Раздел: ТЕОРИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:
человек, концептуализация человека, культурные антропотехники
Аннотация:В статье раскрываются особенности рассмотрение и концептуализации сущности человека на основании анализа его сущности в разных отраслях наук и работ известных философ мира. Исследуются различные методы анализа человека. Предпринята попытка синтеза религиозной, научной и философской моделей.
Текст статьи:
Вопрос, «Что такое человек?», поставленный Кантом в список важнейших философских проблем, и до сих пор остается в рубрике мировых загадок, озаглавленных Дюбуа-Реймоном «не знали и не будем знать». Чего, собственно, не хватает для того, чтобы дать четкий ответ на данный прямой вопрос? Идет ли речь о фактических, гипотетических, метафизических или экзистенциальных знаниях? Непродуктивность размышлений философствующих мудрецов не удивляет. Удивляет, что наука, серьезно занявшаяся исследованием человека, открыла множество интересных и важных фактов, касающихся функционирования тела, образа жизни, поведения и, тем не менее, весьма мало продвинулась в понимании его души. Конечно, психоаналитики описали фантазмы, присущие современному человеку (Фрейда читать не менее интересно, чем Светония), но остается без ответа горестный вопрос, что же такое человек, если он так гадок.
Раз вопрос столь долго остается без ответа пора задуматься, правильно ли он сформулирован и имеет ли смысл вообще. Задача аналитической философии не в том, чтобы дать конкретный ответ на прямо поставленный вопрос, а в том, чтобы задуматься над самим проблемным полем вопрошания. Как известно, вопрос предполагает ответ и определен им. Одно дело, если речь идет о проблематизации человека как субъекта познания, и совсем иное, если мы задумаемся о том, каково его место в бытии. Философы считали, что человек способен к познанию истины и является медиумом бытия. Общество больше беспокоила моральность человека, нежели вопрос о границах его познавательных способностей. Эти два подхода дополняются религиозным истолкованием человека как творения Бога. Проблема в том, что эти подходы, хотя и раскрывают основные аспекты целостности человека, но не согласуются по методу и критериям рациональности. Религия, поставившая над человеком защитника и надсмотрщика, вывела его из-под действия норм и правил, которым должен подчиняться человек. Мораль и закон отсылают к Богу, но сам он выше морали и права и не подчиняется их нормам. То же самое и с истиной. Основные беды человека происходят от незнания и невежества. Поэтому наука и просвещение претендуют на то, чтобы эмпирически проверить и теоретически обосновать религию, мораль и идеологию. Но эти сферы бытия определяются не фактами, а ценностями. Если факты существуют объективно, а тот, кто не принимает их во внимание, много потеряет, то ценности будут определять поведение людей только в случае их субъективного признания. Таким образом, хотя религиозный, моральный и научный опыт накапливается и используется человеком, концептуализируется он принципиально по-разному. Если учесть, что в современном обществе процессы дифференциации явно опережают процессы интеграции, то в море наук о человеке обнаруживается множество нестыкующихся друг с другом подходов, каждый из которых, впрочем, определяется не фантазиями или личным любопытством их основоположников, а практическими потребностями. Нельзя отрицать, что расцвет так называемых лженаук в современном обществе во многом определяется тем, что извечная жажда чуда остается неудовлетворенной. Но и попытка выдать дипломы государственного образца лицам, объявившим себя медиумами Бога или иных высших сил, вызывает сомнения. Таким образом, вопрос о критериях рациональности многообразных концептуализаций человека оказывается весьма актуальным как в теоретическом, так и в практическом отношении. Слово «человек», по сути, дела является базисной метафорой, «предельным основанием культуры», задающим не только исследовательские программы, но и формы существования. Метафоры дают жизнь семействам конкретных понятий, но ни одно из них уже не задает универсального определения человека.
Образ человека в науке, философии и религии.
Еще Шелером и Кассирером были выявлены три основные подхода к человеку: религиозный, философский и научный. По сути, речь шла о разных программах, тематизирующих или проблематизирующих разные аспекты человеческой природы. М. Фуко в этой связи говорил об эпистемах, по-разному концептуализирующих человека, а Т. Кун – о различных парадигмах, учитывающих институциональные особенности той или дисциплины. Таким образом, различия в подходах определяются мировоззренческими, методологическими, дисциплинарными, и социокультурными предпосылками. Первые попытки философской концептуализации опыта веры начались как дискуссии о соотношении знания и веры, в ходе которых стремились найти формы согласования христианского опыта веры и античного философского рационализма. По мере неизбежной рационализации религии в форме теологии, сложились разные дисциплины, положившие основу факультетам средневековых университетов. Отношения теологии и философии, философии и науки и, наконец, науки и религии всегда оставались довольно напряженными. Мир между ними воцарялся как дисциплинарными мерами, так и когнитивными усилиями. Эллинская мудрость хотя и была объявлена христианами греховной, однако сохранилась в теологии и, в конечном итоге, способствовала эллинизации христианства. Точно также наука нового времени не только не отвергала теологию, но наоборот мыслилась как наиболее адекватное доказательство мудрости Творца. Позитивисты, настаивавшие на приоритете научного метода, были терпимы к морали, религии и искусству. Они не разрывали связи науки и философии, а наоборот стремились подчинить их единому методу. Таким образом, наука, философия и религия сосуществуют по образцу Троицы – они нераздельны, но неслиянны, т.е. задают как бы три разных ипостаси человека, ни от одной из которых нельзя отмахнуться.
Проблема человека в философской антропологии.
Существует большое число определений человека, каждое из которых имеет свои основания. Феномен человека раскрывается этнологией, психологией, социологией, медициной, религией и даже теорией музыки, т.е. всеми науками, изучающими формы и закономерности человеческой деятельности, а также ее продукты и смысл. Мы живем в постантропологическую эпоху, для которой характерен отказ от универсальной идеи человека. Речь может идти о междисциплинарном подходе, предполагающем диалог, сотрудничество и конкуренцию специалистов. [3. C. 6]
Ситуация, в которой оказался человек в 20 столетии, хорошо выражена словами М.Шелера: человек сегодня не знает, что он есть, но он знает, что он этого не знает. [5. C. 32] Путь человека проблематичен и в этих условиях уже бессмысленно определять вечную идею, суть и назначение человека. Отвечая на вызов времени, он сам должен осознать свое назначение в мире. В философии и гуманитарных науках человек определяется как носитель разума, он принципиально отличается от животных своей разумностью, позволяющей сдерживать и контролировать телесные влечения и инстинкты. Благодаря разуму он постигает законы мироздания, открывает науки, изобретает технику, преобразует природу и создает новую среду обитания.
Кроме разумности можно указать и другие духовные характеристики человека: только у него возникает вера в Бога, различение добра и зла, осознание своей смертности, память о прошлом и вера в будущее. Только человек способен смеяться и плакать, любить и ненавидеть, судить и оценивать, фантазировать и творить. В своей критике естественнонаучного определения человека представители гуманитарного подхода отметили принципиальную открытость и незавершенность человека, который не имеет от природы заданных инстинктов, обеспечивающих выживание. Долгое время эти два противоположных подхода к человеку абсолютизировались и иногда стимулировали, а чаще препятствовали развитию друг друга. Между тем тот факт, что человек является историческим, социальным и культурным существом дает возможность преодоления сложившейся оппозиции духовного и телесного и тем самым открывает путь для новых плодотворных программ как естественнонаучного, так и гуманитарного познания человека. Его так называемая «природа» не является чем-то заданным, а строится в каждой культуре по-своему. Поэтому нет оснований говорить о врожденной агрессивности или, наоборот, солидарности, так как природные задатки, которые есть у каждого человека, успешно подавляются или наоборот интенсифицируются обществом. Люди буквально всему должны были научиться сами и все, что они умеют — это продукт культурного развития, воспитания и образования. Неспециализированность и незавершенность человека, отличающая его от вещи, означает нечто позитивное, а именно — открытость миру. Только человек имеет мир, тогда как животное лишь среду обитания. Это дает возможность свободы и творчества: отсутствие готовых инстинктов вынуждает создавать собственный порядок. При этом человек может стать не только выше, но и ниже животного и его путь полон опасностей.
Человеком не рождаются, а становятся. Это приводит к осознанию односторонности абстрактно-теоретических позиций: если наука игнорировала специфику человека и его уникальное положение в ряду других живых существ, то философия, ориентированная на идею человека, оставляла вне поля своего внимания интересные данные и оригинальные программы исследования, разработанные представителями биологической антропологии и этнологии. Вряд ли можно оспорить, что человек – это такое существо, которое ищет и находит представление о собственной сущности и строит свою жизнь в соответствии с этим идеалом. Идея человека не является чем-то совершенно не реальным. Так успехи греческой цивилизации во многом обязаны самопониманию человека как разумного социального существа. С новой силой идея человека действовала в эпоху Возрождения, а в Новое время открывшейся бесконечности Универсума человек противопоставил готовность бесконечного познания и самосовершенствования, что эффективно содействовало развитию века просвещения и прогресса.
Биология и антропология
Если располагать науки по аристотелевской классификации, то наиболее общей наукой о человеке оказывается биология, так как остальные естественные науки, например, физика не ставят вопроса о человеке. Для нее он такое же тело среди прочих, рассматриваемых в механических, динамических, электромагнитных, тепловых и т.п. параметрах. Наоборот, биология как наука о живых системах имеет своим предметом живое тело. Среди различных систематизированных и классифицированных организмов находится и место для человека, определяемого как homo sapiens. Конечно, возникает вопрос о месте человека не только в ряду живых существ, но и в космосе в целом, который во многом зависит от дискуссий между биологией и другими науками, например, физикой и химией. Поэтому для философской антропологии важное значение имеют не только данные какой-то одной науки, но и результаты их взаимодействия.
Биология человека может быть охарактеризована как сравнительная дисциплина, ибо она сопоставляет индивидов одного вида с индивидами другого похожего вида. Это объясняет то обстоятельство, почему центральное значение приобрел вопрос о сходстве человека и обезьяны. Биология стремится построить своеобразную “лестницу живых существ”, идея которой связана с задачей доказательства единства законов эволюции, возникновения новых все более совершенных организмов. Поэтому первый и главный вопрос биологии человека касается места, которое он занимает в ряду других живых существ. Его спецификация осуществляется ходе сравнения с млекопитающими, приматами, антропоидами. В результате выявляется, что отличительные анатомо-морфологические, онтогенетические и этологические особенности человека даже от наиболее близкого ему вида значительно глубже, чем между остальными видами. Стереоскопическое зрение, форма лица, развитая мускулатура, компенсирующая превращение руки в орудие труда, большой объем черепа, мышцы лица и прежде всего развитие гортани и аппарата речи – все это важнейшие анатомо-морфологические преимущества. Существенным является и то, что у человека с самого начала слабее развиты участки мозга, отвечающие за сохранение инстинктов, и гораздо сильнее выражены области, например, кортекса, отвечающие за развитие высших психических функций.
Специфика человека становится еще более очевидной, если сравнивать скорость созревания различных систем организма. Так у детей нейромышечная структура созревает еще целый год после рождения, который Портманн имел основание называть эмбриональным. Значение этой аномалии заключается в том, что уже само кормление приобретает характер социо-культурного воздействия и оказывает формирующее воздействие на младенца. Таким образом, в теле пластично соединяется унаследованное от рождения и формируемое в ходе приспособления к внешней среде. Это невозможно для всех других высших млекопитающих, ибо они переживают стадию пластичного формирования нейромышечной ткани в утробе матери, и, будучи изолированы от воздействий внешнего мира, получают неизменяемый комплекс инстинктов. Поведение животных в основном определяется независящими от индивидуального опыта унаследованными инстинктами, свойственными виду. Окружающая среда предстает для животного как схема, управляющая реакциями и вызывающая их, если есть внутренняя (гормональная) готовность или потребность. Решающим при этом является то, что животному не нужно «учиться» выбирать осмысленное в данной ситуации поведение, ибо оно уже заранее «знает», точнее всегда действует так решительно, как будто знает наверняка.
Таким образом, различие человеческого и животного становится весьма резким. Можно попытаться устранить парадокс редукционизма, принимая во внимание способы удовлетворения естественных потребностей, которые характерны для животных и человека. Но когда видят преемственность в том, что недостаточность волосяного покрова компенсируется одеждой, а слабость когтей и зубов – оружием, то нужно обратить внимание на то, что несовершенство человека и способы его компенсации определяются с точки зрения животного. Поэтому сравнение его с другими гоминидами не дает ответа на загадку человека. Другое решение парадокса состоит в утверждении, что человек является животным и одновременно отличается от него. В отличие от редукционизма дуализм исходит из старой концепции о двухсоставности человека, который имеет тело и дух. Но он сталкивается с другой трудностью – объяснением единства, которое достигается допущением о специфике человеческого тела, управляемого духом.
Источник этих проблем в том, что как человек, так и человекообразные обезьяны изучаются с точки зрения одних и тех же биологических критериев и именно это приводит к редукционизму, или к дуализму. Остается либо биологизировать человека, либо антропоморфизировать природу. Не случайно призраки антропоморфизма не менее устойчивы, чем тени редукционизма. Они, вообще говоря, взаимно предполагают и дополняют друг друга: человек определяется на фоне животного, а животное – человеческого. Ясно, что критиковать нужно не саму сравнительную анатомию или этнологию, а философскую программу, которая хочет построить философскую антропологию на биологической основе.
Если говорить о применение биологии для изучения человека, то при этом предполагается, что ее понятия и теории получены и проверены на животных. Ясно, что человек является животным, и эта часть его природы описывается биологией. Другое дело, что он является еще социальным, разумным и моральным существом. Поэтому его поведение предполагает учет взаимодействия природного, социального, рационального и этического. Допустим, мы задумали построить сложную модель, в которую включили перечисленные параметры. Но совершенно очевидно, что при этом мы не сможем двигаться обычным путем: разделения сложного на простое и затем составления целостности из простых частей. Движущееся тело может быть «разложено» на составные части «тело, на которое не действует никакая сила», «трение», “сопротивление воздуха», «сцепление с поверхностью» и т.п. При этом можно измерить роль каждого параметра и, учитывая его влияние, определить формулу движение того или иного тела в той или иной среде. Тут имеет место механическое взаимодействие. Но в случае с человеком этого не происходит. Например, моральный закон требует «свободы» от биологических потребностей и даже социальных норм. Поэтому совершенно невозможно построить некую «формулу», в которой в качестве переменных можно подставлять то или иное значение «морального», «социального», «биологического» и таким образом вычислять поведение индивида.
Но, несмотря на всю несуразность механистического подхода, возникает впечатление, что он то и остается господствующим. Это становится совершенно очевидным, если обратиться к современной медицине. Врач уже не столь внимательно осматривает и выслушивает больного, как раньше, а отправляет его на анализы. Интерес врача, как правило, ограничивается постановкой диагноза. Что касается лечения, то специалисты «футболят» больного, считая, что сердце должен лечить кардиолог, желудок, почки и печень – гастроэнтеролог, а голову – нервопатолог. При этом накопление знаний о функционировании отдельных органов уже не ведет к революциям в медицине. Хорошим примером является изучение нейронов в коре головного мозга, с которым связывали большие надежды на раскрытие тайны сознания.
Другая возможность «синтеза» знаний коренится в том, что на самом деле ни «биология», ни «физиология» не являются такими теориями, которые обусловлены исключительно особенностями своей предметной области. Ни у кого нет сомнений, что на Дарвина повлияли теории Мальтуса, что язык физиологии и медицины пронизан «моральными» различиями. Например, и биология исходит из того, что человек является вершиной лестницы живых существ. Отсюда проводится различие между биологией животных и биологией человека. Прежде всего, отмечается: а) предметное различие – человек как разумное социальное существо отличается даже от высших животных по своим физиологическим параметрам; б) признается методологическое различие, состоящее, например, в том, что над человеком нельзя производить эксперименты, подобные павловским. К числу особенностей человека относится необычайно сильное развитие центральной нервной системы, наличие у него «второй сигнальной системы», более высокое отношение веса мозга к массе тела. В настоящее время привлекает внимание функциональная асимметрия полушарий головного мозга, которая используется в концепциях антропогенеза для объяснения происхождения речи и мышления.
Но при этом биология конституируется в качестве позитивной дисциплины, удовлетворяющей критериям строгой научности. Люди изучаются с точки зрения их происхождения, биологической эволюции, географического и климатического ареала обитания, распространения популяции в пространстве и времени, функционирования организма, наследственности и изменчивости, экологии и физиологии, особенностей поведения и т.п.[6] Биологи не видят принципиального отличия человека от других животных. Несмотря на то, что между млекопитающими и членистоногими, лошадьми и обезьянами тоже есть существенные различия, биология рассматривает животный мир как подчиняющийся одинаковым законам жизни. Многие биологи не видят оснований для выделения даже особой биологии человека и, тем более, философской антропологии.
Несмотря на кажущееся принципиальное различие, биология и философия пользуются при оценке человека одним и тем же масштабом, в качестве которого выступает разум. Если философия объявляет его высшим началом, а человека венцом творения, то биология не считает интеллект чем-то надприродным и рассматривает человека в ряду живых организмов. Однако и философия, и религия и биология одинаково возвышают человека над остальной природой и признают, хотя и по разным основаниям, его принципиальное своеобразие. Таким образом, проблема состоит не в том, чтобы примирить эти подходы путем простого суммирования накопленных ими знаний, а том, чтобы выйти на новое определение человека и вписать его в природу без того чтобы переоценивать его своеобразие: человек противостоит остальной природе не как житель иного, высшего мира, а как существо, в котором осуществляется план самой природы.
Компьютерная метафора в познании человека.
Согласно библейской легенде о сотворении мира, Бог слепил человека из глины и оживил его своим дыханием. Сначала использовалась технология, хорошо знакомая гончарам. В наше время эта ремесленная техника доведена до совершенства, и можно утверждать, что человек не только научился изготавливать искусственные вещи, но и превзошел Бога. Однако со второй технологией дело обстоит гораздо сложнее. Не в силах ее разгадать представители когнитивной программы исходят из того, что основные понятия, на которых строятся язык и мышление являются, во-первых, универсальными, а во-вторых, — врожденными.
Пока патент на одушевление принадлежит Создателю, мы не можем разгадать секрет инспирации. Однако соревнование с божественным протектором уже началось. Еще древние философы верили, что можно познать разум, изучая правила математики. Пионеры науки Нового времени сводили его то к часовой, то к паровой машине. Лейбниц сравнивал функционирование мозга с работой мельницы, Фрейд также часто использовал гидравлические метафоры, а Шеррингтон уподоблял мозг телеграфу. Сегодня он понимается как вычислительная машина, и современные ученые используют компьютер как модель для понимания человеческого разума. Очевидно, что все это связано со стремлением понять работу сознания и при этом использовать самую совершенную технологию. Ведущим мотивом является до сих пор еще не осуществившаяся мечта об искусственном интеллекте. Очевидно, что создание компьютера, который бы мог общаться с нами на естественном языке, стало бы изумительным достижением. Но вряд ли это стоит расценивать как окончательное решение загадки человеческого Я. Да, компьютер продуцирует информацию, похожую на ту, что перерабатывает человек, но это еще не означает, что они функционируют одинаково. Медленно продвигающиеся попытки построения искусственного интеллекта связаны с отсутствием у машины «неявного знания». Например, машина, способна отвечать на простые вопросы о поведении человека в столовой. Но в ответ на вопрос: «Почему человек ест не руками, а вилкой и ложкой?», машина ответит, что не знает, ибо в программе об этом ничего не сказано. Конечно, все это можно предусмотреть, однако трудности такого рода неисчислимы, и поэтому нельзя создать программу, на основе которой машина во всех случаях жизни могла бы вести себя по-человечески. Эта проблема связана уже не с несовершенством машин, а с границами наших собственных знаний и теорий, которые опираются на фундамент очевидностей, в которых мы сами себе не отдает отчета. Они не репрезентируются в знании как раз потому, что представляют собой то, что называют навыками, умениями, привычками.
Компьютерная метафора полезна и безобидна, когда она не принимается буквально. Это можно показать на примере понимания переработки информации. Этот процесс сегодня описывается по аналогии с машиной, в которую закладывается исходная информация. Она обрабатывается на основе фиксированных правил и выдается в виде конечного продукта. Но на самом деле, например, калькулятор не занимается переработкой информации, а, так сказать, пародирует, акты человеческого сознания, даже если повторяет те же шаги, что и человек. Подсчитывая стоимость покупок в магазине, человек знает, что цифры означают деньги и знает их цену. Калькулятор же не знает ничего. Он потому и считает быстрее, что не затрачивает никаких ментальных усилий, т.е. не мыслит. Совершенно недопустимо смешивать реальную мыслительную обработку информации человеком с теми фиктивными действиями, которые совершает компьютер. Более того, столь же недопустимо отождествлять нейрофизиологические процессы, происходящие в мозге, и психологический процесс, называемый мышлением. Можно описать движение воды, пробивающей себе русло, по аналогии с переработкой информации о строении местности, но не следует путать законы гравитации с психическими процессами. Конечно, можно предположить, что «переработка информации» и есть то общее, что объединяет движение воды, работу мозга и вычислительную программу компьютера, но вряд ли верно утверждение, что исчисление объясняет все, в том числе и ментальные процессы. Компьютерная программа – это набор чисто формальных процедур, не содержащих в себе значения и интерпретации, которая налагается извне. Одни и те же формальные процессы могут быть интерпретированы как ураган ветра, экономический бум, трепетный танец или вообще затейливый, но непонятный узор. Но они не имеют по отношению к ним никакой объяснительной силы.
Наиболее убедительным аргументом в пользу того, что сознание подобно вычислительной машине, является открытие формальных правил синтаксиса и фонологии, которые действуют по аналогии с компьютерной программы при нашем употреблении языка. Но на самом деле эти формальные правила наполнены семантическим содержанием, которые и определяют человеческое поведение.
Н. Винер определял кибернетику как науку об управлении и связи. Интеллект в этом случае рассматривается как единый «закон природы» действующий в человеке, животном и в машине. Сознательная деятельность описывается в кибернетике как динамическая система с обратной связью, целью которой является достижение равновесия. Она осуществляется на основе обучения, адаптации к среде, и переработки информации, которая сводится к сигналам, ограничивающим разнообразие. В рамках модели «универсального интеллекта» были построены теория игр и программы машинного перевода. Важным результатом данной модели можно считать создание «общего решателя задач», где решение задачи представлено по аналогии с блужданием в лабиринте. В дальнейшем были построены модели «конкретного интеллекта», в основе которой лежит формальная теория, выделяющая набор элементарных объектов, правила построения из них сложных высказываний и список аксиом и правил вывода. Однако постепенно были осознаны значительные эвристические возможности нечетких понятий и даже поэтических образов. Сегодня успехи построения искусственного интеллекта определяются не только логикой и математикой, но и философской методологией гуманитарных наук. Например, в феноменологии Гуссерля, герменевтике Гадамера, в концепции поэтического языка Хайдеггера, можно найти такие важнейшие предпосылки мышления, которые в принципе допускают экспликацию и могут быть учтены в программировании искусственного интеллекта. Особенно важной в этом отношении оказывается феноменология Гуссерля, которую часто упрекали за излишнюю скрупулезность в описании актов сознания. Большинство из них мы делаем бессознательно, повинуясь привычке и здравому смыслу. Однако если их не заложить в программу, то машина окажется неспособной к распознаванию важной информации. Отсюда интерес представителей когнитивной науки к философии приводит к существенной корректировке их самосознания. Полезно обратить на это внимание, чтобы не оказаться во власти неоправданных надежд на искусственный интеллект и всеобщую компьютеризацию.
Развитие когнитивистики лишний раз убеждает, насколько живучи старые метафоры. Образ человека, бредущего в темноте с фонарем, остается по-прежнему исходным для нашего понимания сознания. Индивидуальный субъект, рефлексируя о собственной сущности, пытается найти верный путь к истине. Для этого он включает на полную мощность внутренний источник света – сознание, и пытается сориентироваться в окружающей среде. Главное при этом – различие имманентного и трансцендентного, автономного, внутреннего Я и внешнего – Другого. Здесь заранее между человеком и миром проводится черта и устанавливается дистанция, попыткой преодоления которой является фундаментальная онтология Хайдеггера. Ее основой являются близкие и сильные взаимодействия, а не на рефлексия, на которую опирается трансцендентальная философия сознания. По мнению П. Слотердайка, хайдеггеровский экзистенциал «бытие-в-мире» намекает на интимную близость человека с миром. [4. С. 342 ] Отличительная особенность Dasein в том, что это не одинокое существование, а бытие с другими. В противоположность современной когнитологии, Хайдеггер не считал своей задачей понятийное определение «экзистенциальных» состояний. В последних работах он оперировал фигурой «мыслителя-поэта» и считал, что надо мыслить рукой. Тексты Хайдеггера представляют собой настоящую головоломку для исследователя и, вместе с тем, оставляют возможность самых разных интерпретаций. Не у кого не вызывает возражений признание глубокой трансформации традиционной онтологии и гносеологии у Хайдеггера. Столь же убедительны его аргументы против универсализации антропологической, аксиологической, критико-идеологической и даже герменевтической установок в философии. Но столь же поразительно, что представители любых направлений легко интерпретируют Хайдеггера на свой манер.
Хайдеггер назвал свой проект фундаментальной онтологией. Его можно назвать антропологическим и даже психологическим. Дело не в названии. Важна трактовка состояний страха, заботы, бездомности, бытия к смерти. Конечно, у нас нет другого пути, кроме как философствовать о бытии и его медиумах. Но годится ли аппарат трансцендентальной философии для понимания тех знаков бытия, на которые указал Хайдеггер? Скорее, речь должна идти о построении коммуникативного проекта, способствующего раскрытию специфики тех знаков и кодов, которые выступают медиумами довербального и допредикативного общения.
Культурные антропотехники.
К эффективным культурным техникам формирования человека относятся такие символические институты как язык, брак, система родства, техники воспитания, возрастные, половые нормы и роли, а также война, труд и все ритуалы формирования и самосохранения группы. Эти порядки и образуют богатейший арсенал антропотехники, которая пластифицирует незавершенное природой человекообразное существо и формирует необходимые для социума качества. Речь идет о буквальном моделировании человека цивилизационными механизмами, которое осуществляется традиционно дисциплиной, воспитанием и образованием. Конечно, этих практик недостаточно для производства человека. Они, скорее, манифестируют, чем реализуют существо человека. Любой преподаватель знает о том, что обучение опирается на рутинные техники доместификации. Усидчивость, терпение, предусмотрительность, сдержанность, самодисциплина и прочие человеческие способности формируются в пространстве дома, который следует понимать не как необходимое для проживания количество квадратных метров, а как место, адаптация к которому и задает те или иные качества человека. Процесс гоминизации протекает в сфере дома, который является условием эволюции человека. В свете прежних теоретических трудностей следует понимать человека как продукт того, в чем он никоим образом не предполагается. Таковым является место его производства, где средства и отношения производства совпадают. Обучаемость мозга не является продуктом органической «сообразительности». Его драматически излишнее развитие обусловлено как раз недостатком природной приспособляемости. Важно, что большая часть структуры мозга формируется в послеродовой период. Анатомический и нейро-церебральный дрейф осуществляется в сторону накопления излишних с биологической точки зрения символических качеств.
Такая возможность открывается благодаря созданию искусственной окружающей среды, прообразом которой является дом как место, где достигается стабилизация внутреннего и внешнего климата, а комфорт обеспечивают техническими средствами. Дом – это, прежде всего, изолированное пространство, где жители, оберегая тепло, воспроизводят интерьер внутреннего пространства, ограниченного сверху потолком, а с боков стенами. Уже древние люди ограждались от непогоды стенами, и посредством очага манипулировали климатом, в котором и протекал долгий период эволюции человека. Принцип дома надо понимать не архитектурно, а климатически. Очаг и пещера образовали ту свободную от непосредственного биогеографического климата нишу или сферу, внутри которой происходило выращивание человека.
Любые человеческие сообщества создают на периферии популяции нечто вроде живых заградительных защитных стен, создающих преимущества для индивидов определенной группы, составляющих ее хабитуальный центр. Поэтому современная тенденция к «децентрации», снимающая различие центра и периферии, опасна с точки зрения выживания. Например, тепловым центром в первобытной орде является мать и дети. Уже на уровне приматов теплые отношения матери к детенышам играют решающую роль в выживании группы. Главным результатом одомашнивания является превращение детеныша в ребенка. Это основано на партиципации; решающую роль играет протяженное во времени пространство мать-дитя. Все антропоиды наделены растянутым периодом детства. Таким образом, риск биологической незавершенности снижается благодаря организации внутренней защиты. Высшие организмы начинают играть по отношению друг к другу роль «окружающей среды». Их успешное развитие вызвано не просто новой экологической нишей, а продуктивной, искусственно организованной средой, внутри которой становятся возможными все более совершенные и утонченные формы символической коммуникации.
Последствия облагораживания человека в искусственно поддерживаемом домашнем пространстве имеют важное эволюционное значение. Еще социал-дарвинисты показали, что для большинства сообществ гуманоидов решающую роль играют неадаптивные внутригрупповые изменения такие как, например, забота о сохранении и выращивании подрастающего поколения. Эволюция переходит в новую область совершенствования отношений родителей и ребенка и направлена на повышение стандартов чувствительности и коммуникабельности. Забота о детях в человеческих сообществах становится столь тщательной как нигде в животном мире. Можно утверждать, что именно дети были существенным фактором развития культуры и одновременно ее продуктом.
Стоило бы написать естественную историю дистанцирования от природы. Решающую роль в антропогенезе играют культурные достижения. Однако авторы, которые придерживаются концепции подавления природных инстинктов, нередко впадают в беспомощный идеализм. Поэтому существуют научные эмпирические подходы, в которых культурные и технические достижения выводятся из биологических предпосылок. На самом деле более перспективным кажется синтез различных программ и в их числе теория открытости человека миру благодаря процессу труда. Использование твердых орудий в древнекаменную эру привело к уникальной ситуации, когда предсапиенсы освободились от жесткой детерминации внешней среды. Это не означает остановки эволюции тела; наоборот, в новых искусственно созданных условиях оно начинает очеловечиваться и эстетически совершенствоваться, причем в той мере, в какой удается обратить созданный инструментарий против воздействия природной среды и направить на создание сферы, внутри которой жизнь становится более разнообразной. Выключение тела не ведет и к исчезновению адаптивных механизмов отбора. Только селекция ведется теперь не природной, а искусственной культурной средой.
Таким образом, в человеке унаследованное от рождения и формируемое в ходе приспособления к внешней среде пластично соединяются. Это невозможно для других высших млекопитающих, ибо они переживают стадию пластичного формирования нейромышечной ткани в утробе матери и получают неизменяемый комплекс инстинктов. Поведение животных в определенных ситуациях в основном определяется независящими от индивидуального опыта унаследованными инстинктами, свойственными виду, являющимися условиями его выживания и развития. Окружающая среда предстает для животного как схема, управляющая реакциями и вызывающая их, если есть внутренняя (гормональная) готовность или потребность. Решающим при этом является то, что животному не нужно «учиться» выбирать осмысленное в данной ситуации поведение, ибо оно уже заранее «знает», точнее всегда действует так решительно, как будто знает наверняка.
Данные палеонтологии обнаруживают интересную особенность homo sapiens: благодаря эффекту дома у них затормаживается процесс монструозолизации, что возможно благодаря сохранению внутриутробной морфологии во внеутробном состоянии. Возникает своеобразное животное-диссидент, нарушающее биологический закон созревания. Это обстоятельство было раскрыто амстердамским палеонтологом Л. Больком [7], который, опираясь на концепцию фотализации Портмана, развил теорию неотении. Ее суть состоит в объяснении рискованной недоношенности и затянутого детства, которые управляются в процессе эволюции эндокринологическими и хронобиологическими механизмами. Младенческая пластичности сопровождается усиленной церебрализацией, которая лишь отчасти объясняется эволюционно обусловленной интеллектуализацией. Быстрое возрастание массы мозга, формирование неокортекса, рискованный рост черепа еще во внутриутробном состоянии, ведущий к раннему рождению – все это взаимосвязано и все это предполагает, что после рождения ребенок должен получать компенсацию за раннее рождение. Функцию защитной системы, которая еще слабо развита у младенцев, и выполняет культура. Концептуализация опыта культуры снимает старую дилемму природного и культурного. Именно культура выполняет функцию эволюционного механизма в процессе антропогенеза. Перспективы развития философской антропологии «после смерти человека» видятся в интеграции интеллектуальных, духовных и телесных практик формирования человека. Это определяет мультиметодологию, включающую различные способы анализа сознания, языка, идеологии, ментальности, воображаемого и символического, а также социологические и культурантропологические техники исследования.
По мере развития естественных и гуманитарных наук число параметров человека неизмеримо увеличилось и старой дихотомии духа и плоти уже явно недостаточно. Человек стал предметом изучения около восьми сотен дисциплин, которые и составляют основу знаний о человеке. [2. С.256] Очевидно, что при этом количество перешло в качество и комплексная наука о человеке сегодня не похожа ни на одну из существовавших ранее дисциплин даже таких фундаментальных, какой была физика в 18 столетии. Р.С. Карпинская отмечает: «Когда употребляются понятия «биология человека», «генетика человека», «физиология человека», и т.д., то их правомерность оправдана лишь тем, что указывается «адрес» применения общебиологического, генетического, физиологического и т.д. знания. Само по себе изменение «адреса» не может автоматически изменить качество знания, полученного на других живых объектах. Необходимо его переосмысление, определенная трансформация, и в этом плане можно говорить об условности указанных наименований.»[1. С. 5-6] Как свидетельствует история познания, даже в таких строгих науках как математика и физика, никогда не было единства в понимании метода, и это позволяет более оптимистично относиться к диалогу различных не только в предметном, но и в методологическом отношении наук о человеке.
Беспокойство, связанное с применением к человеку методологически и даже мировоззренчески исключающих друг друга подходов, имеет самые разные причины. С одной стороны, речь идет о соединении точных и неточных наук. Очевидно, в ряде случаев попытки уточнить и даже выразить в количественной форме гуманитарные знания может привести к их профанации. С другой стороны, получившие математическое оформление некоторые биологические и психические параметры объективируются и оказываются вне критики.
Человек включает в себя все уровни развития природы от молекул до понятий и, естественно, каждый из этих регионов изучается своими методами. Однако в сфере человековедения трудно подписать конвенцию вроде той, что была предложена кардиналом Беллармино в предисловии к книге Коперника «Об обращении небесных сфер». Там речь шла о том, что теология сообщает истину, а астрономия дает инструментальное знание, необходимое для вычисления хода планет. В принципе, что-то такое существовало и относительно изучения человека: философы занимаются «самым важным» – душой, разумом, интеллектом, а медики, физиологи и прочие специалисты описывают функционирование его тела. На самом деле уже нельзя игнорировать факты, свидетельствующие о взаимодействии тех уровней человека, которые разделены между разными науками. Медицина вынуждена быть комплексной, так как болезни зависят не только от внутренних физиологических причин, но и от состояния природной и социальной среды, а также от психики человека. Поскольку «нетрадиционные» методы лечения тоже применяются иногда достаточно эффективно, то медицина вынуждена прислушиваться к тому, что предлагают даже оккультные науки. Ведь если человек верит в злых духов, то для него — это самая настоящая реальность. Конечно, тут можно подключить психиатрию. Однако ее применение наталкивается сегодня на защиту «прав человека». Кроме того, этнографы и антропологи запротестовали бы против такого «лечения», допустим представителей иных культур. По мере расширения и углубления знаний о культурах “примитивных” людей, исследователи убеждаемся в неэффективности оценки их взглядов на мир как «суеверий», ибо их верования доведены до операционального уровня и вполне эффективно обслуживают сферу практической жизнедеятельности. Это означает, что наука не имеет никаких онтологических преимуществ. В антропологии ученые могут рассматриваться по аналогии с шаманами, ибо их вера в существование «физических объектов» ничуть не более обоснована, чем вера в злых духов.
Назрела острая необходимость пересмотра жестких методологических различий, поиска новых форм взаимодействия наук, считающихся несоединимыми по причине методологических и мировоззренческих различий. Возможно, это и есть поле приложения философской антропологии как философско-методологической дисциплины. Ведь отказ от «вечного» (абсолютного, сущностного) в человеке делает ее существование чрезвычайно проблематичным. Философская антропология после «смерти человека» может сохраниться, если откажется от своих прежних универсалистских амбиций, если переориентируется на поиск форм сотрудничества между различными подходами к изучению человека.
Литература
1. Биология и познание человека. М., «Наука». 1989. С. 5-6
2. Карсаевская Т.В. Прогресс общества и проблемы целостного биосоциального развития человека. М., «Наука».1978. С.256
3. Многомерный образ человека. М., «Прогресс-Традиция».
4. Слотердайк П. Сферы I. Пузыри. СПб., «Наука».
5. Шелер М. Место человека в космосе // Проблема человека в западной философии. М., «Прогресс». 1988. С. 32
6. Харрисон Дж., Уайнер Дж., Таннер Дж., Барникот Н. Биология человека М., «Прогресс» 1968.
7. Bolk L. Das Problem der Menschwerdung. Jena. 1926