Раздел: ТЕОРИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:
философия, дуализм, амбивалентность, антиномии, троица, синтез
Аннотация:В данной статье рассматривается проблема интерпретации троичного догмата в русской философии к. XIX – н. XX вв., в частности, его разносторонняя трактовка писателем и религиозным мыслителем Д.С. Мережковским. Также, анализируется роль числа «три» в творчестве писателя.
Текст статьи:
По мнению многих исследователей, русская культура предельно антиномична. Современный петербургский ученый М.С. Уваров пишет, что «русский мыслитель в <…> большей мере, чем западноевропейский, использует остро отточенный инструментарий антитетического анализа» [1]. Это открытие не является заслугой современной науки. Оно было сделано еще в конце XIX – н. XX вв., представителями русского религиозно-философского ренессанса.
Н.А. Бердяев в своих статьях посвященных «отношению русских к идеям» писал о максимализме и антиномичности большинства русских авторов. «Религиозная формация русской души выработала некоторые устойчивые свойства <…> В силу религиозно-догматического склада души русские всегда ортодоксы» [2]. «Двоящаяся психология» показана в произведениях Достоевского («Преступление и Наказание», «Бесы»), творчество которого стало отправной точкой многих русских религиозных философов (Л.Шестов, Н.А. Бердяев, Д.С. Мережковский, А. Белый). В частности, характеризуя восприятие русскими той или иной теории, Бердяев отмечал, что любая идея, попадающая в эту «огненную атмосферу» воспринимается тоталитарно [3] – то есть, как руководство к действию или объект религиозной веры. Так тоталитарно и догматически были восприняты сен-симонизм, фурьеризм, гегелианство, материализм и, в особенности, марксизм. Русские, пишет Бердяев, плохо понимают значение относительного, дифференциацию разных сфер культуры, буквально истолковывают символическую реальность, постоянно смешивают и подменяют понятия. Безусловно, подобное отношение к идеям приводит к поверхностному их пониманию.
Антиномичность является типичной русской чертой, как проявление общего максимализма. Необходимо отметить, что бинарные структуры, определяющие способ мышления и самовыражение русского национального духа, в православии, и особенно в этической его доктрине, рассматриваются как явление неприемлемое, почти «дьявольское». Биполярность чревата опасностью появления Двойника. Идея подмены, мистического раздвоения (царя, царских грамот, священных книг), измены (государству, церкви, народу) – является одной из наиболее популярных «теневых тем» в русской культуре. Так, Верховенский («Бесы») после устройства смуты, предполагает «пустить Ивана Царевича». Фигура «вора», «самозванца», всегда являлась одной из самых провокационных. Пророчества о приближении Антихриста являлись не только прерогативой раскольников – в рамках религиозно-философского ренессанса этой проблемой занимались многие мыслители [4]. Интересно, что это идея выплеснулась за рамки русского контекста, и ее заметил и развил Р. М. Рильке [5]. Об измене, как одной из главных тем русской революции пишет Н.А. Бердяев [6], Л.П. Карсавин [7].
В амбивалентности, как в искусстве двоемыслия – скрывается Ложь, которая, разлагая – «расшатывая» на «качелях антитез» – дисциплину, структуру, является причиной всех революций. Православие не смогло до конца оформить русскую душу, в душе русского народа остался сильный дионисический элемент, связанный с необъятностью русской земли. Стремление к хаосу, центробежная сила, готовая разметать культурные достижения – всегда оставались серьезными проблемами в русской культуре. Речь идет не столько об анархии – сколько о «растворении в природе». Именно поэтому стихия русского бунта, о которой писал А. С. Пушкин, лишена смысла и не знает пощады. Она исключена из общепризнанной ценностной системы: она – по ту сторону добра и зла. В связи с этим можно упомянуть такой институт исполнительной власти, не имеющий аналогов в истории, как опричный приказ, само название которого подчеркивало исключительное «право на все». Эта особенность русской исторической действительности неразрывно связана с антиномичностью русского мышления. Амплитуда колебаний настроения от глубочайшей покорности до величайшего «своеволия» огромна и способна уничтожить все государственное строение, культурные завоевания и общественные институты.
Необходимо признать, что союз церкви и государства, на который много нападали русские философы Серебряного века, был неизбежен и необходим. Это была внешняя сила, «на штыках», которая, однако, была бы бездейственна без внутреннего подкрепления в виде троичного догмата, лежавшего в основе православного культа и миропонимания. Учение о Троице должно было противостоять двоящемуся мирскому сознанию. Действительно, размышляя над переводом из этой двухмерной системы, в систему, обладающую тремя и более измерениями, многие русские мыслители обращались именно к этому учению.
Троица, как символ, занимала важное место в философских системах таких авторов П. Флоренский, С. Н. Булгаков. Первый выстраивал очень сложную культурно-философскую модель, совмещающую лингвистику, психологию [8]. С.Н. Булгаков, также развивал сложное богословское, религиозно-философское учение, которое приближалось к гностической философии, для обозначения которого допустим термин неогнозис или православный гнозис. Уже будучи в эмиграции, о. Сергий сформулировал учение, называемое софиологическим и основанное на понятии Премудрости Божьей (Софии), как ипостаси, идее (в платоновском смысле) творения. Речь шла не о разрыве с православной Церковью, но о расширении ее догматического учения. Несмотря на это церковь выступила против софиологических идей. Официальное осуждение, предъявленное Булгакову, гласило, что тот виновен в попытке возрождения гностических ересей. Богослов защищался от него в новом оправдательном докладе, представленном Булгаков заявлял, что позволил себе только теологумены, открытые для последующей дискуссии, но в любом случае согласующиеся с традициями Восточной Церкви; он отвергает обвинение в гностицизме, указывая, что его учение свободно от дуализма, присущего древнему гнозису, и, следовательно, не может считаться происходящим от гностических систем, осужденных Церковью [9].
Интерпретация Павла Флоренского и Сергия Булгакова требует специальной богословской подготовки. Н. А. Бердяев называл их творчество «стилизованным христианством», что является скорее комплиментом, чем обвинением [10]. Мы рассмотрим несколько другую интерпретацию данного догмата, автором которой является писатель и критик Д.С. Мережковский.
Обращение Мережковского к Св. Троице не случайно и имеет свои особенности. Это не чисто-богословская трактовка, скорее – культурно-философский ребус. Число «три» становится магическим, ключевым для мыслителя. Все свое творчество он подчиняет «делению на три». Троичный догмат, по мнению Мережковского, может быть найден в уже египетской теософии. Идея триединства скрыта в триаде: Хепри – Ра – Атум, которые, по «словам Ра», сохранившимся в египетских текстах, есть лишь имена одной и той же божественной силы: «Я Хепри утром, Ра в полдень, и Атум вечером». Та же идея лежит в Лейденском гимне Амону. «Трое богов – суть все боги – Амон, Ра, Птах. Нет у них равных. Невидимый Амон есть Ра лицом и Птах телом» [11]. Таким образом, за многочисленными богами египетского пантеона по сути дела стоит одна божественная сила. Эта идея был присуща египетскому мировоззрению задолго до того, как идеи монотеизма реализовались волей Эхнатона (фараон введшего культ бога Солнца). В египетском контексте несколько нетрадиционно для христианского мыслителя артикулируется идея троицы, как идея семьи – святого семейства. Для Мережковского данный аспект представляется наиболее существенным, поскольку семья – это прообраз общества. Семья это сущность «тайны трех», которую мыслитель стремился раскрыть, видя ней указание к «новому религиозному действию» и созданию «новой религиозной общественности».
Далее, он интерпретирует догмат о единстве трех ипостасей Бога (Отца, Сына и Св. Духа), таким образом, что каждой ипостаси соответствует историческая эпоха. Не взирая на то, что Бердяев писал о «недостаточной философской подготовке» и «гностической слабости», можно заключить, что Мережковский добивается значительных успехов в искусстве абстрактной схематизации.
Опираясь на троичный догмат, Мережковский рисует схему исторического развития, согласно которой христианское Откровение только постепенно становится достоянием человечества, и три этапа этого процесса связаны с «Тремя Заветами», которые последовательно обретаются человечеством. Первый завет – религия Бога-Отца в мире (Ветхий Завет, дохристианские религии), Второй Завет – религия Бога-Сына в человеке (Новый Завет, христианство), Третий Завет – религия Бога-Святого Духа в человечестве, религия Святого Духа – неохристианство. Только третий этап снимает дуализм плоти и духа, мира и человека и дает их синтез. Первая ипостась открывается в Космосе, вторая – в Логосе, третья – в совершенном соединении Логоса и Космоса – во вселенской Церкви, как Царстве не только духовном, но и плотском, не только внутреннем, но и внешнем, не только небесном, но и земном.
Раскрывая подобным образом значение троичного догмата, Мережковский является продолжателем религиозно-философской традиции, заложенной Владимиром Соловьевым. Первый из «учителей церкви», «ибо на самом деле он есть великий учитель церкви, если не в настоящем, то в будущем, Соловьев предчувствовал, что все историческое христианство – только путь, только преддверие к религии Троицы» [12].
Следуя правилу деления на три, писатель кладет в основание новой программы возрождения соответствующее количество элементов – мистику, символизм и расширение художественной впечатлительности [13]. Неслучайно, что число краеугольных понятий религиозно-философской концепции исследуемого автора также равно трем: пол, плоть и общественность. Мережковский последовательно соблюдает тройственный принцип в своем творчестве. Все крупные художественные произведения – историософские романы, пьесы и эссе – выполнены писателем в виде трилогий или триптихов.
Мережковский обращается к троичному догмату, и в культурно-философских целях. Главная культурологическая проблема всех его исследований и художественных произведений – перевод бинарных, дуальных моделей, свойственных менталитету русской культуры на код тернарных (троичных) структур западной ментальности. Очевидно, что дуальные модели чреваты расколом, взрывом. Преодоление дуализма было главной задачей новых форм религиозного сознания, и религиозных действий. По Мережковскому, троичны основные категории человеческого мышления. Триады гораздо стабильнее, устойчивее: они обладают свойством «нераздельности и неслиянности», – это универсальная модель многого в едином. «Три – Единство есть окончательная победа религиозного монизма над религиозным дуализмом» [14].
Существует мнение, что автор, сам не замечая того, стал жертвой, если не дуализма, то игры в антитезы. А. Белый писал, что при всей кажущейся безобидности символизма Мережковского, его читатель или последователь постепенно начинает во всем видеть антиномии: «враждующие начала» [15]. Это утверждение во многом справедливо. Сталкиваясь с тем или иным культурным явлением или событием, Мережковский, после раскрытия его, стремится найти антитезу. Постепенно поиски культурных антиподов становятся самоцелью. В этом Мережковский достигает больших успехов. Диалектический метод «молниеносного» приведения примера противоположности, открывает новые связи между культурными явлениями, основанные на их предельно несхожести. Однако это идет в разрез с идеей высшего синтеза, к которому стремится автор. Не случайно в статье «Новое христианство» Бердяев отмечал, что в данном случае «есть задание великого синтеза, <…> но нет самого жизненного и познавательного синтеза» [16]. При этом автор критической статьи затрудняется с ответом на вопрос, не может Мережковский достичь синтеза или не хочет этого. Изначальное, по словам Бердяева, «бессилие религиозно синтезировать антитезы», превращается в «мистическое двоение», которое нравится писателю: «Ему нравится это … смешение образа Христа и Антихриста, эта неясность в различении подлинного и обманного. Лика и личины, бытия и небытия. Тайна Мережковского и есть тайна двоения, двоящихся мыслей, а не тайна синтеза, не тайна троичности» [17].
Позиция Мережковского между дуализмом и монизмом (подразумевающем триединство) требует дальнейшего пристального исследовательского внимания. Многое может открыть сравнительный анализ идей Мережковского и П. Флоренского, С. Булгакова. Некоторое их совпадение тем более ценно, что в жизни, как и в литературе, публицистике и философии позиции этих мыслителей различались.
- Уваров М. С. Архитектоника исповедального слова. Режим доступа: www.anthropology.ru (21.09.2008)
- Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. –
- Там же. – С. 10.
- Антихрист: антология. – М. – 1991 — C. 5-6.
- Рильке Р.М. Как на Руси появилась измена// Рильке Р.М. Избранные сочинения. – М. – 1992. – С. 36.
- Бердяев Н.А. Духовные основы русской революции. –
- Карсавин Л.П. Феноменология русской революции// Вандаловская М.Г. Евразийский соблазн: историческая мысль в русской эмиграции. – М. – 1992. – С. 87.
- Флоренский П. Собрание сочинений в 4-х тт. – М. – 1993.
- Данзас, Ю. Гностические реминисценции в современной русской религиозной философии// Символ. – № 39. – С. 121-149.
- Бердяев Н.А. Типы религиозной мысли в России. –
- Кормышева Э. Древний Египет. – М. – 2002. – С. 168
- Мережковский Д.С., Гиппиус З.Н., Философов Д.В. Царь и революция. – М. – 1999. – С. 162-163.
- Мережковский Д.С. Акрополь. Избранные литературно-критические статьи. – М. – 1991. – С. 336.
- Мережковский Д.С. Больная Россия. Избранное – Л. – 1991. – С. 104-105.
- Белый А. Символизм как миропонимание. – М. – 1994. – С. 376.
- Бердяев Н.А. Новое христианство// Мережковский: Pro et Contra. – СПб. – 2001. – С. 331.
- Там же. – С. 332