Раздел: ПРИКЛАДНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:
чтение, социальные модели, духовная свобода, элитарность.rn
Аннотация:В статье анализируются взгляды на чтение как духовную коммуникацию А.Шопенгауэра и Л.Фейербаха, выражающие ведущие тенденции отношения к чтению духовной элиты XIX века.
Текст статьи:
В XIX в. формирование различных моделей чтения обусловливается интенсивным развитием в большинстве стран капиталистических отношений, влиянием буржуазных революций. Концепция человека как суммы общественных отношений занимает к концу века центральное место в государственных идеологиях. Для социальной жизни этого времени характерны трансформация статусно-иерархических отношений в мобильные структуры социальных позиций, открытых для достижения; оформление различного типа идеологий развития (прогресса, просвещения, индивидуального совершенствования, социальных утопий); появление профессионального слоя свободных интеллектуалов [1,с.27]. Грамотность становится рычагом социальной мобильности, в частности – женщин. Общество все более явно расслаивается по экономическим и культурным параметрам на два полюса: духовную, политическую, экономическую элиту и народ — «духовную чернь», «фабричный товар природы», по выражению А. Шопенгауэра. Стратификация все более заметно ощущается и в читательской аудитории – появляется деление литературы на два вида – массовую и элитарную, т.е. «для всех» и «на любителя», для «широкого» и «узкого» круга читателей. При этом элитарные книги, почти невостребованные, ветшают на полках; интенсивно читается только массовая литература. Появляется также особый пласт упрощенной – «народной», «лубочной», «тривиальной» – литературы, рассчитанной на малограмотного читателя из низших слоев.
Отсутствие жестких социальных перегородок, интенсивная мобильность населения, массовая миграция в промышленные центры провоцирует потребность в чтении как руководстве в повседневном, анонимном и динамичном образе и стиле городской жизни.
Книжная сфера, еще недавно бывшая гарантом сохранения духовной культуры все более превращается в сферу потребительства и бездуховности. Стремительный рост книжного производства повлек за собой демократизацию чтения, его распространение прежде всего в бюргерской, мещанской среде. Как первое следствие этой демократизации возникла бульварная литература. Книга превратилась в ходовой товар, чтение – в моду и способ тратить деньги, а писательский труд, в промышленное занятие, средство обогащения. В частности, возникает мода на чтение беллетристики, чтение включается в повседневный обиход и из высокодуховной деятельности трансформируется в обыденное прозаическое занятие. В этот период переживает бурное становление система массовой журнальной и газетной печати, активизируется производство дешевых изданий. Из-за сложившейся потребительской концепции оказался под угрозой идеал подлинного образования – самостоятельно думающая, всесторонне развитая нравственная личность, не отчужденная от своего духовного начала.
Массовая литература носит подчеркнуто социальный характер и несет пафос утверждения базовых ценностей и норм данного общества. Ей не свойственна проблематичная, конфликтная структура личности героя и образа автора, дух экзистенциального поиска и пафос индивидуалистического самоопределения, безжалостного испытания границ и демонстративного разрушения норм.
Такая социально-культурная ситуация спровоцировала появление пессимистических моделей элитарного чтения, поиск иных возможностей духовного бытия в тоталитарном мире капитала. Один из наиболее детально разработанных вариантов этой модели представлен в работах А. Шопенгауэра [4].
Он выделяет две модели чтения – массовую и элитарную, утверждая элитарность существа духовной культуры и наличие огромной, непреодолимой бездны между народом и «гениями», тем самым, делая акцент на том, что особенности чтения определяются социальными различиями, групповыми интересами.
Предпосылками формирования его пессимистической концепции стали идеи И.Канта, И.Ф.Шиллера и немецких романтиков о непримиримости бытия теоретического (познающего, духовного) и практического (жизнеобеспечивающего, биологического), о том, что само творчество и его восприятие отражают разобщенность людей и их фактическое неравенство.
Согласно теории А.Шопенгауэра мир – воля и представление одновременно, поэтому жизнь интеллекта – это самопознание воли, руководящей всей человеческой деятельностью. Интеллект бывает двух типов. Один тип интеллекта потворствует воле, работает только в утилитарно-потребительских целях, что приводит к гибели духовности, нравственности, человечности. Другой тип противится воле, уступая ей лишь минимально в области облегчения жизни. И этот противящийся воле интеллект очень редко оказывается представлен гением, «создания которого не только выходят за пределы сил его современников, но и за пределы их способности восприятия».
Гения характеризует антиутилитарная, творческая деятельность, цель которой «освободить познание от службы воле», пробиться к «собственной сущности мира, подлинному содержанию его явлений, не подверженному никаким переменам», к «истинному и прекрасному». Чернь как совокупный обыденный интеллект, потворствующий воле, неизменно противостоит гению, открыто или скрыто его не приемлет. «Самые прекрасные творения каждого искусства, благороднейшие создания гения для тупого большинства людей навеки останутся книгой за семью печатями и недоступны для него… Правда, и самые пошлые люди, опираясь на чужой авторитет, не отрицают общепризнанных великих творений, для того чтобы не выдать собственного ничтожества, но втайне они всегда готовы вынести великим творениям обвинительный приговор» [2, с.201].
Чтение, собственно, и есть проникновение за пелену представлений, уничтожение иллюзий воли, держащей человека как бы во сне. Постичь в образах идею этих представлений способен только гений, а всякий будничный, заурядный человек стремится свести образ к обыкновенным вещам, обусловить их своим повседневным опытом, резюмировать его в мысли и понятия, превратить бесконечное в конечное. Так противостоит гений толпе и в понимании, в восприятии. По мысли А.Шопенгауэра, ход мыслей гения, «отрешившегося от материнской почвы – то есть от воли – и только периодически возвращающегося к ней… обнаруживает все свое отличие от хода мыслей нормального интеллекта, твердо держащегося за свой корень. Поэтому… первый неспособен к мышлению сообща – то есть к собеседованию с другими; в нем и его подавляющем превосходстве они найдут так же мало удовольствия, как и он в них; поэтому… он будет предпочитать общение с подобными себе — хотя обыкновенно это возможно только посредством оставшихся после них произведений» [2, с.201]. Чтение, таким образом, есть общение одиноких гениев, совместное познание немногими самих себя в едином акте созерцания — высшего самопознания воли. Иными словами, чтение выполняет функции утешения отчаявшихся, противостоящих «духовной черни» одиночек.
Самопознание воли может состояться лишь путем соединения гениев писателя и читателя ради постижения единства мира, изъятого как идеал из неистинной утилитарной стихии. Поэтому чтение у А.Шопенгауэра – это поиск себя в других, сопереживание родственных по духовной конституции людей в зеркале искусства.
Он утверждает: «Книга никогда не может быть ничем иным, как отпечатком мыслей автора». При этом ценен сам автор, понимаемый как «квинтэссенция ума», а не как характер и частный человек. «Произведения суть квинтэссенция ума, отчего, даже если это ум величайший, они всегда будут несравненно содержательнее, чем общение с этим умом, а в наиболее существенном будут заменять и даже превосходить и оставлять его далеко позади. Даже произведения среднего человека, общение с которым нас не удовлетворяет, могут быть поучительными, достойными прочтения и отрадными именно потому, что они — его квинтэссенция, результат, плод всего его мышления и его учебы. Поэтому можно читать книги людей, в общении с которыми мы не нашли бы удовлетворения, и поэтому высокая духовная культура приводит нас постепенно к тому, что отраду начинаем мы находить не в людях, а только в книгах» [5, с.207].
Чтение, как и всякое познание мира,- лишь орудие для взращивания самостоятельного мыслителя, предельно развитой индивидуальности — гения. Поэтому одним из существенных аспектов является обдумывание, творческий анализ прочитанного, иначе возрастает угроза «зачитаться до отупения», потерять способность самостоятельно мыслить, поскольку, по утверждению А.Шопенгауэра, «когда мы читаем за нас думает другой, чей ментальный процесс мы лишь повторяем… во время чтения наша голова, в сущности, есть арена чужих мыслей» [4, с.306]. И чтобы избежать авторитарного давления, возникающего при чтении книги, написанной родственным гением, не говоря уже об авторитарном давлении большинства, «необходимо читать лишь тогда, когда иссякает источник собственных мыслей». Таким образом, он мыслит чтение как избирательную, элитарную интеграцию гения читающего и пишущего, чтение как напряженный диалог духа с материей. Иными словами — всякий познающий должен постоянно бороться с непрестанно возникающим волевым началом в себе, стремясь сохранить духовность и культуру.
А. Шопенгауэр рассматривает чтение как возможность актуализации собственных внутренних задатков, а не присовокупления, приращения отсутствующих: «Путем чтения нельзя приобрести качеств, которыми обладает автор, но можно пробудить в себе подобные, актуализировать их, если имеются их задатки, если же таковых нет, то чтением мы не научимся ничему, кроме мертвой манерности, станем пустыми подражателями».
Он делает акцент на том, что только время становится подлинным критерием ценности и значимости книг. В связи с чем, важно овладеть особым искусством в отношении чтения – искусством не читать то, что занимает умы большинства публики, «литературные плевелы», модные новинки, «не читать a tempo». Такое чтение только современных новинок ведет к замыканию в узком кругу циркулирующих идей, «век замыкается сам на себе», что препятствует развитию. Главное условие, по его мнению, чтобы читать хорошее – не читать плохого, ибо жизнь коротка, а время и силы ограничены [4, с.309-311].
А.Шопенгауэр обосновывает избирательность восприятия читающего — в чтении «подобно тому, как тело усваивает лишь родственное себе, каждый человек удерживает лишь то, что его интересует, что подходит его мыслительной системе или его целям. Цели есть, конечно, у каждого, но нечто близкое мыслительной системе имеется весьма у немногих. Поэтому большинство людей ни к чему не испытывают объективного интереса, и поэтому от прочитанных книг ничего у них не остается, они ничего не удерживают» [5, с.207].
Важно отметить, что чтение в представлении А.Шопенгауэра – это способ противостояния воле, сковывающей человека, особое следствие этики заметного, но ограниченного круга незаурядных людей, не вписывающихся в рациональную организацию социума. Именно эта осознаваемая ими инаковость и служит источником зарождения духовной коммуникации, в том числе и через чтение. Таким образом, элитарная модель чтения А.Шопенгауэра достаточно ярко описывает чтение как способ духовного освобождения личности, сферу ее свободы, противостояния рациональности социума.
Л.Фейербах создает резонансно-духовную модель чтения, изложенную в блестящей афористичной форме [3].
Согласно этой модели чтение – это общение с духовной индивидуальностью, творческим духом писателя, увековеченным в книге, общение посредством духовных ценностей. Это общение — единственно разумное духовное удаление от жизни, которое в то же время «сохраняет непрерывный контакт с наиболее тонкими испарениями жизни» [3, с.422]. Оно позволяет индивиду воспользоваться опытом и взглядами других для завершения, исправления и расширения собственного опыта.
В то же время чтение, по мнению Л.Фейербаха, – постижение собственной души. По мнению философа, книги – это «анонимные письма», которые пишет разум человеку, их главным достоинством является то, что «написанное слово, будучи свободно от создающего помехи влияния личности, является голосом самой истины и справедливости, который, как грозная труба страшного суда, потрясает душу» [3, с.440].
Философ рассматривает чтение как способ достижения бессмертия, отмечая, что «человек, который много общается с книгами, черпает в чтении свою долговечность; он находит в книгах не только средства для жизни, но и средства ее продлить; он датирует свое существование не с сегодняшнего дня, а с древнейших времен. Каждая волна в великом потоке прошлого является биением пульса его собственной жизни» [3, с.436]. Достоинством духовных образов, сохраняемых в книгах, становится возможность их многократного восстановления без изменений в индивидуальном акте чтения, их потенциал, инициирующий в последующие эпохи не только новое интеллектуальное творчество, но и стимулирующий активную деятельность новых поколений.
Избирательность чтения он связывает с количественными и качественными пределами. В отношении количества Л.Фейербах предостерегает от «излишеств в области книжной учености», превращения в «книжного червя, который от непрерывного чтения нажил горб и паралич».
Качественная же избирательность основывается на механизме духовного резонанса – выбор книги читатель осуществляет, прислушиваясь к собственным чувствам: вызывает ли чтение удовольствие, наслаждение, находит ли отклик в его душе. Л.Фейербах утверждает: «Воспринять в себя духовное – значит лишь понять его, а понять – значит лишь познать нечто в нас самих, в согласии с нашей собственной разумной сущностью. В нас ничто не может войти извне, что одновременно не выходило бы из нас самих, не было бы обосновано в нашей собственной внутренней сущности. Так, мы не можем ничего черпать из книг, чего бы одновременно не черпали из нас самих, по крайней мере в общем существенном смысле… Книга – это настоящее second sight [второе ви´дение], реальное второе зрение человека, зеркало, в котором он созерцает себя, «познай самого себя» Сократа» [3, с.436]. По его мысли, единственно верное употребление книг в том, что мы ищем в них свидетельство нашего сердца.
Мыслитель рассматривает чтение как сферу духовной свободы, позволяющей выйти из сферы обычных чувственных восприятий, освободиться от господствующего над нами закона пространственной и временно’й определенности, «благодаря телескопу книг выйти за узкие и стеснительные пределы нашего ближайшего окружения и заглянуть в великолепие отдаленных сфер» [3, с.434]. Он утверждает, что только в сочинениях наши мысли адекватно отражаются, мы становимся «тождественны с сущностью духа», в них отфильтровывается лучшее в человеческой сущности.
Высокий смысл чтения и его ценность состоят в том, что человек освобождается от несущественных впечатлений и аффектов, возвышается над чувственным созерцанием, душа становится свободной от страстей, более спокойной и благодаря этому способной познавать истинную сущность предметов.
Л.Фейербах сравнивает чтение с метемпсихозом, позволяющим не до или после, а в жизни вселяться в душу автора (Платона, Гете), испытывая при этом наслаждение. «Правда (и это достаточно грустно), в этом нашем странствовании по душам мы часто вселяемся в душу верблюда, осла и других низменных тварей. Но и это бывает очень полезно – узнать, как выглядит душа осла. Поэтому справедливо сказано, что нет такой плохой книги, из которой нельзя было бы чему-либо научиться» [3, с.435].
Согласно философу, чтение — очень личный, интимный духовный процесс: «Книги – это уединенные капеллы, которые человек воздвигает в диких романтических местностях жизни, на самых красивых высотах; в своих странствиях он посещает их не только для того, чтобы любоваться видами, но главным образом для того, чтобы вдали от развлечений жизни собраться с мыслями и направить их на иное, чем только чувственное бытие» [3, с.423].
В этой модели, также как и у А.Шопенгауэра выделяется элитное подлинное чтение, вызывающее интерес лишь у немногих мыслящих, и массовое. Л.Фейербах сравнивает книгу с ученым в скромном платье, который ни во что не ставится толпой.
Ограниченность круга настоящих читателей философ связывает с особым статусом чтения в пространстве личности, разрушающим счастье мещанского существования. Он утверждает, что чтение вносит раскол в жизнь людей; расширяя кругозор, вырывает их из состояния счастливого невежества и удовлетворенности своим существованием и современностью, кладет конец счастью мирной жизни. Утончая вкус, чтение ведет человека к одиночеству, поскольку «увеличение знакомства с хорошими книгами суживает круг людей, общение с которыми нам приятно» [3, с.434].
Таким образом, данная модель акцентирует внимание на духовно-коммуникативной сущности чтения как познания истинной духовной сущности других людей, отраженной в их текстах, книгах, что позволяет лучше познать себя самого.
В заключение, подчеркнем, что XIX в. по сравнению с предыдущими периодами характеризуется возникновением и сосуществованием множества, помимо описанных, социальных моделей чтения, обусловленных значительным расширением читательской аудитории за счет массового производства книжной продукции, распространением чтения не только как владения техническими навыками распознавания букв и текста, а как особой духовной деятельности, во всех слоях населения.
Использованная литература
1. Гудков Л. Литература и общество: введение в социологию литературы / Гудков Л., Дубин Б., Страда В.. – М.: Рос.гос.гуманит. ун-т, 1998. – 80 с.
2. Науменко А. Артур Шопенгауэр о чтении и книгах // Книга: исследования и материалы.- М.: Книга, 1990. – Вып. 60.- С. 199-207.
3. Фейербах Л. Писатель и время // История философии. Собрание произведений в 3 т. / Л.Фейербах. — М.: Мысль, 1974. — Т.1.–С. 415-512.
4. Шопенгауэр А. Лучи света его философии : [с 4-го издания Юлия Фрауенштедта; пер. А.Фета; переплет Н.Н.Маракуева] / Артур Шопенгауэр. – М.,1886. – 316 с.
5. Шопенгауэр А. О чтении и книгах // Книга: исследования и материалы. — М.: Книга, 1990. – Вып. 60.- С. 207-211.