Автор(ы) статьи: Товбин Кирилл Михайлович, к.филос.н., доцент Южно-Сахалинского института Российского экономического университета им. Г.В. Плеханова, член Российского философского общества.
Раздел: Теоретическая культурология.
Ключевые слова:

Герман Стерлигов, Постмодерн, традиционализм, псевдотрадиционализм, фундаментализм, примитивизм, архаизм, дауншифтинг, рурализация, экология, пострелигия, православие, старообрядчество, «новая хронология», антисциентизм.

Аннотация:

В статье рассмотрено медийное отражение деятельности и идеологии известного предпринимателя Германа Стерлигова. Стерлигов позиционирует себя как традиционалист-практик и является ярким трендом в среде современных православных фундаменталистов, националистов и традиционалистов. Интерес к нему испытывают и исследователи современных дауншифтинговых стратегий в экономики и антисциентистских тенденций в массовой культуре. В статье проводится общий анализ и систематизация взглядов Стерлигова, его деятельности и их отражений в информационном пространстве. Медийный проект Стерлигова рассматривается сквозь призму авторского понятия пострелигии как имитационной духовной сферы Постмодерна. Поднимается вопрос соответствия деятельности Стерлигова культурным стратегиям и концепциям традиционализма и постмодернизма. Кроме того, деятельность Стерлигова рассмотрена как индикатор процессов, происходящих в современном российском массовом сознании.

Текст статьи:

Постмодерн являет собой последовательную и тотальную ревизию идейной, политической, социальной и экономической программы Модерна. В свою очередь, поскольку Модерн являл собой планомерное искоренение всех реалий традиционного общества, был перевёртышем Традиции, то и постмодернистская «контрреволюция» порой принимает формы архаизма или традиционализма. С другой стороны, Модерн продолжает сопротивляться, стараясь представить постмодернистскую ментальность не более чем игрой, вытеснить в пространство несерьёзности, дискредитировать, игнорировать – только эти меры остаются ныне в идейном арсенале модернистов, потому что никакого лобового столкновения с постмодернистами быть не может ввиду совершенно иной логики постмодернистского мышления. Постмодерн не представляет собой цельной программы, он эклектично сочетает в себе традиционализм (как идейный, так и показной), элементы зрелого и наивного Модерна, архаизма и футуризма, примитивизма и авангарда. Все эти ретрофутуристичные элементы, переплетаясь с элементами сопротивляющегося Модерна, дают нам кентавричность Современности, в которой больше нет идейного центра, а смыслом любой деятельности являются субъективные пристрастия (как правило, групповые).

Постмодерн являет себя в ризомической логике, сетевой социальности, децентрализации политики, медиакратии и биополитике, виртуализации мышления, дауншифтинговых социально-экономических стратегиях, сексуальной контрреволюции, ресекуляризации и религиозном неофундаментализме, примитивизме и антицивилизационизме в культуре и идеологии. Эти тенденции могут проявляться как в виде последовательного традиционализма, так и в виде изящной стилизации под него, не выходящей за пределы ролевой игры. Такой формат наиболее популярен в массах, поскольку не требует или не предполагает возможным действительного искоренения привычек модерновой социальности. В этой области располагается и внезапно гальванизировавшаяся специфическая постмодернистская духовность[i], с одной стороны предлагающая массам неофундаменталистское сектантство харизматичного или гуруистического форматов[ii]. С другой стороны – псевдотрадиционалистические организации и движения в рамках традиционных религий[iii]. К этому формату можно отнести неоязыческие движения типа «Звенящих кедров России», квазивосточные организации типа «Ананда Марга», «Общества сознания Кришны», рериховцев. Сюда же относятся фундаменталистские направления внутри католичества (седеквантисты, лефевриты) и православия (диомидовцы, старостильники, катакомбники, «автономники»)[iv]. Особое значение для православного фундаментализма имеет сегодня старообрядческий тренд, с одной стороны, удобно располагающийся вне клерикалистких тенденций современного российского госаппарата и РПЦ МП, с другой стороны всё же внутри православно-фундаменталистского дискурса[v]. Для всех этих движений и организаций характерно отрицание разных элементов этики Просвещения: сциентизма, прогрессизма, эгалитаризма, демократизма, либерализма, гуманизма и антропоцентризма. В каждом из антимодернистских движений вызревают собственные антитезы Модерну, кентаврически сочетающиеся со скрытой приверженностью модерновой ментальности и даже в некоторой мере являющиеся своеобразной прививкой против настоящего антимодернизма – социального, последовательного, бытийственного. В этой связи особо интересна позиция, персона и деятельность Германа Львовича Стерлигова (р. 1966) – бывшего олигарха и нынешнего ярчайшего антимодернистского глашатая в медиасфере.

Стерлигов как фигура протеста

Контркультурность Стерлигова проявлялись всегда в наиболее эпатажных формах. В период слома СССР Стерлигов и его «Алиса» олицетворяли собой наступающий «зверокапитализм», тотально противостоящий советской социальной инерции[vi], затем он перешёл на православно-патриотические позиции[vii], сегодня – на эскапистские. Но является ли Стерлигов традиционалистом? Или же его деятельность имеет характер не вполне изящной версии ретро-постмодернизма, впаянного в реалии Современности? Традиционализм и постмодернизм имеют единое поле возникновения, множество ментальных пересечений, но разные намерения: восстановление традиционного общества (как состояния ума) или ролевая игра, ещё более усиливающая интеграцию в Современность.

Герман Стерлигов не является ни философом, ни религиозным деятелем. Тем не менее, его проект бытийственного традиционализма сегодня занимает устойчивое положение в медийной среде противников Модерна и секуляризации. Во всяком случае, когда речь заходит о переводе традиционализма из настроения или теории в русло практики, незамедлительно возникает тщательно обработанный масс-медиа образ примитивиста и традиционалиста Стерлигова. Этот образ (как и постепенно затирающийся пример «пензенских самозакопанцев»[viii] и забытый прецедент отшельников Антипиных[ix]) активно используется медиакратами. Стерлигов всё чаще преподносится как некий эксперт по рурализации, является объектом научных исследований природосберегающей экономики и дауншифтинговых стратегий[x]. Таким образом, современные СМИ умело локализуют современные традиционализм, неофундаментализм, архаизм, натуризм и прочие тенденции ретро-постмодернизма в персону Стерлигова.

Прежде всего, стерлиговская идеология наиболее соответствует формату пострелигии[xi]. Пострелигия предполагает стилистическое, поверхностное и непременно медийное якобы-отрицание светскости и конструирование семиотического гетто, заявляющего привязанность к неповреждённой временем Священной Традиции. Это знаковое гетто призвано служить символическим и виртуальным прибежищем для противников Модерна, однако бытийственность такого локуса – лишь на уровне группы в социальной сети или клуба ролевых игр. Намеренный перевод традиционалистического настроения на уровень фарса обездушивает это настроение, производит своеобразную «прививку традиционализмом», позволяющую социально-политической системе сохранить свою устойчивость.

Медийный проект Стерлигова соответствует некоторым признакам пострелигии: это и «вдохновляющее дистанцирование», и коллажирование, и расщеплённая логика, и виртуализация намерений и, конечно же, мимикрия[xii]. Об этих чертах в позиции Стерлигова будет сказано ниже. Сразу уточню: говоря о Стерлигове, я имею ввиду единство его провозглашаемой идеологии и отражённого в СМИ хозяйственного и бытового образа. Стерлигов – цельный медийный проект, поэтому его маргинальные высказывания и освещённые СМИ праксеологические эксперименты не имеют обосновательного зазора меж собой. В единстве с образом жизни и идеологией находится также биографический образ самого́ Германа Стерлигова. Подробности его биографии всех трёх периодов – олигархического, национал-патриотического и маргинального – достаточно широко известны, поэтому не имеет смысла заострять на них внимание. Первичным для понимания фигуры Стерлигова и «стерлиговства» является его идеология в её развитии и практическом воплощении.

Подчеркну: речь идёт не о «мировоззрении» или «концепции» Стерлигова. вычленить таковые не представляется возможным в силу отсутствия «классической» логики как в стерлиговских умопостроениях, так и в постмодернистском мышлении в целом. Ф. Джеймисон подчёркивал, что основная проблема анализа Постмодерна – опора на интеллектуальные или этические построения, не имеющие сегодня актуальности[xiii]. Постмодерн имеет собственную логику – расщеплённую, мочковатую, прерывистую – это и смущает тех, кто наблюдает непоследовательность и противоречивость стерлиговской идеологии и делает на этом основании вывод о её социальной незначительности. Равным образом заблуждаются и те, кто не могут разглядеть собственно само́й идеологии за внешне спонтанной деятельностью экс-олигарха. Стерлигов как проект является не столько деятелем, сколько примером ресекуляризма и неофундаментализма на практике. И, безотносительно само́й фигуры Стерлигова, чтобы иметь представление о наступившей эпохе постдуховности и пострелигии в их социальных преломлениях, проект Стерлигова не может быть игнорируем только на основании отсутствия внятной и прописанной концепции.

РЕАЛЬНАЯ жизнь

Самым слабым местом традиционалистская философия имеет огромный зазор между обличительной теорией и конструктивной практикой воссоздания традиционного образа жизни и мышления. Вернее говоря, традиционализм, не учитывая личных опытов отдельных теоретиков типа Генона или Хаким-Бея, не призывает к массовому изменению социального, не может предложить сколько-либо серьёзной социальной альтернативы. По этой причине любые праксеологические эксперименты, близкие традиционализму, интересны на предмет заявляемого возрождения Традиции: она действительно может быть освобождена от дурмана «Современности» в сознании человека? Или же природа человека насквозь модернизирована – настолько, что любые шаги в направлении Традиции неминуемо вырождаются в симулякры?

Параллельно традиционалистам, Стерлигов утверждает духовную дегенеративность современного мира, извращающего не только среду обитания человека, но и саму его природу. Однако, в отличие от Генона и Эволы, Стерлигов утверждает, что правильный жизненный уклад (он не использует понятия «Традиция») находится в древности, а не в вечности. Это его отправной пункт: возврат к естеству начинается с отказа от технических атрибутов Современности. Таким образом, в отличие от традиционалистов, он не игнорирует историю, но пытается её переделать, перекрасить, приспособить к своим взглядам и нуждам. Его идеал – не вечность, а избирательная «старина», что подтверждается нижеприведёнными примерами.

Самая значимая деталь стерлиговской «философии действием» – актуальная сегодня рурализация. Идея эта близка и либералам-экологистам, и радикалам-анархистам, и мечтателям-традиционалистам, однако, не учитывая западного сквот-движения, серьёзных социальных шагов в этом направлении ещё не было. Стерлигов предлагает рурализацию как способ решения не только экологических проблем, но как выход из-под угрозы ядерной войны[xiv]. Человечество убивает себя, выход из этого – только в «Новой экологической доктрине»[xv], доходящей до весьма модного ныне изоляционистского эскапизма, предполагающего бегство на отдалённые острова с относительно незагрязнённой экосистемой[xvi]. Не обходится эта позиция и без привычной Стерлигову политизации в виде «Экологической партии России»[xvii].

Натуральный образ жизни Стерлигова встраивается в популярные сегодня на Западе дауншифтинговые стратегии, причём примитивно-рекреационного формата. Угодья Стерлигова представляют собой «образцово-показательное» хозяйство, в которое организуются поездки с проживанием в гостинице и централизованным питанием, проводятся тренинги[xviii] и вебинары[xix] и т.п. Стерлиговы утверждают высокую посещаемость своего местообитания и настойчиво рекламируют его[xx] – впрочем, не столько как место «переселения», сколько как экскурсионный объект.

В этом же курсе находится стерлиговский «Общественный комитет по расселению мегаполисов», предполагающий получение земли посредством подачи заявки на сайте Стерлигова[xxi].

В рамках «возвращения к настоящей жизни» находится и стерлиговский протест против финансизма как причины и способа симулятивности современной экономики. Его идеал – бартерная торговля, основанная на натуральном хозяйстве. Стерлигов создал собственную контрфинансистскую организацию – «Антикризисный расчётно-торговый центр», декларирующий привязанность к золотым монетам собственного, стерлиговского изготовления. «АРТЦ» позиционируется Стерлиговым как возможность выхода из кризиса и преодоление симулятивного финансизма как такового[xxii]. Однако этот «контрафинансизм» не только имеет подозрительное сходство с печально известными финансовыми пирамидами 1990-х, но и использует сугубо виртуальные и непрозрачные механизмы, вызывающие регялярные вмешательства правоохранительных органов[xxiii].

Весьма много сил Стерлигов посвящает экологическим проблемам – «отравленной» воде, воздуху и продуктам. В его фермерском хозяйстве хлебобулочные изделия изготавливаются по древним и здоровьесберегающим технологиям. Единственным источником сбыта продукции Стерлигов имеет только город – причём, мегаполисы. Кстати, продукты необычно до́роги – сам Стерлигов называет свой Интернет-магазин «элитный бутик натуральной пищи»[xxiv].

Суть стерлиговского экологизма – в описанном ниже примитивизме и антисциентизме:

«Нам не нужны новые открытия. Нам нужны свежий воздух, чистая вода, настоящая пища – а значит, здоровые дети»[xxv].

«Экологическое сознание» является сегодня интеллектуальной и этической модой, объединяющей совершенно различных сторонников – так Стерлигов «открывает себя миру», осторожно минуя дискурсы дикости и иррационализма. Его экологизм можно считать «введением» в стрелиговианство, позволяющим некритически подготовиться к принятию основных постулатов стерлиговского архаизма. Поскольку речь идёт о выходе из виртуального благобытия в «реальный» мир, драматическое воздействие которого незамедлительно сказывается на экологических бедствиях и вызванных ими более чем реальными проблемами здоровья, Стерлигов со своим образом рурализации немедленно становится актуальным – это первая ступень на пути к объективности.

Семья как космос

Ядром автономного сообщества – идеи, актуальной сегодня в анархистском движении, значительно опередившем традиционализм, – является семья. В согласии с традиционалистами, Стерлигов утверждает, что семья – не «ячейка» общества, а самоценность, само общество в своей полноте. Соответственно, «нация», «класс», «государство» являются излишними конструктами, не заслуживающими внимания.

В семье Стерлигов утверждает как абсолютный мужецентризм[xxvi], так и странно сочетающийся с ним простарообрядческий образ благочестия, основывающийся на древних церковных канонах регламентации поведения – Ветхом Завете, Кормчей книге и постановлениях Св.Отцов и церковных Соборов. При этом экс-олигарх не переступает границ этоса дозволенности (опасаясь, видимо, устранения из медиасферы) и не провозглашает «домостроевской» семейной этики – в частности, рукоприкладства в отношении жены[xxvii]. Неслучайно для него «Домострой» – еретическое сочинение[xxviii].

Стерлигов отрицает гендерное равноправие. Женщина для него – «баба»; «женское» – даже не «бабье», а «бабское»[xxix]. Его супруга Алёна Стерлигова опубликовала книгу, оправдывающую семейное неравенство; сочинение «Мужем битая» можно в некоторой степени считать систематизацией идей Германа Стерлигова и обобщением его опыта. В то же время прославляемый Алёной Стерлиговой идеал весьма близок образу современной гламурной домохозяйки[xxx]. Это не бизнес-леди, в которой от женщины остались только анатомические и психологические отголоски. Это женщина, «сидящая дома» («в теремах девицы для разврата недоступны»[xxxi]), это «барыня» – не столько занимающаяся хозяйством собственнолично, сколько организатор и пиарщик[xxxii]. В рамках традиционалистской программы своего мужа Алёна Стерлигова даже организовала собственный модельный дом, пропагандирующий «Russian style»[xxxiii].

В противовес устоявшемуся детоцентризму[xxxiv], Стерлигов отрицает детские права на выбор жизненного пути, отдавая эти полномочия родителям. Этот образ призван быть альтернативой как «стране блудниц», так и расширяющейся школьной наркомании и популярности гомосексуализма[xxxv]. Сей момент не только близок традиционализму – он напрямую взывает к православным кругам, безуспешно пытающимся найти идейную и социальную альтернативу господствующему детоцентризму. Так Стерлигов заручается поддержкой весьма активных социальных групп – православных и околоправославных фундаменталистов. К примеру, Стерлигов – ярый противник школьного образования. По его мнению, оно не только «развращает», но и разрушает семейную социальность. В противовес школе Стерлигов предлагает домашнее обучение[xxxvi] и даже создал некоторое подобие учебно-методического комплекса для этого. Этот «УМК» основывается как на широко пропагандируемом Стерлиговым «Лицевом летописном своде», так и на составленном на его основе учебнике по истории[xxxvii] и подсобных иллюстративных материалах – например, тематических раскрасках[xxxviii].

В то же время Стерлигов подчёркивает экономические успехи самостоятельной деятельности своих детей, освещает в СМИ отдельные аспекты их личной жизни. Дети – неотъемлемая часть стерлиговского образа и постоянная фигура его риторики. На фотографиях, видеозаписях неизменно позируют его дети, облачённые в аналог военной формы эпохи Николая II (видимо, для дополнительной симпатии православно-монархических кругов). Возможно, это является проявлением того самого детоцентризма, на котором паразитирует – непременно осуждая его – стерлиговианство. В традиционном обществе, от имени которого Стерлигов пытается критиковать Современность, ребёнок воспринимался как проект человека в развитии. Обязанности ребёнка преобладали над его правами[xxxix], и дитя никогда не являлось деталью «взрослого» мира, в отличие от позиционируемой Стерлиговым «семьи для детей». Стерлиговский образ семьи, несмотря на объявляемое «неравноправие», является лишь ретушированной в стиле «ретро» вполне современной семейной моделью, в которой отражаются вполне современные социально-экономические процессы: «сексуальная контрреволюция», культ мужского успеха и даже «белый феминизм»[xl] (т.н. «гламуризация»[xli]), выражающийся в освобождении женщины от необходимости обладаниями андрогинными чертами бизнес-леди.

Государство

Наиболее сложные отношения у Стерлигова с государством. С одной стороны, он типичный современный антиэтатист:

«По всему миру все державы сходят с ума на предмет построения империй. Это главный тренд любой безбожной власти, ведь построение сверхимперии нужно только псу-дьяволу для воцарения его мессии машиаха-антихриста. И поэтому ересеучителя и безбожники выслуживаются перед своим хозяином-сатаной»[xlii].

В противовес, Стерлигов утверждает анархистский идеал самоуправляющейся общины, не нуждающейся в правоохранительной деятельности государства[xliii]. Для такой общины государство не нужно и даже вредно свои вмешательством в самодостаточный мир общины. То же в полной мере относится и к атрибутам государства; Конституция у него – «заменитель Библии для безбожной власти»[xliv], которая «не может почитаться христианами»[xlv]. Государственное социальное обслуживание было создано только для того, чтобы разорвать семейно-родовые связи (например, пенсии[xlvi]).

При всём этом Стерлигов подчёркивает своё дворянское происхождение[xlvii], идущее, по его словам, от английской королевской фамилии[xlviii]. Создаётся впечатление, что стерлиговская критика государства не абсолютна, несмотря на свою риторику. Государство само по себе не враждебно, это не инструмент дьявола, но им, как правило, руководят именно демонические скрытые манипуляторы: «За всеми высшими руководителями стоят те, кто дергает их за веревочки, как дешевых кукол – режиссеры, литераторы, колдуны-ученые, то есть слуги дьявола»[xlix]. Советский период для Стерлигова – «Кагал», даже при нахождении у власти русских. В этом пункте Стерлигов уравнивает «колдунов-учёных» с евреями, вновь оставаясь верным популярной ныне неоантисемитской конспирологии[l].

Примерно в таком же ключе конспиролог трактует мировую политику ХХ века: «Противостояние двух мировых систем было выгодно колдунам-ученым со всех сторон конфликта. Это гарантировало постоянные вливания денег в новые и новые военные научные исследования. И эти открытия потом применялись в повседневной жизни повсеместно для создания комфортной жизни в городах, ну и как неизбежное прямое следствие этого — уничтожение всей живой природы и подготовка условий для появления всемирного сверхтехнологического государства для воцарения машиаха»[li].

Заканчивает Стерлигов свои антигосударственные пассажи здравницей В.В. Путину – «хозяину России»[lii]. Также он регулярно декларирует свою лояльность Путину и доказывает поддержку президентом отдельных инициатив Стерлигова – например, издание «Лицевого летописного свода»[liii].

Соответственно, Стерлигов остаётся верным «новорусскому» политическому дискурсу 1990-х: государство хорошо тогда, когда оно полезно для тех, кто с ним связан. Этот элитарный корпоративизм, имеющий в политологии вполне конкретное наименование, в сегодняшней России уже переходит из актуальности в объективность. Соответственно, и подчёркивание поддержки «Владимира Владимировича Путина и всех его начинаний»[liv], и обращение к нему с просьбами, имитирующими народные прошения «царю-заступнику» в 1905 г.[lv], имеют характер не заискивания, но вполне прагматичного внедрения в существующую систему властных отношений.

Господствующий антилиберальный дискурс «суверенной демократии» также эксплуатируется «первым русским миллионером», но в соответствии с его стержневой антисциентистской идеей:

«Все либеральные и демократические усилия были посвящены свержению родовой наследственной власти и замену этой традиционной элиты общества на новую элиту – интеллигенцию во главе с колдунами-учеными и всякий сброд, ставший элитой в результате различных революций. Ведь ученый при царской или королевской власти мог рассчитывать не более чем на вторые роли в государстве, а для стремительного рывка научного прогресса колдун-ученый должен был стать во главе государства, оставив на публичных позициях своих исполнителей и менеджеров, чтоб было кому отвечать за последствия – президентов, премьер-министров и генсеков, то есть тех, кто не имел бы перед ним никаких родовых привилегий и приходил к власти любым другим путем, кроме наследственного. Поэтому за всеми революциями всегда стоят колдуны и их интересы по созданию единого сверхгосударства и порче всего творения Божьего от природы до человека. Мотивация – ненависть слуг дьявола-колдунов к Богу и ко всему Его творению. Революционер – это всегда ниспровергатель всего традиционного. И колдун-ученый – всегда ниспровергатель всего традиционного. Революционер не обязательно ученый, но ученый всегда революционер. Так и называется: «научная революция»»[lvi].

Так Стерлиговым отрицается и «сверхгосударство» в пользу локального государства, и наука, являющаяся в западном мире синонимом здравого смысла и внимания к историческим урокам. Остаётся только желание локального, провинциального, вариативного, субъективного – типичное основание для постмодернистской политики.

Реверансы делает Стерлигов и перед расцветшим ныне национализмом, осуждая все толкования русской истории как западопоклонничество, унижающее способности и историю русского человека (в норманисты он почему-то записал и Ломоносова)[lvii]. В то же время миллионер отмежёвывается от клерикального монархизма, зачастую являющегося спутником национализма:

«Огромная прожорливая многонациональная Российская империя во главе с немецкими царями стала для русских людей наказанием Божиим за отступление от православной веры еще во времена Годунова и за упорное нежелание покаяться в этом отступлении»[lviii].

Реабилитируются – правда, с оговорками – даже «новорусские» криминальные элементы как вынужденное русское восстание против евреев, захвативших «кормушку»:

«Нам лучше понятнее и безопаснее наши славянские бандиты, чем этнические кавказские и азиатские преступные группировки, для которых все мы просто «грязные неверные», которых «можно и нужно резать как свиней»»[lix].

Думается, такое высказывание может найти отклик у большого числа бывших преступных элементов, сегодня лоббирующих националистические тенденции в российской политической практике.

Антиглобалистская локализация «суверенной демократии» своеобразно представлены и в стерлиговском предложении об избавлении Россией от Сибири и Дальнего Востока как изначально чуждых русским земель[lx]. По сути, это лишь предложение легитимации существующей политико-экономической стратегии «внутренней колонизации», согласно которой, все зауральские субъекты федерации призваны служить развитию центральных регионов. Но изоляционистско-ностальгические настроения масс, поддерживаемые творцами «суверенной демократии», используются Стерлиговым более внушительно:

«После Вавилона Всемогущий Бог расселил каждый язык в место его обитания и все попытки расширить или изменить место обитания народов – это прямое противление воли Божией. Все проклятые первооткрыватели посылались в свои экспедиции только безбожниками и еретиками, не один из православных владык не устраивал географических экспедиций, довольствуясь своим Царством и защищая свое Царство, дарованное ему Богом»[lxi].

Таким образом, намечается новая идеология, оправдывающая современные политические реалии, отмежёвывая официальный властный курс от «враждебных» идейных линий. За «проклятыми либералами» угадывается их центр – «проклятые учёные», заразившие общество «ересями» рационализма, гуманизма, индивидуализма (об этом будет ниже сказано более подробно). В общем, своим звучанием стерлиговская концепция схожа с построениями традиционалистов за исключением именно этого аспекта – государственности. Традиционалисты, как правило, критиковали современные государственные модели за их эгалитарную апелляцию к низовым, «шудрическим» инстинктам[lxii]. В отличие от Эволы, Стерлигов вполне признаёт современное государство как пространство для реализации его архаизма. С другой стороны, современные властные круги и их идеологическое обслуживание (включая религиозное) в своей внутренней «Realpolitik» вполне могут быть заинтересованы в умонастроении, подобном стерлиговскому, – это основание для согласия.

Антикультура или контркультура?

Стерлигов последовательно критикует и отрицает светскую культуру. Художественная литература для него – «враньё», писатели («новые жрецы нового храма»[lxiii]) создавали «культурный суррогат-заменитель Священного Писания»[lxiv], писатели фантасты – вовсе «пророки дьявола»[lxv]. Библиотеки – «сосредоточение всего зла и лжи, написанного за все времена врагами Исуса Христа проклятыми лжецами-писателями и колдунами-учеными»[lxvi]. Музыка – «манипулятивный инструмент»[lxvii], «древняя колдовская практика»[lxviii]. Художественные искусства суть нарушение Второй заповеди[lxix] (это объединяет Стерлигова даже с такими неофундаменталистами, как ваххабиты), идолопоклонство[lxx]. Уолт Дисней – «руководитель секты сатанистов Лос-Анджелеса»[lxxi]. А фильм «Я шагаю по Москве», отдельно упомянутый экс-олигархом, «вытащил миллионы деревенских девок из родных сел из-под присмотра родителей и превратил их в городских несчастных блудливых студенток»[lxxii]. Впечатляет характе́рное высказывание о балете:

«Основной смысл балета – кривляться и так задирать женские ноги, чтоб было видно срамное место, едва прикрытое тонкими трусиками. Для этого требуются многолетние тренировки и опытные преподаватели»[lxxiii].

Безусловно, религиозные фундаменталисты, переставшие верить в «высоту» светской культуры с удовольствием разделили бы это настроение. В эпоху постмодернистского «крушения кумиров» – на сей раз семиотики Просвещения – Стерлигов старательно вписывается в ресекуляризационную моду как её деятель. Его позиция становится всё более популярной в среде молодёжи (особенно православной), постепенно отчуждающейся от «высокой» светской культуры: авторитеты Пушкина и Чайковского сегодня так же оскудевают, как до них – авторитеты Тредиаковского и Симеона Полоцкого.

«Тыкающая» лексика Стерлигова многим может показаться проявлением элементарной невежливости (впрочем, небезосновательно), но для «первого российского капиталиста» это также особый семиотический штрих: «На Вы называли врагов, на ТЫ – друзей и родных, царя и Бога»[lxxiv]. Чудовищно пренебрегаемые Стерлиговым основы русского правописания имели своей целью «отучить русских людей читать на древнеславянском, чтоб отрезать от них письменные источники по настоящей вере и правдивой истории»[lxxv]. И здесь нельзя указать на полную неправоту Стерлигова, потому что светская грамматика намеренно создавалась для перевода нации в этос светскости. Сегодняшняя ресекуляризация изобретает собственные семиотические отличители – в частности, церковнославянские шрифты. Стерлигов идёт ещё дальше, пропагандируя церковнославянскую грамоту XII-XIII века, не имеющую знаков препинания, пробелов и т.д. Таким образом, в поле антимодернистской религиозной символики Стерлигов претендует на некую элитарность – его издания Остромирова Евангелия бесплатно раздаются всем, кто сможет продемонстрировать умение его прочесть.

К сожалению, в современном гуманитарном дискурсе России не принято подвергать рефлексии визуальную сторону идеологических деятелей, ограничиваясь только текстологией. Это является упущением, потому что в эпоху господства интернет-трансляций поведение и внешний вид такого деятеля, как Стерлигов, являются даже более важными, чем его тексты. Так, большое значение имеют такие акты поведения экс-олигарха, как показные плевки на пол[lxxvi], плескание водой в оппонента[lxxvii], соединение поведенческой развязности и скованности. Не менее важен и внешний вид фундаменталиста, сочетающий элементы представителя социальных низов с русской народной стилистикой (видимо, для отличения от В.В. Бойко-Великого).

МакЛюэн подчёркивал, что СМИ, являющиеся в наши дни основным и почти единственным формировщиком массового сознания, действуют по собственной, внутренней логике[lxxviii]. И анализ сообщений медиа с позиции текстуального анализа, как минимум, необъективен и неполноценен. Соответственно, провокативная сторона стерлиговского поведения в множестве популярных в Интернете роликов даже более значительна для информационного потребителя, чем текстовые заявления на его сайте. Основная целевая аудитория, на которую работает Стерлигов, – это носители позднесоветских эталонов морали поведения. Для таковых «деревенский» эпатаж Стерлигова, плюющего на пол при упоминании гомосексуализма, воздействует решительнее различных программ и манифестов. Создаётся некая якобы традиционно русская модель поведения, опять же тревожащая своим сходством как с поведением действующих лиц сорокинского «Дня опричника», так и с манерами воспитанной на сериалах молодёжи современной России. Образ Стерлигова является симулякром блоковских «скифов», брюсовских «гуннов» – этот образ не чужд образовательному багажу российской публики. И при всё чаще объявляемом конфликте с «тлетворными западными ценностями»[lxxix] вся дремавшая на грани дозволенности «новодикая»[lxxx] семиотика может вмиг взорваться, как то имело место в Германии в 1930-х гг.

Наука как предел зла

Главным объектом неприязни для Германа Стерлигова является светская наука – «колдовство», «алхимия», «безбожие», «чернокнижие»[lxxxi]. Главный предмет вражды – светские учёные. Гуманитарии для Стерлигова – недостойные внимания лжецы, а технические учёные (за которыми мультимиллионер ощущает ответственность за технократические реалии современного сциентизма) – «колдуны», не имеющие права на существование. Стерлигов не может игнорировать мир высоких технологий, не может он и противопоставить ему ничего, кроме сектантского изоляционизма. Школьный предмет «Химия» для него – «откровенное колдовство», которое он не позволяет изучать своим детям и не рекомендует чужим. Изобретатель шприца у него ответственен за наркоманию, изобретатель фотографии – за «отслеживание всех людей по всей земле»[lxxxii]. «Учёные испортили всю землю!» – восклицает экс-олигарх, не без доли основательности перенося на науку вину в глобальных проблемах синтетического мусора и истощения природных ресурсов. Такого рода наука, по Стерлигову, просто вредна – в этом его идейное родство с примитивизмом южного баптизма США, «Свидетелей Иеговы» или ваххабитов. Эта позиция чрезвычайно усиливается сегодня по всему миру, приобретшему свои аксиологические очертания преимущественно под влиянием западного сциентизма.

Весь облик современного капиталистического миропорядка создан именно «колдунами», а потому не имеет права на существование во вселенной Стерлигова:

«Мировая банковская система целиком построена на открытиях колдунов ученых. Поступательно: телеграф – телефонизация – интернет – сотовая мобильная сеть – чипизация микросмартфонами всех и вся. Использование этих изобретений для контроля над целыми государствами и порабощения каждого человека это и есть банковская мировая система»[lxxxiii].

В оценке мирового информационного пространства как «электронного концлагеря»[lxxxiv] Стерлигов вполне верен нынешнему православному неофундаменталистскому тренду в духе диомидовцев или катакомбников.

Медицине «чернокнижника» Парацельса он противопоставляет малоизвестную в России, а потому и притягательную «медицину Галена» – Стерлигов даже провозгласил себя «учредителем института медицины Галена»[lxxxv]. Даже устоявшиеся правила гигиены Стерлигов отрицает либо перетолковывает – например, чистку зубов[lxxxvi] или пользование отдельным туалетом[lxxxvii]. Разумеется, полное родство миллионер проявляет и с борцами против вакцинации[lxxxviii], и с конспирологическими антиабортными деятелями[lxxxix].

Вся русская гуманитарная наука, по мнению Стерлигова, дискредитирована уже личностями её основателей – «колдуна» и «внебрачного сына Петра I» Ломоносова, «кощунника» Пушкина и «ересееучителя» Дмитрия Ростовского[xc]; Московский университет – «крупнейший центр колдовства»[xci].

Научное сообщество, с точки зрения миллионера, не имеет никаких оснований претендовать на авторитет – это историческая инерция, поддержанная государством врагов-инородцев:

«…Все поверили, потому что Ломоносов впервые использовал неопровежимый довод и аргумент: «наука доказала». С тех пор эта простая и ясная ломоносовская «формула» доказывает «правоту» колдунов-ученых по всем вопросам. Какую бы чушь колдуны не несли, им надо верить, ибо «наука доказала»»[xcii].

Антисциентизм Стерлигова, приемлемый для малообразованных и информационно утомлённых масс, выражается в вытеснении науки из поля убедительности и авторитета, в чисто постмодернистских представлениях о верификации и консенсуальности, оправдывающих любые формы социальной и культурной дикости. Даже массовые репрессии в 1920-30-е и организация ГУЛАГа, согласно Стерлигову, проводились по конкретным «разнарядкам» из Академии наук СССР[xciii].

Все результаты научно-технического прогресса Стерлигов крайне жёстко критикует, не отказывая себе, в то же время, в использовании технических новшеств – в его системе ценностей: «бить врага его же оружием». Подобно архиепископу Никанору (Бровковичу)[xciv], Стерлигов критикует транспортные системы, вменяя им в вину падение нравов, смешение народов и даже экологические бедствия[xcv]. Та же вина возлагается им на коммуникационные линии[xcvi]. СМИ, являющиеся для экс-олигарха главной ареной действий, являются «исходным сатанизмом», состоящим из лжи, лицедейства и колдовства[xcvii].

При этом в уподоблении светской науки «древним колдовским практикам» Стерлигов – видимо, для усиления архаизма – использует фольклорный образ колдуна[xcviii]. Таким образом, производится самая незамысловатая апелляция к Традиции через её осколочный образ, замороженный этнографами. Эта апелляция немедленно затормаживается на фольклорном образе, не сдвигаясь к области Священного. Отрицая науку как заменитель древней магии и сакрального знания, Стерлигов предлагает взамен пустоту – не размышлять, «просто жить». Вся полнота знаний была систематизирована в Лицевом своде ещё Иваном Грозным и его прямым продолжателем Германом Стерлиговым. Нет разницы между наукой и магией – наука и есть «колдовская практика». У Стерлигова отсутствует диалектическое представление о науке как «вместо-магии»: отрицая науку нельзя вернуться в мир истинной, традиционной магии и всезаполняющего Священного. Выход, по Стерлигову, заключается в физическом истреблении учёных[xcix], с инициативой чего он даже обращался к В.В. Путину[c].

Стерлигов не критикует учёных как заменителей жрецов. В его картине мира жреческие фигуры отсутствуют (всё священство – «ненастоящее»); единственная фигура, могущая претендовать на брахманические функции, – сам Стерлигов. Его проект исключает фигуры, которые своим знанием (научным или сакральным) удерживают миропорядок от хаоса. В то же время Стерлигов – не язычник, считающий природу самовосстановимой, самоупорядочивающейся; Стерлигов – активист, он неустанно предлагает разные деятельностные инициативы. Таким образом, Стерлигов продолжает быть верен гуманистическому антропоцентризму, но отбрасывает любые метафизические ограничения человеческой деятельности. Это и есть десакрализация в своём пределе, хотя и варварски раскрашенная.

«Новое средневековье»

Конструктивный вектор в идеологии Стерлигова представлен весьма слабо. В целом, это рурализация – расселение городов, возврат к деревенскому образу жизни[ci]. Среди тотальной критики изредка попадаются конкретные призывы в духе Г.Д. Торо или Дж. Зерзана:

«Надо пройти по этому же пути назад – от автомобилей к лошадям, чтобы авто осталось только у самых богатых и влиятельных людей, а всех остальных – в седла и в кареты»[cii].

Но даже в этих словах Стерлигов проявляет скрытый элитаризм: его экзотическая утопия – только для социальных верхов, могущих себе позволить устройство своего быта столь оригинальным в наши дни способом. И в этом пункте проект Стерлигова родственен антиутопии «День опричника» В.Г. Сорокина.

«Новое средневековье» Стерлигова состоит в последовательной реабилитации образа Средневековья, последовательно репрессированного в Новое время деятелями культуры и науки. Стерлигов старается создать симулякровый анти-образ с анти-образа, полагая, что для возвращения в традиционное общество достаточно декларативного отрицания знаковых регалий Современности.

«Одной из основных задач кинематографа и СМИ становится убеждение людей в том что раньше в «средние века» люди жили очень плохо, все было серо и мрачно, все много болели и рано умирали и т.д. На самом деле все наоборот. 500 лет назад и ранее люди жили долго и счастливо, болели, как правило, один раз перед смертью, семьи были крепкими, красивых и здоровых детей – везде ватагами, преступности практически не было, ни дома не запирали, никаких бумаг ни на что не оформляли ни разу в жизни, пить воду можно было из любой реки или озера, пища была только натуральная. И на что мы это все променяли, зима была зимой а лето было летом, войны были часты, но очень локальны и с небольшим количеством трупов, много ли теми луками да копями наубиваешь. Все мужики были всадники, а значит ни простатитов, ни импотенции, ни животов ни у кого не было – представляете какая радость для миллионов баб. Это материальная оценка прошлой жизни, и то все очень здорово было. А чего уж говорить о духовной стороне в странах православной государственности. Нам сейчас даже представить себе трудно, что такое, когда миллионы людей вокруг православные христиане, все священство настоящее, повсюду храмы, где совершаются великие Таинства, суд княжеский скорый и справедливый, миллионы целомудренных девиц и молодых богатырей, почитающих стариков. А вокруг чистейший воздух, вековые леса, журчащие реки, полные рыбы и леса, полные зверья. И на что мы это все променяли? На автомобиль, холодильник, стиральную машинку, телевизор, интернет, отравленную пищу, непригодную воду, ядерную бомбу и прочие достижения науки, а взамен отдали все богатство, дарованное нам самим Богом, слава Ему во веки. Отдали все от своего здоровья до своих детей ни за понюх табаку. Так нас обманули проклятые колдуны-ученые и их пиар агентство – журналисты, литераторы, режиссеры»[ciii].

Безусловно, такая Аркадия вполне может претендовать на реалистичность – но только виртуальную. Эпатажность формулировок, агрессивный архаизм – это методы, которыми Стерлигов не привлекает к себе возможных последователей, но заставляет держаться на расстоянии, не предполагая действительного и последовательного бытийственного традиционализма.

Таким образом, в отличие от традиционалистов-теоретиков, Стерлигов декларирует практичность своих установок, но переводит эту практику на язык столь неприемлемого варварства, что отпугивает ещё более, чем выводы из работ Эволы в глазах обычного потребителя. Более того, Стерлигов исподволь приводит к пониманию невозможности объективного, бытийственного традиционализма, ещё больше утверждая своим анти-примером Современность в её господстве, абсолютности и единственности.

Вера Стерлигова(у)

Поскольку Герман Стерлигов стремится к созданию собственного идейного каркаса, отрицающего секулярные реалии Современности, ему необходимо подчеркнуть связь с какой-либо версией традиционной духовности, гальванизирующейся сегодня повсеместно как проявление антимодернистской моды[civ].

Православие Стерлигова является весьма специфичным. Он, имея по нынешним меркам весьма длительный опыт пребывания в РПЦ МП[cv], сегодня отрицает эту организацию как «еретическую», «отступническую». Логичным являлось бы последующее вхождение Стерлигова в старообрядческий тренд – формально более традиционный. Стерлигов рекламирует дораскольные литургические книги, использует весь семиотический костяк старообрядчества (двуперстие, написание «Исус», непременная борода у мужчины[cvi] и платок у замужней женщины[cvii] и т.д.). Однако эта позиция означала бы необходимость присоединения к одному из направлений современного старообрядчества. Стерлигов не может принять такой возможности, поскольку она может нанести ущерб авторству его тренда. И, как следствие, Стерлигов изобретает собственную причину отгорожения от древлеправославия – генетическую «еретичность», преемственной от Ферраро-Флорентийской унии XIV века[cviii]. Соответственно, с этой точки зрения и старообрядцы, и «официальное» православие ра́вно являются неправоверными. Помимо старообрядчества, Стерлигов систематично омежёвывается и от близких по взглядам проектов – катакомбников (в лице «пензенских самозакопанцев»)[cix], греческих старостильников (к которым ранее заявлял свою принадлежность[cx]) и пр.[cxi]. Истинным православием для него является православие эпохи Ивана Грозного, дискретным продолжателем которого он себя мнит – наподобие профетического «пробуждения», свойственного «Свидетелям Иеговы» и мормонам. При этом остаётся неясным литургический формат стерлиговского вероисповедания[cxii] – если он вообще наличествует.

Вполне логично, что Стерлигов систематически сближается с близкими по взглядам, но менее масштабными деятелями старообрядчества, породившими собственные версии староверия. Так, движение «неопасхалистов»[cxiii], возникшее в недрах РПСЦ и осуждённое в 2011 году[cxiv], незамедлительно нашло своё отражение у Стерлигова[cxv]. Все его тексты подписываются, исходя из «новой хронологии», созданной известным учёным Г.В. Носовским, бывшим прихожанином старообрядческого Покровского храма на Рогожском кладбище. В свою очередь, маргинальные деятели старообрядчества проявляют интерес к Стерлигову, рекламируют и распространяют его литературу[cxvi], имеющую, согласно Стерлигову, характер панацеи от современного «невежества» и «колдовской» науки.

Стерлигов-проект демонстрирует ещё один признак пострелигии – расщеплённость, ризомическую децентрацию[cxvii]. Центром его социально-религиозной философии ситуативно являются разные моменты. К примеру, его обличение всего мирового православия как перманентного наследника Флорентийской унии сегодня сменилось иным моментом: в XV веке, в момент унии истинный текст Ветхого Завета был подменён искажённым, идудейским «масоретским» текстом Рабби Акивы»[cxviii]. Подобного рода мировоззренческие кульбиты свойственны стерлиговской идеологии, в ней трудно выделить стабильный, неподвижный центр – она текучая и зачастую выглядит некой игрой. Стерлигов пользуется низким уровнем народной грамотности в понимании серьёзных богословских вопросов. Самые пытливые умы сегодня редко выходят за пределы «википедийной» грамотности – того уровня, который хорошо освоен противником виртуализации Стерлиговым. По этой причине его дилетантская риторика выглядит впечатляюще уверенной и основательной. Посыл «один я прав», который ещё несколько лет назад выглядел иронически, сегодня находит отклик у большинства виртуализированных потребителей информации, тяготеющих к социальному и ментальному эскапизму – Макинтайр назвал эту тенденцию «моральная миниатюризация»[cxix].

 

Стерлиговская «новая хронология» имеет большое значение, о ней стоит сказать особо. Как и вся «новая хронология», она имеет целью «вдохновляющее дистанцирование» – один из ключевых признаков постмодернистской духовности[cxx]. Это выход за пределы пространственно-временного континуума, заявление о подчинении законам иного миропорядка. Однако если большинство оригинальничающих гуманитариев предполагают только умственное отрицание модерновой устоявшейся истории со всем её опытом и значением, то Стерлигов прибавляет ещё один знаковый пункт – дистанцию географическую. Так создаётся потрясающий по силе влияния образ автономного космоса, принадлежащего иному пространству (отличному от железобетонных джунглей, порождающих виртуальность как единственную форму Социального) и иному времени, преемственному от благочестивых православных государей позднего Рима и неискажённой Древней Церкви[cxxi]. Образ этот весьма схож со старообрядческими утопиями, осуществлёнными в XVIII-XIX вв. в дебрях сибирской тайги и дальневосточных гор, в XX веке – в латиноамериканской сельве и североамериканских лесах[cxxii]. Стерлигов, таким образом, пытается эксплуатировать образ Беловодья, переводя его в виртуал телепередач и эмоционально наделяя гораздо большей реалистичностью, даже практичностью, чем современное городское неостарообрядчество[cxxiii]. В современной медиасфере подобные социальные эксперименты (инициированные в 1990-е неоязычниками и сторонниками культа В. Мегре[cxxiv]) в наши дни непременно связываются с персоной Г. Стерлигова.

Эксплуатируя массовое невежество, порождённое кризисом образования и информационным тоталитаризмом, Стерлигов решается на ревизии многих устоявшихся в «колдовской» науке понятий и оценок – формирует собственную версию «фольк-хистори»[cxxv]. Например, Лжедмитрий I для него – «царь Дмитрий II Иоаннович»[cxxvi], отрицается факт Земского Собора 1612 г.[cxxvii], утверждается создание в XVI веке в России некой особой униатской церкви[cxxviii], преемниками которой затем являлись как «никониане», так и старообрядцы. Более того, в трактовке Стерлигова церковь является главным инструментом подготовки и свержения монархии в России[cxxix]. Хотя это не оправдывает её «еретичества» – так, основной повесткой Собора РПЦ 1918 года Стерлиговым указывается не попытка возвращения к традиционному православию, а объединение с Англиканской церковью[cxxx]. Эти черты Перри Андерсон характеризует как «суррогаты темпорального» – отличительную черту постмодернистского мышления, демонстрирующую отсутствие каких-либо ментальных привязок к какому-либо реальному моменту истории[cxxxi]. Для усиления «вдохновляющей дистанции» и создания собственного семиотического новояза Стерлигов даже переименовывает исторических деятелей и переиначивает исторические реалии. Так, во всём тексте его учебника Ленин – это «Ульянов-Бланк», Сталин – только «Джугашвили»[cxxxii], а в «неотроцкисты» записаны американские президенты Клинтон, Буш и Обама[cxxxiii]

Постистория Стерлигова как проявление его постдуховности укладывается в весьма примитивное, но популярное провиденциально-эсхатологическое русло:

«Сначала Всемилостивый Бог поставил над провинившимися русскими безбожных и жестоких русских правителей. Не помогло. Тогда поставил править русскими иноземцев-немцев. Не помогло. Тогда отдал Бог Русь на растерзание евреям. Не помогло. Теперь наказывает нас десятками миллионов азиатов и зверской властью осатаневших колдунов-ученых со всякими невиданными отравами и болезнями. Не помогает. Да что же с нами еще сделать, чтоб мы поняли, покаялись в ереси и вернулись к служению Богу?!»[cxxxiv].

И неоантисемиты, и диомидовцы, и поклонники «Царя-искупителя» могут быть целевой аудиторией для такой избирательной темпоральности. Один из характерных признаков пострелигии – коллажность, объединение в стихийно взаимодействующие фрактальные ассоциации самых разных сторонников. Ключевой момент здесь – использование эмоционального призыва, популярного, хотя и нелегального. Это неизменно придаёт идеологу шарм подпольного романтизма – в таком статусе Стерлигов и присутствует в медиапространстве.

 

С другой стороны, Стерлигов неизменно дрейфует в сторону скрыто-протестантского фундаментализма. Подтверждающие это детали: и выделяющийся христоцентризм стерлиговской риторики, и акцент на обращении ко Христу как к «своему личному Спасителю», и совершенно инородная подпись «Слава Исусу Христу!» – замечательный кентавризм, совмещающий старообрядческую и неопротестантскую семиотику. Так, свою хронологию Стерлигов датирует не от «Рожества Христова» («Р.Х.»), как староверы и «никониане», а от «Воплощения Христова» («В.Х.») – небольшая деталь, помогающая дистанцироваться от старообрядческой семиотики. Эти нюансы заставляют задуматься о близости стерлиговского псевдотрадиционализма протестантскому фундаментализму в ощущении всеобщей обезбоженности, проявляющегося на всех уровнях реальности: от «пародии на Таинства» в «еретической» церкви – до синтетической одежды и «смартфон-чипизации» всех и вся при воцарении антихриста. Если гипотеза верна, мы, наблюдая ныне гальванизацию православия, вновь имеем перед собой симулякр: за основу в этом «возрождении» берется не собственный духовный опыт (даже радикальный – например, старообрядческий), а переименованный и перетолкованный духовный опыт протестантских конфессий. Так, идеи креационизма и антисциентизма, сегодня весьма популярные в православии, имеют происхождение от протестантского фундаментализма[cxxxv]. Это такое же подражательное западничество (хотя и низовое), как и официальный либеральный курс 1990-х. И преследует оно ту же цель установления мирового информационного пространства как универсальной системы управления. На сегодняшний день глобальная управленческая стратегия использует тактики мультикультурализма, автономии, возвращения к истокам. Современный постколониализм мимикрирует под национально-освободительные, религиозно-фундаменталистские, иррационально-эстетитические движения, в которых логика наружной трансгрессии полностью прикрывает глубинные глобально-секулярные процессы.

Итоги

Стерлигов – индикатор: он персонифицирует ментальные сдвиги, но его место в медиапространстве неслучайно. Подобно порнографии, образ Стерлигова является вытеснением желаемого у растущего числа потребителей, недовольных урбанизацией и её политико-экономическими основаниями. Варварский кич Стерлигова направлен на сохранение себя в статусе медийного проекта, с одной стороны, выражающего вытесненное желание, с другой – не позволяющего этому желанию обрести иной формат, кроме виртуального.

Медийный проект Германа Стерлигова претендует на полное и последовательное отрицание Модерна на важнейшем уровне – онтологическом. Проекту Стерлигова близки самые смелые проекты сопротивления Современности: например, анархо-традиционализм Хаким-Бея, анархо-примитивизм Джона Зерзана, натуризм Масанобу Фукуоки, муниципализм Мюррея Букчина, сквот-движение. Но перечисленные проекты имеют целью изменение социальной действительности с последующим изменением (освобождением) личности от тоталитарного влияния индустриальной цивилизации. Проект Стерлигова является исключительно медийным способом демонизации традиционализма и – шире – антимодернизма. Ги Дебор обращал внимание на эту способность Модерна: «Движение банализации, усреднения, которое под броскими отвлекающими маневрами спектакля господствует в современном обществе по всему миру, также доминирует и в каждой позиции, где развитое потребление товаров внешне приумножило выбор ролей и объектов. Пережитки религии и семьи <…> могут, играя одну и ту же роль, сочетаться с изобилующими утверждениями о наслаждении этим миром: ведь этот мир как раз и производится в качестве псевдонаслаждения, сохраняющего в себе репрессию. Таким же образом с блаженным принятием существующего может сливаться воедино чисто показной бунт [выд. – К.Т.] – и этим выражается не что иное, как то, что сама неудовлетворенность стала неким товаром, как только экономическое изобилие оказалось способным распространить производство на обработку такого первичного материала»[cxxxvi]. Лучшим способом отвлечь массы от сопоставления социальных и духовных реалий Традиции и Модерна – это примитивизация и дисквалификация основных положений традиционализма. Именно такую функцию исполняет проект Стерлигова на излёте Модерна. Он является своеобразным демоном для ряда различных идейных движений, ставящих под сомнение объективность и гуманность нынешнего турбокапитализма в его социальном измерении. Примитивность установок Стерлигова, заведомо неисполнимых по причине своей нелегальности и варварства, вызывает шок у культурного человека (единственного, к кому они адресованы) и ответную установку заведомого отторжения традиционалистских и анархистских постулатов, ассоциируемых с медиа-образом «первого русского капиталиста».

Также Стерлигов как проект является симптомом постколониальных социальных сдвигов в нашей стране, своеобразным индикатором массового бессознательного. Постепенное отгорожение России от европейского правового поля при сохраняющейся абсолютной зависимости от иностранного капитала вызывает серьёзные ментальные перверсии. Их примеры замечательно собраны в образе экс-олигарха. Этот образ постепенно заручается общественным вниманием и интересом, переходит из разряда демонической карикатуры в формат серьёзности, в пример для подражания – это и заставляет задуматься о нынешних социально-политических сдвигах и их отражении в менталитете современных россиян.

«Что же делать скажете вы? Все очень просто, надо послать колдунов-ученых куда подальше и опять начать жить человеческой жизнью»[cxxxvii].