывается на механизме духовного резонанса – выбор книги читатель осуществляет, прислушиваясь к собственным чувствам: вызывает ли чтение удовольствие, наслаждение, находит ли отклик в его душе. Л.Фейербах утверждает: «Воспринять в себя духовное – значит лишь понять его, а понять – значит лишь познать нечто в нас самих, в согласии с нашей собственной разумной сущностью. В нас ничто не может войти извне, что одновременно не выходило бы из нас самих, не было бы обосновано в нашей собственной внутренней сущности. Так, мы не можем ничего черпать из книг, чего бы одновременно не черпали из нас самих, по крайней мере в общем существенном смысле… Книга – это настоящее second sight [второе ви´дение], реальное второе зрение человека, зеркало, в котором он созерцает себя, «познай самого себя» Сократа» [3, с.436]. По его мысли, единственно верное употребление книг в том, что мы ищем в них свидетельство нашего сердца.

Мыслитель рассматривает чтение как сферу духовной свободы, позволяющей выйти из сферы обычных чувственных восприятий, освободиться от господствующего над нами закона пространственной и временно’й определенности, «благодаря телескопу книг выйти за узкие и стеснительные пределы нашего ближайшего окружения и заглянуть в великолепие отдаленных сфер» [3, с.434]. Он утверждает, что только в сочинениях наши мысли адекватно отражаются, мы становимся «тождественны с сущностью духа», в них отфильтровывается лучшее в человеческой сущности.

Высокий смысл чтения и его ценность состоят в том, что человек освобождается от несущественных впечатлений и аффектов, возвышается над чувственным созерцанием, душа становится свободной от страстей, более спокойной и благодаря этому способной познавать истинную сущность предметов.

Л.Фейербах сравнивает чтение с метемпсихозом, позволяющим не до или после, а в жизни вселяться в душу автора (Платона, Гете), испытывая при этом наслаждение. «Правда (и это достаточно грустно), в этом нашем странствовании по душам мы часто вселяемся в душу верблюда, осла и других низменных тварей. Но и это бывает очень полезно – узнать, как выглядит душа осла. Поэтому справедливо сказано, что нет такой плохой книги, из которой нельзя было бы чему-либо научиться» [3, с.435].

Согласно философу, чтение — очень личный, интимный духовный процесс: «Книги – это уединенные капеллы, которые человек воздвигает в диких романтических местностях жизни, на самых красивых высотах; в своих странствиях он посещает их не только для того, чтобы любоваться видами, но главным образом для того, чтобы вдали от развлечений жизни собраться с мыслями и направить их на иное, чем только чувственное бытие» [3, с.423].

В этой модели, также как и у А.Шопенгауэра выделяется элитное подлинное чтение, вызывающее интерес лишь у немногих мыслящих, и массовое. Л.Фейербах сравнивает книгу с ученым в скромном платье, который ни во что не ставится толпой.

Ограниченность круга настоящих читателей философ связывает с особым статусом чтения в пространстве личности, разрушающим счастье мещанского существования. Он утверждает, что чтение вносит раскол в жизнь людей; расширяя кругозор, вырывает их из состояния счастливого невежества и удовлетворенности своим существованием и современностью, кладет конец счастью мирной жизни. Утончая вкус, чтение ведет человека к одиночеству, поскольку «увеличение знакомства с хорошими книгами суживает круг людей, общение с которыми нам приятно» [3, с.434].

Таким образом, данная модель акцентирует внимание на духовно-коммуникативной сущности чтения как познания истинной духовной сущности других людей, отраженной в их текстах, книгах, что позволяет лучше познать себя самого.

В заключение, подчеркнем, что XIX в. по сравнению с предыдущими периодами характеризуется возникновением и сосуществованием множества, помимо описанных, социальных моделей чтения, обусловленных значительным расширением читательской аудитории за счет массового производства книжной продукции, распространением чтения не только как владения техническими навыками распознавания букв и текста, а как особой духовной деятельности, во всех слоях населения.

 

 

Использованная литература

 

1. Гудков Л. Литература и общество: введение в социологию литературы / Гудков Л., Дубин Б., Страда В.. – М.: Рос.гос.гуманит. ун-т, 1998. – 80 с.

2. Науменко А. Артур Шопенгауэр о чтении и книгах // Книга: исследования и материалы.- М.: Книга, 1990. – Вып. 60.- С. 199-207.

3. Фейербах Л. Писатель и время // История философии. Собрание произведений в 3 т. / Л.Фейербах. — М.: Мысль, 1974. — Т.1.–С. 415-512.

4. Шопенгауэр А. Лучи света его философии : [с 4-го издания Юлия Фрауенштедта; пер. А.Фета; переплет Н.Н.Маракуева] / Артур Шопенгауэр. – М.,1886. – 316 с.

5. Шопенгауэр А. О чтении и книгах // Книга: исследования и материалы. — М.: Книга, 1990. – Вып. 60.- С. 207-211.

Доминантные жанры творчества журналистов малых городов России

Автор(ы) статьи: Рыжов А.
Раздел: ПРИКЛАДНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

доминантные жанры, малые города России, творчество тележурналистов.

Аннотация:

В статье «Доминантные жанры творчества тележурналистов малых городов России» рассматриваются наиболее характерные жанры телевизионного искусства, в которых работают телевизионные корреспонденты провинциальных студий, обозначается специфика производства интервью и информационного сюжета на региональном канале.

Текст статьи:

Телевидение сейчас — наиболее востребованное  средством массовой информации. Его современный уровень развития предъявляет повышенные требования к основному звену информационных отделов телестудий -журналисту, к его образованию, творческим способностям, умению отбирать факты социальной действительности, выявляя их взаимосвязь, интерпретировать собранный эмпирический материал, выдвигать концепцию проблемы, используя теорию и методологию журналистики грамотно выбирать наиболее эффективную художественную форму подачи материала. Последнее требование подразумевает, что рассказывая зрителю об актуальном факте действительности сотрудник телевидения должен определить жанр, посредством которого он сможет наиболее полно и доходчиво рассказать медиапотребителям о выбранной теме.

«Журналистика как явление и как профессия подразделяется на информационную, аналитическую и документально-художественную» (Телевизионная журналистика; редкол. Кузнецов Г.В., Цвик В.Л., Юровский А.Я. М.,2002, с. 171).

К информационным жанрам относятся: видеосюжет, отчёт, выступление, интервью,  репортаж. Среди аналитических жанров выделяют: комментарий, обозрение, беседу, дискуссию, ток-шоу, пресс-конференцию, корреспонденцию (передачу). Жанры художественной публицистики: очерк, зарисовка, эссе, документальный фильм и др.

Количество жанров в которых  работают журналисты центральных каналов очень велико. Менее разнообразны в этом отношении телеканалы малых городов. А ведь именно они во многом влияют на культурную среду провинциальных населённых  пунктов, формируют эмоциональный  настрой жителей поселений.

Жанровая ограниченность обусловлена недостатком финансовых средств на масштабные проекты, скромным техническим оснащением и отсутствием профессиональных кадров. Тем не менее необходимо отметить, что на некоторых провинциальных телекомпаниях журналисты обладают большой творческой свободой и имеют возможность реализовать себя в новаторских проектах, используя в них различные жанры.

Доминантными жанрами для журналистов малых городов являются информационные, входящие в структуру программы новостей: интервью и информационный сюжет.

Согласно Большому Российскому энциклопедическому словарю «Интервью — жанр публицистики, беседа журналиста с одним или несколькими лицами по каким-либо актуальным  вопросам» (Большой  Российский энциклопедический словарь. М., 2003, с. 582).

Итак, одно из главных требований журналистики — актуальность информации. А её носителями практически всегда являются люди: официальные лица, специалисты, свидетели, случайные прохожие, имеющие собственное мнение по исследуемой журналистом проблеме. Интервью — непременный элемент многих сложных телевизионных форм. «Интервью как жанр занимает особое место на телеэкране. Фактически нет ни одного выпуска новостей, где бы журналисты не задавали вопросов компетентным людям, не обращались к участникам различных событий, не интересовались мнением окружающих о тех или иных важных событиях» (Телевизионная журналистика. Редкол. Кузнецов Г.В., Цвик В.Л., Юровский А.Я. М.,2002, с. 184).

И если на центральных каналах интервью редко используется для создания самостоятельной передачи, то на студиях малых городов, они появляются на экранах под личиной различных концепций и формируют не только имидж непосредственно телекомпании, но во многом определяют эмоциональную атмосферу города, формируют его культурную среду.

Кандидат филологических наук, профессионал в области телевидения Н.В. Зверева, утверждает, что: «не всем это дано — брать интервью» (Зверева Н.В. Школа регионального журналиста. М., 2003, с. 256).

На крупных телеканалах существует чёткая градация должностных и служебных обязанностей. Один репортёр — ведёт передачу, другой – пишет тексты для видеосюжетов, третьему доверяют выходы в прямой эфир. На региональных каналах присутствует универсальность. И тележурналист имеет возможность попробовать себя в различных специальностях и жанрах. Поэтому он вынужден осваивать искусство интервьюера. При этом менталитет зрителей малых городов накладывает существенные особенности на построение и ведение диалога с респондентом.

Неверно полагать, что ставить вопросы легче, чем на них отвечать. Интервью – это взаимный творческий процесс. Добиться того, чтобы диалог был интересным, эмоциональным, насыщенным достоверными фактами, достаточно трудно.

Несомненный плюс проведения интервью в малых городах в том, что как -журналисту, так и респонденту знакома воспринимающая сторона – телезрители, их совокупный социальный статус, образ мышления, структура, интересы, потребности, национальный состав, уровень информированности, установки и стереотипы. «Особенно важно иметь чёткое представление о «своей» аудитории. Её обобщённый образ нередко присутствует в сознании журналиста в интервью» (Инджиев А.А. Универсальный справочник начинающего журналиста. Ростов н/Д, 2007, с. 272).

Затрудняет подготовку журналиста малого города к интервью и в худшую сторону сказывается на качестве передачи – универсальная деятельность  корреспондента в различных областях телевизионных профессий. Это не позволяет сотруднику телеканала специализироваться в какой-либо отдельно взятой сфере: социальной, политике, экономике, жилищно-коммунальном хозяйстве и т.д. От того, что он вынужден быть специалистом широкого профиля, при подготовке к интервью ему затруднительно проанализировать весь материал, который существует по теме предстоящей беседы. В итоге, журналист может не иметь специального знания, которое ему будет необходимо в ходе коммуникации. Корреспондент, который глубоко, «профессионально», то есть постоянно обращается к определённой сфере, своевременно может заметить «изменения, появление нового, тенденции развития, происходящие в данной области, понимать психологию работающих в ней людей» (Инджиев А.А. Универсальный справочник начинающего журналиста. Ростов н/Д, 2007,  с. 272).

Подготовка интервью – сложный процесс, состоящий из нескольких стадий. Он начинается с определения цели интервью и характера необходимых сведений, изучения респондента и завершается составлением вопросов и выбором места встречи и времени беседы.

В основе интервью лежит социально важная проблема или актуальная тема дня. Цель журналиста в ходе общения с респондентом — донести до зрителя определённые знания о них.

Интервьюируемые традиционно делятся на три категории:

- политические и государственные деятели, специалисты и другие люди, обладающие специфическими знаниями в какой-то конкретной области; их интервьюируют с целью получения определённых знаний, в которых именно они наиболее компетентны.

- знаменитости, которых интервьюируют для того, чтобы подробности их жизни и деятельности стали достоянием широкой публики.

- обыкновенные люди, с которыми мы встречаемся дома, на улице, на службе; как правило, их интервьюируют с целью выяснить общественное мнение о том или ином событии.

«Одной из профессиональных задач журналиста является точный выбор собеседника, знание о тех, кто может предоставить редкую и яркую информацию, причём такую, которая привлечёт внимание большого круга лиц» (Мельник Г.С. Общение  в журналистике: секреты мастерства. СПб., 2005, с. 30).

Политические деятели, представители исполнительной или законодательной властей, как правило, легко идут на контакт. К сожалению, далеко не всегда в ходе беседы с ними журналист может добиться цели интервью. Политик чаще стремится в очередной раз продемонстрировать свою персону а, отнюдь не дать полный и честный ответ на поставленный вопрос.

«Имея дело с политиками и управленцами, будь готов к тому, что можешь не получить желаемой информации, поскольку эти категории людей более сдержаны в своих высказываниях, мало рассказывают о своей приватной жизни, закрыты от любопытных. Только в период выборных кампаний становятся чуть более открытыми или делают вид, что им нечего скрывать от избирателей» (Мельник Г.С. Общение  в журналистике: секреты мастерства. СПб., 2005, с.31).  «…начальник иногда все силы употребляет на то, чтобы скрыть от вас правду» (Зверева Н.В. Школа регионального журналиста. М., 2003, с.254). «Не верьте, никогда не верьте только одному мнению, из каких бы высоких источников оно ни шло» (Васильева Л.А. Делаем новости! М., 2003, с. 130).

При подготовке к интервью журналист изучает не только тот предмет, по поводу которого он собирается беседовать, но также материал о человеке, будущем собеседнике. Это помогает вызвать интервьюируемого на разговор. «Вместе с изучением темы и предмета беседы журналист стремится выяснить всё, что возможно, о будущем собеседнике: его взгляды, позицию, занимаемую им по проблемам беседы; факты его биографии; его личные качества, привычки, особенности характера, которые могут повлиять на ход беседы» (Инджиев А.А. Универсальный справочник начинающего журналиста. Ростов н/Д, 2007, с. 274).

В масштабах малого города опытный журналист, нередко, заранее знает своего собеседника не только визуально, но и лично. «Журналистская практика показывает, что в приёмах межличностного общения огромное значение имеют исходные позиции общения, духовные ценности, которыми руководствуется журналист и опрашиваемый, манера взаимоотношений друг с другом…» (Васильева Л.А., Делаем новости! М., 2003, с. 124).

При условии, когда журналист и его собеседник знакомы заранее, интервью проходит в более непринуждённой атмосфере, в ходе него употребляется меньше  казённых словосочетаний, а конечный материал будет легче воспринят телезрителями. «Ситуация, когда информатор — новичок, с ним выходишь на кратковременную информационную связь, более сложная. Ты получишь искомую информацию, но со знаком «официально!» (Васильева Л.А. Делаем новости! М., 2003, с. 103).

Поэтому предварительное общение коммуникаторов, их контакты в частной жизни – это очередной и несомненный плюс телевидения малых городов. Профессионалы журналистики также советуют для получения максимального результата заблаговременно встретиться собеседникам, наладить личностно-психологический контакт. «Идёшь на первое интервью, не давай собеседнику  рта раскрыть! Во второй вечер уже можешь не только говорить, но и слушать, и вот тогда разговор и выйдет» (Аграновский В.А. Ради единого слова. М., 1978, с. 108).

Насколько хорошо бы не были знакомы собеседники, перед интервью корреспондент изучает интервью будущего респондента, которые когда-либо публиковались в местной прессе, заглядывает в архив телекомпании, чтобы оценить манеру поведения будущего респондента, акцентирует внимание на привычках будущего героя, обращает внимание на его жесты и мимику.

Таким образом, при подготовке к интервью журналист изучает материалы по проблеме в местной и центральной прессе, а при выборе респондента владеющего информацией по актуальной теме определяющую роль играют – его компетентность в вопросе и желание идти на контакт. Такое желание встречается далеко не всегда. Особенно, если у компетентного специалиста не выборная должность, а подведомственная ему структура не нуждается в какой-либо телевизионной рекламе.

Множество людей, очутившись перед видеокамерой, даже не в первый раз, чувствуют дискомфорт, поскольку для большинства это не естественная форма существования. Возникает психологический зажим, и порой человек думает не о том, что говорит, а как он выглядит, и о том, что его увидят тысячи людей. Не говоря о том, что на следующий день после выхода программы знакомые выскажут свое мнение о выступлении на телевидении. Если ещё учесть популярность местных телеканалов, то человека будут узнавать на улице. Данные размышления мешают человеку сконцентрироваться. «Герои многих моих интервью честно признавались, что не помнят, что отвечали, и униженно просили посмотреть снятый материал. Если это были люди искренние, то они говорили, что в момент ответа они гораздо больше думали о том, как они выглядят и как воспримут их появление на экране ближайшие родственники или непосредственное начальство, чем о сути вопроса. Интервью – это всегда стресс» (Зверева Н.В. Школа регионального журналиста. М., 2003, с. 257).

К этому мнению профессионального тележурналиста можно добавить слова героини небезызвестной детской книги: «… мне надо успеть сделать причёску, и принять ванну, и побывать у массажистки и маникюрши, и купить новые стельки. Необходимо привести себя в порядок  перед выступлением по телевидению.

Бетан рассмеялась.

-Новые стельки? Да кто их увидит по телевизору?

Фрекен Бок посмотрела на неё неодобрительно.

- А разве я сказала, что их кто-нибудь увидит? Во всяком случае, мне нужны новые стельки… Чувствуешь себя уверенней, когда знаешь, что у тебя всё с головы до ног в порядке» (Линдгрен А. Три повести о Малыше и Карлсоне. Перевод со шведского Лунгиной Л.З. Волгоград. 1992, с. 252).

Литературный пример очень показателен. Большое количество женщин, оказавшись перед видеокамерами, думают о том, как они выглядят. Есть множество приёмов отвлечь мысли респондента от всякого рода беспокойств и настроить его на деловой лад. Основная задача в этом ложится на журналиста. Если человек чувствует себя дискомфортно, психологически напряжён — беседы не произойдёт. Попадая в непривычную для себя обстановку – допустим, если запись программы осуществляется в телевизионной студии, под слепящими прожекторами нередко респондент теряется, особенно если впервые оказывается перед видеокамерой. Сосредоточиться герою помогает ситуация, если рядом оказывается знакомый человек. Поэтому заблаговременное знакомство с журналистом, на основе не столько профессиональных, сколько личных интересов (общее хобби, случайная встреча в неформальной обстановке, общие друзья или даже родственники), помогает наладить психологический климат между двумя собеседниками во время видеозаписи. Таким образом, личные, неформальные контакты существенно облегчают диалог в присутствии видеокамеры. И вновь, в этом отношении  в более  выигрышной  ситуации  оказываются  телекомпании малых городов.

Высшие должностные лица территории, чиновники, имеющие определённые  посты в муниципалитете, а также граждане, занимающие активную жизненную позицию, являются частыми гостями на телеэкране малого города. Они являются носителями большого объёма информации и в ходе интервью дают компетентные ответы на вопросы по важнейшим отраслям хозяйственной деятельности, высказывают собственное мнение по социальным или нравственным проблемам, предлагают сценарии решения актуальных задач. Между общественным активом малого города и телевизионным корреспондентом существуют постоянные, налаженные связи – личные, деловые, профессиональные, соседские и другие… В такой ситуации психологический барьер практически отсутствует, и беседа протекает в конструктивном русле.

Телевидение, посредством интервью, по сравнению с другими средствами массовой коммуникации, даёт зрителю наиболее полный портрет человека. С помощью регионального телевидения население стало знать в лицо руководителей города, местных общественных, политических деятелей, творческих личностей. До 90-х годов, большинство жителей страны знали, как выглядят лишь знаменитые люди в масштабах государства или мира. Широкие массы не знали в лицо даже градоначальника. После прихода телевидения в малые города этой проблемы не существует. Нередко, увидев должностное лицо на улице, горожане сами выступают в роли журналистов – подходят и задают наболевшие вопросы.

Важной характеристикой телевизионного интервью в малых городах является общность культурных традиций собеседников. Оба они – и журналист, и респондент, по большей части, родились и выросли в единой культурной среде, обладают схожим менталитетом, лексикой и сами, как жители города, сталкивались с проблемой, ставшей предметом беседы. Региональный журналист быстро привыкает к такой ситуации и порой у него возникают проблемы профессионального характера, когда происходит интервью с представителями иных культурных образований, а именно с гостями города.

«… полезно обзванивать гостиницы и аэропорт в поисках информации об интересных гостях города. Многие приезжают инкогнито, а это для нас самое интересное» (Зверева Н.В. Школа регионального журналиста. М., 2003, с. 131).

О визите в августе 2007 года в Санкт-Петербург Мика Джаггера и группы «Rolling Stonеs» рассказывали центральные телеканалы, подробно освещая не только концерт, но и то, как проводили артисты своё свободное время, находясь в северной столице. Посещение малого города любого известного человека: от политика – до популярного эстрадного исполнителя – является событием. Журналисты стремятся взять у знаменитости интервью для местного средства массовой информации. Большинство соглашается.

Например, корреспонденты телеканала «СанСИ-ТМ» (г. Кольчугино, Владимирской обл.,) за 15 лет существования компании смогли пообщаться с видными политическими деятелями: В.С.Черномырдиным, Н.И.Рыжковым, Л.И.Абалкиным, С.В.Мироновым; эстрадными исполнителями: Л.Лещенко, Н.Бабкиной, С.Захаровым, А.Апиной, В.Маркиным, В. Сюткиным, М.Хлебниковой, Э.Пьехой; композиторами О.Газмановым, С. Березиным,  актёрами: А. Паниным, Н.Гороховым, Т.Догилевой; известным путешественником П. Плониным и другими…

Схема подготовки и специфика интервью со «звёздными» гостями малого города несколько иная, чем с местными общественными и политическими деятелями. Во-первых, собеседники не знакомы лично. Во-вторых, по тому, как оперативно поступает подобная информация, у журналиста может не оказаться времени для тщательной подготовки интервью. Если концерт запланирован заранее, то ко времени беседы есть возможность провести традиционную предварительную работу, просмотреть различные материалы. Однако, знаменитый гость может прибыть внезапно, или быть в городе проездом. И журналист стоит перед выбором: идти на интервью без предварительной подготовки, вовсе умолчать о факте визита или обойдись репортажем без синхронов.

Профессиональные качества журналиста не позволят оставить визит знаменитого гостя без внимания. Интервью будет снято без предварительной подготовки, хотя, возможно, пострадает его качество.

И, наконец, поскольку об интервью не было предварительной  договорённости, то знаменитый гость может отказаться беседовать с журналистом. Хотя о визите может быть известно заранее и корреспондент, в надежде на интересный сюжет, провёл необходимую подготовительную работу.

Жители малых городов России не избалованы повышенным вниманием «звёзд» политики, эстрады, кино, спорта. Как правило, для гастролей или деловых поездок популярные личности выбирают областные или краевые центры. Поэтому, журналисты не часто общаются с ними. Вследствие этого, визит в малый город известной персоны – является событием неординарным, оказывающим влияние на эмоциональный климат городской жизни. А для корреспондента получить эксклюзивное интервью у известного в масштабах страны человека, это реальная возможность повысить рейтинг своего средства массовой информации. И каждое появление знаменитого гостя города на экране не только увеличивает количество зрителей телеканала, но создаёт у медиапотребителей ощущение причастности провинциального города к общероссийской жизни, формирует позитивный эмоциональный  настрой, влияет на культурную среду.

Исследователи признают, что региональный телеканал имеет высокий рейтинг популярности в том городе, где он существует. «Региональное телевидение «обречено» на успех. Это правда» (Зверева Н.В. Школа регионального журналиста. М., 2003, с. 86). Во многом, это причина того, что рядовые горожане имеют возможность увидеть себя на телеэкране. И не только случайно «попасть в кадр» в качестве молчаливого участника какого-либо городского мероприятия, но и в качестве своего рода эксперта по известной ему теме или респондента, выражающего мнение по злободневной проблеме. Такие возможности предоставляет рядовому жителю интервью. Безусловно, далеко не  все горожане охотно идут на контакт с корреспондентом, если он, например, останавливает прохожих на улицах города с целью узнать их мысли по насущной проблеме (интервью-анкета). «Люди часто проходят мимо, машут рукой, закрываются портфелями, ссылаются на занятость» (Зверева Н.В. Школа регионального журналиста. М., 2003, с.263). Однако, многие, увидев на улице съёмочную бригаду местного телеканала, остановятся и ответят на вопросы репортёра.

Наиболее любопытно опросить рядового, не наделённого властью, горожанина, являющегося специалистом в какой-либо области хозяйственной или социальной  деятельности. Отвечая на вопросы по проблеме, он может дать более квалифицированный и полный  ответ, нежели чиновник, курирующий ту же сферу деятельности в местной администрации. Начальник может скрыть правду, рядовой, незаинтересованный гражданин – лгать не станет. Более того, совсем неожиданно человек может предложить нестандартное (оригинальное) решение насущной проблемы, ментально спроектировать новый культурный образец.

Интервью — один из доминантных видов творчества регионального телевизионного корреспондента. В ходе телевизионного диалога медиапотребители имеют возможность получить квалифицированный ответ на свои вопросы, через телевизионный экран заочно познакомиться с чиновниками администрации, и впоследствии легче решить те или иные свои проблемы.

Основными особенностями жанра интервью на телеканалах малых городов является  близость репортёра к его респондентам, единство их менталитета, схожесть культурных традиций. В результате коммуникативного акта – создаются новые культурные образцы, формируется позитивный эмоциональный настрой у телезрителей, идёт поиск решения проблем внутри поселения.

 

Другим доминирующим жанром провинциального телеканала является информационный  сюжет. «Информационный сюжет — это рассказ о  событии» (Зверева Н.В. Школа регионального журналиста. М., 2003, с. 170). Жанр, часто используемый в новостях, являющихся основной передачей для большинства региональных телеканалов. Многие студии в малых городах страны специализируются только на изготовлении новостей.

«Регулярное получение социально значимой информации стало необходимым  условием полноценного участия человека в жизни демократического общества. Информационные выпуски, состоящие из устных сообщений и репортажей о последних событиях, т.е. фактах текущей жизни, составляют опорные точки ежедневной сетки вещания. Все остальные передачи располагаются в интервалах между выпусками новостей. Собственные «фирменные», новости считаются «лицом телекомпании», свидетельством её уровня» (Кузнецов Г.В. Так работают журналисты ТВ. М., 2004,  с.224). Из этого следует, что производство видеосюжетов для программы новостей является доминантой творчества для многих региональных тележурналистов.

Любое событие, происходящее в малых городах приобретает особый социальный статус, если для его освещения на место прибывает телевизионная бригада. Это касается и запланированных мероприятий, и чрезвычайных происшествий. И в том и в другом случае тележурналисту и оператору зачастую оказывают особое внимание.

Чаще  всего командировка для освещения сюжета осуществляется по команде главного редактора канала и в соответствие с имиджем и внутренней политикой медиаструктуры. Однако тематическая градация при освещении событий в большинстве своём характерна для ряда центральных каналов (Культура, СТС, РенТВ, Спорт и др.). В малых городах не так много событий происходит каждый день, чтобы игнорировать их. Поэтому на региональных студиях, внутри информационных программ помещают сюжеты и на криминальную тему и о событиях культуры. Словом, в большинстве своём, структура новостей в малых городах России напоминает схему Первого канала, НТВ, РТР. Разница ощущается в журналистской и дикторской подачи сюжета, подводки и комментариев к нему, а также в стилистике информационной программы и, чаще всего, более низком, чем на центральных каналах репортёрско-операторском уровне выполнения видеосюжета.

«Суть профессионального мастерства репортёра сводится к трём компонентам: 1) оказаться вместе со съёмочной техникой там и тогда, где и когда происходит нечто общеинтересное, общезначимое; 2). Вместе с оператором выбрать, зафиксировать, выстроить ряд кадров, который бы дал яркое представление о происходящем, и, наконец, 3) сопроводить кадры лаконичным рассказом, вскрывающим суть видимых событий» (Телевизионная журналистика, редкол. Кузнецов Г.В., Цвик В.Л., Юровский А.Я. М.,2002, с. 222).

В офис телестудии, ежедневно поступает разнообразная  информация, как о запланированных событиях, так и о чрезвычайных происшествиях. Источниками сведений могут быть как административно-официальные источники, так и рядовые активные граждане, которые заметили интересный факт или обращаются за помощью на телестудию с целью решить при поддержке наиболее авторитетного СМИ, свою проблему. Задача журналистов и редактора выбрать наиболее интересные факты, которые войдут в информационную программу, сделают её интересной, затрагивающей актуальные проблемы региона. Определять то, насколько важен и своевременен сюжет должна социальная значимость события. Это является главным при обосновании сюжета.

Немаловажной составляющей, характеризующей профессионализм съёмочной группы, создающей видеосюжет, является оперативность подачи материала. «Побеждает тот, кто первым расскажет о событии» (Зверева Н.В. Школа регионального журналиста. М., 2003, с. 133). В этом отношении в малых городах у телестудий практически нет конкуренции, поскольку по большей части в городе один местный телеканал. Печатные СМИ – выходят один-два раза в неделю, у радио – иной формат, рассчитанный на иную аудиторию. Вследствие этого может увеличиваться время от момента свершения события до выхода репортажа в эфир и как следствие, до того, как о нём станет известно широкой аудитории. Это ещё одна специфика регионального телевидения.

Сведения о внутригородских событиях журналисты получают не только из официальных источников и разного рода корреспонденции, поступающей в офис  телестудии. Большое значение – особенно в малых городах – для журналистов  имеют личные связи. Во всех микрорайонах населённого пункта, на любом предприятии или в официальной структуре у опытного регионального тележурналиста есть информаторы, от которых он в короткое время получает интересные сведения. Они становится основой будущих сюжетов.

«Помимо общередакционного планирования новостей каждый репортёр имеет свои  источники «опережающей» информации: о готовящихся событиях, о том, что интересного происходит в различных сферах жизни… Следует учесть, что по крайней мере половина всех новостных сюжетов любой телестанции мира не относятся к сверхоперативным новостям… Часто используется формальный «событийный повод».  Пример: «Сегодня пермская фабрика Гознака печатает почтовые конверты с новой символикой» — хотя  она их  печатает, может быть, уже в течение месяца» (Телевизионная журналистика. Редкол. Кузнецов Г.В., Цвик В.Л., Юровский А.Я. М.,2002, с. 223).

Формальный событийный повод, используемый в качестве «оперативной» информации на провинциальных телестудиях, случай весьма распространённый. Причина в том, что подобные приведённому сюжеты снимаются заблаговременно и отправляются в копилку на случай, если день окажется скупым на события, когда нет информации. В этом случае, заранее снятый сюжет занимает своё место в программе новостей. Главное, чтобы информационный повод был соответствующим образом обоснован и имел актуальную причину занять своё место в информационной программе в конкретный день. Таким обоснованием, может быть календарная дата, или принятое местным представительным органом решение или закон и и.д.

Телевизионный сюжет подразумевает объективное и непредвзятое изложение фактов с использованием нескольких, чаще всего разнополярных, мнений о нём свидетелей события, должностных лиц и рядовых граждан. Между тем, нередко тележурналисты излагают в материале одну точку зрения. На намеренно одностороннюю подачу информации в телевизионном сюжете влияет непосредственно внутренняя политика телекомпании, диктуемая её учредителями. Они определяют общественно-политическую программу подведомственного им СМИ, а реализуют её сотрудники масс-медиа, в соответствие со своими техническими и профессиональными возможностями.

«…небольшая реплика Светланы Сорокиной, ОПУБЛИКОВАННАЯ(!) в «Московских новостях» (№4, 1997): «Сегодня ни для кого не секрет, кто и какие  интересы представляет. Я  наблюдаю за работой других каналов. Мне интересно, как они обходят щепетильные для них вопросы и выполняют целевые установки, о которых я знаю. И искренне радуюсь за коллег, если у них получается это не топорно». Вам не кажется, что это о-о-очень неприкрытый намёк на так называемую «ангажированность», а то и уличным языком говоря – продажность» (Саруханов В.А. Азбука телевидения. М., 2003, с. 217).

Анализируя эту реплику можно утверждать, что никогда телезритель по местному каналу не увидит правду о коррупции, взятках в администрации и прочих негативных моментах, в случае если глава исполнительной власти является владельцем СМИ. Ситуация может быть и противоположной, когда телекомпанией владеют политические оппоненты руководителя территории – в этом случае в передачах телеканала звучит критика действующей администрации. Если на различных центральных каналах, в крупных областных или краевых центрах ещё возможен плюрализм мнений и взглядов, поскольку там существуют несколько телеканалов вещающих внутри своего микрорайона или города. То в малых городах, с населением до ста тысяч человек на данный момент функционирует преимущественно одна телекомпания, которая, при описанной выше ситуации может диктовать информационную политику региона. Её журналисты будут излагать факты с точки зрения владельцев. На практике нередко корреспонденты стоят перед выбором: или моральная ответственность перед зрителем, или увольнение с работы. В лучшем случае редактор просто не выпустит видеосюжет в эфир. Справедливости ради следует отметить, что ситуация не повсюду одинакова. Конкурсы, фестивали, семинары для журналистов региональных массмедиа доказывают, что и в малых городах творчески работают независимые телекомпании, которые по уровню профессионализма могут поспорить с центральными каналами.

«Профессиональный сюжет должен был быть построен именно так: только факты и две точки зрения, а уж зритель сам определит, на чьей он стороне» (Зверева Н.В. Школа регионального журналиста. М., 2003, с. 38).

Из-за пресловутой «ангажированности» местных студий, телевизионную бригаду скорее отправят снимать заседание в мэрии, чем, например, акцию в поддержку ветеранов. «Так называемый «паркет» или «заседаловки» иногда составляют полностью весь выпуск новостей» (Зверева Н.В. Школа регионального журналиста. М., 2003,  с. 135).

Региональная телекомпания, заинтересованная в зрителе, при условии нейтралитета со стороны учредителей, может снимать сюжеты, которые отвечают интересам медиапотребителей. В этом случае в структуру информационной программы войдут материалы из различных областей человеческой деятельности. Специалисты отмечают, что видеосюжеты на региональных телеканалах часто не отвечают высокому профессиональному уровню, однако являются более тёплыми по атмосфере и содержанию, близки зрителю для восприятия, отвечают его духовным и культурным запросам.

Для создания полноценного сюжета тележурналисту необходим доступ к информации. Это необходимое условие. «Информации не бывает много, она никогда не бывает лишней» (Зверева Н.В. Школа регионального журналиста. М., 2003, с.74).

Каждая телекомпания имеет различные возможности по доступу к информации. У региональных телеканалов они значительно скромнее, вследствие ограниченности финансовых средств. На службе у крупных телекомпаний: вертолёты и спутники. Медиакомпании малых городов – пользуются куда более скромной техникой.

В то же время, в условиях малого города скрыть информацию от журналистов сложно. Поэтому, чаще всего интересная, порой скандальная информация приходит не со стороны официальных источников, а от информаторов, которые есть, практически у любого журналиста. В мегаполисах люди, добывающие эксклюзивные, интересные для СМИ сведения подобным образом зарабатывают себе на жизнь. Крупные медиаструктуры платят им за эксклюзивную и своевременную информацию. На подобные цели в таких СМИ выделяются финансовые средства. Скудный бюджет региональных телекомпаний, как правило, не позволяет им содержать «платных информаторов», однако неофициальные источники существуют и в малых городах. К их числу относятся: друзья, родственники, соседи, знакомые и т.д. – этот круг у регионального журналиста достаточно широк, для того чтобы своевременно получить любопытную информацию. Определённые проблемы возникают при проверке добытых сведений. Нередко официальные структуры отказывают журналистам в предоставлении запрашиваемой информации, ограничивают доступ к документам и материалам, не допускают на заседания комиссий или переносят место и время их проведения, для того чтобы дезориентировать съёмочную бригаду и она не попала на важное совещание.

Аргументы для ограничения информации могут быть самыми разнообразными, но чаще всего негласным поводом для отказа в информации является открытая  оппозиция того или иного СМИ к власти. Чаще всего журналистам чинят препятствия из-за прежних  неугодных  видеосюжетов или мнений, высказанных  публично.

Итак, информационную политику телеканала определяют те видеосюжеты, которые готовит для программы новостей творческая бригада во главе с журналистом. Качество и объективность сюжетов зависит от внутренней политики телеканала, его финансового состояния, отношений с собственниками, корпоративной культуры, профессионализма сотрудников, культурной среды населённого пункта.

Видеосюжет и интервью являются доминантным жанром журналистского творчества на телестудиях малых городов. Посредством них: население оперативно получает социально важную информацию, формируется мнение медиапотребителей о произошедшем факте городской жизни, создаётся определённый эмоциональный климат. Видеосюжет и  интервью являются значимыми инструментами в процессе культуроформирования среды малых городов, осуществляемым журналистами местных телестудий.

Список  используемой литературы

1. Большой  Российский энциклопедический словарь. М., 2003

2. Васильева Л.А. Делаем новости! М., 2003

3. Зверева Н.В. Школа регионального журналиста. М., 2003

4. Инджиев А.А. Универсальный справочник начинающего журналиста. Ростов н/Д, 2007

5. Кузнецов Г.В. Так работают журналисты ТВ. М., 2004

6. Линдгрен А. Три повести о Малыше и Карлсоне. Перевод со шведского Лунгиной Л.З. Волгоград. 1992

7.Мелик-Пашаев А.А. Современный словарь справочник по искусству. М., 1999

8.Мельник Г.С. Общение  в журналистике: секреты мастерства. СПб., 2005

9.Саруханов В.А. Азбука телевидения. М., 2003

10. Телевизионная журналистика. Редкол. Кузнецов Г.В., Цвик В.Л., Юровский А.Я. М.,2002

 

ТЕЛЕЖУРНАЛИСТИКА В РАЗВИТИИ МАЛЫХ ГОРОДОВ РОССИИ

Автор(ы) статьи: Рыжов А.
Раздел: ПРИКЛАДНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

малые города России, тележурналистика малых городов, генерирование общественного мнения.

Аннотация:

В статье «Тележурналистика как фактор развития малых городов России» пронализированы аспекты генерирования общественного мнения и намечены вероятные пути, по которым может развиваться телевизионная журналистика, указываются условия необходимые для совершенствования качества программ регионального телевидения.

Текст статьи:

В настоящее время, телевидение является наиболее оперативным из общедоступных  средств массовой информации. Развиваются не только центральные каналы, но и  студии малых городов, где телевизионная  студия является значимой составляющей в формировании культурной среды региона. Уровень развития указанного вида электронного СМИ на данный момент виден всем. Ибо редкий человек ежедневно не включает телеприёмник, для того чтобы  узнать новости, посмотреть документальный или художественный фильм, поболеть за участников спортивных соревнований или викторин. Телепрограммы центральных каналов пестрят разнообразием передач.  Сетка вещания телестудий малых городов заполняется, прежде всего, выпусками новостей или информационными программами. Над их созданиями трудятся бригады  журналистов, которые являются наиболее востребованными специальностями на студиях малых городов. На данный  момент в целом виден общий  уровень развития профессии регионального тележурналиста и в больших, и в малых городах. Дать оценку творческой деятельности корреспондентов достаточно несложно, нужно только посмотреть создаваемые ими передачи. В этой статье речь пойдёт о том, как тележурналистика малых городов России будет развиваться  в дальнейшем.

Прогнозировать эволюцию телевизионной журналистики довольно сложно, поскольку это профессия творческая. Тем не менее, основываясь на современных данных о её состоянии и путях по которым двигалась профессия до сего времени, можно предположить те, направления по которым корреспонденты малых городов будут идти в дальнейшем. При этом необходимо учитывать техническую сложность такого средства массовой  информации, как телевидение.

Специалисты телевидения прогнозируют дальнейшее развитие региональных телеканалов и их востребованность у медиапотребителей. «… основу новой  «информатики» должны составить новости муниципального масштаба. С одной  стороны, это позволит существенно снизить затраты на производство новостей, с другой – приблизит событийный ряд непосредственно к зрителю, т.е. сделает его не только объектом, но и субъектом информационного пространства» («Телевизионная журналистика»; редкол. Кузнецов Г.В., Цвик В.Л., Юровский А.Я. М.,2002, с. 292).

Социально-экономическая ситуация на данный момент обуславливает повышенный интерес зрителей прежде всего к событиям, происходящим в непосредственной близости от них. Таким образом, основной акцент в деле информирования населения, смещается на региональных журналистов, которым, однако, помимо новостей местного значения, предстоит в своей работе ориентироваться на внутригосударственные, а порой и международные процессы. «Нельзя считать, что работая на своего зрителя в пределах маленького городка, информация спокойно может ограничиваться его рамками. Слухи, сплетни, сведения от милиции, от «скорой помощи», от коллег по работе, включая газетчиков и радистов, плюс собственные наблюдения — это хорошо и даже необходимо. Но важно каждую секунду помнить, что мы живём не только в маленьком городе N-ске, но и в данной губернии, в данной стране, в данное нам время. Значит, всегда выигрывает тот журналист, который выйдет на улицы своего маленького города  и спросит, что думает народ о вторжении американцев в Ирак» (Зверева Н.В., «Школа регионального журналиста». М., 2003, с. 74).

Уровень востребованности канала впрямую зависит от качества его передач, как следствия образования журналистов. На сегодняшний день, так называемая «эра дилетантов» на региональных телеканалах продолжается, пусть в меньших масштабах чем ранее, поскольку многочисленные курсы повышения квалификации (некоммерческая  организация «Интерньюс», школа Би-Би-Си в Екатеринбурге, центр «Практика» в Нижнем Новгороде, авторская школа В. Познера в Москве), специальная литература, телевизионные конкурсы и фестивали, сделали своё дело и заметно подняли уровень профессионального мастерства региональных тележурналистов. Однако, число сотрудников не имеющих специального образования, но работающих в провинции над созданием различных телепрограмм, превалирует над числом тележурналистов, обладающих соответствующим занимаемой должности дипломом. Этот факт признаётся всеми. Во время бурного развития регионального телевидения учебные заведения не в состоянии выпустить большое количество специалистов, поэтому основная надежда на всевозможные курсы повышения квалификации, авторские программы, профессиональную литературу, но, говоря о будущем, нужно признавать, что число телевизионных специалистов в регионах будет увеличиваться. Вместе с этим на телестудиях малых городов будут появляться профессионалы других специальностей: монтажёры, операторы, режиссёры, редакторы и т.д. В перспективе корреспонденты лишатся своей чрезмерной универсальности (когда один и тот же  человек на телестудии совмещает обязанности: журналиста, оператора, монтажёра, редактора и т.д.) и начнут постигать глубины профессии. В то же время, для того, чтобы лучше представлять свою аудиторию, сочетать интересные проекты с тем финансовыми дивидендами, которые они принесут – журналистам  необходимо изучать менеджмент. Поэтому повышение образовательного уровня — это постоянное требование к телевизионным специалистам.

«На основе данных социологического мониторинга менеджеры и журналисты должны хорошо представлять себе характер аудитории, знать, к кому именно обращается человек с экрана в данное время суток и на данном канале» («Телевизионная журналистика»; редкол. Кузнецов Г.В., Цвик В.Л., Юровский А.Я. М.,2002, с. 288). Начиная новый проект корреспондент должен представлять время его выхода и то, на какую аудиторию он рассчитан – тогда к хорошей идее добавится финансовая  составляющая – появятся рекламодатели, доля которых на региональных телеканалах не велика – поэтому каждый из них «на вес золота».

Телевидение малых городов России, выполняя культуроформирующую деятельность внутри того муниципального образования, на которое оно распространяет свой сигнал должно ориентироваться на социально-значимые программы. В этом направлении преимущественно и должна работать творческая мысль тележурналистов. Сейчас телеканалы переполнены сюжетами со сценами насилия, секса, катастроф, дурновкусия и т.д.

Исследователи социологи провели массовый опрос «Что раздражает россиян на телеэкране?». Среди респондентов были не только зрители, но также 12 топ- менеджеров двенадцати крупнейших телеканалов и 12 видных общественных  деятелей, работающих  в различных сферах. Проект получил название «12 «зол» телевидения».

12 «зол» телевидения

Присутствие  на экране «зол ТВ»:

Согласие/несогласие респондентов массового опроса

 

«Наиболее сильным раздражителем из довольно развернутого списка  возможных  позиций, предложенного респондентам в массовом опросе, оказалась реклама: так ответили 81,2% опрошенных. Её как считают обычные телезрители слишком много, особенно внутри программ. Второй по силе раздражитель на телевидении — слишком большое число сцен насилия на экране (68,9%). Переключая каналы, если не натыкаешься на рекламу, то нарываешься на избиение, расстрел или другие формы физического насилия. Довольно высок процент и тех, кто считает, что на отечественном телевидении слишком много зарубежной продукции (43,7%). Раздражает усиливающийся катастрофизм в новостях. Получается так: если где-то не громыхнуло или кого-то не убили, то новостей как бы и нет. 38,4% опрошенных считают, что на телеэкране слишком много эротики. Если нет рекламы или мордобоя, то уж точно нарвёшься на  постельную сцену, причём с раннего утра, когда малые дети у экрана. В меньшей степени зрители озабочены некорректной политической пропагандой, хотя и таких почти треть (21,4%). Чуть более трети респондентов озабочены тем, что телеэкран демонстрирует образцы дурного поведения и речи. И вправду, телевидение охотно допускает, а то и просто смакует ковыряние в носу, облизывание пальчиков и развязные манеры подростков, а выражение «мать твою» является образцом высокого стиля на фоне того, что произносят иные герои фильмов и сериалов, а то и ведущие программ» (Кириллова Н.Б. Медиасреда российской модернизации. М., 2005, с. 94).

Одним из средств борьбы с перечисленными негативными явлениями может быть опыт Англии, где при продлении лицензии на вещание, телекомпания должна представить медиаплан, в котором указаны социально-значимые передачи, выходящие на канале. «Так, правила британской Комиссии по независимому ТВ предписывают обязательный показ в неделю не менее полутора часов качественных информационных программ (новостей), 10 часов детских программ и двух часов религиозных программ. Ограничена демонстрация насилия и секса. Перед выдачей лицензии комиссия просматривает образцы программ и решает, преодолели ли они «порог качества» — традиционно высокий британский стандарт профессионализма. Подобный подход перспективен и для регулирования  коммерческого вещания в России» («Телевизионная журналистика»; редкол. Кузнецов Г.В., Цвик В.Л., Юровский А.Я. М.,2002, с. 284).

Перед региональными корреспондентами ставится задача, доказать, что при соответствующем знании своей аудитории и высоком профессиональном уровне создателей информационной программы её рейтинг, а вместе с ним и доход от рекламы могут приблизиться к аналогичным показателям развлекательных программ. Однако, достойная конкуренция приведённых здесь телевизионных жанров осуществима лишь при наличии соответствующей материально-технической базе передачи. «…сэкономив на командировочных расходах, оформлении студийного павильона, оплате исполнителей, можно уронить и рейтинги и престиж компании, упустить прибыль» («Телевизионная журналистика»; редкол. Кузнецов Г.В., Цвик В.Л., Юровский А.Я. М.,2002, с. 288). И в этом отношении, телекомпаниям малых городов не хватает профессиональных менеджеров, которые бы наряду с журналистами прилагали силы для повышения  качества программ. На сегодня большое количество мелких телестудий влачат довольно скудное существование. Порой у руководства нет средств не только на наём менеджеров и достойную оплату труда журналистов, но и на приобретение качественной аппаратуры. «Наша «техникозависимая» профессия, проделав виток диалектической спирали, вернулась к прошлому: вот имеется дешёвая камера, вот короткий провод микрофона, и будьте любезны, творите в рамках возможностей. В то же время компания НТВ готова послать своего авторитетного ведущего ради двухминутного «стендапа» хоть в Африку, хоть в Канаду… Диапазон возможностей современного ТВ необычайно велик. Журналист даже самой скромной региональной телекомпании, на первых порах приспосабливающийся к обстоятельствам (плохая камера — мало плёнки — старый микрофон с метром провода) всё же должен видеть перспективу нормальной работы… техника должна мобилизироваться для выполнения творческой, социально важной задачи. Журналист не приложение к технике, он одухотворяет её» («Телевизионная журналистика»; редкол. Кузнецов Г.В., Цвик В.Л., Юровский А.Я. М.,2002, с. 290). Так видит перспективу технического развития телекомпаний заведующий кафедрой телевидения и радиовещания факультета журналистики Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова, кандидат филологических наук Г.В. Кузнецов.

Непосредственно к техническому обеспечению телекомпаний подходит другой вопрос перспективного развития телевидения – интерактивное вещание.

На данный момент из-за скудности материальной  базы, телестудии малых  городов  довольно робко внедряют в практику передачи в формате «прямого эфира» или двустороннего диалога со зрителем. Не часто на это решаются и телекомпании крупных городов (например областных центров). Проблема здесь не только в технической оснащенности студий, но и в телевизионных кадрах в провинции. Есть факты, когда рейтинговые программы, идущие в прямом эфире переводят в формат видеозаписи или вовсе закрывают из-за того, что с канала ушёл журналист или ведущий, умеющий импровизировать, органично работать со зрителем напрямую. Однако, перспективным направлением деятельности телевидения, безусловно, является «принцип «народного телевидения», основанный прежде всего на диалогичности (интерактивном общении, обратной связи) канала и аудитории» («Телевизионная журналистика»; редкол. Кузнецов Г.В., Цвик В.Л., Юровский А.Я. М.,2002, с. 291). С развитием тележурналистики, с открытием подобных факультетов в ВУЗах, увеличится число специалистов, которые станут активнее осваивать региональные телеканалы. Вместе с ними в малые города придёт интерактивное телевидение, в широком своём понимании, «характеризуемое социально-политической демонополизацией, демократизацией и возрастающей избирательностью зрительских предпочтений, а также наступлением эпохи беспрецедентных коммуникативных возможностей, порождаемых Интернет — технологиями. У зрителя должно возникнуть ощущение (вполне соответствующее реальности), что он непосредственно формирует программы канала и имеет возможность в любой момент принять в них участие» («Телевизионная журналистика»; редкол. Кузнецов Г.В., Цвик В.Л., Юровский А.Я. М.,2002, с. 291). Это касается всего, начиная выбора художественного или документального фильма, за который, на основании нескольких предложенных телеканалом, может проголосовать зритель, заканчивая информацией о событии, о котором медиапотребитель рассказывает непосредственно в прямом эфире. Отечественное телевидение, открыло жанр, который не имеет аналогов в мире, так называемые «народные новости». «В подобного рода программах зритель тоже получает некую информацию, но источником этой информации является не коммуникатор или официальная структура, а простой  зритель, который по открытым каналам обратной связи доносит свою личную информацию, касающуюся его самого или его окружения» (Поберезникова Е. Телевидение  взаимодействия. Интерактивное поле общения. М., 2004, с.157). Такие передачи обогащают ведущего-журналиста новой информацией, наталкивают на идею новых сюжетов, открывают новые темы для передач. И для телевидения малых городов они наиболее приемлемы, поскольку, факты, излагаемые по студийному телефону не только моментально становятся известны всем, но и, вероятнее всего, касаются большого количества телезрителей, собравшихся у экрана.

«С развитием технической базы канала предполагается работа на улицах города специально оборудованных машин, способных осуществлять прямую трансляцию любых «горячих» событий  и происшествий в эфир. Параллельно работает многоканальная телефонно-пейджинговая установка, с помощью которой  поддерживается постоянная связь с телезрителями» («Телевизионная журналистика»; редкол. Кузнецов Г.В., Цвик В.Л., Юровский А.Я. М.,2002, с. 293). В США такая практика существует. Редакции информационных программ имеют в своём штате несколько мобильных съёмочных бригад, которые постоянно находятся на частотах полиции, отряда спасения, «скорой», следя за чрезвычайными происшествиями в городе, реагируя на любопытное сообщение, они порой прибывают к месту события раньше соответствующих служб и оперативно выходят в прямой эфир.

К воплощению подобных перспектив в жизнь региональные телестудии подстегнет здоровая конкуренция. Как уже неоднократно отмечалось, в малых городах до 100 тысяч  населения, в большинстве своём существует лишь одна телекомпания, регулярно производящая свои передачи. С дальнейшим развитием отрасли количество телевизионных студий возрастёт, этот процесс будут сопровождать повышение качества телевизионной картинки и журналистского мастерства на телестудиях малых городов. В поисках новых форм работы и привлечения зрителя региональные медиараспространители пойдут с ним на широкий контакт, максимально начнут допускать до процессов формирования телевизионной программы, выражению собственного мнения посредством технических возможностей телеканала. И если рассуждать в этом направлении, то нужно привести мнение американских исследователей, утверждающих, что интерактивное телевидение сможет в недалёком будущем взять на себя часть функций громоздких ныне муниципальных советов. Появляется возможность устраивать местные референдумы по любому вопросу, выясняя мнение всех жителей сразу. И на сегодняшний  день, с внедрением цифровых технологий такие перспективы уже не кажутся фантастическими.

Итак, перспективы телевизионной журналистики зиждутся  в областях  технического усовершенствования студий малых городов, повышения  профессионального уровня специалистов телевизионщиков, ведении прямого – интерактивного диалога  с медиапотребителями.

 

Список  используемой  литературы

  1. Зверева Н.В., «Школа регионального журналиста». М., 2003
  2. Кириллова Н.Б. Медиасреда российской модернизации. М., 2005
  3. Муратов С.А. Диалог//Телевизионное  общение в кадре и за кадром. М., 1983
  4. Поберезникова Е. Телевидение  взаимодействия. Интерактивное поле общения. М., 2004
  5. Свитич Л.Г. Введение  в специальность: профессия журналист. М., 2006
  6. Телевизионная журналистика.; редкол. Кузнецов Г.В., Цвик В.Л., Юровский А.Я. М.,2002
  7. Уханов А.В. Новая волна. Владимир, 2003
  8. Якушев В.Н. Возможности телекоммуникаций в России. М., 1995

 

 

 

 

 

ОСНОВНЫЕ РАЗНОВИДНОСТИ СОВРЕМЕННЫХ ТЕОРИЙ ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА: ОПЫТ КЛАССИФИКАЦИЙ

Автор(ы) статьи: Русакова О. Ф.
Раздел: ПРИКЛАДНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

дискурс, параметры, анализ, дискуссионность, классификация.

Аннотация:

В статье рассматриваются параметры использования дискурс-анализа как методологической основы, новой парадигмы всего современного обществознания. Столь интенсивное проникновение дискурс-анализа в гуманитарную и социально-политическую науку не могло не сопровождаться бурным размножением разнообразных теорий дискурса, базирующихся на определенных мировоззренческих и методологических подходах к трактовке самого понятия «дискурс», на тех или иных исследовательских традициях, способах толкования и описания дискурсивных практик, их структуры и функций.

Текст статьи:

Гуманитарные науки на протяжении всего ХХ в. находились под обаянием феномена языка. По словам Ричарда Рорти, «язык вербует мир», и, следовательно, самое надежное знание о мире зашифровано именно в языке. Изучение языка — ключ к изучению человека и мира. Данный постулат, усвоенный в качестве базовой методологической установки различными общественными дисциплинами, получил название «лингвистического поворота». С конца 1960-х годов «лингвистический поворот», прежде всего, благодаря интенсивному распространению идей и терминологии постмодернизма и семиотики в интеллектуальных кругах, превращается в «дискурсивный поворот».

В академической науке в последние годы лавинообразно растет число работ, посвященных анализу самых различных видов дискурса. Пожалуй, нет ни одного феномена общественной жизни, до которого бы не добрался вездесущий дискурс-анализ. Историки подвергают дискурс-анализу всю свою источниковую и историографическую базу, социологи включают в область дискурс-анализа все социальные отношения как на макро-, так и на микроуровне, политологи подвергают дискурсивному исследованию всю феноменологию политической жизни — от идеологий до публичных выступлений и институциональных структур. Философы видят в дискурс-анализе новую парадигму всего современного обществознания.

 

Столь интенсивное проникновение дискурс-анализа в гуманитарную и социально-политическую науку не могло не сопровождаться бурным размножением разнообразных теорий дискурса, базирующихся на определенных мировоззренческих и методологических подходах к трактовке самого понятия «дискурс», на тех или иных исследовательских традициях, способах толкования и описания дискурсивных практик, их структуры и функций. В настоящее время исследовательская область под названием «теория дискурса» является одним из наиболее активно развивающихся направлений современных общественных наук. Об этом свидетельствует растущее с каждым годом количество публикаций, научных конференций, университетских курсов и диссертаций, посвященных различным сферам применения теорий дискурса и дискурс-анализа.

К настоящему времени в академической среде сложились научные школы и направления, предлагающие собственные оригинальные теоретические модели дискурса и способов проведения дискурс-анализа. В связи с этим у тех, кто внимательно следит за процессами в области современных дискурс-исследований, появляется потребность в неком целостном и системном их осмыслении, в проведении своеобразной инвентаризации многочисленных дискурс-теорий в форме их классификации и сравнительного анализа. В работах последних лет неоднократно предпринимались разнообразные попытки систематизации и классификации существующих теорий дискурса и дискурс-анализа. Среди них наиболее интересными, на наш взгляд, в плане предложенных методологических подходов являются классификации Тойна А. ван Дейка (Teun A. Van Dijk), Якоба Торфинга (Jacob Torfing), Марианне В. Йоргенсен и Луизы Филлипс (Marianne Jorgensen and Louise Phillips). Для того чтобы ввести читателя в существующую исследовательскую ситуацию в области классификационного анализа теорий дискурса, предлагаем краткий обзор тех характеристик, описаний и выводов, посредством которых указанные нами авторы осуществляют в своих работах систематизацию и сравнительный анализ наиболее влиятельных теорий дискурса.

Классификация ван Дейка

В основе классификации теорий дискурса ван Дейка лежит дисциплинарно-генетический подход, который сформулирован во вводной статье к первому тому редактируемого им четырехтомника «Справочник по дискурс-анализу» (см.: Dijk, 1985). В своем предисловии ван Дейк представляет дискурс-анализ как новую кросс-дисциплину, развитие которой связано с постоянным расширением предметной области исследования, с подключением к изучению дискурса все новых и новых дисциплин, что в итоге приводит к образованию разнообразных отраслевых направлений дискурс-анализа в гуманитарных и социальных науках. При этом расширение предметного поля дискурс-анализа рассматривается ван Дейком как результат интегративных междисциплинарных процессов. Процесс расширения предметного поля дискурс-анализа, по ван Дейку, сопровождается внедрением в теорию дискурса новых методологических подходов, заимствованных из определенных дисциплин.

Начальный этап становления дискурс-анализа как новой самостоятельной дисциплины ван Дейк связывает с применением методов структурной лингвистики при исследовании литературных произведений и культурных мифов. Первыми теоретическими опытами структурного анализа дискурса, по его мнению, можно считать работу Владимира Проппа «Морфология

народной сказки» (1928) и структуралистские исследования первобытной мифологии Леви-Стросса в 30-е годы ХХ в.

Появление первых специализированных работ по теории и практике дискурс-анализа ван Дейк связывает с публикациями в 1964 и 1968 гг. во Франции сборников статей «Communications 4» и «Communications 8» (см.: Communications 4, 1964; Сommunications 8, 1968). В этих сборниках печатались работы Тодорова по применению структурной лингвистики и семантики к литературе, первые работы по семиотике и семиологии Барта, Эко и других авторов. Благодаря соединению структурного анализа с семиотическим предметная область дискурс-анализа расширилась до изучения продукции массовой культуры и массовых коммуникаций (кинематограф, реклама, СМИ, мода и др.).

В то же время в 60-е годы XX в. начинается бурное развитие новых отраслей лингвистики, что приводит в итоге к появлению социолингвистических, этнолингвистических и иных социокультурно-ориентированных лингвистических теорий дискурса (Broun, Bernsnein, Gumperz, Bright et al.). В свете новой лингвистики предмет дискурс-анализа расширился до изучения культурных стилей, вербального искусства, адресных форм, изучения социальных и культурных контекстов разнообразных видов коммуникаций: беседы, рекламы, новостей (Halliday, Leech, Crystall).

В завершение своего краткого анализа процесса становления дискурс-анализа ван Дейк делает ряд общих выводов. Во-первых, ранний интерес к систематическому дискурс-анализу был по преимуществу структуралистским предприятием, связанным с применением структуралистского подхода в лингвистических и антропологических исследованиях. Предметом изучения были не только народные жанры и мифы, но также и ритуальные интерактивные взаимодействия. Во-вторых, в 1960-х годах дискурс-анализ обогатился семиотическими методами исследования текстов, средств массовых коммуникаций и коммуникативных событий. В-третьих, появление новых исследовательских направлений в рамках лингвистики способствовало дальнейшему развитию дискурс-анализа как в рамках лингвистических исследований, так и за их пределами.

Появление на свет дискурс-анализа в статусе новой дисциплины, по ван Дейку, приходится на период 1972–1974 гг. В начале 1970-х годов появляются первые монографии и коллективные работы, полностью или частично посвященные дискурс-анализу как самостоятельной междисциплинарной отрасли знания. В начале 1970-х годов в рамках социолингвистики возникли теории повседневного, разговорного дискурса (Labov, Sacs, Schegloff, Jefferson), а в рамках философии языка — теория речевых актов (Austin, Grice, Searle), в которых основное внимание стало фиксироваться на экстралингвистических измерениях дискурса, а именно на интенциях говорящего, верованиях, ценностных ориентациях, отношениях между говорящим и слушающим. Одновременно область повседневного дискурса становится предметом изучения новых социологических дисциплин: микросоциологии и феноменологической социологии (Goffman, Garfinkel et al.). Естественный и спонтанный язык разговорного общения стал рассматриваться сквозь призму лингвистической прагматики и социальных ситуаций. Дискурс-анализ приобрел диалогическое и ситуативное измерения (ситуативный конверсационный дискурс-анализ). Предметом интереса стали разного рода институциональные диалогические дискурсы, к примеру разговоры учеников в школьном классе (Sinclair and Coulthard).

Еще, по крайней мере, две дисциплины, по мнению ван Дейка, внесли свой существенный вклад в появление новых теорий дискурса в 1970-х годах, это — когнитивная психология и информатика. Развитие когнитивной психологии привело к зарождению психологических теорий дискурса, или дискурсивной психологии (Kintsch, Bower, Rumelhart, Charniak). Развитие информатики обогатило дискурс-анализ новым категориальным аппаратом, описывающим воспроизводство знания в искусственной памяти.

В течение последующего десятилетия, охватывающего период с 1974–1985 гг., по мнению ван Дейка, усиливается дисциплинарная интеграция в сфере дискурс-анализа. Междисциплинарный процесс изучения дискурса становится все более однородным и автономным. Дискурс-анализ превращается в супердисциплину, в поле исследования которой вовлекаются все новые и новые объекты. Дискурс-анализ проникает в юридическое пространство, делая предметом своего исследования юридические документы и отношения, имеющие текстуальную и диалогическую природу. Изучение массовых коммуникаций эволюционирует от ранее популярного контент-анализа к более сложному дискурс-анализу медиа-текстов и медиа-выступлений. Здесь так же, как и в семиотике, подвергаются систематическому анализу не только вербальные, но и визуальные дискурсы — фотографии, фильмы, комиксы и т. д. Клиническая психология обращается к изучению терапевтического дискурса, социальная психология — к взаимодействию когнитивных и социальных аспектов побудительной коммуникации, к ситуативному анализу вербальных взаимодействий, опосредованных дискурсом.

С середины 1980-х годов, считает ван Дейк, дискурс-анализ вступает в этап развития внутриотраслевой специализации. Появляются специализированные теории дискурса, к примеру, такие как теория идеологического дискурса, теория этнических дискурсов, теория дискурса социальных меньшинств, теория дискурса расизма и др. Возникают новые идейно-теоретические направления в дискурс-анализе. Одним из наиболее широких и разветвленных направлений становится критический дискурс-анализ (сокращенно — КДА). В особую отрасль выделяется анализ политического дискурса. Сам ван Дейк в последние годы специализируется в области исследования идеологического дискурса, и прежде всего дискурса расизма.

Классификация теорий дискурса Якоба Торфинга

Теория дискурса, согласно Торфингу (см.: Torfing, 2005), появилась в конце 1970-х годов как некий интеллектуальный ответ на кризис теоретических исканий «новых левых» образца 1968 г., на критику структуралистской теории языка, культуры и общества, как ответ на кризис марксизма, уступающего свои позиции перед лицом набирающих силу идеологий неолиберализма и неоконсерватизма. Главная цель теории дискурса — предложить новую аналитическую перспективу в исследовании способов конструирования социальной, политической и культурной идентичности. Открытость и поливалентный характер новых теорий дискурса привлекает большое число исследователей, которые находят в теории дискурса недогматическую рабочую схему для разработки новых интеллектуальных направлений, базирующихся на постструктуралистских и постмодернистских интуициях.

Теория дискурса представлена в различных исследовательских традициях, дисциплинах и онтологических концептах. Наиболее влиятельным течением, предложившим определенную версию дискурс-теории, является постструктурализм. Постструктуралистская традиция дискурс-анализа оказала большое воздействие на политические науки. В целом теория дискурса способствовала критическому обновлению методологического арсенала многих дисциплин, включая теории международных отношений, европейской идентичности, публичное администрирование, масс-медийный анализ, культурную географию и урбанистику.

Теория дискурса, отмечает Торфинг, убедила многих ведущих теоретиков обратить внимание на такие проблемы, как парадигматика знания, формирование идентичности, дискурсивное конструирование норм, ценностей и символов.

Теория дискурса появилась на свет как кросс-дисциплинарная попытка интеграции центральных положений лингвистики и герменевтики с ключевыми идеями социальной и политической науки. Это стремление было подстегнуто растущим признанием тесного переплетения языка и политики в процессе социетальной трансформации. Социальные и политические события меняют наш словарь, а лингвистические и риторические инновации облегчают продвижение новых политических стратегий и проектов. Данный взгляд стал результатом аналитических разработок конца 1970-х — начала 1980-х годов.

Главным критерием классификации теорий дискурса, предложенной Торфингом, является степень широты трактовок дискурса в диапазоне от лингвистического текстуализма до постструктурализма. В соответствии с тем, в какой мере трактовки дискурса выходят за границы узколингвистического подхода, приближаясь к предельно широкому постструктуралистскому пониманию дискурса как способу конструирования мира, Торфинг выделяет три поколения теорий дискурса, или три традиции дискурс-анализа.

Теории дискурса первого поколения трактуют дискурс в узколингвистическом смысле, а именно определяют его как текстовую единицу разговорного и письменного языка, фокусируя внимание на семантических особенностях устного или письменного текста. Теории дискурса первого поколения в основном анализируют языковые особенности индивидуальных акторов, или «языковых личностей», с учетом их социального положения. К примеру, социолингвистика анализирует отношения между социоэкономическим статусом говорящего и его словарным запасом (Douns, 1984). К теориям первого поколения Торфинг относит также ряд психологических теорий дискурса, возникших на базе теорий речевого действия, которая развивалась в рамках аналитической психологии, фокусирующей внимание на стратегиях говорящего в ходе беседы (Labov, Franchel, 1977; Potter, Wetherell, 1987).

В то время как дискурсивная психология ограничивала себя анализом разговорного языка, критические лингвисты (Fowler, 1979) раздвигали рамки исследования дискурса до изучения конкурирующих способов репрезентации реальности одновременно в разговорном и письменном языках. Опираясь на концепцию идеологического происхождения дискурсивных структур Мишеля Пеше (Michel Pecheux, 1982), они фокусировали внимание на том, что выбор того или иного дискурса как способа репрезентации, включая язык и стиль, носит идеологический характер.

Лингвистический уклон теорий дискурса первого поколения, по Торфингу, приводил к тому, что в социолингвистическом анализе беседы не было отчетливо выраженного стремления связать воедино анализ дискурса с анализом политики и политической борьбы. В то же время фокусировка на стратегиях говорящего в дискурсивной психологии и на идеологических трансформациях в критической лингвистике позволяла проводить анализ репрессивных эффектов различных форм дискурса. К сожалению, в обеих дискурс-теориях первого поколения данная интенция не получила дальнейшего теоретического развития.

Второе поколение теорий дискурса, согласно Торфингу, трактует дискурс гораздо шире, не ограничивая его область разговорным и письменным языком. Предметное поле дискурс-анализа раздвигается до изучения социальных практик. Ко второму поколению теорий дискурса Торфинг относит широкий конгломерат исследований, объединенных названием «критический дискурс-анализ» (КДА). Основным разработчиком данного направления считается Норман Фэркло (Norman Fairclough), который вдохновленный анализом дискурсивных практик Мишеля Фуко рассматривает дискурс как один из способов властвования, регуляции отношений субординации социальных акторов.

Дискурс в КДА рассматривается как совокупность социальных практик, обладающих семиотическим содержанием. К дискурсивным практикам теоретики КДА относят все виды лингвистически опосредованных практик, а также имиджи и жесты, которые производятся и подвергаются интерпретации социальными акторами. Дискурсы трактуются как идеологические конструкты. Социальные классы и этнические группы продуцируют идеологически значимые дискурсы в целях установления и поддержания своей гегемонии, а также изменения действительности. Следовательно, дискурсивная практика вносит вклад не только в воспроизводство социального и политического порядка, но и в процесс социальной трансформации. Таким образом, КДА ясно демонстрирует властный эффект дискурса.

Вместе с тем КДА, по мнению Торфинга, не разъясняет, как соотносятся между собой дискурс и его недискурсивные контексты. Дискурс сводится к лингвистической медиации событий, которые детерминированы каузальными силами и механизмами, производимыми существующими независимо от дискурса социальными структурами. Такой подход, считает Торфинг, значительно снижает объяснительную силу дискурс-анализа в теориях КДА. Данные теории отходят от позиции М. Фуко, который считал, что все социальные практики носят дискурсивный характер в том смысле, что они очерчены правилами своего формирования, которые варьируются в зависимости от культурно-исторического времени и пространства.

Третье поколение теорий дискурса, фокусирующих внимание на современных социальных и политических практиках, носит ярко выраженный постструктуралистский характер. В духе постструктурализма понятие дискурса расширяется до всеобъемлющей социальной категории.

Дискурс трактуется как синоним практики социального конструирования. За основу берется максималистская формула Жака Деррида: «Всё есть дискурс». Интеллектуальными источниками постструктуралистского дискурс-анализа выступают работы Ролана Барта, Юлии Кристевой, Жака Лакана, в которых дискурс рассматривается как совокупность социальных практик, в рамках которых конструируются и воспроизводятся значения и смыслы.

С постструктуралистским пониманием дискурса сходны понятия языка Ричарда Рорти и коммуникации Николаса Лукмана. Интеллектуальными источниками постструктуралистских теорий дискурса выступают также постмарксистские идеи Луи Альтюссера и Антонио Грамши. В политической науке постструктуралистская теория дискурса получила оригинальную разработку в работах Эрнесто Лакло и Шанталь Муфф (Ernesto Laclau and Chantal Mouffe).

В своем сравнительном анализе концепций дискурса второго и третьего поколений Торфинг отмечает, что в отличие от представителей КДА постструктуралистские теоретики дискурса в лице Э. Лакло и Ш. Муфф отвергают натуралистическую онтологию, содержащуюся в идее, что дискурс каким-то образом детерминирован экстрадискурсивными силами на уровне экономики или государственных институтов. Они не согласны, что такие кажущиеся недискурсивными феномены, как технология, институты и экономические процессы, сконструированы как-то иначе, чем посредством дискусивных систем. Они рассматривают дискурс как атрибут социального.

Собственный дискурс-анализ политики Торфинг выстраивает на основе постструктуралистской парадигмы, заявляя тем самым о своей причастности к третьему поколению теоретиков дискурса.

Специфика постструктуралистской теории дискурса описывается Торфингом через выделение ее базовых харатеристик. Во-первых, отмечается, что ее основанием выступают антиэссенциалистская онтология и антифундаменталистская эпистемология. Иначе говоря, утверждается, что не существует первичной, самодетерминированной сущности, которая определяет и упорядочивает все отношения идентичности. Не существует трансцендентных центров детерминации исторических процессов и социального устройства вроде Бога, Разума, Человечества, Природы или Железного Закона Капитализма. Постструктуралистская теория дискурса нацелена на изучение последствий отказа от идеи трансцендентного центра. Результатом такого отказа является признание игрового характера детериминации социальных значений и идентичностей.

Данная теория дискурса соглашается с утверждением Р. Рорти (Rorty, 1989) о том, что правда — не свойство внешнего мира, а свойство языка. Нет экстрадискурсивных реалий, эмпирических фактов, методологий, научных критериев, которые могли бы стать гарантами Правды или научной Истины. Понятие правды всегда локально и пластично, поскольку зависит от определенного дискурсивного режима, который устанавливает, что есть правда, а что есть ложь. Иначе говоря, правда есть продукт дискурсивного конструирования.

Во-вторых, в постструктуралистской теории дискурса на первый план выдвигается релятивистский, контекстуальный и принципиально историцистский взгляд на формирование идентичности. Утверждается, что идентичность образуется в ходе позиционирования в отношении других означаемых явлений. Так, например, смысл понятия «социализм» раскрывается только при соотнесении с такими понятиями, как «либерализм», «консерватизм», «фашизм» и др. Постижение смысла понятий предполагает также исследование контекстов и способов интерпретаций.

В-третьих, подчеркивается, что формационный порядок дискурса не является стабильным, он подвержен реструктуризации под влиянием политических и исторических процессов. В заключение своей работы, посвященной современным теориям дискурса, Торфинг выделяет ключевые проблемы их дальнейшего развития. Среди них, к примеру, называется такая проблема, как расширение предметной области дискурс-теорий путем переноса центра внимания от проблематики, связанной с изучением политик идентичностей (расовых, национальных, этнических, гендерных, секс-меньшинств др.), на традиционную проблематику политической науки — изучение государственного управления, политических реформ, стратегий, идеологий и т.д.

Классификация теорий дискурса Марианне В. Йоргенсен и Луизы Филлипс

В книге Йоргенсен и Филлипс «Discourse Analysis as Theory and Method» * производится сравнительный анализ трех теоретико-методологических подходов к дискурсному анализу, которые, по мнению авторов, можно отнести к одной общей междисциплинарной области — социально-конструкционистскому дискурс-анализу. Этими тремя подходами, анализирующими дискурс с позиции социального конструкционизма, являются: 1) дискурсная теория Лакло и Муфф; 2) критический дискурс-анализ (КДА); 3) дискурсивная психология. «В основе всех подходов, — утверждают авторы книги, — общее представление о том, что наш способ общения не только отражает мир, идентичности и социальные взаимоотношения, но, напротив, играет активную роль в его создании и изменении» (Филлипс, Йоргенсен, 2004, с. 15).

* В русском переводе книга вышла под названием «Дискурс-анализ. Теория и метод» (см.: Филлипс, Йоргенсен, 2004).

Сравнительный анализ трех теорий дискурса авторы строят на основе, во-первых, раскрытия основных черт социального конструкционизма, выступающего метапарадигмой, объединяющей все три теории дискурса, во-вторых, выделения отличительных особенностей каждой теории посредством применения метода позиционирования. «Каждый подход, — пишут авторы, — имеет свои собственные философские и теоретические предпосылки, включающие особое понимание дискурса, социальной практики и критики. Эти предпосылки влияют на цели, методы и акценты в эмпирических исследованиях» (Там же, с. 16). Главные разногласия касаются, во-первых, решения вопроса об области действия дискурсов: формируют ли дискурсы социальный мир полностью или только частично? Во-вторых, существуют расхождения в вопросе о том, что является основным предметом исследования дискурсного анализа. В одних теориях анализируется дискурс людей в повседневных социальных взаимоотношениях, в других — предпочтение отдается анализу публичных, идеологических и академических дискурсов.

Кроме того, в книге рассматривается еще один (четвертый) подход к дискурс-анализу, сформированному на почве социального конструкционизма. Это так называемый комбинированный подход, который вбирает и определенным образом интегрирует элементы других трех подходов, представляя собой некий идеальный синтез современных теорий дискурса. Собственно, именно этот, комбинированный, подход и предлагают использовать в качестве универсальной теоретической модели дискурс-анализа Йоргенсен и Филлипс. Сравнительный анализ теорий дискурса эти исследователи начинают с раскрытия базовых предпосылок-постулатов, выступающих основанием социально-конструкционистского подхода к дискурсу.

Выделяются следующие предпосылки-постулаты: 1) наши знания и представления о мире — это не прямое отражение внешнего мира, а результат классификации реальности посредством категорий; выражаясь языком дискурс-анализа, наши знания — продукт дискурса; 2) способы понимания и представления мира обусловлены историческим и культурным контекстом; «дискурс — это форма социального поведения, которая служит для репрезентации социального мира (включая знания, людей и социальные отношения)»; 3) знания возникают в процессе социального взаимодействия, где люди конструируют истины и доказывают друг другу, что является верным, а что ошибочным; 4) в соответствии с определенным мировоззрением некоторые разновидности поведения фиксируются как естественные, другие — как неприемлемые; «различное социальное понимание мира ведет к различному социальному поведению, и поэтому социальная структура знаний и истины имеет социальные последствия» (Филлипс, Йоргенсен, 2004, с. 19–21). Все три социально-конструкционистских подхода к дискурсному анализу (теория Лакло и Муфф, КДА, дискурсивная психология), согласно Йоргенсен и Филлипс, объединяет также общее происхождение. Все они вышли из лона структурализма и постструктурализма. Все они опираются на структуралистские и постструктуралистские трактовки языка как мироформирующей силы. Различаются же они между собой тем, насколько к ним можно применить ярлык постструктурализма.

«Наиболее чистой» в плане приверженности идеям постструктурализма Йоргенсен и Филлипс считают теорию дискурса Лакло и Муфф, которая была изложена в их совместных работах — книге «Hegemony and Socialist Strategy. Towards a Radical Democratic Politics» (1985) и статье «Post-Marxism without apologies» (1990). В данной работе дискурсы рассматриваются как способы общения и понимания социального мира, конкурирующие между собой за придание социальному миру определенных значений. Дискурсы постоянно вовлечены в борьбу за достижение превосходства. Ключевое слово указанной теории — «борьба дискурсов». Цель дискурс-анализа, по Лакло и Муфф, состоит в том, чтобы очертить процессы структурирования социальной реальности, в ходе которых происходит закрепление за теми или  

иными знаками определенных значений, устанавливаются, воспроизводятся и претерпевают изменения отношения идентичности. Данные процессы называются Лакло и Муфф термином «артикуляция». «Мы называем артикуляцией любое действие, устанавливающее отношение среди элементов так, что идентичность знаков изменяется в результате артикуляционной практики. Все структурное единство, появившееся в результате артикуляционной практики, мы назовем дискурсом» (цит. по: Филлипс, Йоргенсен, 2004, с. 49). Итак, дискурс в трактовке Лакло и Муфф — это продукт, рождаемый в ходе и в результате артикуляции представлений о социальной реальности. Трактовка дискурса Лакло и Муфф, отмечают Йоргенсен и Филлипс, близка пониманию структуры как фиксации знаков сети отношений у Соссюра. Но, в отличие от Соссюра, который рассматривал структуру как относительно устойчивое образование, Лакло и Муфф трактуют дискурс как незавершенную, открытую для изменений структуру, как многовариантный спектр артикуляций, как конгломерат, в котором, кроме зафиксированного значения, всегда есть и другие потенциальные варианты значения, которые могут преобразовывать структуру дискурса * . Кроме того, в отличие от Соссюра, который видел цель структурного анализа в обнаружении структуры языка и дискурса, Лакло и Муфф фокусируют свое внимание на том, как формируется и изменяется структура дискурса. Это становится возможным путем анализа артикуляций, которые постоянно производят, оспаривают и переозначивают структурные компоненты дискурса.

* Модель дискурса Лакло и Муфф нам напоминает многочисленные трансформации изображения, которые мы наблюдаем в калейдоскопе: один и тот же набор частиц при каждом повороте калейдоскопной трубы выстраивается по-новому, образуя структуру нового рисунка.

В трактовке Лакло и Муфф определенная идентичность приобретается субъектом посредством дискурсивного структурирования социального мира и осуществления процедур позиционирования внутри дискурса. Субъект является чем-то, потому что он в дискурсах противопоставлен чему-то. Личность, подчеркивают Йоргенсен и Филлипс, в теории Лакло и Муфф помещена вовнутрь дискурса. Субъект приобретает свою идентичность в дискурсивных практиках. Идентичность, по Лакло и Муфф, всегда образована в соответствии с принципом относительности. Поэтому субъект всегда расщеплен, он имеет разные идентичности и всегда имеет возможности иной идентификации. Люди объединяются в группы в связи с тем, что некоторые возможности идентификации начинают выступать как наиболее приемлемые и потому — приоритетные. При этом другие варианты идентификации игнорируются, исключаются из политической игры. Те социальные группы, которые потенциально являются носителями иных возможностей идентификаций, в доминирующей идентификации подпадают под понятие «другие». В процессе дискурсивной борьбы могут образоваться взаимоисключающие идентичности. Тогда это приводит к социальным антагонизмам. Антагонизм, согласно Лакло и Муфф, может быть преодолен посредством гегемонии (термин «гегемония» заимствован из теории гегемонии Антонио Грамши). Гегемония трактуется как переартикуляция антагонистических дискурсивных практик.

Большое внимание при сравнительном анализе теорий дискурса Йоргенсен и Филлипс уделяют рассмотрению вопроса о соотношении дискурсивных и недискурсивных практик. Они отмечают, что Лакло и Муфф готовы включить в область дискурсивного анализа всю социальную практику, поскольку не выделяют какой-то особой недискурсивной социальной практики. Именно в решении данного вопроса Йоргенсен и Филлипс видят главное отличие теории дискурса Лакло и Муфф от КДА в лице Фэркло: «Тогда как Фэркло… вносит различия между дискурсивными и недискурсивными измерениями социальной практики и видит диалектические изменения между этими измерениями, Лакло и Муфф… считают социальную практику полностью дискурсивной» (Филлипс, Йоргенсен, 2004, с. 62). Взгляд на дискурсивные практики как на артикуляции, посредством которых производится когнитивное конструирование всей социальной реальности, вовсе не означает отрицания существования социального мира как объективной реальности, поясняют Йоргенсен и Филлипс. Для подтверждения этого положения они приводят следующий пример, заимствованный из статьи Лакло и Муфф: «Камень существует независимо от социальных систем классификации, но рассматривать ли его как снаряд или как произведение искусства зависит от дискурсивного контекста, в котором он находится» (Там же, с. 63).

В теории дискурса Лакло и Муфф большое внимание отводится анализу политики. Политика, по сути, вплетается ими в дискурсивную практику, поскольку является способом конструирования, воспроизводства и преобразования социального мира. Собственно, вся политика рассматривается как сфера борьбы между определенными дискурсами. Политические артикуляции определяют, как мы действуем и думаем, представляя собой способ властвования и распределения власти. Политическая дискурсивная конкуренция анализируется Лакло и Муфф через введение понятия «гегемония», в чем Йоргенсен и Филлипс справедливо обнаруживают марксистские истоки их теории, а именно связь с теорией гегемонии А. Грамши (см.: Там же, с. 58–59). В теории Грамши гегемония — это организация социального согласия. Гегемония — это инструмент властвования посредством производства значений. Посредством создания значений власть мобилизует людей на активные действия против существующих условий. Лакло и Муфф развивают теорию гегемонии Грамши в том плане, что выходят за рамки объективистского марксистского эссенциализма, который так и не преодолел Грамши. В отличие от Грамши, они рассматривают понятия «класс», «социальная группа», «нация» не как объективные сущности, а как продукт дискурсивной гегемонии. «Для Лакло и Муфф… нет никаких объективных законов, которые делят общество на определенные группы. Группы всегда создаются в политических дискурсивных процессах» (Там же, с. 59).

Что касается критического дискурс-анализа (КДА), то данное научное течение, согласно Йоргенсен и Филлипс, гораздо ближе к марксистской точке зрения, чем теория Лакло и Муфф, и, следовательно, является менее «чистым» постструктурализмом. В отличие от теории дискурса Лакло и Муфф, КДА настаивает на том, что дискурс является лишь одним из множества аспектов любой социальной практики. Дискурс — это прежде всего семиотическая система, которая состоит из таких компонентов, как язык и образы. Дискурс не только конструирует мир, но и сам этим миром конструируется. «Для специалиста в области критического дискурс-анализа, — подчеркивают Йоргенсен и Филлипс, — дискурс — это форма социальной практики, которая одновременно и созидает социальный мир, и одновременно созидаема посредством других социальных практик. Социальная практика и дискурс находятся в диалектической связи с другими социальными измерениями. Эта связь не только вносит вклад в формирование и изменение социальных структур, но также и отражает их» (Там же, с. 101).

Объективная социальная реальность в КДА рассматривается как структура, влияющая на практику дискурса. В качестве примера такого подхода в книге приводятся описания семьи у Фэркло. Отношения между родителями и детьми в семье лишь частично образуются дискурсивно, говорит он. Но в то же время семья — это нечто уже установленное, имеющее конкретные традиции, сложившиеся взаимоотношения и идентичности. Складывание данных традиций происходило не без участия дискурсивных практик, но это не означает, что данные практики не имеют материальной объективной основы. «Формирование общества с помощью дискурса, — отмечает Фэркло, — происходит отнюдь не благодаря тому, что люди свободно играют с идеями.

Он является следствием их социальной практики, которая глубоко внедрена в их жизнь и сориентирована на реальные, материальные социальные структуры» (цит. по: Филлипс, Йоргенсен, 2004, с. 102). Марксистский уклон в КДА, по мнению Йоргенсен и Филлипс, сочетается с идеями М. Фуко, трактовавшим дискурс как властную силу, создающую отношения неравенства между социальными субъектами. В КДА, пишут они, утверждается, что дискурс способствует формированию и воспроизводству неравного распределения власти между социальными группами, например между классами, женщинами и мужчинами, этническим меньшинством и этническим большинством (Там же, с. 103).

В центре внимания КДА — роль дискурсивной практики в поддержании социального порядка и осуществлении социальных изменений. Одно из центральных понятий — «коммуникативное событие», которое трактуется как соединение логики дискурсивной практики с объективной логикой социального и экономического порядка. Например, поход в магазин как коммуникативное событие включает вербальную коммуникацию с продавцом (действие дискурсивной логики) и совершение экономической сделки в виде купли-продажи (действие объективной логики рыночных отношений). Обе логики находятся в состоянии диалектического взаимодействия, что приводит к изменениям в социальной сфере. Так, например, развитие рыночных отношений приводит к распространению маркетингового дискурса.

Маркетинговый дискурс, в свою очередь, подчиняет себе дискурсивные практики разнообразных общественных институтов (образование, здравоохранение, культура). Данный процесс Фэркло обозначает термином «маркетизация дискурса». Между теориями, относящимися к КДА, не существет единообразия в трактовке дискурса как властной силы, считают Йоргенсен и Филлипс. Например, ван Дейк, которого авторы относят к представителям данного течения, в отличие от Фэркло трактует власть не столько как созидающую, продуктивную силу, сколько как силу репрессивную (Там же, с. 146). Одной из отличительных черт КДА по сравнению с теорией дискурса Лакло и Муфф, считают Йоргенсен и Филлипс, является включение им в свой методологический арсенал лингвистического текстового анализа языка в ходе изучения дискурса социального взаимодействия, в то время как Лакло и Муфф не доводят свои эмпирические исследования до лингвистического анализа. Использование лингвистического подхода, согласно авторам, отличает КДА и от дискурсивной психологии, поскольку та фокусирует свое внимание не на лингвистическом, а на риторическом анализе дискурса.

Третья разновидность социально-конструкционистской теории дискурса — дискурсивная психология — рассматривает дискурс как ситуативное использование языка в текстах и речи повседневной практике общения. С позиции дискурсивной психологии язык не является просто каналом, который описывает психологическую реальность и опыт. Скорее, наоборот, субъективные психологические реальности создаются посредством дискурса. Дискурс рассматривается как «строитель» проживаемой психологической реальности. Особое внимание в дискурсивной психологии уделяется анализу культурных, исторических и социальных контекстов общения. Главными объектами ее исследования выступают аттитюды (установки, намерения) участников коммуникации и групповые конфликты.

Причины формирования тех или иных аттитюдов, считают социальные конструктивисты, следует искать не в индивидуальных когнитивных структурах, а в способах социального взаимодействия, т. е. в контексте более общей системы значений. Аттитюды — это продукты социального взаимодействия. При анализе социальных конфликтов, связанных с дискриминацией одних групп людей другими, дискурсивные психологи предлагают учитывать культурные факторы, влияющие на то, как человек категоризирует мир и производит идентификацию. Например, результаты кросскультурных исследований доказывают, что дети из разной культурной среды не похожи в том, как они в повседневном общении дискриминируют другие группы (см.: Йоргенсен, Филлипс, 2004, с. 160–161).

В процессе дискурс-анализа задаются следующие вопросы: что люди делают со своими сообщениями? Каким образом мнения становятся устойчивыми представлениями? Как разрушаются альтернативные версии представлений о мире? При рассмотрении данных вопросов, отмечают в своей работе Йоргенсен и Филлипс, дискурсивная психология исследует подавляемые в диалоге и выдавливаемые в подсознание дискурсы. Отмечается, что некоторые способы общения позволяют обсуждение определенных тем, другие же накладывают на них табу. Поэтому говорящий вынужден выбирать только между допустимыми в общении дискурсами, а табуированные дискурсы — держать в подсознании. В числе ведущих специалистов в области дискурсивной психологии авторы называют Джонатана Поттера (Jonathean Potter), Маргарет Уэтерелл (Margaret Wetherell), Майкла Биллига (Michael Billig), Сью Уиддиком (Sue Widdicomb) и Роба Уоффитта (Rob Wooffitt).

Всех их, по мнению Йоргенсен и Филлипс, объединяет приверженность следующим ключевым моментам теории дискурса:

1. Дискурс как использование языка в повседневных текстах и общении является динамической формой социальной практики, которая строит социальный мир, личности и идентичности. Личность формируется путем усвоения социальных диалогов. Власть действует посредством позиционирования человека относительно различных дискурсивных

категорий. Субъективные психологические реальности формируются в дискурсе.

2. Люди используют дискурс риторически, чтобы совершить социальное действие в определенных коммуникативных ситуациях. Использование языка ситуативно обусловлено.

3. Язык формирует не только сознание, но и подсознание. Психоаналитическую теорию можно объединить с дискурс-анализом для объяснения психологических механизмов формирования «несказанного» (см.: Там же, с. 185–186).

Кроме выделения общих характеристик данного направления дискурс-анализа Йоргенсен и Филлипс производят классификацию различных течений внутри дискурсивной психологии. Они выделяют три различные точки зрения на дискурс в рамках дискурсивной психологии: а) постструктуралистская точка зрения, которая основывается на теории дискурса, власти, идентичности и субъекта М. Фуко (W. Hollway, I. Parker); б) точка зрения интеракционизма или сторонников концепции взаимодействия, основанная на конверсационном анализе (анализе разговора) и на этнометодологии (C. Antaki, S. Widdicomber]); в) синтетическая точка зрения, которая объединяет две предыдущие (J. Potter, M. Wetherell, M. Billig).

В центре внимания первого подхода — вопросы о том, как люди понимают мир, как в определенных дискурсах создаются и изменяются идентичности, каковы социальные последствия этих дискурсивных конструкций. Второй подход концентрируется на вопросе о том, насколько и каким образом текст и разговор сорентированы на социальное взаимодействие. С помощью этнометодологии прослеживается то, как посредством речи и общения у различных этносов формируется представление о социальном устройстве. В этом подходе дискурс анализируется как возникающий в ходе общения способ категоризации социального мира. В третьем подходе объединяются два предыдущих интереса: интерес к тому, как дискурсы формируют субъекты и объекты, и то, как дискурс сориентирован на социальное взаимодействие в определенном контексте. Внимание акцентируется на том, что люди делают с их текстом и речью и какие дискурсы они привлекают в качестве ресурсов. В синтетическом подходе вместо понятия «дискурс» часто используется «репертуар интерпретации», которое было введено в оборот Поттером и Уэтерелл, чтобы подчеркнуть, что дискурсы являются гибкими ресурсами социального взаимодействия. Каждый репертуар обеспечивает ресурсы, которые люди могут использовать для построения версий действительности. «Под репертуаром интерпретации, — пишут Поттер и Уэтерелл, — мы подразумеваем хорошо распознаваемые группы терминов, описаний и отражений речи, часто сконцентрированных в метафорах или ярких образах» (Йоргенсен, Филлипс, 2004, с. 169).

Центральным вопросом эмпирических исследований Поттера и Уэтерелл выступает вопрос о том, как представители определенных этносов используют специальные дискурсы или репертуары интерпретации для осуществления категоризации других людей посредством использования таких понятий, как «культура», «раса», «нация». В ходе своих исследований авторы стремятся показать социальные последствия определенных репертуаров интерпретации. К примеру, показывается, как существующие репертуары расы, содержащие представления об иерархии коренных и некоренных народов, о «чистокровных» людях и людях «смешанной крови», вносят вклад в социальную дискриминацию (см.: Там же, с. 199–200).

Различия между тремя подходами Йоргенсен и Филлипс усматривают в интерпретациях понятия «идентичность»: «С точки зрения интеракционизма идентичности рассматриваются как ресурсы, которые люди привлекают для общения… В центре внимания вопрос о том, как отдельные идентичности используются в разговоре в определенном контексте для осуществления некоторых социальных действий, например, таких как узаконивание какого-то отдельного убеждения или мнения. В отличие от этой точки зрения, два других подхода в дискурсивной психологии (постструктуралистский и синтетический) определяют и анализируют специфические способы общения, где идентичности рассматриваются как дискурсы, которые структурируют и ограничивают общение в контексте взаимодействия. Постструктуралистская точка зрения Фуко определяет идентичность как продукт субъективных позиций в пределах дискурсов… Синтетический подход рассматривает идентичности и как продукт определенных дискурсов, и как ресурс социальных действий при взаимодействии» (Йоргенсен, Филлипс, 2004, с. 172–173).

В синтетическом подходе процесс возникновения идентичности раскрывается через категорию «позиционирование». Позиционирование — это процесс, на основе которого люди составляют мнение о себе в ходе взаимодействия и переговоров с другими людьми. Люди, участвующие во взаимодействии друг с другом, рассматриваются трояко: 1) как продукты определенных дискурсов; 2) как создатели дискурсов; 3) как агенты социокультурного воспроизводства и изменения. И постструктуралистская, и синтетическая точки зрения, отмечают Йоргенсен и Филлипс, указывают на непостоянство идентичностей, на их возможный взаимоисключающий характер в силу того, что они могут быть встроены в антагонистические дискурсы. Например, такая идентичность, как христианин, может противоречить идентичности «феминистка» или «рабочий». Идентичность «потребитель» может противоречить идентичности «защитник окружающей среды». В процессе позиционирования могут появляться новые виды идентичности, связанные со смешением дискурсов. Например, при смешении потребительского дискурса и дискурса «зеленый» может возникнуть идентичность «зеленый потребитель».

Создание идентичностей ограничено диапазоном дискурсивных ресурсов, доступных индивидуумам. Оно связано с их социальным положением, статусом и культурой. Часто людям проще принять уже предписанные кем-то идентичности. В постструктуралистском и синтетическом подходах к дискурс-анализу позиционирование и идентичность рассматриваются как способ функционирования власти: «Власть функционирует дискурсивно путем того, что и сама позиционируется в дискурсах, и располагает других относительно отдельных дискурсивных категорий — например, категории члена “цивилизованного” Запада или “варварского” исламского мира» (Там же, с. 174).

Сравнивая дискурсивную психологию в целом с теорией дискурса, Лакло и Муфф, Йоргенсен и Филлипс подчеркивают, что дискурсивная психология отклоняется от постструктуралистской тенденции, поскольку рассматривает дискурсы не как абстрактные явления, а как ситуативный язык, использование которого зависит от обстоятельств социальной практики. При этом допускается существование внедискурсивной реальности. «Большинство дискурсивных психологов утверждают, что социальные события, отношения и структуры имеют условия существования, которые лежат за пределами дискурса. Например, они утверждают, что национализм формируется не только с помощью дискурсов, но также и за счет существующего государственного принуждения и силы, имеющих материальную природу, которым в дискурсах придается специальное значение… Дискурсивная психология, таким образом, выносит определенные социальные практики за пределы дискурса, хотя при этом и не делает четких различий между дискурсивными и недискурсивными практиками, как, например, это делает критический дискурс-анализ» (Йоргенсен, Филлипс, 2004, с. 163–164).

Собственный подход к дискурс-анализу Йоргенсен и Филлипс позиционируют как комбинированный. Он основан на проведении выборки из всех трех социально-конструкционистских теорий дискурса определенных понятий, положений и методов в целях соединения их в качестве теоретико-методологической базы нового мультиконструкционистского исследования дискурса. «Мы основывается на посылке, — пишут они, — что комбинирование различных теорий и методов, формирующее структуру синтетического мультиперспективного исследования, подходит в качестве методологии для социального конструкционистского дискурс-анализа. Частично из-за свойственного конструкционизму перспективизма (то есть тенденции объединять различные теоретические подходы)» (Йоргенсен, Филлипс, 2004, с. 236).

В комбинированной или мультиперспективной теории дискурса он трактуется широко, а именно как ограничения возможных утверждений, приводящие к ограничению числа значений. Дискурсы определяют то, что можно и что нельзя говорить в определенных обстоятельствах. Дискурсы анализируются в трех измерениях: дискурсивная практика, текст и социальная практика. Для анализа дискурсивной практики применяется подход Лакло и Муфф к дискурсам идентичности. Соотношение между дискурсивной и социальной практикой Йоргенсен и Филлипс рассматривают с позиции, близкой Фэркло: дискурс трактуется как часть социальных событий. Но в отличие от подхода Фэркло, основанного на онтологическом различии между дискурсивным и недискурсивным, комбинированный подход строится на аналитическом различии между дискурсивными практиками (объектами эмпирического дискурс-анализа) и более широкими социальными событиями, которые рассматриваются как фон для анализа дискурса.

«Другими словами, — отмечают авторы, — вопрос онтологического статуса дискурса и дискурсивной практики вынесен за скобки. Рассматривается только аналитическое измерение, отличное от социальной практики» (Там же, с. 241). Предложенный подход дополняется подходом дискурсивной психологии, представленном в работах Уэтерелл и Поттера. За основу берется концепция дискурсов как гибких ресурсов в построении представлений о мире и идентичностей в процессе интерактивного взаимодействия. Кроме того, в структуру комбинированного дискурс-анализа Йоргенсен и Филлипс предлагают привлечь социальные теории о политике, средствах коммуникации, рисках и идентичностях, предварительно переведя их на язык дискурс-анализа. Предлагается, в частности, адаптировать к методологии дискурс-анализа теорию рисков Ульриха Бека, концепцию философии потребления Энтони Бауманна и Зигмунд Бауманна, теорию жизненной политики Энтони Гидденса.

При анализе комбинированного подхода в работе Йоргенсен и Филлипс особое значение придается соединению понятия «порядок дискурса» * , сформулированного Фэркло, с трактовкой дискурса как ресурса в дискурсивной психологии, а также с понятием «изменчивый знак» ** в теории дискурса Лакло и Муфф. Например, в политическом дискурсе изменчивым знаком можно считать понятие «демократия», поскольку разные субъекты наполняют его различным содержанием. Изменчивый знак, взятый в контексте порядка дискурса, указывает на то, что один дискурс преуспел больше остальных в фиксации определенного значения понятия «демократия» и что другие дискурсы борются, чтобы завоевать эту фиксацию.

* Под порядком дискурса подразумевается конфигурация всех типов и жанров дискурса, которые используются в какой-либо определенной области или в каком-либо определенном социальном институте. Например, внутри порядка дискурса больницы существуют следующие дискурсивные практики: дискурс медицинской консультации при коммуникации «врач-пациен», профессиональный дискурс в виде научной медицинской терминологии, используемой медиками как в устной, так и письменной форме, дискурс связей с общественностью (к примеру, пропаганда здорового образа жизни) и др. Дискурсивные практики внутри определенного порядка дискурса находятся в постоянном взаимодействии.
** Под изменчивым знаком понимаются элементы дискурса, открытые для разных значений и сигнификаций.

Одна из основных задач комбинированного дискурс-анализа — критика такой дискурсивной практики, которая подает себя как «само собой разумеющееся». Суть критики заключается в том, чтобы показать, что то, что выдают за само собой разумеющееся, на самом деле есть не что иное, как доминирующий дискурс. Стоит изменить ракурс или переструктурировать порядок дискурса, как то, что считалось само собой разумеющимся, окажется проблематичным. Например, в феминистских исследованиях в целях критики дискурса, в котором само собой разумеющимся считается доминирование мужчины над женщиной и доминирование «цивилизованных» народов над «примитивными», используется гипотетический образ киборга.

Йоргенсен и Филлипс, останавливаясь на методах данной критики, обращаются к работе феминистского теоретика Донны Харавей (Donna Haraway) «Манифест киборга». Киборг — это гибрид человека и машины, природы и культуры. В силу этого он способен разрушать представления, которые люди считают само собой разумеющимися. В частности, киборг способен отойти от картины мира, которая предлагает структурировать действительность на основе длинного списка дихотомий: я/другой, мужчина/женщина, цивилизованный/примитивный и т. д. С позиции киборга доминирующие дискурсы рассматриваются не иначе, как мифопорождающие конструкции, как источники политической мифологии (см.: Филлипс, Йоргенсен, 2004, с. 296–298). Критика доминирующих дискурсов открывает возможности для новых комбинаций элементов дискурсивного поля, для переинтерпретаций само собой разумеющегося, а следовательно, и для возникновения нового знания.

Рассмотренные выше классификации теорий дискурса не претендуют на охват всех существующих исследований в области дискурс-анализа. Их цель другая — дать более или менее целостное представление об основных подходах к понятию «дискурс» и способах его изучения, выработанных в академической среде и представленных авторитетными авторами, научными школами и влиятельными исследовательскими течениями. В основе каждой классификации, как было показано, лежит свой базовый принцип выделения и структурирования определенных комплексов дискурс-теорий.

Для ван Дейка базовым принципом выступает дисциплинарно-генетический подход, позволяющий провести дифференциацию теорий дискурса, исходя из того, методологический инструментарий какой дисциплины оказал наибольшее влияние на развитие дискурс-анализа на определенном отрезке времени. У Торфинга классификация теорий дискурса осуществляется через выделение исследовательских традиций в диапозоне от лингвистических до постструктуралистских подходов к дискурсу. В основе классификации Йоргенсен и Филлипс положен принцип дифференциации социально-конструктивистских теорий дискурса, исходя из того, как они трактуют взаимосязь дискурсивных и недискурсивных социальных практик. Естественно, возможны и иные варианты классификаций существующих разнообразных теорий дискурса.

Комбинированная классификация теорий дискурса

Далее мы предлагаем собственную классификационную схему дискурс-теорий, принимая во внимание достижения в этой области известных авторов. С нашей точки зрения, существуют объективные и субъективные научно-когнитивные факторы, определяющие процесс возникновения и траекторию развития той или иной теории дискурса. К объективным научно-когнитивным факторам мы относим объективные тенденции междисциплинарной интеграции и дифференциации наук, итогом которых становится возникновение новых методов и принципов исследования, а также оформление предметных областей новых дисциплин и субдисциплин. Теория дискурса и дискурс-анализа появилась в результате этих объективных процессов. Она возникла и продолжает развиваться благодаря пересечению предметных полей и методов самых разных наук. В точках таких пересечений, как правило, и появляются новые разновидности теории дискурса.

К субъективным научно-когнитивным факторам, определяющим появление разнообразных теорий дискурса, мы относим, во-первых, сложившиеся в определенных академических кругах исследовательские традиции и установки, стереотипы мышления, доминирующие парадигмы и категориальные системы, словом, то, что можно обозначить термином «ментальные карты ученых». Во-вторых, к субъективным научно-когнитивным факторам следует отнести индивидуальные эпистемологические фильтры предпочтения, т. е. позиции конкретных исследователей, осуществляющих отбор тех или иных ментальных карт в качестве исходной базы для построения собственных оригинальных теорий.

С учетом сказанного можно выделить три основных критерия классификации теорий дискурса: 1) характер и содержание базового междисциплинарного комплекса, ставшего основой для появления конкретных теорий дискурса; 2) определенная исследовательская, методологическая и идеологическая традиция, сыгравшая роль ментальной карты для целого ряда теорий дискурса; 3) инновационные достижения конкретных авторов в области разработки теории дискурса.

В соответствии с данными критериями мы предлагаем три подхода к классификации теорий дискурса. Первый подход предполагает выделение дискурс-теорий в соответствии с тем, какая новая междисциплинарная область оказала решающее влияние на формирование их теоретической и методологической базы. Известно, что существенный вклад в развитие дискурс-анализа внесли такие новые комплексные дисциплины, как социолингвистика, коммуникативная лингвистика, культурная лингвистика, нарратология, семиотика, культурная психология и др. С. Слембрук (S. Slembrouck), к примеру, выделяет восемь течений и дисциплин, в рамках отраслевой структуры которых возникли разнообразные дискурс-теории. К ним относятся: 1) аналитическая философия, включающая теорию речевых актов и теорию информационного обмена; 2) лингвистика, включающая структурную лингвистику, текстуальную лингвистику, прагматику и др.; 3) лингвистическая антропология, включающая этнографию речи, этнопоэтику, интеракциональную социолингвистику и др.; 4) новые литературные исследования; 5) постструктуралистская теория; 6) семиотические и культурные исследования; 7) социальные теории Пьера Бурдье, Мишеля Фуко, Юргена Хабермаса; 8) социология интеракции, включающая конверсационный анализ и этнометодологию (см.: Slembrouck, http:// www.bank.rug.ac.be/da/da/.htm#pr).

В соответствии с предложенным дисциплинарным делением Слембрук выделяет теории дискурса Джона Остина (John Austin) и Джона Серля (John Searle), возникшие в рамках теории речевых актов. В рамках структурной лингвистики появились теории дискурса Кристал и Дэви (Cristal and Davy), а также Холлидей (Halliday). К теориям дискурса, возникшим в рамках постструктурализма, он относит концепции Лакло, Муфф и Торфинга. В рамках семиотических и культурных исследований, отмечает Слембрук, появилась теория дискурса Бирмингемской школы во главе со Стюартом Холлом (Stuart Hall), в рамках интеракциональной социолингвистики — теория дискурса Джона Гумперза (John Gumperz) и Эмануила Щеглова (E. Schegloff), в рамках конверсационного анализа — теория дискурса Харви Сакса (Harvey Sacks), этнометодологии — теория дискурса Гарольда Гарфинкеля (Harold Garfinkel).

С нашей точки зрения, классификация Слембрука не совсем корректна, поскольку не все названные восемь источников появления теорий дискурса можно отнести к научным дисциплинам или внутридисциплинарным течениям. Постструктурализм, например, скорее является мировоззренческим направлением, чем дисциплинарным комплексом. Что касается других перечисленных Слембруком источников теорий дискурс-анализа, то их действительно можно считать дисциплинарной основой для осуществления классификации разнообразных теорий дискурса. Добавим еще, что с развитием новой интеллектуальной истории, представленной прежде всего работами Х. Уайта и Ф. Анкерсмита, возникли нарратологические теории дискурса (см.: Уайт, 2002; Анкерсмит, 2003а; 2003б). Сходный подход к выделению разнообразных видов теорий дискурса мы встречаем у Л. М. Макарова. С его точки зрения, специфика той или иной теории дискурса определена прежде всего центральной парадигмой, лежащей в основе определенной дисциплины. Так, например, одним из источников современного дискурс-анализа стала коммуникативная парадигма, лежащая в основе феноменологической микросоциологии и социологии языка. Данные дисциплины получили развитие благодаря исследованиям таких разных ученых, как Эрвин Гоффман, Арон Сикурель, Гарольд Гарфинкель. С именем последнего тесно связана этнометодологическая традиция в социологии, сосредоточенная на анализе структур обыденного, повседневного разговорного общения и интерпретациях, лежащих в его основе. Из этнометодологии развился конверсационный анализ, породивший теории дискурса Щеглова, Сакса и др. В основу конверсационного анализа дискурса была положена структурная модель обмена коммуникативными ролями.

Социолингвистика, отмечает Макаров, привела к возникновению теорий дискурса, опирающихся на парадигму социальных типов. В итоге предметом специальных исследований стали разнообразные дискурсы социального общения, например дискурсы общения родителя и ребенка, врача и пациента, 

дискурсы судебного заседания и т. д. (см.: Макаров, 2003, с. 92). По мнению Макарова, важную роль в формировании теорий дискурса, относящихся к критическому дискурс-анализу (КДА), сыграла теория социальных представлений, рожденная в недрах социальной психологии. «И хотя критический дискурс-анализ, — пишет Макаров, — прямо не заимствует у теории социальных представлений ее аппарат и понятия, идейная и методологическая связь прослеживается достаточно хорошо» (Там же, с. 74).

В целом, на наш взгляд, можно сгруппировать теории дискурса и по более крупному дисциплинарному основанию, взяв за основу базовые дисциплины, отраслевое разветвление которых породило те или иные теории дискурса. К таким базовым дисциплинам относятся лингвистика, семиотика, коммуникативистика, социология, психология, культурология, история. Из лингвистики, например, выросли многочисленные социолингвистические, лингвопсихологические, лингвокультурологические, лингвополитологические и т. п. теории дискурса. Назовем их теориями дискурса с лингвистическим уклоном. К таковым, например, относятся теории дискурса Джеймса Ги (James Gee), ван Дейка, У. Лабова (W. Labov), Э. Гоффмана и др. К данной разновидности теорий дискурса можно отнести также современные разработки в области политической лингвистики, содержащиеся в работах Дж. Сейдел, М. В. Гавриловой, Н. М. Мухарямова и Л. М. Мухарямовой и др. (см.: Seidel, 1985, p. 43–60; Гаврилова, 2004; Мухарямов, Мухарямова, 2003). Теории дискурса с лингвистическим уклоном представляют собой самую многочисленную группу.

Другую группу теорий дискурса составляют, на наш взгляд, теории дискурса с семиотическим уклоном. К ним относятся теории дискурса Р. Барта, У. Эко, Ж. Бодрийяра, П. Серио и др. Можно также выделить в отдельные группы теории дискурса с коммуникативно-семиотическим уклоном (Е. Шейгал, О. Русакова) (Шейгал, 2004; Русакова, 2004), теории дискурса с коммуникативно-культурологическим уклоном (С. Холл, В. Красных, В. Карасик) (см.: Красных, 2003; Карасик, 2004) и т. п.

Второй подход к классификации теорий дискурса учитывает наличие уже сложившихся исследовательских школ и направлений (мировоззренческих, идеологических, методологических) в сфере дискурс-анализа. Иначе говоря, теории дискурса группируются по своей принадлежности к известным течениям: 1) постмодернистский дискурс-анализ; 2) критический дискурс-анализ (КДА); 3) дискурсивная психология; 4) комбинированный дискурс-анализ; 5) “Cultural Studies” * ; 6) “Visual Studies” ** ; 7) политическая лингвистика и др.

* Под “Cultural Studies” имеется в виду прежде всего Британская школа культурных исследований (BSCS). Об этом достаточно подробно писала Е. Г. Дьякова.
** В настоящее время “Visual Studies”, или визуальные исследования, превратились в относительно самостоятельную академическую дисциплину. В частности, об этом пишет А. Ю. Зенкова.

Третий подход представляет собой классификацию теорий дискурса на основе того, какие феномены социальной реальности оказались в фокусе их конкретного дискурс-анализа в тех или иных работах. Наиболее часто называют следующие дискурс-объекты для анализа: а) дискурсы повседневного общения (бытовые разговоры, дружеские беседы, слухи, бытовые конфликты и др.); б) институциональные дискурсы (административный, офисный, банковский, педагогический, медицинский, армейский, церковный и др.); в) публичный дискурс (дискурс публичного выступления, дипломатический дискурс, PR-дискурс и др.); г) политические дискурсы (идеологические, институциональные и др.); д) медиа-дискурсы (ТВ-дискурс, дискурсы кино, рекламы и др.); е) арт-дискурсы (литературный, музыкальный, визуальный, модельный дискурсы и др.); ж) дискурс деловых коммуникаций (дискурс деловых переговоров); з) маркетинговые дискурсы (рекламный дискурс, дискурс продаж, потребительский, сервисный дискурсы и т. д.; и) академические дискурсы (дискурс той или иной научной дисциплины или философско-мировоззренческой системы). На основании последнего подхода в отдельные группы можно выделить, например, теории политического дискурса М. Пеше, П. Чилтона, К. Шаффнер, Я. Торфинга, М. Ильина, Е. Шейгал и др., теории медиа-дискурса ван Дейка, Н. Фэркло, Л. Чоулиараки и др., теории философского дискурса постструктуралистов Ю. Хабермаса, И. Ильина и др.

Все рассмотренные нами классификации теорий дискурса демонстрируют и подтверждают тот факт, что для теорий дискурса не существует ни дисциплинарных, ни фокус-объектных ограничений. Методологическая база дискурс-теорий носит принципиально комплексный, междисциплинарный характер, а предметная область данных теорий всегда открыта для дальнейшего расширения. Взятые в единстве, многочисленные теории дискурса представляют собой интенсивно и экстенсивно развивающееся полипарадигмальное, кросс-дисциплинарное направление современных научных исследований.

Литература
Анкерсмит Ф. Нарративная логика. Семантический анализ языка историков. М., 2003а.
Анкерсмит Ф. Р. История и тропология: взлет и падение метафоры. М., 2003б.
Гаврилова М. В. Политический дискурс как объект лингвистического анализа // Полис. 2004. № 2.
Карасик В. И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. М., 2004.
Красных В. В. «Свой» среди «чужих»: миф или реальность? М., 2003.
Макаров М. Л. Основы теории дискурса. М., 2003.
Мухарямов Н. М., Мухарямова Л. М. Политическая лингвистика как научная дисциплина // Политическая наука. 2003. № 3.
Русакова О. Ф. Дискурс, политический дискурс, политическая дискурсология // Многообразие политического дискурса. Екатеринбург, 2004.
Уайт Х. Метаистория: Историческое воображение в Европе ХIХ века. Екатеринбург, 2002.
Филлипс Л. Дж., Йоргенсен М. В. Дискурс-анализ. Теория и метод / Пер. с англ. Харьков: Изд-во «Гуманитарный Центр», 2004.
Шейгал Е. И. Семиотика политического дискурса. М., 2004.
Communications 4. Recherchers semiologique. Paris: Seuil, 1964.
Сommunications 8. Recherchers semiologique. L`analyse structural du recit. Paris: Seuil,  

Dijk T.A.van. Introduction: Discourse Analysis as a New Cross-Discipline // Handbook of Discourse Analysis. Vol. 1. Disciplines of Discourse. Academic Press.

Seidel G. Political Discourse Analysis // Handbook of Discourse Analysis. Vol. 4. Discourse Analysis in Society. London: Academic Press, 1985. P. 43–60.
Slembrouck S. What is meant by «discourse analysis»? // http://www bank.rug.ac.be/da/da/.htm#pr

Torfing J. Discourse Theory: Archivments, Arguments, and Chellengers // Discourse Theory in European Politics. Identity, Policy and Governance. Palgrave Vacmillan, 2005.

СМЕХ КАК ОСНОВА ПОНИМАНИЯ В ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ОБЩЕНИИ

Автор(ы) статьи: Редкозубова О.С
Раздел: ПРИКЛАДНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

смех, смеховая культура, юмор, смеховое понимание, функциональность смеха.

Аннотация:

В статье рассматривается качественная категория смеховой культуры – смех и его производные как основа понимания в межличностном общении.

Текст статьи:

Изучение феномена смеха открывает новые возможности для целостного и разностороннего пони­мания сущности культуры, общества, человека. Смех играет важную роль и в осмыслении динамики развития человеческих  отношений. Смех и смеховая культура сохраняет духовное и физическое здоро­вье человека, так и человечества в целом.

Смех и улыбка выступают, прежде всего, как форма простейшей коммуникации. Первичная функция смеха — передача информации о комфорте, отсутствии боли и неудобств. Позже коммуникативная роль смеха проявляется в обще­нии с другими детьми — в условиях своих ограниченных вербальных возможно­стей ребенок координирует свои действия с другими при помощи смеха.  В возрасте от полугода и далее, ребенок, по различным наблюдениям, смеется, пре­жде всего, в различных игровых ситуациях — играя с родителями, другими детьми, наблюдая чужую игру, успешно собирая разобранную ранее игрушку или устройство и т.д. Игровая ситуация — достаточно важный элемент, опреде­ляющий сферу смешного, который в дальнейшем будет проявляться в различ­ных социальных и культурных контекстах. Особенно стоит также отметить на­блюдение, которое касается попыток ребенка собрать разрозненные части иг­рушки — здесь проявляются определенные параллели с творчеством и понима­нием, как центральными элементами смеха. Примечательно и то, что само по­нимание можно определить как «понимание сделанным»: т.е. «понять» означа­ет суметь собрать разрозненные части в функционирующее целое (Анатоль Франс говорил, что понимать нечто — значит заново создавать его).

Таким образом, уже на ранних этапах человеческой жизни можно выде­лить социальные функции смеха и смеховой культуры. К ним можно отнести, прежде всего, коммуникативную и игровую функции. Помимо этих функций, можно с большой степенью определенности выделить также со­циализирующую и познавательную функции.

Коммуникативная функция смеха формируется на достаточно ранних этапах развития общества. Первоначально смех служил сигналом для всего племени, указывающим на отсутствие опасности; в сущности, в этом качестве он применяется и сейчас в различных архаичных обществах; нечто похожее можно заметить и в протосмехе человекообразных обезьян. Позже, с развитием  досугово-обрядовых форм, смех, отчасти сохраняя первоначальное значе­ние, превращается в символ праздника — окончания будней, временного завер­шения тяжелого труда и борьбы за выживание. Собственно говоря, видимо са­ма свободная коммуникация, общение членов племени во время досуга и стало основой праздника, который позже стал приобретать культурно-ритуализированые формы.

Смех не только объединяет членов группы, но и служит средством отделения одной группы от другой. При этом подфункции диффе­ренциации и интеграции не противоречат друг другу: отграничение данной группы от других групп подчеркивает ее специфику, способствует более четкой самоидентификации ее членов, а, следовательно, и их сплочению. Как правило, интеграция является первичной и основной целью коммуникации, в то время, как дифференциация — вторичной и подчиненной.  Именно сплочение группы, а в пер­спективе — общества в целом является основной целью коммуникативной функции смеха.

Игровая функция смеха, как и коммуникативная, формируется на наибо­лее ранних этапах истории человечества.

Смех и игра — понятия достаточно близкие, но не тождественные. Игра не всегда подразумевает смех — играют животные, лишенные способности смеять­ся; достаточно серьезны почти все спортивные игры. Смех, напротив, почти всегда подразумевает игру, включен в ее смысловую сферу. Таким образом, ос­новы игры предопределяют многие характерные черты смеха. В качестве по­добных основ известный ученый Хейзинга выделяет позитивную эмоциональность, свободу, обо­собленность во времени и пространстве, наличие добровольно принятых пра­вил. Все перечисленные характеристики во многом применимы и к смеху. Смех также всегда свободен — невозможно заставить смеяться кого-либо на­сильно; более того — способность смеяться всегда, когда человеку действитель­но смешно — показатель полной внутренней и внешней свободы личности. Смех, являясь частью игры, способен создавать свое смеховое (игровое) время и пространство, отграниченное от обыденной жизни.

Игра являлась средством закрепления мифологического мировоззрения и предпосылкой воз­никновения религиозного. Здесь следует отметить как закрепляющую роль смеха и игры, так и их роль во введении ряда новшеств в различных сферах ду­ховной жизни, что особенно ярко проявляется в искусстве. В отличие от утили­тарной трудовой деятельности, где цель выводится за пределы процесса, цели и средства игровой коммуникации, в большей части совпадают: люди радуются ради радости, творят ради творчества, общаются ради общения. Участники игры — одновремен­но и творцы культуры и искусства.

Другая сто­рона смеховой ситуации — умение воспринимать смех, в свою очередь, обладает выраженным познавательным значением.

Являясь частью игры, смех, подобно последней, удовлетворяет ряд опре­деленных социальных потребностей (кроме упомянутых творческой и познава­тельной). Смех выполняет компенсаторную роль, противопоставляясь страху и серьезности обеденной жизни и сублимируя асоциальные желания. В смехе четко проявляются мотивы релаксации, отдыха от каждодневных забот. Смех, как и игра, способствует консолидации общества, временно нивелируя статус­ные различия. Стоит также отметить, что детская игра, архаические обряды инициации, сопровождаемые обычным или ритуальным смехом — важнейший механизм социализации и обретения статуса.

Социализирующая функция смеха для ребенка тесно связана с игровой: в игре он приобретает коммуникативные навыки, осознает первичные общест­венные нормы и ценности, воспроизводит ряд практических действий. Игровая коммуникация и задействованные ей механизмы удовольствия позволяют мак­симально оптимизировать процесс социализации: «Поскольку личность — это усвоенная в процессе обучения организация индивида, процесс социализации имеет решающее значение для ее формирования и функционирования, успех социализации требует, чтобы социальное и культурное обучение было строго мотивировано через вовлечение механизма удовольствия организма».

Как и в детской игре, в мифе и празднике рождаются и закрепляются раз­личные образно-символические способы идентификации индивида с опреде­ленными социальными ролями, формируются общезначимые нормы и ценности, определяющие его поведение: по сути, подражание является одной из пер­вичных форм коммуникации, передачи и закрепления социальных и культур­ных смыслов.

Определенную социализирующую составляющую можно найти не только в «черном юморе», но и в любом другом жанре и виде смеховой культуры. По­скольку юмор пытается переосмыслить реальность, лишить ее сакрального оре­ола и очистить от статичных догм, он обеспечивает не просто вхождение инди­вида в общество и принятие его норм и законов, но и определенную его гиб­кость в трактовке этих норм, умение увидеть пустоту, иллюзорность и обман за фасадами величия, святости, власти. Иными словами, юмор, в лучших своих формах, воспроизводит, свободную, инициативную и творческую личность, способную относиться к миру критически и непредвзято.

В условиях формирования информационного общества актуальной исследовательской проблемой становится вопрос о сущности, механизмах, возможностях и пределах взаимопонимания.  Смех и смеховая культура, прежде всего — коллективное понятие; по своей природе она является ярко выраженным социокультурным явлением, выполняющим коммуникативную функцию. Цель человеческого взаимодействия — взаимопонимание, единые и согласован­ные действия всех членов общества. Для человека, включенного в общий про­цесс достижения цели, смех будет символом приятия и единения; для того, кто невольно тормозит этот процесс, ввиду чрезмерной педантичности, глупости и т.д., смех будет выражением неприятия и своеобразной, но действенной попыт­кой перевоспитания.

Смех и его разнообразные виды, как в условиях различных культур, так и в рамках одной культуры или социума несут некоторую информацию, сопровождаются определенными знаками, имеющими значения и смыслы, которые расшифровываются и принимаются или отвергаются окружающими. Это дает основание говорить о смехе как коммуникативном процессе, в ходе которого устанавливается (или не устанавливается) взаимопонимание между субъектами коммуникации.

Исследователь М.М. Бахтин  смеховую культуру представлял как сплав трех составляющих: обрядово-зрелищных форм, словесных произведений и фамильярной речи, противостоящих официальной идеологии эпохи; все эти составляющие, по сути, представляют собой особые формы хранения и передачи информации о социокультурных ценностях. Д. Лихачев, экстраполируя теорию Бахтина на древнерусскую действительность, говорит о смеховой стихии как об «антикультуре», разрушающей несовершенную действительность во имя универсальных народных идеалов.

Одновременно с этим, смех можно рассматривать как понимание того, каким образом можно решить данную проблему и найти выход из ситуации. То есть,  смех есть реакция на проблему, легко разрешимую и не представляющую не­ преодолимой опасности. Интеллектуальная подоплека смеха доказывается клинической практикой. Здесь выявлено, что «отсутствие реакции на смешное у некоторых больных объясняется не интеллектуальным дефектом (они прекрасно понимают, о чем шла речь и точно пересказывают содержание анекдота), не «поломом» исполнительных механизмов смеха (больных можно рассмешить более примитивными способами), а нарушением вероятностного прогнозирования, утратой способностей о дальнейшем ходе событий.

В силу этого особые свойства человека, обладающего пониманием, значительно больше, чем знания, это природные свойства личности, наделенной чувством юмора. Известно, что можно знать шутку, но не понимать ее: в силу этого, в основе смеха лежит нечто большее, чем только знание. Смех, таким образом, должен определяться через принципиально иную категорию, которой, собственно, и является кате­гория понимания. При рассмотрении смеха как оппозиции страха, уже говорилось, что  смех есть понимание того, как можно решить проблему и найти выход из сложной ситуации. Г.Л. Тульчинский в работе «Проблема понимания в философии» делает попытку рассмотрения смеха именно с этой позиции. «Именно «игра с пониманием» (отстранение, столкновение интересов и значе­ний) вызывает и стимулирует смех», — полагает он. Включенный в процесс коммуникации, смех не подразумевает простой пе­редачи сообщения от отправителя к получателю: информация должна быть, прежде всего, правильно понята.

Многочисленные исследования смеха демонстрирует принадлежность его к ряду истори­чески выработанных и регламентированных форм социального действия, пред­ставляющих свои мировоззренческие ориентиры и культурные ценности. Это положение дает основания для выделения особой смеховой культуры, т.е. части общечеловеческой культуры, рассматривающей действительность сквозь призму смеха и комического. Это понятие прочно утвердилось в гумани­тарном знании после появления работ М.М. Бахтина. «Каждая эпоха мировой истории, — пишет он, — имела свое отражение в народной культуре. Всегда, во все эпохи прошлого, существовала площадь со смеющимся на ней народом».

Понимание является творческим процессом — приращение нового знания предполагает созидательную работу мышления, рефлексию и планирование, умение найти нечто общее в разнородных явлениях. На том же принципе осно­ван и смех — единство процессов остроумия и творчества.

Смех является специфическим выражением понимания. При этом большин­ство условий смеха (неожиданность, возможность смеяться только над челове­ком, связь с нормами и т.д.) являются частными выводами из базовых характе­ристик понимания (диалогичности, эвристичности, социокультурной обуслов­ленности), и, таким образом, имманентно присущи самому пониманию. При этом, смех обладает и своей спецификой, что касается характера эмоциональной атмосферы — страх суще­ствует на отрицательном эмоциональном фоне, смех — только на радостном, положитель­ном. Соответственно смех есть не просто понимание, а особое его качество — радость понимания. Можно отметить, что при смехе человек расслабляется (говорят «падать от смеха», «умирать от смеха) — как бы теряя часть энергии. Дикарь, победивший врага, победно смеется — т.е. у него осталось еще доста­точно сил для этого смеха. Смешон человек, прилагающий максимальные уси­лия, толкая незапертую дверь, которую нужно тянуть на себя. Смех вызывает оказавшееся примитивным решение проблемы, которая казалась чрезвычайно сложной (типичная развязка большинства анекдотов и юмористических расска­зов). Все эти случаи говорят об избыточности понимания — решение проблемы (победа над врагом, комическая ситуация, комедийный конфликт и т.д.) оказы­вается неизмеримо проще, чем затраченные на нее усилия (реальные или пред­полагаемые). Избыточность — важнейшая характеристика смехового понима­ния; он по своей сути представляет собой радость избыточного понимания.

Сама сущность смешного, и собственно, смех есть реакция на что-то, победа над неким состоянием, что имеет древнюю дочеловеческую эмоционально-аффективную природу. В большинстве случаев это реакция на страх,  где сам смех раздается как завершение состояния страха (все просто, а я боялся – (смех). Такая реакция присутствует во всех культурах и рассматривается как психофизиологическая его константа. Смех впервые раздается над поверженным врагом: это символ победы не только над противником, но и над страхом за свою жизнь. Этот победный смех является сигналом для членов племени, показывающим, что опасность минова­ла. Аристофан противопоставляет свой смех страху перед «огнедышащим зыч­ным Тифоном». Важно также отметить, что смех, прежде всего, является компенсацией именно ощущения страха — как индивидуального, так и коллективного; неслу­чайно смех часто звучит как реакция на отступивший страх.

На подобном принципе основана эффективность смеха в разрешении межличностных конфликтов; при этом смеховая разрядка часто играет перво­степенную роль в преодолении кризисных ситуаций. Ролевые конфликты, особенно возни­кающие внутри семьи, создают напряженность. Шутка может помочь нам дать выход своим чувствам».

Смеясь, человек и общество познают мир, преодолевая ложь, заблуждения и глупость и приближаясь к пониманию истины. Смех с этой точ­ки зрения является формой познания. Иными словами, комическое можно рассмат­ривать как специфический вид духовной деятельности человека и общества по постижению явлений окружающего мира, а, в конечном счете, и по созданию значимого мировоззренческого целого.

Смех пронизывает различные сферы общественной жизни, однако в наи­большей степени он себя проявляет в сфере нравственных отношений. Это положение обусловлено рядом различных факторов. Прежде всего, смех, как и мораль, включен, прямо или косвенно, в процесс социальной коммуникации. При этом коммуникация — человека с человеком, группы с группой, личности и коллектива — опосредована общественной оценкой с позиции действующих норм. Смех также предполагает оценку сущего с точки зрения должного. И, на­конец, смех, как и нравственные нормы, опирается на неофициальные санкции — прежде всего, на реакцию других и общественное мнение.

Яв­ляясь частью общения, смех,  удовлетворяет ряд определенных социальных потребностей, способствуя консолидации общества и развитию культуры.

ФЕНОМЕН ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ТЕЛЕСНОСТИ

Автор(ы) статьи: Некрасова Н.А., Горяинов А.А.
Раздел: ПРИКЛАДНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

телесность, тело, соотносимость с душой, духом, биосферный подход, органический элемент природы.

Аннотация:

В статье даётся анализ основных типологических подходов к пониманию сущности человеческой телесности. В истории философии проблему телесности рассматривают в соотношении с душой и духом, а телесную жизнь только в сочетании с телесной смертью. Однако сегодня анализ феномена человеческой телесности нуждается в пересмотре. Поэтому в статье человеческая телесность анализируется на основе нового, биосферного, подхода к истолкованию бытия и созданию единой картины природы, куда человек будет включён как её органический элемент.

Текст статьи:

Проблемы, так или иначе связанные с человеческим телом, на протяжении исторических эпох разрабатывались в различных сферах. Анатомия, физиология, антропология, биомеханика накопили огромный материал о теле как биологическом феномене, как природном фундаменте человеческого существования. Тысячелетняя история развития медицины связана с телом как объектом лечения. Весомую естественнонаучную базу накопила спортивно-физическая деятельность. Человеческое тело стало предметом изучения и в области гуманитарного познания. Вопрос о соотношении тела и духа человека является одним из фундаментальных вопросов онтологии.

В истории философии можно выделить четыре основных типологических подхода к проблеме человеческой телесности. Первый подход связан с представлением о первичности тела по отношению к душе, то есть тело служит фундаментом человеческой психики. Такой подход наиболее полно представлен в трудах 3. Фрейда и его последователей. Вторая группа исследователей отстаивает примат души по отношению к телу. При этом тело рассматривается как простое вместилище духа, которое «облагораживает» тело и позволяет человеку отличаться от животных.

Элементы такого подхода можно выявить в философских работах М. Шелера. Третий подход к проблеме телесности связан с представлением о дуализме души и тела, который наиболее ярко прослеживается в трудах Спинозы. Наконец, последняя группа учёных утверждает, что и тело и душа не обладают статусом полной суверенности, первичности или автономности. Тело одухотворено, а душа телесна. Иначе, тело и душа – это взаимосвязанные начала единого человеческого существа, единой человеческой целостности.

Охватывая взглядом современную «человековедческую» науку, можно прийти к выводу, что феномен человеческого тела нуждается в своём переосмыслении.

Анализируя сущность человеческого тела, М. Мерло-Понти рассматривает его не как объективную вещь, не как внешнюю реальность, а как особый чувственно-смысловой феномен, который в христианстве именовали плотью. Человеческая плоть — это сложный природно-культурный феномен. Мы исходим из того, что человек — это эмоционально-чувственное существо. Если эмоция проявляет себя как способ реализации на мир, то чувства — это уже форма восприятия мира как своего окружения, внутри которого он находится и переживает его. Человеческое тело – это особая точка пересечения внешнего мира с внутренним миром, в которой осуществляется не просто их соприкосновение, но и осмысление сосуществования.

Человеческая плоть — это чувственно-смысловая материальная оболочка человека, благодаря которой осуществляются рефлексия и ментальность путём предания всему временности и пространственной ориентации. Плоть позволяет человеку воспринимать мир и переживать эту вовлечённость как своё теперешнее бытие. В.А. Подорога пишет: «Субъективность, или то, что мы иногда называем суверенностью человеческой личности, появляется из множества следов, оставленных на человеческих телах» [3, 24]. Поэтому можно с уверенностью говорить, что тело человека — это особый феномен, который лежит в основании нашего опыта и выстраивает наше отношение к миру, к самому себе и Другим. Так, В.П. Зинченко пишет: «Специальные исследования… показывают, что в движениях живого тела (или в живом движении) души не меньше, чем тела» [2, 59].

Однако само тело человека — это лишь низший уровень его субъективного бытия. А. Бергсон обращает внимание на то, что «основной функцией тела, всегда направленного к действию, является ограничение, в целях действия, жизни живого духа. По отношению к представлениям оно — орудие выбора, и

только выбора. Оно не может ни порождать, ни обуславливать ментального сознания» [1, 273]. А В. Франкл пишет: «Хорошо функционирующий психофизический организм является условием развития человеческой духовности. Важно лишь не забывать, что психическое, как бы ни обуславливало такую духовность, не может на что-либо воздействовать, не может породить эту духовность» [4, 103].

Таким образом, противопоставлять человеческий дух и его тело нельзя, так как все телесные действия зависят от экзистенциальных структур, и все духовные акты основаны на телесности. Душа — это связующий мостик телесного и духовного в человеке.

Человек – не только телесное, но и мыслящее существо. Поэтому столь важно человека осмыслить своё родство с живой природой и почувствовать себя  её необъемлемой частью и понять, каким образом человек воспринимает свою телесность, своё положение в соотношении с положением других людей, телесных объектов неживой и живой природы, влияет ли процесс осмысления телесности на формирование самосознания и личностных черт.

Тело – материальная основа человеческой природы, биофизическая реальность, которая связана с природой, подчиняясь её законам. Специфическими особенностями этой физической реальности являются: во-первых, её пространственная ограниченность, во-вторых, циклическое развёртывание биологической программы её существования в физическом времени (складывается из этапов зачатия, эмбриогенеза, рождения, физического и психического созревания, старения и естественного умирания) и в-третьих, полная зависимость от требований естественной необходимости.

Но физическая ограниченность тела человека не совпадает с ощущением и пониманием своего тела.

Рассматривая своё физическое тело в качестве ядра, человек воспринимает себя как телесное существо больше, чем реально занимает его тело. Кроме того, временное его измерение соткано из разных времён, которые, переплетаясь, нарушают его обычную линейную последовательность, так как одновременно в

жизненном пространстве человек может существовать прошлое, настоящее и будущее телесности человека. Помимо этого в телесное пространство человека входят явления сознания. Однако каждый человек мыслит себя как определённую целостность. При этом единство элементов, образующих целостность, наблюдается как непохожесть этих составляющих, вплоть до их противопоставлений, которые необходимы как важнейшее условие возможного развития целостности. Длящуюся целостность этих элементов объективно можно установить только при прослеживании процесса развития или иначе: процесс развития наглядно можно проследить только по отношению к некоторой зафиксированной целостности, обладающей в определённой мере устойчивостью. Таким образом, закономерность такова, что эволюция возможна лишь потому, что устойчивость живой системе базируется на способности её организации к изменениям, ведущих в конечном счёте к дальнейшему совершенствованию самих механизмов сохранения. Составляющими элементами синкретического единства человеческой организации является тождество объективно-субъективного, природного – социального, соматического и психического. Эти пары – различные ипостаси такого уникального явления, каким является человек. Именно они могут рассматриваться в качестве внутреннего источника развития целостной телесности человека. Этот постоянно действующий источник делает возможным развитие и саморазвитие телесной человеческой целостности при постоянном обмене её с окружающей средой веществом, энергией и информацией. Наряду с этим основным источником развития существуют различные противоборства (например, внутри биологического или социального).

Механизм разрешения этих противоречий в процессе развития телесной  организации человека основан на снятии биологического социальным. Та форма снятия биологического социальным, которая не подавляет, а способствует развитию как низшего (биологического), так и высшего (социального), является обязательным условием оптимального и универсального развития человека. При этом средства достижения этой оптимальности и формы её выражения будут иметь свои особенности у различных людей на протяжении жизни каждого человека при сохранении и развитии данной целостности по причине её уникальности. Но поскольку полной мерой универсальности обладает только человеческий род в целом, то развитие отдельного человека будет настолько универсальным, насколько он развивается за счёт взаимодействия с универсальным. Таким образом, уникальность отдельного индивида, развиваясь за счёт взаимодействия с универсальным, обогащает и последнего.

Основой целостности человека является способ жизнедеятельности организма, каковым обладает человек. Особенностью этого способа является его рефлексивность, рефлексивная жизнедеятельность такой «вещи» как целостность организма, воспроизводящая в себе и собой общезначимость той или иной ситуации и любого её отдельного фактора. Именно значимое для всех и только поэтому и для меня (то есть по самой своей сути общественное) бытие этой «вещи» как предмета субъективной жизнедеятельности человека, как предмета его потребности или способности, есть одновременно и его, человека, собственное бытие. Такая способность опосредует все жизненно важные действия со своим организмом и его функциями. Она даёт возможность относиться к своему телу как «средству», которым можно управлять по собственному выбору.

Если провести анализ восприятия и осознания человеком собственной телесности, то можно отметить, что в ходе накопления внутренних и внешних

чувственных восприятий уже в раннем возрасте у человека формируется ощущение своего тела как особой живой целостности, отделённой от объектов

внешнего мира. На этой основе осуществляется становление  нерефлексированных и невербализованных знаний о теле, о положении его частей и о физиологических состояниях организма. Такие знания выполняют важнейшие функции в процессах осуществления человеческой жизни и адаптации в мире: во-первых, телесная организация является основой пространственно-временного восприятия реальности и выработки умения человека определять собственное положение в пространстве; в эту схему мироздания включается и человеческое тело, и эти знания определяют возможности ориентации человека в телесном мире; во-вторых, образование этих схем связано с формированием навыков телесных движений и способности

оперировать с предметами, что оказывает значительное влияние на повседневную жизнь человека; в-третьих, на основе сложного комплекса телесных ощущений у человека формируется представление тождественности себя с собственным телом – ощущение «само», которое живёт в теле и властвует над «Я» и направляет все поведенческие предпочтения человека, и, прежде всего, в стремлении человека к сохранению своей жизни. Поскольку телесная организация человека задаёт все нормы восприятия им мира и поведения в нём, знания о теле приобретают важную роль в формировании смысложизненных ориентиров человека. На основе неосознанных представлений о теле человек приобретает способность ощущать себя неотъемлемой частью физического мира в целом.

В реальном бытии человека тело выполняет двойственную функцию. С одной стороны, оно включает человека в реальность и делает его однородным с ней, а с другой стороны, оно отделяет его от мира, устанавливая границы, разделяющие его с миром. При этом границы эти не только пространственные и

функциональные, но, главным образом, сущностные. Человек видит  пространственный мир перед собой, но не может видеть себя окружённым этим пространством. При этом пределы границ своего тела каждый человек осуществляет особым образом, а индивидуальная жизнь человека связана с изменениями, которые во много коррелируют с физиологическими состояниями его организма и особенностями жизненных ситуаций. Постоянное перемещение границ тела – одна из характеристик жизнепроживания человека. В ней заложен механизм включения человека как в природную, так и в социокультурную реальность.

Телесность выступает в качестве социальной характеристики тела лишь в рамках ценностного отношения человека к миру. Следовательно, она выступает и как ценность. Последняя есть положительное значение того или иного предмета или его свойства для конкретного субъекта деятельности. Но все конкретные ценности относительны, причем эта относительность не абсолютна. При формировании ценностного отношения люди как бы переносят (объективируют, опредмечивают) свои потребности на предмет, соединяя их с его объективными свойствами, вследствие чего возникает иллюзорное отождествление ценности с предметом как таковым – явление. Человек в этом случае начинает жить в сфере своего представления, переставая различать представление и действительность.

Человеческая телесность, именно как социальная ценность, проявляется как раз в тот момент, когда мы отказываемся от прямой экстраполяции своей потребности на предмет. Ведь телесность, как социальная характеристика нашего тела, органическим образом связана с человечностью, т.е. с человеческим отношением к миру. Телесность как ценностное отношение существует лишь с того момента, когда предмет вовлекается в человеческую деятельность, в структуру ее разнообразных отношений. Только в человеческой

деятельности телесность как социальная ценность приобретает свое актуальное существование.

Биологическое или эмпирическое «Я» человека постоянно сопротивляется силе социальности вообще как особой надприродной реальности. Социальность, в свою очередь,  должна постоянно утверждать себя в борьбе с эмпирическим субстратом. Но необходимо учитывать и тот момент, что в отдельных случаях

подавление низшего «Я» оказывается неоправданным с точки зрения высшей нравственности, проявлениями которой выступают честность, искренность, совесть. Эмпирическое «Я» здесь не должно подавляться во имя «высшего». Телесная красота или человеческая телесность в том и состоит, что она есть своеобразная поверхность, на которой общество стремится записать свои нравственные шифры. Телесность как социальная ценность есть единство тела и духа, причем такое диалектическое единство, в котором ни одно не подавляется другим.

 

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Бергсон А. Собр. соч.: В 4 т., Т.1. М., 1991.

2.Зинченко В.П. Проблемы психологии развития

//Вопросы психологии. № 3-4, 1992 С. 50-60

3. Подорога В.А. Феноменология тела. М., 1995.

4. Франкл В. Человек в поисках смысла. М., 1990.

 

Критериальная дуальность бифуркации развития отечественной кинематографии: анализ и прогностика.

Автор(ы) статьи: Лубашова Н.И.
Раздел: ПРИКЛАДНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

бифуркация развития, семантико-семиотические аспекты, содержательность кинематографа, постсоветская кинематография.

Аннотация:

В статье показаны повороты развития отечественного кинематографа в последние 20 лет, которые представляют собой критериальную дуальность бифуркационного развития, поворотов содержательного, семиотического, тематического направления. В статье анализируется прогноз развития кинематографа как социокультурного продукта.

Текст статьи:

Актуальность исследования отечественной кинематографии 90-х гг. ХХ в. определяется, с нашей точки зрения, особым ее значением  в пост советском пространстве России конца ХХ в.

Для всеобщей теории и истории кино России принципиально важно то обстоятельство, что постсоветская кинематография как историческое, культурное  и научное понятие возникло  в условиях переходного периода – смены государственно-общественных отношений – распада Союза Советских Социалистических Республик (СССР) и образования Содружества Независимых Государств (СНГ).

Опыт отечественной кинематографии исследуемого периода уникален, ибо в нем особенно наглядно выражаются и трансформация функций кино, и попытка переосмысления его целей и задач, и определение роли и места кинематографии как социально-значимого социокультурного института Российской Федерации.

Этот опыт заслуживает культурологического исследования, что и продиктовано  стремлением автора рассмотреть отдельные его аспекты.

 

 

Третье тысячелетие  уже вступило в свои права, но  люди не перестают думать о будущем, которое ждет их, общество, отечественную культуру. В рамках этих проблем российское киноведение неоднократно ставило вопрос: будет ли  у отечественной кинематографии  второе столетие? И вопрос этот вовсе не праздный.

Конец ХХ в. поставил под  сомнение как будущее кинематографии, так и перспективы отечественного кинопроизводства и кинопроката. Парадокс сложившейся ситуации, по мнению социологов  отечественного кино, состоял в том, что никогда еще в истории кино России  90-х гг.  двадцатого столетия  люди не видели такого количества фильмов, и, прежде всего, по ТВ и на видео. Россияне смотрели так много разных фильмов, что не успевали (по оценкам  все тех же социологов) их оценивать с художественно-эстетической точки зрения: мы просто жили в кино.

Тем не менее, в докладе европейской группы экспертов «Культурная политика в Российской Федерации» (1995 – 1996 гг.) есть такая фраза: «… российское кино погрязло во всеобщем маразме. Неужели в стране, где существует подлинная кинематографическая традиция, на родине Эйзенштейна и Тарковского, возможно окончательное исчезновение целой области творчества?»1.

В этом докладе точно была выявлена и тенденция к «свертыванию»  российского  кинопроизводства, которую не удалось остановить в конце ХХ в.  И, главная причина – неумение отечественного кино последнего десятилетия ушедшего столетия войти в «рынок».

90-е гг. ХХ в. – это и годы кинематографического кризиса, который  неадекватно оценивался специалистами. Большинство же и историков, и киноведов, и культурологов понимали, что он являлся  результатом совмещения двух главных тенденций: социально-экономических факторов  переходного периода и интеграции пост советской кинематографии в систему мировой массовой культуры рыночных отношений.

Данные социологических исследований  рассматриваемого периода  красноречиво говорили:

– в СССР ежегодно выпускалось свыше 150 полнометражных фильмов, около 100 картин и часовых эпизодов многосерийных лент, тысячи частей кинохроники;

– в 1992 г.  в Российской Федерации было выпущено 178 фильмов, в 1993 г. – 137, в 1994 г. – 74, в 1995 г. – 46 и в 1996 г. – 202.

В упоминаемом выше докладе отмечалось, что американцы считали кино промышленностью, в то время как русские – искусством.  Далее экспертами делался вывод: кино – это уже и не искусство, и не промышленность, это и искусство и промышленность одновременно.

По этому поводу в 90-е гг. ХХ в. в российской киносреде возникали  споры: одни считали  необходимым снимать фильмы для массового зрителя, другие – понятие «массовый» не признавали. Российское кино на рубеже веков стало развиваться уже в рамках твердого рынка. К сожалению, многие художники отечественного  кино не смогли, или, может быть,  не научились бороться за свое место на реальном кинематографическом рынке, который, как показывает время третьего тысячелетия, надо отрегулировать или создать заново в соответствии с требованиями Новой истории России.

С другой стороны, в исследуемом периоде наблюдалась тенденция  возвращения российского кино в свое  исходное качество – аттракционность, которое теснейшим образом связано  с новейшими технологиями, например, возможностями звука. К сожалению, немногие кинотеатры пост советского пространства оснащались современными системами долби-стерео или долби-серраунд, благодаря которым кинозвук становился  категорией не только временной, но и пространственной (см., например, фильм Н. С. Михалкова «Сибирский цирюльник», 1999 г.).

Одна из главных причин кризиса российского кино конца ХХ в.  состояла в утрате идеалов и морально-нравственных ценностей. Жесточайший кризис России переходного периода накладывал отпечаток на  все сферы жизни человека. Но именно в это тяжелое время, по нашему мнению, отечественное кино и должно было создать русский неореализм, который помог бы выжить и нам, и кинематографии.

И, тем не менее, начало 90-х гг. ХХ в. (сразу же после образования в 1991 г. Содружества Независимых Государств – СНГ) было ознаменовано активным вниманием государственных и кинематографических чиновников к проблемам отечественного кино. В официальных документах зафиксированы важнейшие вопросы состояния и перспектив развития киноиндустрии страны. Перечислим некоторые из них:

– в 1992 г. был принят Закон Российской Федерации «О средствах массовой информации», законодательно обозначивший  положение средств массовой информации и их функции.

– в 1994 г. – Закон  «Об авторском праве и смежных правах», в статьях  которого (см., например, № 7, 13, 15, 16, 19, 27 и др.)  обозначен весь спектр авторского права, распространяющегося и на кино-, теле- , видео- или фотокадр;

– в 1994 г. Правительством Российской Федерации было принято Постановление «О Государственном фонде кинофильмов Российской Федерации», где говорилось, что он «является государственным хранилищем коллекции фильмов и других киноматериалов, учреждением культуры, осуществляющим собирательную, производственную, культурно-просветительную, образовательную, методическую и информационную деятельность»1;

– Постановление 1994 г. «О Федеральном фонде социальной и экономической поддержки отечественной кинематографии» предусматривало целый ряд серьезных акций, направленных на поддержку кино России;

– Указ Президента Российской Федерации Б. Н. Ельцина от 6 ноября 1995 г. был направлен на развитие и внедрение Программы «Дети – экран  – культура»;

– в июне 1996 г. была принята еще одна целевая программа «Развитие и сохранение культуры и искусства Российской Федерации» (1997 – 1999 гг.), которой был присвоен статус Президентской. Указ Президента по данной программе предусматривал  повышение стипендий  молодым выдающимся деятелям культуры и искусства, выделялось 100 ежегодных грантов Президента Российской  Федерации  (общая сумма составляла 5 млрд. рублей с ежегодной индексацией),  учреждениям культуры и искусства передавались отдельные объекты недвижимого имущества;

– в августе 1996 г. был принят Федеральный закон «О государственной поддержке кинематографии Российской Федерации», который своими положениями определил основные направления деятельности государства по сохранению и развитию российской кинематографии и устанавливал  порядок государственной поддержки;

– в 1997 г. в Государственной Думе было ратифицировано «Соглашение о сотрудничестве в области кинематографии»;

– в 1997 г. Государственный комитет Российской Федерации по кинематографии (Госкино России) принял  Концепцию  развития кино России  до 2005 г и План действий по ее реализации;

– в 1999 г. было принято «Положение о национальном фильме».

Многие важные вопросы Комитета Российской Федерации  по кинематографии  также не раз рассматривались на заседаниях Правительства  и Президентом Российской Федерации.

Разрешению проблем ХVII – ХХII Московских международных кинофестивалей с 1991 по 2000 гг. были посвящены специальные Постановления Правительства Российской Федерации, в которых  определялись положения о месте и времени проведения кинофестивалей, составы Оргкомитетов, планы мероприятий, объекты, источники и порядок финансирования Московских международных кинопраздников. В частности, Постановление Правительства  от  03. 05. 99 г. за № 679-р  позволило сделать  названный отечественный кинофестиваль  ежегодным, что  дало право ему войти в элитную мировую категорию группы «А».

Одобренная Правительством России «Концепция развития кинематографии  в Российской Федерации до 2005 года»1 предусматривала постепенный рост объема кинопроизводства и экономическое оздоровление  национальной киноотрасли. В соответствии с п. 2 протокола заседания Правительства Российской Федерации от 2 октября 1997 г. № 18  Государственный комитет Российской Федерации по кинематографии подготовил План действий по реализации вышеназванной Концепции. С Проектом Плана действий  были ознакомлены,  и его основные положения одобрили Министерство культуры России, Министерство финансов России, Министерство государственного имущества России  и представители администраций 68 субъектов Российской Федерации.

План действий по реализации Концепции развития кинематографии Российской Федерации  был рассчитан на два этапа:

Первый  предусматривал подготовку законодательных и нормативных актов в области кино, а также  осуществление в полной мере всех тех положений, которые были изложены в Федеральном законе  от 22 августа 1996 г. № 126-ФЗ «О государственной поддержке кинематографии Российской Федерации», подпрограммы «Развитие отечественной кинематографии» и Федеральной целевой программы «Развитие и сохранение культуры и искусства Российской Федерации. (1997 – 1999 гг.)».

Второй этап предполагал разработку, реализацию Федеральной целевой программы развития российской кинематографии на 2000 – 2005 гг. и осуществление структурных и технологических преобразований   отечественной киноотрасли.

Выделим основные положения из этих этапов, например: предполагалось внесение изменений и дополнений в Закон Российской Федерации «Об авторском праве и смежных правах» в части более детальной регламентации отдельных вопросов авторского  права в кино; внесение поправок к проекту Налогового кодекса с учетом Федерального закона  «О государственной поддержке кинематографии Российской Федерации»; внесение  предложений в проект Гражданского кодекса по авторским правам в аудиовизуальной сфере;  создание на базе Научно-исследовательского института кинофотоинститута (НИИ КФИ) Государственного научного  центра по развитию техники и технологии профессиональной кинематографии; разработка предложений по восстановлению системы общественного (некоммерческого) проката российских фильмов за рубежом;  создание единого банка аудиовизуальной информации для обеспечения потребителей; формирование межрегиональных кинопрокатных сетей;  реконструкция 120 киноцентров Российской Федерации и др.

Достижение позитивных результатов невозможно без изменения психологического климата в профессиональной киносреде, снятия ведомственных барьеров, например, между кинематографом и массмедиа.

В последнее десятилетие ХХ в. в российский обиход вошло модное европейское понятие  – клиповое сознание, которое и знаменовало собой новую культурную революцию в России. И отечественная кинематография, особенно молодая, стала  реализовывать себя в рекламном кинобизнесе и  музыкальном клипмейстерстве. Эти неоднозначные явления  еще предстоит  осмысливать киноисследователям, поскольку в постсоветском кинематографическом пространстве произошла смена поколений и, следовательно, смена художественно-эстетических ориентиров, профессиональных навыков, систем общественных и человеческих культурных  ценностей и взаимоотношений.

В конце ХХ в. все чаще звучали слова о возрождении отечественного кино.  Как показало исследование, этот процесс сопровождался следующими тенденциями:

1. Поисками жанров кино, которые бы привлекали постсоветского массового зрителя;

2. Творчеством отдельных киномастеров, которые использовали исторический, социальный, культурный и эстетический опыт советской кинематографии;

3. Широким фестивальным движением, как в России, так и в рамках мировых кинофестивалей.

Рассмотрим основные положения обозначенных тенденций российской  кинематографии 90-х гг. ХХ в. Попытаемся разобраться, что же происходило с наиболее  популярными  киножанрами, которые более всего привлекали  российского зрителя  конца прошлого века.

В 1994 г. по заказу журнала «Искусство кино»  исследовательско-аналитической  фирмой «Дубль – Д» были проведены социологические опросы. Авторы широкомасштабной акции по проблемам отечественного кино (в том числе и жанрового)  определили три этапа опроса и выявили список респондентов, участвовавших  в исследовании. На первом этапе было определено  75 лидеров общественного мнения в среде кинематографистов; на втором этапе была задействована выборка московских и петербургских  кинематографистов;  третий этап – состоял в выявлении   респондентов,  методом выборочного опроса. В ходе социологических опросов стали очевидными лидеры, среди которых  были  режиссеры А. Г. Герман, О. Д. Иоселиани, А. С. Кончаловский, Н. С. Михалков, В. Ю. Абдрашитов; кинодраматурги В. С. Фрид, Н. Б. Рязанцева, Ю. Н. Арабов, А. В. Бородянский; киноведы и кинокритики  Ю. А. Богомолов, Д. Б. Дондурей, А. А. Тимофеевский; операторы В. И. Юсов, Г. И. Рерберг, С. Н.Козлов.

Отдельные положения и результаты исследования, с нашей точки зрения, интересны, и о них нужно сказать  несколько подробнее. Так, отвечая на вопросы о жанровом кино России 90-х гг. ХХ в., респонденты назвали самыми трудными жанрами для  создателей фильмов комедию (49%).

Зрительские предпочтения по вопросам киножанров распределились следующим образом:

– комедия,

– приключения,

– детектив,

– эротика,

– триллер,

– мелодрама1.

Причем, на вопрос – «Какие жанры предпочитают зрители?», ответы давали две группы  опрашиваемых – зрители и кинематографисты. Мнения этих групп  совпали только в одном случае: и зрители, и профессионалы кино  на первое место поставили комедию (80% респондентов). Группа зрителей по 45% своих голосов отдала приключениям и детективам (2 и 3 места соответственно), группа кинематографистов  эти жанры  также поставила на 2 и 3 места,  но в процентном отношении голосовали так: около 10% отдали приключениям и  20% – детективам. Самый малый процент у кинематографистов получил так называемый жанр эротика – менее 10%, однако, группа зрителей отдала этому жанру 30% своих голосов. Триллер получил и от зрителей, и от кинематографистов чуть больше 20% и пятое место. А вот мелодрама, поставленная  с общего согласия на шестое место, получила у зрителей 25%, а у кинематографистов – 65%2.

Полученные данные  выявили: общую лидирующую позицию в жанровом рейтинге заняла комедия; сравнительно невысокий процент  у зрителей и кинематографистов имели приключения и детективы; мелодрама,  востребованная киномастерами, у зрителей большого спроса не  вызывала.

Таким образом, в 90-е гг. ХХ в. в пост советском кинематографическом пространстве позиции отечественного жанрового кино были далеко не однозначны. В целом эти позиции можно трактовать следующим образом: профессионалы российского киноискусства конца  двадцатого столетия делали кино, ориентируясь на собственное мышление и творческие устремления; реальные зрительские киноинтерессы они не знали, а потому  или не могли, или слабо участвовали в их формировании, что в свою очередь   отразилось  на снижении зрительской культуры.

На вопрос – «Должно ли кино быть жанровым?» – 24% респондентов ответили, «что деление кино на жанры устарело»; затруднялись ответить 16% опрошенных и 6% участников исследования ответили утвердительно.1

Нельзя не заметить, что лишь 46% участников социологического исследования дали ответ на заданный вопрос – о необходимости деления кинофильмов по жанрам.

И, тем не менее, за этими процентами, более чем вероятно, скрывалась явная тенденция  большинства  российских кинодеятелей и зрителей относиться к жанровому кино лишь воспринимая форму изложения. Возникла некая подмена понятий. Одно дело утверждать, что деление кино по жанрам устарело, другое – считать, что фильмы 90-х гг. ХХ в., например, Э. Рязанова («Небеса обетованные», 1991 г. или «Старые клячи», 2000 г.), С. Дружининой («Виват, гардамарины!». 1991 г.), А. Рогожкина («Особенности национальной охоты», 1995 г. или «Блокпост», 1998 г.), С. Урсуляка («Летние люди». 1995 г. или «Записки из мертвого дома». 1997 г.), явное пост советское жанровое киноискусство.

Следующий социологический опрос «Лидеры общественного мнения кинематографистов о политике в сфере кино» (1994 г.)  дал также интересные результаты:

1.На вопрос – «Государство должно помочь развитию российского кино» – были получены ответы: 1%  к этому относилось отрицательно; 3% дали ответ «не знаю»; 96% ответили положительно.2

 

Точка зрения, что государство должно помогать кинематографу  представляется сегодня крайне важной. Мы знаем, что кинорынок последнего десятилетия ХХ в. был разным, и в основном ориентировал отечественное киноискусство на выживание за счет полной самостоятельности и коммерческих отношений.

Новые тенденции российского кинопроизводства нашли свое выражение в развале проката, снижению выпуска фильмов, сокращению кинематографических кадров, распылению высокого профессионализма деятелей отечественного кино в коммерческой сфере и т. д.

Российский зритель не был доволен  всевозможными и  неожиданными изменениями в народном и любимом искусстве и требовал вмешательства в сложившуюся ситуацию Государства, Правительства и Президента Российской Федерации.

2. О необходимости создания государственной структуры проката заявили 68% опрошенных, 8%  не были уверены в этой необходимости и 24% сочли не нужным создание такой структуры1.

Вопрос о государственном, а не частном кинопрокате в Российской Федерации не случаен. Решая ряд художественно – эстетических проблем, российские киномастера 90-х гг. ХХ в. оказались тесно связанными и с проблемами российского социума. Отечественные кинозрители в это же время, как  все простые россияне, также пытались разобраться в личностных и общественных вопросах и делах.

Советская кинематография всегда предчувствовала проблемные аспекты в жизни  человека и общества, и выносила их на зрителя, зачастую опережая историческое время. Этим и был ценен опыт российского кино советского периода, потому как суть познания мира и себя  мы видели  через экран при помощи кинопроката.

Государственная структура проката фильмов в период перестройки была  почти вся уничтожена, а эпоха рыночных отношений конца ХХ в.  альтернативного кинопроката не создала.

Вопрос был острым и требовал решения, что и показали результаты: подавляющее большинство (68%) высказалось за создание государственной структуры проката фильмов. И это правильно.

3. На том, что государство должно финансировать определенную часть по созданию фильма настаивало 92% респондентов, 7% не знали должны или не должны быть государственные субсидии в киноиндустрии и 1% ответили отказом финансовым интересам  государства в кинематографии1.

Мы считаем естественным, что основную нагрузку в решении финансовых проблем по созданию отечественных фильмов должно нести государство.

При общей оценке киноискусства как вида искусства, нельзя не согласиться, что фильм – это продукт, результат человеческой деятельности, который имеет спрос, продается, а, следовательно, приносит прибыль.

Любое государство всегда заинтересовано в пополнении своих доходов. И нет ничего неестественного, если Российская Федерация  будет вкладывать средства в киноиндустрию. Таково мнение 92% опрошенных.

4. Вопрос о введении цензуры фильмов также рассматривался в исследовании: «за» высказались 53%; «против» – 37% и 10% ответили – «не знаю»2.

Вероятность того, что  вседозволенность в кинематографии 90-х гг. ХХ в. возмущала, подтвердилась более половиной респондентов данного социологического исследования.

Необходимость внутренней, нравственной цензуры назревала исподволь. За термином «цензура фильма» скрывалась отнюдь не идеологическая подоплека, а желание видеть в кино что-то лучшее и светлое, чем в реальной жизни.

Стремление ориентироваться и брать положительный пример с киногероев оставалось устойчивым симптомом пост советского российского человека. К сожалению,  таких примеров в отечественном кино конца ХХ в. не было, и зритель требовал ввести цензуру, наивно полагая тем самым запретить на экране жестокость и насилие, хамство и грубость, бедность и беззаконие.

Таким образом, подводя итог всему выше сказанному, следует согласиться с тем, что  определяющим фактором в проблемах российской кинематографии  90-х гг. ХХ в.  являлось противоположность устремлений кинодеятелей – профессионалов и кинозрителей.

Вторая тенденция, связанная с широким использованием  исторического и культурного опыта российскими  киномастерами, хорошо просматривалась на творчестве отдельных  режиссеров как старшего, так и среднего и молодого поколений. В частности, продолжали снимать режиссеры старшего поколения: А. Г. Герман («Хрусталев, машину»,1998 г.), С. С. Говорухин («Россия, которую мы потеряли», 1992 г., «Ворошиловский стрелок», 1999 г.), Е. С. Матвеев («Губернатор (Любить по-русски-3)», 1999 г.), К. Г. Муратова («Астенический синдром»,1991 г., «Чувствительный милиционер», 1992г. и др.),  Э. А. Рязанов («Небеса обетованные», 1991 г., «Старые клячи», 2000г.), М. М. Хуциев («Бесконечность», 1991 г.) и др.

Кинематографисты среднего поколения, в числе которых Н. С. Михалков («Автостоп», 1990 г., «Угра», 1991, «Сибирский цирюльник», 1999 г.), С. А. Соловьев («Дом под звездным небом», 1991 г.), А. Н. Сокуров («Круг второй», 1990 г. «Мать и сын», 1996 г.), К. Г. Шахназаров («Американская дочь», 1995 г., «День полнолуния», 1998 г.), В. Ю. Абдрашитов («Армавир», 1991 г.», «Пьеса для пассажира», 1995 г., «Время танцора», 1997 г.)  и др. успешно работали и показывали свои фильмы.

Молодые мастера российской кинематографии 90-х гг. ХХ в., а это А. Балабанов («Про уродов и людей», 1998 г.), А. Рогожкин («Блокпост», 1998 г.), Д. Евстигнеев («Мама», 1999 г.), А. Хван («Умирать легко», 1999 г.), Р. Качанов («ДМБ», 2000 г.), В. Тодоровский («Любовь», 1991 г., «Страна глухих», 1998 г.), А. Прошкин («Русский бунт», 2000 г.), П. Чухрай («Вор», 1997 г.), С. Урсуляк («Сочинение ко дню Победы», 1998 г.) и др. со своих  художественно-эстетических позиций и стремительно меняющихся   предпочтений в сфере человеческих ценностей  осмысливали  происходящее в жизни России и россиян.

Открытость информационного пространства, открытость диалога культур в Российской Федерации конца ХХ в. перед зрителями и кинематографистами выявили проблему выбора – жить в качественно новейшей истории общества, с иной философией жизни и творчества или жить по инерции и законам прошлой жизни – советской истории России.

В этих условиях чрезвычайно важным, с нашей точки зрения, становилась задача сохранения человеческого достоинства, позволяющего в кризисные моменты истории не сломаться, не поддаться стихийному влиянию толпы и безумию свободы, в том числе пьянящей свободы творческого самовыражения.

Самореализация в киноискусстве 90-х гг. ушедшего столетия на примере вышеназванных российских кинорежиссеров показала, что их художественно-эстетические подходы к кинематографии не претерпели кардинальных изменений. Высокопрофессиональная киношкола ярко прослеживалась в их творчестве. Что же здесь было главным?

1. Несмотря на разность кинематографических поколений, мировоззренческих точек зрения, творческих стилей и направлений, показываемые в фильмах события и герои несли позитивное мироощущение, формировали у кинозрителя переживания и рефлексию размышлений по поводу переживаний. (См., например, фильмы Н. С. Михалкова «Сибирский цирюльник», Д. Е. Евстигнеева «Мама» или Е. С. Матвеева «Любить по-русски»).

Мы не отрицаем тот факт, что личностный фактор в кинопроизводстве имел и имеет большое значение, поскольку только по-настоящему творческая и сильная личность дает право и возможность выжить. Тому подтверждение – судьба Э. А. Рязанова, К. Г. Муратовой, М. М. Хуциева, Г. Н. Чухрая, и др.

2. Рассматривая философские концепции (а мы утверждаем, что кинематография – это экранная философия), выраженные киномастерами в результатах своей деятельности – фильмах, по сути дела в них есть ряд верных утверждений, а именно:

– умирать за Родину тяжело и легко одновременно;

– даже в стране глухих всегда есть и будут и люди, и уроды;

– сколько бы киноисторий не было рассказано с экрана, российские национальные особенности бесконечны;

– под звездным небом  мы все проходим и возвращаемся на круги своя.

3. Трансформация функциональных особенностей отечественного пост советского кино весьма характерна в исследуемый период. При всех возможных издержках сама попытка рассмотрения функций киноискусства обусловлена потребностью определения ее состояния и изменчивости в российской культуре конца ХХ в.

Нельзя не заметить, что искусство, в том числе и кинематографическое, призвано обслуживать культурные потребности общества. Исследование показало, что кинопродукция отечественного кино 90-х гг. ХХ в.  самым серьезным образом была включена в потребительскую индустрию культуры Российской Федерации.

Такое положение осознавалось многими художниками кино, которые не были удовлетворены системой рынок – медиа. Отсюда и поиски выхода: некоторые кинематографисты отказывались от самой роли и функций художника. Их  идея состояла в том, чтобы быть отшельником и заниматься киноискусством  не для всех, а для себя или очень немногих. Так, например, в России для киноманов известна школа кинематографического искусства В. Кошкина, который занимался проблемами и перспективами отечественного видеоарта.

Постсоветское кино, нажившее немалый опыт проб и ошибок, продолжало искать пути выхода из конфликта – кризиса культуры и культурной жизни 90-х гг. ХХ в.  Основа этой затянувшейся ситуации, по нашему мнению, заключалась в отсутствии феномена самоидентификации: соотнесения себя с героем и историей. Если бы в российском кино конца прошлого столетия широко демонстрировались, пусть небольшие, положительные реалии жизни, зритель пошел бы в кинотеатры и сразу две социально-культурные функции кинематографии – коммуникативная и отражение действительности продолжали играть свои важнейшие роли.

Обратимся еще к одной из главных функций киноискусства – эстетической. К сожалению, параметры эстетики  пост советского кино не всегда были высоки (см., например, фильмы «Русские детки», «Не валяй дурака», «Не послать ли нам гонца» и др.), а отсюда и трансформация аксиологической (ценностной) функции кино.

На первый взгляд может показаться, что киноинформация не зависит от специфики социума, однако, характер человеческого восприятия поступающей внешней информации, во многом  определяется воздействием социума.

Как показали социологические исследования, проведенные во второй половине 90-х гг. ХХ в. НИИ киноискусства (автор-руководитель Д. Б. Дондурей),  кинохитами в начале 90-х были фильмы «Женщина для всех» и «Отряд  «Д», а в конце 90-х гг. стали – «Контракт со смертью», «Вор», «Страна глухих». Таким образом, исследование показало, что зритель покупал эмоции, которых ему не хватало, т. е. российское кино, выполняя трансляционные функции, активно разрабатывало лишь несколько жанров (боевик, детектив).

Если говорить о том, выполняло ли отечественное кино 90-х гг.  ХХ в. свои познавательно-просветительные функции, то можно сказать – нет. Приведем в доказательство яркий, но наглядно-печальный пример: на крупнейшей киностудии России «Мосфильм» до 1991 г. в производстве находилось до 80-ти фильмов одновременно, 40 фильмов ежегодно выпускалось в прокат; в 1998 г. на «Мосфильме» было выпущено 8 фильмов и только благодаря поддержке Правительства г. Москвы: «Судья в ловушке» для ТВ (реж. С. Колосов), «Кто, если не мы» (реж. В. Приемыхов), «Цветы от победителей» (реж. А.  Сирин), «Незримый путешественник» (реж. И. и Д. Таланкины), «Привет от Чарли – трубача» (реж. В. Грамматиков), «Любовь зла» (реж. В. Зайкин), «Китайский сервиз» (реж. В. Москаленко) и «Кадриль» ( реж. В. Титов).

Таким образом, основные трансформации социо-культурных функций отечественной кинематографии конца ХХ в.  привели к мнению о том, что даже в кризисные времена отечественной истории, сохраняя российские киноценности, необходимо опираться на ту духовную основу, которая имела мощные корни в отечественной кинематографии советского периода.

Кинофестивальное движение в России конца ХХ в. показало, что, несмотря на непростое положение кинематографического процесса, отечественные фильмы  не только демонстрировались  на фестивалях кино в своей  стране (ХVII – ХХII Международные Московские кинофестивали, «Кинотавр» в г. Сочи, Киношок в г. Анапе, «Послание к Человеку» в г. Санкт-Петербурге и др.) и за рубежом (в гг. Роттердаме, Берлине, Каннах и др.), но также формировали  в общем сознании россиян образ фестивалей как важнейших  культурных событий, что в действительности так и было.

Одним из таких значительных событий культурной жизни явилось создание в 1988 г. Российской академии кинематографических искусств  и  ежегодное присуждение отечественным киномастерам профессиональных  наград «Ника» (номинации: лучший игровой фильм, лучший режиссер, лучшая сценарная работа, лучшая мужская роль, лучшая женская роль, лучшая роль второго план, Честь и Достоинство и др.) В частности,  лучшим фильмом 1988 г. был назван фильм режиссера Т. Абуладзе «Покаяние», он получил первую «Нику». В 1989 г. режиссер А. Прошкин  получил «Нику» за фильм «Холодное лето 53 года».  В 1990 г. лучшим фильмом был назван «Астенический синдром» К. Муратовой, она  также была удостоена «Ники». В 1991 г. лучшим фильмом был названа лента «Небеса обетованные» и режиссер Э. Рязанов получил свою «Нику». Лучшим игровым фильмом  1993 г. был признан «Макаров» режиссера В. Хотиненко. «Ника» 1994 г. досталась лучшему игровому фильму «Анкор, еще анкор!» режиссера П. Тодоровского. Лучшим фильмом 1995 г. был назван фильм К. Муратовой «Увлеченья». В 1996 г. кинолента А. Рогожкина «Особенности национальной охоты» была удостоена «Ники» как лучший игровой фильм года. «Ника» 1997 г. за лучший игровой фильм досталась П. Чухраю («Вор»). Лучшим игровым фильмом 1998 г. Российской академией киноискусства  был признан  фильм С. Сельянова «Про уродов и людей». В 1999 г.  лучшим игровым фильмом был названа кинолента режиссера А. Германа «Хрусталев, машину!».  «Ника» 2000 г. была присуждена лучшему игровому фильму «Лунный папа» режиссера Б. Худойназарова.

Следует согласиться, что выявление мировоззренческих и художественно-эстетических концепций кинорежиссера и его творческих  соратников – важное звено в любом киноведческом анализе. Но это прерогатива искусствоведов и кинокритиков. Мы не претендуем на эти роли, т. к. главным считаем следующее: отечественная кинематография 90-х гг. ХХ в. достаточно органично вписывалась в культурный контекст многих фестивалей. Хотя, безусловно, результаты участия и качество постсоветского кино на кинофорумах были разными.

В частности, если в 1990 г. в Каннах приз за режиссуру получил П. Лунгин (фильм «Такси – блюз»), приз «Золотая камера» достался фильму В. Каневского «Замри-умри-воскресни», то в 1991 г. отечественные фильмы представлены не были. В 1992 г. в конкурсную программу этого фестиваля попали фильмы тех же режиссеров – П. Лунгина «Луна-парк» и В. Каневского «Самостоятельная жизнь». В отборочной программе участвовали фильмы «Любовь» В. Тодоровского, «Счастливые дни» А. Балабанова, «Чекист» А. Рогожкина, «Прорва» И. Дыховичного. В 1993 г. серебряный приз Каннского кинофестиваля получил фильм режиссера Б. Худойназарова «Кош ба кош» (Таджикистан – Швейцария – Россия).  В 1994 г. Н. Михалков в Каннах разделил Большой приз (фильм «Утомленные солнцем»).

Приз ФИПРЕССИ (Международная Федерация кинопрессы) и Приз зрительских симпатий был вручен режиссеру С. Бодрову за киноленту «Кавказский пленник», участвовавшей  в Каннском киносмотре 1996 г. Канны 1997 г. отмечены  дебютом в официальной программе  фильма А.  Балабанова «Брат».

Независимой программой «Двухнедельник режиссеров» (Канны, 1998 г.)  был показан  еще один фильм А. Балабанова  «Про уродов и людей», а в официальном конкурсе Каннского фестиваля в 1998 г. участвовала замечательная  кинолента А. Германа «Хрусталев, машину!».  Канны 1999 г.  в номинации «Лучший сценарий»  признал  наших сценаристов Ю. Арабова и М. Коренева  фильма А. Сокурова «Молох». В 2000 г.  на конкурс в Канны была представлена российская кинолента режиссера А. Сокурова «Телец». В специальном упоминании за лучший актерский ансамбль Канны 2000 г.  назвали фильм «Свадьба» режиссера П. Лунгина.

На других международных европейских кинофестивалях  российское кино также занимало определенное место. Речь в данном случае идет о Берлинском, Венецианском и Роттердамском кинофорумах, на которых  новый кинематографический материал России давал мировым и отечественным кинокритикам богатую информацию к размышлению.

Неслучайно именно в этот период фильм «Урга» Н. Михалкова получил «Золотого Льва» – Гран-при (Венеция, 1991 г.); А. Сокурову за фильм «Круг второй» был вручен приз ФИПРЕССИ (Роттердам, 1991 г.); М. Хуциев за киноленту «Бесконечность» был награжден Призом Христианских церквей и Призом за открытие новых идей в киноискусстве (Берлин, 1992 г.); В. Аристов за фильм «Сатана» был удостоен Специального приза (Берлин, 1992 г.); фильм С. Аграновича  «Год собаки» получил Специальную премию (Берлин, 1994 г.);  киноленте В. Абдрашитова «Пьеса для пассажиров» также присудили Специальную премию (Берлин, 1995 г.); С. Овчаров за фильм «Фараон», как за лучший короткометражный фильм, получил «Золотого Медведя» (Берлин, 1999 г.) В конкурсной программе Берлинале 2000 г. участвовал фильм А. Прошкина «Русский бунт».

В специальных программах Венецианского кинофестиваля 1996 – 1998 гг.  были показаны российские фильмы режиссеров – С. Сельянова «Русская идея», А. Эшпая «Униженные и оскорбленные», П. Чухрая «Вор», А. Баширова «Железная пята олигархии», Д. Месхиева «Американка».

Необходимость смотра нового российской кинематографии в самой России назревала не долго. Уже в 1994 г.  в Ялте проходил форум молодого кино. В основном это были дебютные работы: «Колыбельная» Н. Джанилидзе, «Вишневый сад»  А. Чернаковой, «Остров» Б. Садыкова, «Любовь» В. Тодоровского и др.

Однако уровень конкурсных программ, как отмечали критики, не был высок. Один из участников фестиваля Д. Быков об этом писал так: « … к нему (уровню) надо относиться как к некоему срезу того реального кинематографа, который сложился в середине 90-х гг. ХХ в. Ялта показала: новое кино есть. Оно не похоже на то, что было прежде, и более молодо по духу. И это кино должно быть показано, увидено и проанализировано»1.

Лидерами же этого киносмотра были российские кинематографисты: А. Хван, В. Хотиненко, С. Сельянов, В. Тодоровский и И. Дыховичный. Фильм А. Хвана «Дюба – дюба» был признан лучшим. Итог ялтинского форума молодого кино  смело был выражен словами кинокритика А. Шемякина: «Состоялось кинематографическое поколение, состоялся кинематограф. Новый кинематограф нащупывает какие-то самые первичные коммуникативные ходы»2.

В эпоху всеобщего  кризиса в России конца ХХ в., в том числе и кинофестивального, многие деятели отечественной киноиндустрии  организовывали массу различных  больших и малых праздников кино. Некоторые из них быстро ушли со сцены, другие – продолжили свою экранную жизнь. В частности, в 1990 г. М. Рудинштейном был создан «Кинотавр» –  Российский Открытый кинофестиваль (позже, в 1994 г. он получил статус международного). Результаты  его интересны, несмотря на очевидные факты этого периода – хороших отечественных фильмов все-таки было не так много.

Одним из элементов новорожденного фестиваля всегда является новизна: эстетическая, жанровая, идейная или иная. Задумывая кинофестиваль в г. Анапе, его организаторы (С. Новожилов, И. Шевчук, В. Мережко), как хорошие авторы, новизну сразу заложили  в название – «Киношок». (Позже он получил название – Открытый Российский кинофестиваль стран Содружества Независимых Государств и Балтии). И этим все сказано.

Основная роль в кинофестивальном пространстве Российской Федерации 90-х гг. ХХ в., с нашей точки зрения, теоретически все-таки связывается с Московским международным кинофестивалем (ММКФ). Нельзя не согласиться, что он – ярчайший пример  в отечественной истории  кинематографии и кинокультуры. История эта уникальна, порой трагична, но  очень интересна и неповторима. Проследим результаты главного отечественного кинопраздника постсоветского периода. На ХVII Московском кинофестивале (г. Москва, 1991 г.) Золотой приз был присужден режиссеру К. Геворкяну за фильм «Пегий пес, бегущий краем моря». Золотой приз ХVIII ММКФ (Москва, 1993 г.) ни одному российскому фильму не был присужден, специальную премию получил С. Овчаров за фильм «Барабаниада» (Россия – Франция). На ХIХ отечественном кинофоруме 1995 г. продукция российской кинематографии наград также не получила.

Следует отметить, что период 1995 – 1997 гг. исследователями российского кино считается самым сложным в кинопроизводстве Российской Федерации и получил название периода постсоветского малокартинья, что собственно и продемонстрировали итоги  ММКФ этих лет. По данным российской киноиндустрии в 1990 г. было выпущено 262 фильма; в 1991г. – 375; в 1992 г. – 178; в 1993 г. – 144; в 1994 г. – 72; в 1995 г. – 57; в 1996 г. – 35; в 1997 г. – 35; в 1998 г. – 51; в 1999 г. – около 60 фильмов1.

Результаты  российской кинематографии на ХХ ММКФ (1997г.)  были очень скромными: Специальной премией был удостоен фильм  режиссера А. Сокурова «Мать и сын» (Россия – ФРГ).  В конкурсной программе ХХI ММКФ (1999г.) была представлена кинолента режиссера А. Карпыкова «Фара»; Приз «Серебряный Св. Георгий» за лучшую мужскую роль получил Ф. Абраимов (фильм «Фара»); режиссер В. Хотиненко был удостоен специального упоминания ФИПРЕССИ за фильм «Страстной бульвар».

На ХХII ММКФ в 2000г. успехи российской кинематографии были  следующими: Специальный приз жюри – «Золотой Св. Георгий» – за лучший актерский ансамбль (З. Шарко. Н. Волков, Л. Дуров)  был присужден режиссеру  В. Мельникову за фильм «Луной был полон сад»;  Специальный приз – «Серебряный Св. Георгий» – за вклад в киноискусство  был вручен Глебу Панфилову; Приз зрительских симпатий достался  режиссеру В. Мельникову за фильм «Луной был полон сад».

Можно по-разному оценивать культурную миссию отечественных кинофестивалей, в том числе и «Кинотавра», и Киношока, и Московского международного, однако следует заметить, что даже в неблагоприятной ситуации (финансовый и творческий кризисы в кино России 90-х гг. ХХ в. были явными) их итоги  зафиксировали переход  от показа социально-политических проблем и философскому осмыслению национальной идентичности на всех этапах истории России ХХ в.

Теория кинематографии в Российской Федерации постсоветского периода еще не сложилась окончательно. Отечественная кинематография и отечественная культура еще не знали такого стремительного развития, такого плодотворного освоения новых технологий, новых художественных возможностей, которое продемонстрировало российское  культурное пространство 90-х. гг. прошлого столетия. В такие исторически короткие сроки появление концептуально сложившейся теории нового российского кино  было нереально, потому как самым естественным  образом шло формирование взглядов, накопление идей, мыслей.

Однако отечественная кинематография этого периода уже могла назвать имена смелых, талантливых и наблюдательных исследователей, которые чаще всего являлись художниками кино – режиссерами, драматургами, критиками. Это они отваживались теоретически осмыслить стремительно меняющиеся условия творчества в  пост советском кино, нащупать его особенности, установить сходства и различия, сформулировать новую  киноэстетику и эстетические законы. Российской кинематографии 90-х гг. ХХ в. очень нужны были талантливые люди, обладающие глубокой интуицией и огромной духовной культурой. И они были.

В нашу задачу не входит изложение идей тех кинокритиков и киноведов, которые весьма преуспели в осуждении российской кинематографии исследуемого периода как вульгарной и невменяемой.

Некоторые из них полагали: кинематография никому не нужна; творческого потенциала и возможностей у отечественных киномастеров  нет; российские фильмы конца ХХ в. представляли неразрешимую загадку не только для зрителей, но и самих создателей; недостаток профессионализма, избыток амбициозности и самоуверенности молодого кино России подтверждали наступление заката отечественной кинематографии на закате  ХХ в. и т. д. и т. п.

Однако, несмотря на тонкие и подчас справедливые оценки отдельных авторов – теоретиков российского кино1, мы утверждаем, что будущее у кинематографии России есть. В целом, в период постсоветского кино сформировались определенные киноведческие идеи.

Так, например, режиссер А. Хван, из всех кинематографических компонентов особо выделил пространство и именно в пространственной  гипотезе видел ключ к развитию отечественной кинотеории. Он убежден, что «… кино – это время, которое переделано в пространство, или  пространство, сделанное из времени. Кинематограф способен материализовать множественность бытия, представление о которой заложено у нас в подсознании»1.

Кинокритик В. Шмыров перспективу развития  теории кино России видел в изменившейся эстетике отечественного киноискусства. По его мнению, лучшие российские фильмы 90-х гг. ХХ в. сняты на стыке массового и элитарного авторского кино, что вполне давало основание  для формирования  новых концепций  отечественного киноведения.

Писатель и киносценарист Ю. Арабов, осмысливая будущее  кинематографии, придерживался точки зрения, что «кино станет частным делом, таким, каким стали книга и театр… ”Молодое кино” будет все более удешевляться в связи с приходом в него видео… ”Большое кино”, наоборот, будет дорожать с каждым днем и лет через пятнадцать – двадцать вплотную столкнется с «виртуальной реальностью» и будет поглощено ею»2.

В самом начале 2000 г. редакция профессионального журнала «Искусство кино» провела своеобразное социологическое исследование. На наш взгляд особо интересен был последний вопрос, сформулированный следующим образом: ХIХ в., по общему признанию, был веком литературы; в ХХ в. доминирующую позицию занимало кино. Какой вид искусства, станет искусством ХХI в.?

Не менее интересными были и ответы.

Юрий Арабов, сценарист, писатель: «Из видов искусств не останется никаких, если под искусством понимать  не товарное единичное производство. Такие кустари выживут, и в грядущем их продукция не будет иметь спроса. Только потому, что спрос станет все более регулируемым процессом, жестко организованным. Но товара явится несметное множество. Так называемого аудиовизуального. Кино же в варианте Бергмана и прочих будет занимать периферийные позиции, собирая в маленьком зале пятьдесят очкариков, которые не смогут взять в толк, какой же смертной казни подвергнуть своих отцов, создавших этот счастливый блистающий мир вокруг …»;

Владимир Бибихин, философ:  «ХIХ в. плохо расслышал то, что говорила ему пророческая литература. ХХ в. сумел немногим лучше понять пророчества своего кино. Искусством ХХI  в. станут, конечно, домашний экран  и съемки реальных сюжетов видеокамерой с фоном классики литературы и кино на том же экране»;

Андрей Битов, писатель: «О будущем искусстве: …что касается новейший форм кино, телевидения и прочих, это тоже обретет свое место. У всего будет своя аудитория. И, значит вопрос стоит только о развитии структур, при котором продукт поступит к своему потребителю неизбежно.»;

Юрий Лейдерман, художник, арт-критик: «Затруднительно говорить о видах искусства, поскольку само искусство, как мы его сейчас понимаем, возможно, уже является отработанным социальным феноменом. Само понятие ”искусство” будет конфигурировано как-то совсем по-другому, Возможно, эти новые конфигурации уже находятся где-то с краю в поле нашего зрения, однако мы пока еще не опознаем их как искусство»;

Павел Лунгин, кинорежиссер, сценарист: «Кино не сдаст свою доминирующую позицию. Может быть, фильмы станут интерактивными и по желанию зала или отдельного зрителя будут меняться финалы. Может быть, любимым развлечением будущего станут рекламные фильмы и право сняться в рекламе станет главным вознаграждением будущего века»;

Михаил Рыклин, философ: «Будут разрастаться самые разные виртуальные миры. Сомнительно, правда, сможем ли мы прикрепить к некоторым из них ярлык ”искусство”. Возможно, очаг виртуальности сместится в место с другим названием»;

Алексей Улюкаев, экономист:  «Искусства ХХI в. – интерактивная драма, интерактивное кино, ”безбумажная литература”, хотя все  традиционные искусства сохранятся»;

Отец  Георгий Чистяков, священник: «… Если ХХI в. принесет что-то новое, это новое  будет основано на общении между людьми и на художественном освоении этого общения».  

Кирилл Разлогов, киновед:  «ХХI в. (как и ХХ, и ХХII) будет веком экранных искусств (первым из которых было кино) вплоть до массового распространения симулированных миров виртуальной реальности»1.



1 Культурная политика России. История и современность. Два взгляда на одну проблему //Отв. ред. И. А. Бутенко, К. Э. Разлогов. – М., 1998. – С. 228.

2 Там же. – С. 68.

1 О Государственном фонде кинофильмов Российской Федерации // Основы законодательства Российской Федерации. –  1995.– № 2. – С. 315.

1 См.: Российская газета. – 1998. – 3 февраля. – С.  6.

1 Лидеры общественного мнения кинематографистов о мелодраме // Искусство кино. – 1994. – № 4. – С. 102.

2 Там же. – С. 102.

 

 

1 Лидеры общественного мнения кинематографистов о политике в сфере кино //Искусство кино. – 1994. – № 5. – С. 102.

2 Там же. – С. 101.

 

 

1 Лидеры общественного мнения кинематографистов о политике в сфере кино // Искусство кино. – 1994. – № 5. – С. 101.

1 Лидеры общественного мнения кинематографистов о политике в сфере кино // Искусство кино. – 1994. – № 5. – С. 102.

2 Там же. – С. 102.

1 Быков Д. «Молодость ходит со смертью в обнимку» // Искусство кино. – 1995. – № 4. С. – 28.

2 Там же. – С. 29.

 

 

1 См.: Кинопарк. – 1999 г. – № 12. – С. 22 – 23.

1 См.: Быков Д. «Молодость ходит со смертью в обнимку» // Искусство кино. – 1994. – № 5. – С. 27 –32; Шмыров В., Павлов Ю., Разлогов К. и др. Из стенограммы обсуждения конкурсной программы кинофорума в г. Ялта, 1994 г. // Искусство кино. – 1994. –  № 5. – С. 28 – 32 и др.

1 Хван А. «Кино – это коллективное сновидение человечества» // Искусство кино. – 1994. – № 5. – С. 37.

2 Арабов Ю. «Виртуальная реальность» поглотит кино // Киноведческие записки. – 1995. – № 28. – С. 262.

 

1 См.: «Параллельная акция – 2» // Искусство кино. – 2000. – № 1. – С. 6 – 26.

Пословицы и поговорки как фактор формирования языковой и межкультурной компетенций

Автор(ы) статьи: Дармилова С.В.
Раздел: ПРИКЛАДНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

Языковой барьер, психологическая основа, частнометодические принципы, паремиологическая проблема, мир изучаемого языка, социокультурный пласт, воспитательный потенциал, стилистические фигуры, дидактическая адаптация, перевод дословный, языковой эквивалент, менталитет народа, толерантность, технология,rnречевая деятельность.rn

Аннотация:

Автор рассматривает дидактические возможности применения пословиц и поговорок в обучении иностранному и родному языкам. Предлагаемая автором технология работы с пословицами и поговорками способствует реализации обучающей, развивающей, воспитательной целей образования, позволяет развивать навыки речевой деятельности говорения, письма, повышая при этом мотивационный потенциал учебного процесса.

Текст статьи:

Особенностью обучения иностранному языку на современном этапе является необходимость формирования языковой коммуникативной и межкультурной компетенций. Языковой и коммуникативный барьеры, имеющие в своей основе психологические факторы, успешно пре-

одолеваются с помощью частнометодических принципов, лежащих в основе интенсивных методов обучения: суггетивности, двуплановости, поэтапно-концентрической направленности учебного процесса, глобального использования всех средств воздействия на психику учащегося,

устного опережения, индивидуального обучения через групповое, взаимодействия ролевых и личностных элементов в обучении.

Однако преодоление языкового и коммуникативного барьеров явно недостаточно для обеспечения эффективности общения между представителями разных культур. Для этого необходимо преодолеть барьер культурный. Именно поэтому решение актуальной задачи обучения иностранному языку как средству коммуникации между представителями разных народов и культур заключается в том, что языки должны изучаться в неразрывном единстве с миром и культурой народов, говорящих на

этих языках.

Богатый дидактический потенциал для решения данной проблемы представляет использование пословиц и поговорок в процессе обучения иностранному языку.

Нельзя не согласиться с А.М. Жигулёвым [1] в том, что пословицы и поговорки наиболее наглядно иллюстрируют образ жизни, географическое положение страны, его историю, традиции, культуру, хранят веками накопленный социокультурный пласт и реагируют на изменения в общественной и культурной жизни народа. В пословицах и поговорках лаконично и образно отражена система

ценностей, общественная мораль, этика, отношение к миру, к другим народам, наставления на все случаи жизни, что составляет высокий воспитательный потенциал их использования в обучении.

Ритмическая и синтаксическая четкость пословиц и поговорок, их композиция, различные стилистические фигуры (антонимы, омонимы, синонимы, сравнения, метафоры, метонимии, гиперболы) представляют богатый языковой материал для изучения на самых различных

этапах обучения. Все это позволяет использовать пословицы и поговорки для реализации как воспитательной, так и развивающей и обучающей целей образования.

Используя пословицы и поговорки, следует обратить внимание на их определение и разграничение, поскольку они, несомненно, имеют общие признаки, отличаясь своим нравоучительным, дидактическим, прескриптивным характером.

Наиболее распространенной в наше время является точка зрения А.Г. Назаряна [2], согласно которой пословица является преимущественно метафорическим выражением, тогда как поговорка имеет прямую направленность, хотя и обладает обобщающим значением и допускает расширительное толкование. Именно поэтому применение пословиц и поговорок связано с учетом возрастных особенностей обучающихся, с зоной их актуального и ближайшего развития.

Важной проблемой, касающейся пословиц и поговорок, является их перевод. Так, на материале французского языка следует отметить, что перевод пословиц и поговорок возможен русским параллельным эквивалентом с той же формой, с тем же лексическим составом и с тем же

значением. Сравним: L’argent n’a pas d’odeur // Деньги не пахнут; Qui cherche trouve // Кто ищет, тот находит; L’appetit vient en mangeant // Аппетит приходит во время еды.

Чаще всего французская пословица или поговорка переводится на русский язык эквивалентом с тем же значением, но с иной формой, иным лексическим составом.

Сравним: A bon chat, bon rat // Каждому свое; Chat échaudé craint l’eau froide // Пуганая ворона куста боится.

Часто у французской пословицы или поговорки не бывает эквивалента в русском языке, тогда прибегают к дословному или вольному переводу. Сравним: Quand le chat n’est pas là, les souris dansent // Когда кота нет, мыши пляшут; Qui vient noyer son chien l’accuse de rage // Тот кто хочет утопить свою собаку, обвиняет ее в бешенстве.

Следует отметить, что изучение пословиц и поговорок иностранного языка позволяет также глубже понять и изучить свой родной язык, понять особенности менталитета каждого народа, что способствует формированию толерантности, уважению к своей и иной культуре. По-

этому пословицы и поговорки можно с успехом применять для обучения как иностранному, так и родному языкам. Показательным примером данного подхода в обучении является опыт педагогической деятельности Л.Н. Толстого [3], который, обучая крестьянских детей

русскому языку, широко использовал пословицы и поговорки. Например: русская пословица – «Ложкой кормит, в глаз стеблем колет» явилась основой сюжета повести, написанной писателем совместно с учениками. В настоящее время данный прием работы широко используется в интенсивных методах преподавания иностранного языка.

Эффективность применения пословиц и поговорок во многом зависит от рациональной организации учебного процесса, от его технологизации. При этом, исходя из определения технологии как системы способов, приемов, шагов, последовательность выполнения которых, обеспечивает решение задач обучения и развития личности, можно предложить следующую технологию работы с пословицами и поговорками, апробированную в ходе преподавания французского языка на кафедре французской

филологии АГУ:

- определите разницу между пословицей и поговор-

кой;

- прочтите данную пословицу, поговорку в хоровом,

групповомmesNe, индивидуальном режимах;

- переведите пословицу или поговорку;

- найдите эквивалент пословицы или поговорки в русском или ином родном языке;

- определите скрытый смысл пословицы или поговорки, ее мораль;

- придумайте ситуацию, в которой можно употребить эту пословицу или поговорку;

- составьте диалог, употребив в нем данную пословицу или поговорку;

- проведите лингвистический, стилистический анализ пословицы или поговорки (грамматическую форму,

фонетические особенности, синтаксическую структуру, стилистические фигуры);

- организуйте конкурс на самый шутливый афоризм, состоящий из элементов разных пословиц;

- напишите небольшое сочинение, рассказ на сюжет предложенной пословицы или поговорки.

Таким образом, дидактическая адаптация пословиц и поговорок позволяет развивать навыки речевой деятельности чтения, письма, говорения, формируя при этом лингвосоциокультурную компетенцию обучающихся.

 

 

Примечания:

1. Жигулёв А.М. Русские народные пословицы и поговорки /

А.М. Жигулёв. – М.: Московский рабочий, 1965. – С.297-346.

2. Назарян А.Г. Французские пословицы и поговорки / А.Г. Назарян. – М.: Диана, 1996. – С.10-14.

3. Толстой Л.Н. Статьи об искусстве и литературе / Л.Н. Толстой. Собр. соч. т.15. – М.: Художественная литература, 1983. – С.10-14.

 

Методы повышения производительности творческой деятельности

Автор(ы) статьи: Большаков А.В.
Раздел: ПРИКЛАДНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

субъект творчества, индивидуальная, групповая и коллективная форма творчества, личностные методы, инструментальные методы

Аннотация:

В статье рассматриваются способы улучшения эффективности творческого процесса путём применения личностных и инструментальных методов стимулирования творческой деятельности

Текст статьи:

Особую роль приобретают исследования творчества, целью которых была разработка на основе имеющихся сведений об особенностях творческого процесса (знаний о последовательности этапов творческого процесса, трудностей, встречающихся на каждом из них и т. д.) методов, позволяющих повысить эффективность творческой деятельности.

К таким методам относятся «мозговой штурм» А. Осборна, «синектики» У. Гордона, «алгоритм изобретения» Г. С. Альтшуллера. Эти методы различаются между собой приемами, используемыми для повышения эффективности творчества, детализированностью предлагаемой процедуры и т. д.

В основе всех методов развития способности к продуктивному мышлению лежит мысль о том, что любой ученый (да и вообще любой человек) реализует в жизни и деятельности лишь ничтожную часть своего творческого потенциала. Значит, нужно найти способы активизации этой нереализованной части своего «Я».

«Мозговой штурм»

Известный буквально каждому хотя бы понаслышке метод «мозгового штурма » (брейнсторминга) был разработан А. Осборном еще в 1938 г. и сразу же стал широко применяться на промышленных предприятиях для решения сложных технических изобретательских задач. Оценить практическую действенность модифицированного варианта этого метода может любой, кто хоть раз смотрел телевизионную передачу «Что? Где? Когда?».

В основу данного метода положен принцип разведения во времени двух фаз творческого акта: генерирования идей и их критической оценки. Обычно в мыслительном процессе они настолько слиты, что большая часть возникающих идей отметается индивидом сразу, еще до того, как он успевает обнаружить заложенное в них рациональное зерно.

В классическом «мозговом штурме» принимает участие группа специалистов, которая делится на две команды. Одной из них ставится задача «набросать» как можно больше идей по поводу решения поставленной проблемы, какими бы безумными, нереальными или глупыми они ни казались. На этом этапе запрещается давать какую-либо оценку или критику выдвигаемым гипотезам, которые тщательно фиксируются. А вот на втором этапе другая группа — эксперты — должна развить, обсудить и критически оценить каждое предложение, рассмотреть возможность реализации заложенного в нем подхода и в конечном итоге, остановившись на одном из них, предложить конкретное решение поставленной проблемы.

Участники «мозгового штурма» должны придерживаться следующих правил: 1) строго соблюдать двухфазность процесса; 2) предлагать как можно больше идей; 3) настраиваться на генерирование самых «диких» предложений; 4) не претендовать на «авторство» какого-либо решения, считать все высказанные гипотезы достоянием команды.

Введением этих достаточно жестких правил, за соблюдением которых следит специально обученный ведущий, достигается несколько эффектов. Во-первых, акцент переносится с поиска одного-единственного правильного решения на сам процесс выдвижения гипотез, на их количество. Во-вторых, отсроченность критики дает возможность оценить продуктивность идеи в сравнении с другими, определить наиболее перспективные направления поиска, объединить принципы, заложенные в разных предложениях, в одном итоговом решении. Это требование наряду с запретом на указание конкретного автора идеи значительно снижает боязнь оказаться несостоятельным, сказать «не то», услышать от партнеров: «Ну и глупость же ты придумал!», т. е. помогает снять внутренние психологические барьеры. В-третьих, поощрение «дикости» выдвигаемых идей изначально мотивирует участников на отказ от стереотипных, банальных, лежащих на поверхности решений, заставляя их сразу идти нестандартными путями, активизирует имеющийся у них опыт, и не только узкопрофессиональный.

Горячие дискуссии развернулись вокруг вопроса об эффективности «мозгового штурма». Полученные в экспериментах данные то подтверждают большую эффективность метода по сравнению с индивидуальным решением задачи, то нет. Психологи справедливо полагают, что «мозговой штурм» не является универсальным методом, а имеет четко очерченную область своего применения, в которой его грамотное использование действительно приводит к более высокому по сравнению с индивидуальным результату. При этом под высоким результатом понимается оптимальность и быстрота получения решения.

Было установлено, что эффективность «мозгового штурма» определяется 1) особенностями задачи, которая в нем решается; 2) особенностями группы, в которой он проводится. Наилучшие результаты получаются при решении изобретательских задач, а также всех тех, которые имеют одно правильное решение (как, например, в криминалистике, где надо вычислить преступника на основе найденных улик).

Экспериментальные исследования, проведенные Г. Н. Королевой и В. П. Карцевым, показали, что данный метод лучше всего применять в научных коллективах, в составе которых есть носители всех основных научных ролей — эрудит, критик, генератор идей. И наоборот, эффективность метода снижается, когда ролевой состав группы более однороден, например явно преобладают генераторы идей или эрудиты и т. д. Эффективность «мозгового штурма» также возрастает в группах, состоящих из специалистов, работающих в смежных областях, дополняющих друг друга по своим знаниям и профессиональному опыту.

Кроме того, как и любой другой метод, «мозговой штурм» хорош в опытных, умелых руках, т. е. требует для своего проведения высокой квалификации ведущего.

Синектика и другие инструментальные методы

Другой, тоже достаточно популярный метод стимулирования творчества — это синектика, предложенная У. Гордоном в 1948 г. Ее основной принцип — сделать незнакомое знакомым, а привычное чуждым, изменить сложившийся взгляд на вещи. Преодоление стереотипов восприятия и мышления, пробуждение воображения участников в групповой работе достигается за счет введения в процесс решения задачи следующих приемов: 1) личностное уподобление, при котором надо представить себя изучаемым процессом, деталью, прибором и т. п.; 2) прямая аналогия — поиск сходных процессов, структур, явлений из совершенно других сфер (например, сравнение центральной нервной системы с телефонной станцией); 3) символическая аналогия или использование поэтических образов для формулирования

Изобретательские задачи — такие, в которых требуется найти оптимальное техническое решение, изобрести новый принцип, способ действия или механизм. Их решение обычно основывается на оригинальном применении уже известных научно-технических закономерностей, знаний, открытий, задачи; 4) фантастическая аналогия, которая позволяет предложить решение «как в сказке», не считаясь с законами природы.

Активизация воображения, фантазии, привлечение образов из очень далеких от содержания задачи сфер опыта помогают разорвать привычные смысловые связи. Помещая объект в совершенно новый контекст, участники открывают в нем свойства, ранее отступавшие на задний план, казавшиеся несущественными. Так же как и в «мозговом штурме», основная цель состоит в устранении стереотипов мышления.

Кроме того, метод синектики обучает, если можно так выразиться, метафорическому мышлению, умению сочетать логическое и образное мышление, свободно переходить с одного мыслительного уровня (по терминологии Я. А. Пономарева) на другой, актуализировать латентный опыт. Если «мозговой штурм» направлен на решение задачи «здесь и сейчас» и перенос освоенных способов мыслительных действий индивид производит уже сам и стихийно, то синектика не только помогает решению конкретной проблемы, но и закрепляет способы активизации образного мышления в виде навыка. Метод синектики имеет те же ограничения в своем применении, что и «мозговой штурм».

Кроме этих двух широко известных методов, существует ряд других, которые знакомы в основном специалистам в этой области.

С синектикой перекликается метод преодоления инерционного эффекта мышления (Дж. Менделл). Как видно уже из его названия, главная цель остается все та же — разрушить стереотипы мыслительного процесса, увидеть новое в уже известном. Да и использующиеся для этого приемы напоминают таковые из синектики. Различие состоит в том, что этот метод предназначен для индивидуального «употребления» и содержит рекомендации по организации творческого процесса не только на ограниченном отрезке времени, но и на более длительный срок. Вот некоторые из них: 1) стремиться представить объект в неожиданной обстановке; 2) установить смысловую связь между данным объектом и любым другим, взятым наугад; 3) задавать как можно больше вопросов по поводу объекта (например, можно ли его сжать, увеличить, заменить? на что это похоже? как это получается? из каких частей состоит? для чего это годится?); 4) заходить в магазины и библиотеки, просматривать любую привлекающую внимание литературу; 5) отсрочить решение неподдающейся задачи до момента, когда почувствуется вдохновение; 6) фиксировать на бумаге все идеи, приходящие в голову в связи с решением текущей проблемы или имеющие к ней отдаленное отношение.

Совершенно иной принцип лежит в основе метода морфологического анализа, предложенного Ф. Цвикки и также с успехом применяемого в конструкторских разработках и изобретениях. В отличие от трех предыдущих, этот метод основывается на строгом системном анализе, цель которого — выделить в изучаемой системе основные компоненты-ступени, описывающие какое-либо сложное изделие или технологический процесс. По итогам анализа составляется матрица, которая имеет следующий вид:

Компонент

Средства и методы, используемые в работе каждого компонента

Альтернативные методы, которые могут быть использованы для А, В, …

А

А1

А2

В

В1

В2

С

С1

С2

Элементы столбцов можно комбинировать, например проектировать технологический процесс с параметрами А1, В2, С4, D3 и т. д.

На использовании алгоритма действий построены и два других метода — рабочие листы (С. Парнз) и АРИЗ — алгоритм решения изобретательских задач (Г. Альтшуллер).

Рабочие листы представляют собой описание последовательности шагов, которые надо сделать, и вопросов, на которые надо ответить, чтобы в конце концов решить поставленную задачу.

Первый этап служит для ориентировки в информационном поле изучаемой проблемы. Его итогом является понимание того, какие факты нужны для получения решения и где можно их найти. Главный этап — это поиск проблем, включающий в себя формулировку всех проблем, вытекающих из поставленной задачи. Следующий шаг — это поиски идей, которые, как и в других методиках, не должны подвергаться критике на этом этапе. Их оценка производится на другом этапе — поиска решений, где вырабатываются критерии оценки выдвинутых идей и проводится сама оценка. Наконец, завершающий этап — разработка конкретных путей осуществления каждой высоко оцененной идеи.

Данный метод упорядочивает и организует процесс мышления, поскольку разбивает его на определенные этапы, помогает сформулировать основные вопросы, без которых невозможно продвижение к цели, увидеть, какой необходимой информации недостает. Однако сам поиск информации ничем не ограничен и не направляется какими-либо правилами.

Алгоритм решения изобретательских задач (АРИЗ) был разработан Г. С. Альтшуллером в 70-х годах. Он же является автором теории решения изобретательских задач (ТРИЗ), практическим приложением которой и стала данная методика.

Изучая в течение многих лет архивы изобретений, автор обнаружил и описал несколько типовых противоречий, которые, по его мнению, лежат в основании подавляющего большинства изобретательских задач, и разработал программы (алгоритмы) разрешения и преодоления этих противоречий. Альтшуллер утверждал, что, имея в руках его методологию и инструментарий изобретательства, любой человек с инженерным образованием и даже без него способен делать изобретения «по формуле», а также решать так называемые задачи на сообразительность.

Вышеописанные методы являются средствами организации и стимулирования группового и индивидуального мыслительного процесса. Они применимы к задачам, весьма различным по своему предметному содержанию, например для усовершенствования работы отдельных механизмов, для разработки новых приборов и технологий, для выработки стратегии развития предприятия и для многих других. Однако все эти задачи объединяет то, что в них довольно четко формулируются исходные условия и они заведомо имеют хотя бы одно решение. Поскольку задачи подобного типа редко встречаются в области фундаментальных научных исследований, использование данных методов для стимулирования творческого мышления ученых-исследователей оказывается малоэффективным.

Наконец, есть еще группа методов, на первый взгляд не имеющих прямого отношения к творческому мышлению как таковому, но с успехом применяющихся для развития творческих способностей личности. Они направлены на снятие более глубоких, нежели стереотипы мышления, личностно-психологических барьеров на пути творчества. Их цель — преодоление внутренних запретов, и в первую очередь запретов на самовыражение чувств, ощущений, взглядов, ценностей личности и т. п. За счет этого происходит раскрепощение и раскрытие индивидуальности, высвобождение творческих возможностей человека.

Так, групповая динамика, давно и с успехом применявшаяся для тренинга общения, решения ряда внутриличностных проблем, использовалась Б. и П. Холлеранами для стимулирования творческих способностей личности. Они заявляли, что условиями полноценной жизни творческой личности являются: 1) безопасность (отсутствие ощущения угрозы ее основным ценностям); 2) уверенность в себе; 3) самоценность; 4) открытость; 5) коммуникабельность.

Разработанная ими специальная программа развития группы позволяет людям открыть и развить в самих себе все эти качества. Перенося эти качества в свое повседневное поведение, человек ощущает себя как более зрелую, самостоятельную, активную личность, не боящуюся иметь и отстаивать собственное мнение, и тем самым развивает свою глубинную, личностную способность к творческим проявлениям во всех сферах своей жизни и в первую очередь в научной деятельности.

Два других метода — трансцендентальная медитация (Ф. Трейвис) и методика формирования личностной целостности и веры в себя (Р. Пиви) — также основываются на тезисе о том, что творческое мышление не равносильно навыку, который может приобрести каждый, а в нем находит свое выражение целостная индивидуальность. Поэтому во главу угла эти методы тоже ставят задачу раскрепощения личности, считая, что ее нормальное развитие является необходимым условием продуктивного творческого процесса. Они не столько помогают индивиду находить решение отдельных проблем, сколько увеличивают его внутреннюю свободу, развивают целостную способность к творчеству во всех областях жизни.

Метод трансцендентальной медитации заимствовал из восточных практик самосовершенствования ряд идей и приемов, использование которых помогает проникать в бессознательные слои психики, овладевать собственными психическими процессами и состояниями, обычно не поддающимися сознательной регуляции. Метод помогает активизировать правое полушарие и повысить его участие в процессе мышления, а также научиться снимать стрессы и предотвращать их возникновение. Это достигается путем сосредоточения внимания на тончайших нюансах собственной мысли до тех пор, пока разум не выйдет за пределы этой мысли и не придет к ее источнику.

Р. Пиви — автор метода формирования личностной целостности — полагал, что «нормальность» и психическое здоровье личности тесно связаны с ее способностью к творчеству как в жизни в целом, так и в ее отдельных областях, например в науке. По его мнению, нормальному человеку органически присущи: 1) свобода морального выбора; 2) свобода вмешиваться и даже разрывать причинную связь событий; 3) свобода создавать новое, выходить за рамки логической и биологической необходимости. Конкретные техники, используемые для формирования целостности личности и близкие к приемам психотерапии, снимают ненужные внутренние барьеры и тем самым открывают индивиду путь к свободе и творчеству.

На сегодняшний день существует в общей сложности более 30 различных методов стимулирования творческого мышления, и их число продолжает расти. Большинство из них может быть отнесено к одной из двух групп: специфические или инструментальные методы и неспецифические или личностные методы.

Описанные выше способы стимулирования творчества также принадлежат либо к одной, либо к другой группе:

Специфические методы (Инструментальные)

1. Мозговой штурм

2. Синектика

3. Рабочие листы

4. Морфологический анализ

5. АРИЗ

Неспецифические методы (Личностные)

1.Групповая динамика

2.Трансцендентальная

медитация

3.Методика формирования

целостности и веры в себя

К инструментальным методам относятся те, которые представляют собой особую процедуру выработки группового решения проблемы и/или дают в руки индивиду определенный способ организации собственной мыслительной деятельности по решению конкретной задачи. Обычно они описывают алгоритм действий или набор общих правил (эвристик), соблюдение которых с большой степенью вероятности приводит к нахождению решения.

Вместе с тем в литературе встречаются данные о том, что люди, овладевшие методами стимулирования своего мышления, могут не только освобождаться от стереотипов мыслительной деятельности, но и постепенно становиться более зрелыми и гибкими в своем поведении в целом. Таким образом, специфические методы стимулирования творческого мышления, действие которых вроде бы направлено на развитие узкоконкретных способностей и навыков индивида, могут стать отправной точкой для совершенствования личности в целом, в особенности, если их главный принцип — освобождение от оков предубеждений, предрассудков и укоренившихся привычек — глубоко осознан и принят человеком.

Личностные методы стимулирования творческих способностей подходят к задаче с другого конца: они начинают с развития общей способности человека управлять своим поведением, с формирования уверенности в себе и ощущения собственной силы, с осознания беспредельных возможностей самосовершенствования в любой сфере психической жизни.

Двигаясь от общего к частному, они достигают сходного результата, хотя и иными путями: в конечном итоге у индивида, прошедшего курс тренинга личностного развития, возрастают и перестраиваются специальные, частные способности, и в первую очередь способность мыслить самостоятельно и независимо. Именно эти методы могут быть в ряде случаев с успехом применены для подготовки сотрудников, занимающихся научными, поисковыми исследованиями, с целью повышения их общего творческого потенциала.

Несмотря на высокую эффективность личностных методов стимулирования творчества, инструментальные методы являются намного более популярными и распространенными. Это связано прежде всего с тем, что все методики личностного совершенствования требуют для своего проведения специально подготовленного и высококвалифицированного тренера, подготовка которого занимает не один год. Кроме того, людям, жаждущим развить свое умение «решать задачки», не так-то легко смириться с тем, что все то, чем им предлагают заниматься в группах личностного роста, имеет весьма отдаленное отношение к их конкретной цели.

Выбор конкретной техники для повышения эффективности творческого мышления обусловливается прежде всего характером цели, которая должна быть в итоге достигнута. Одно дело, если цель состоит в нахождении оптимального решения вполне определенной задачи, и совсем другое, если целью является повышение творческого потенциала совместно работающего научного коллектива или его отдельных членов. Поэтому оценка сравнительной эффективности разных методов стимулирования творчества лишена смысла. Условием высокой отдачи любого метода является его применение к ограниченному кругу ситуаций, адекватных его особенностям и возможностям.

Литература:

  1. Творчество в научном познании. Под общ. Ред. Д. И. Широканова, Ю. А. Харина. Мн., «Наука и техника», 1976.
  2. Шумилин А.Т. Проблемы теории творчества: Моногр. – М.: Высш. шк., 1989. – 143 с.
  3. Аллахвердян А.Г., Мошкова Г.Ю., Юревич А.В., Ярошевский М.Г. Психология науки. Учебное пособие. — М.: Московский психолого-социальный институт: Флинта, 1998.

 

 

СЕМЬЯ В КОНТЕКСТЕ ТЕОРИЙ СОЦИАЛЬНОГО КОНФЛИКТА

Автор(ы) статьи: Бинеева Н.К.
Раздел: ПРИКЛАДНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

семья, конфликт, конфликтологические парадигмы, семейная структура.

Аннотация:

В статье рассматривается семья как социальная группа в основных категориях конфликтологических парадигм (от марксизма до конфликтных функционалистов и структуролистов), смена которых тесно связана с динамикой общественных изменений, что по-разному объясняет функционирование семьи и семейной структуры. Проблемное поле изучения семьи в контексте данных концепций разнообразно – от изучения характера распределения власти в семье до проблем межпоколенных отношений и ценностно-нормативных противоречий.

Текст статьи:

В развитии концепций социального конфликта можно выделить три основные этапа. Первый – период господства марксистской теории – классовый конфликт как основа общественного развития и объяснения истории. В противоположность этой идее представителями немецкой классической социологии (М. Вебер и Г.Зиммель) утверждалось, что социальный конфликт неотделим от всей культурной жизни, он имеет психологическую природу и обладает как позитивными, так и негативными функциями. В концепции русско-американского социолога П.Сорокина конфликт выступает движущим фактором социокультурной динамики.

Второй этап связан с доминированием структурно-функциональной теории (Т. Парсонс), которая была ориентирована на исследование социальных институтов, законов, взаимодействий (личностных и групповых), ориентированных на сохранение и поддержание их стабильности и интеграцию. В рамках данного подхода, конфликт трактовался как социальная патология. Третий подход свойствен конфликтным функционалистам, которые рассматривали социальный конфликт как фактор поступательного развития общества (Л. Козер), а также структуралистов, трактовавших его как неотъемлемый элемент социального действия (Р. Дарендорф).

На основании этих конфликтологических теорий в социологии произошел отказ от попыток «разрешения» конфликта как полного и окончательного u1091 устранения противоречий, свойственных человеческим сообществам, и был принят тезис о важности его «урегулирования». При этом конфликты как «структурно произведенные отношения противоположности норм и ожиданий, институтов и групп», в отличие от марксизма, не основаны на классовых, производственных отношениях, и не носят антагонистический характер. Социальная структура общества в рамках этих теорий основана на отношениях власти-подчинения, а отличительными чертами общества являются господство, конфликт и подавление. Смена конфликтологических подходов, которые стремились ответить на основные социологические вопросы «как обеспечить целостное существование общества» и «как соотносятся общественный порядок и его изменение», была тесно связана с динамикой общественных изменений, и в частности, объясняла функционирование института семьи и семейной структуры.

Семья в рамках марксисткой теории конфликта рассматривается как микрокосмос конфликта в большом обществе, в котором конфликт – естественное состояние, присущее самой природе общества. Промышленная революция способствовала преобразованию семьи в совокупность денежных отношений. Подлинное понимание семьи не связано с анализом эмоциональных или родственных отношений между ее членами, семья – «место борьбы». В семье осуществляется экономическое производство и перераспределение материальных благ, при этом интересы каждого ее члена вступают в конфликт с интересами других членов и общества в целом.

Примером таких конфликтов являются споры, кто должен зарабатывать деньги, какую часть семейного дохода следует выплачивать государству и др.

Немарксисткая ориентация конфликтологической парадигмы представляет социальный конфликт в качестве универсального и позитивного фактора, который способствует социальному прогрессу общества. Основной идеей этих конфликтологических теорий являлось изучение влияния конфликта на сохранение и восстановление целостности систем, на процессы приспособления общественных структур к требованиям действительности. В отличие от функционалисткого подхода к анализу семьи (домашняя занятость как результат справедливого обмена экономической поддержки на домашний труд), конфликтологические теории подчеркивают асимметричный характер обмена экономической поддержки на домашнюю работу, который, является результатом и воспроизводит отношения власти и эксплуатации. Согласно этому подходу, домашний труд, в отличие от оплачиваемой занятости, являясь рутинным и не престижным, не дает возможности личностной самореализации. Распределение домашних обязанностей является предметом «торга», в котором каждый член семьи стремится минимизировать объем выполняемого им домашнего труда.

Поэтому большая занятость в домашнем хозяйстве – это следствие бесправия в семье: индивиды вынуждены это делать вследствие культурных норм (эгалитарных или патриархальных установок супругов, уровня их толерантности и т.д.) и экономической зависимости. Экономическая составляющая функционирования семьи не является единственной, но обладает значительным конфликтогенным потенциалом. Отсюда необходимость выполнения большего объема домашнего труда может выступать источником неудовлетворенности и конфликтов, и связана с отсутствием власти в семье.

Социологические исследования свидетельствуют, что «несправедливое» распределение домашних обязанностей обладает значительным конфликтным потенциалом: конфликты, вызванные распределением домашних обязанностей, случаются в 50% опрошенных семей, наряду с конфликтами, связанными с расходами семейного бюджета, вопросами проведения досуга и т.д. (И.В. Проневская).

Конфликт, возникая из различия интересов индивидов в борьбе за собственный статус, власть и долю вознаграждения, выполняет и ряд позитивных функций, способствуя разрядке напряженности, налаживанию эмоциональных отношений и контактов между членами социальной группы, выступая интегральной частью отношений. Г. Зиммель в работе «Конфликт» писал, что отсутствие поводов для конфликта не является признаком настоящих и глубоких отношений.

Напротив, такое поведение часто характеризует отношения, в которых отсутствует подлинная и безусловная привязанность. Ощущение непрочности отношений часто заставляет людей в стремлении сохранить их любой ценой, механически сохранять отношения путем принципиального избегания любого возможного конфликта. Если же индивиды уверены в искренности и неизменности своих чувств, «мир любой ценой» не нужен, так как им известно, что никакой кризис не затронет основ этих отношений.

Позже Л. Козер, опираясь на труды Г.Зиммеля и выделяя группосохраняющие и группосозидающие функции социального конфликта, подчеркивает, что для сохранения социальной группы враждебные чувства не всегда должны подавляться. «Недовольство, которое сразу находит выражение, а не накапливается по одной только основной линии раскола, способствует сохранению группы» [1, с. 21]. Накопление враждебности в латентной форме обладает более разрушительным потенциалом, чем частота конфликтных ситуаций, возникающих в группе.

Таким образом, проблемное поле семейных отношений в контексте конфликтологических теорий может быть разнообразным – это и характер распределения власти внутри семьи с учетом механизма принятия решений – члены семьи, владеющие материальными средствами, приобретают в семье большую власть; ценностно-нормативные конфликты в семье; межпоколенные проблемы «отцов и детей»; проблемы эмоционально-психологической совместимости и т. д.

Литература

1. Козер Л. Функции социального конфликта. М., 2000.

2. Дарендорф Р. Элементы теории социального конфликта // Социс. 1994. № 5.

3. Зиммель Г. Избранное: В 2 т. М., 1996.