Автор(ы) статьи: Гаспаров Б.М.
Раздел: ПРИКЛАДНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

речь, письменная культура, речевая культура, семиотичность речи, фонетика, синтаксис

Аннотация:

В статье рассматриваются особенности построения речи и проблемах ее исследования как семиотического объекта. Можно сказать, что носитель письменной культуры нового времени - от только что выучившегося читать школьника до профессионального филолога - существует в обстановке своего рода легенды, мифа об устной речи, сформировавшегося в условиях и традициях письменной культуры.

Текст статьи:

Как известно, устная речь является примарной по отношению к письменной — как в истории каждого языка, так и в языковом развитии каждого отдельного говорящего. Однако известно также, что генетическая примарность не всегда совпадает с примарностью функциональной. Именно такое несовпадение мы можем наблюдать в данном случае: несмотря на очевидную первичность устной речи, сложилась очень стойкая традиция, в силу которой устная речь воспринимается на фоне письменной речи и в параметрах этой последней.¹

Даже в фонетике, области, которая, казалась бы, заведомо должна была эмансипироваться в рамках собственно устной речи, воздействие графического образа было и остается определяющим. Еще в начале прошлого века оно имело непосредственно наивную форму отождествления звуков с буквами. Однако и последующее интенсивное развитие фонетики и фонологии не изменило данного положения в принципе, поскольку это развитие протекало почти исключительно в рамках сегментных единиц, т. е. таких, которые коррелируют с графическими единицами, либо, во всяком случае, могут быть приведены в такую корреляцию с помощью транскрипции; в то же время остается cравнительно очень мало известно о мелодике устной речи, т. е. тех компонентах ее звучания, которые не могут быть непосредственно репродуцированы в выработанной письменной традицией форме записи. Таким образом, звучание устной речи фактически предстает как звуковая корреляция письма.

В еще большей степени данное положение относится к другим компонентам устной речи — синтаксису, семантике, — специфика которых не так очевидна, как специфика материальной формы. Лингвистика знает, в сущности, только один синтаксис, и это — синтаксис письменной речи: синтаксис линейных цепочек «слов», организуемых по определенным правилам в «предложения». Лишь в самое последнее время активизировался интерес к изучению специфического синтаксиса разговорной речи, исследуемого на основе подлинных записей². Данное направление представляется очень важным (к вопросу о его более общем культурологическом значении мы еще вернемся в конце настоящей работы). Его большим достижением является постепенная эмансипация описания разговорной речи, стремление представить последнюю в качестве самостоятельной системы, со своими собственными позитивными признаками, а не только в виде модификации стандартного (кодифицированного) языка. Однако и для такого рода исследований остается пока нерешенной такая, например, проблема: как описать взаимодействие мелодики устной речи (почти еще не изученной) и ее синтаксического построения? В силу этого фактическим предметом описания оказывается, собственно, запись разговорной речи; инвентарь синтаксических явлений существенно расширяется, но остается при этом в рамках тех параметров, которые могут быть уловлены записью (так сказать, синтаксической транскрипцией), сформированной письменной традицией. Параллелизм с тем, что говорилось выше о развитии фонетики, достаточно ясен.

Наконец, вопрос о специфической семантике устной коммуникации в настоящее время даже в принципе еще не поставлен. Правда, в монографии [46] имеется хорошо разработанный раздел о номинации в разговорной речи. Этот раздел, однако, можно скорее отождествить с лексикологией разговорной речи, чем с семантикой, понимая под последней способы построения смысла. речи и характер (параметры, дифференциальные признаки) смысла. В этой последней области мы не имеем пока ничего, что можно было бы сопоставить с современными работами, описывающими смысл кодифицированной письменной речи³. Между тем без такого исследования едва ли можно говорить о разговорной (или устной, или спонтанной) речи ⁴ как об особой системе, особой разновидности языка. Без постановки данной проблемы невозможно также полное понимание функций и места данной разновидности в общей системе языковой деятельности. В результате исследования, ограничивающиеся описанием плана выражения устной (разговорной) коммуникации, неизбежно приходят к описанию ее как секундарного, «маркированного» явления, независимо от интенции исследователей.⁵

До сих пор мы говорили о репродукции устной речи в научном сознании. Однако и обиходное языковое сознание рядового грамотного носителя языка (т. е., в рамках европейской культуры в настоящее время, — рядового носителя этой культуры) имеет те же определяющие черты. Это не удивительно, так как школьное обучение в очень большой степени формирует языковую рефлексию говорящего, задает параметры, в которых он привыкает мыслить себе язык; а школьное изучение языка — это, во-первых, обучение письму, а во-вторых, более или менее отдаленная репродукция науки о языке. Человек, хотя бы только выучившийся читать и писать, уже знает, что существуют «слова», что слова имеют «значение», что слова и их значения складываются в «предложения» и значения предложений — в «мысли», что сами слова состоят из букв (звуков), и т. д., — и только в этих параметрах он может теперь осмыслять любой речевой феномен, в соответствии с единственной имеющейся в его распоряжении кодификацией.

Можно сказать, что носитель письменной культуры нового времени — от только что выучившегося читать школьника до профессионального филолога — существует в обстановке своего рода легенды, мифа об устной речи, сформировавшегося в условиях и традициях письменной культуры. Оказывается чрезвычайно трудным прорваться сквозь стилизованную культурную репродукцию данного феномена и реконструировать его «домифологические» черты. Парадоксальный факт — приходится говорить о реконструкции явления, повседневно наблюдаемого и сопровождающего нас на каждом шагу.

Однако было бы недостаточно оценить сложившееся положение только с точки зрения тех затруднений, которые оно вызывает на пути осознания и описания устной речи. Существенным представляется взглянуть на данное явление как на позитивный факт, имеющий определенный исторический и культурный смысл. Иначе говоря — не столько сетовать по поводу ориентации лингвистической и школьной традиции на «филологическую» письменную сферу, сколько Объяснить, в силу каких причин данная традиция сложилась.

При этом может быть предложено, в качестве одной из возможностей, конкретно-историческое объяснение, как, например, указание на роль мертвого (существующего только в письменных текстах) языка (латинского, или древнегреческого, или церковнославянского) как языка культуры и образования, и соответственно роль латинских грамматик как образца при создании грамматик новых языков». Но такое объяснение в свою очередь оставляет открытым вопрос о том, почему на определенном этапе развития культуры в самых различных ареалах возникает потребность в ориентации на мертвый, зафиксированный в письменности язык (во всяком случае остается неясным, каковы собственно лингвистические аспекты данной потребности). Последнее обстоятельство указывает на необходимость более широкого культурологического объяснения. Думается, что если в определенную, и притом весьма обширную, культурную эпоху происходит сильнейшая редукция культурного отображения устной речи и приведение его в зависимость от ценностей письменной речи, — значит, данное явление имеет некоторые общие причины, связанные с особенностями соответствующего культурного механизма — особенностями устойчивыми, сохраняемыми на протяжении длительного развития.

Таким образом, задача состоит в том, чтобы дать культурологическую проекцию различий между устной и письменной речью, объясняющую специфику их семиотического освоения. Для этого, однако, необходимо прежде всего сосредоточиться на особенностях семантики, особенностях построения смысла, возникающих в рамках данных двух способов коммуникации, имея в виду все особенности плана выражения как вторичное отражение этого глубинного различия. Поэтому наше исследование предполагает наличие двух основных частей: а) выяснение особенностей письменной и устной речи с точки зрения их семантического механизма и б) интерпретация данных особенностей в качестве культурных функций, играющих определенную роль в развитии семиотического механизма культуры.

Решение такой задачи, с одной стороны, могло бы способствовать лучшему пониманию особенностей устной речи и возможных путей ее дальнейшего описания; с другой стороны, — прогресс в данной области мог бы иметь более общие последствия и для семиотического описания, с точки зрения выяснения взаимодействия между различными составными частями семиотического механизма.

1.2. Для решения поставленной задачи необходимо прежде всего определить более точно предмет исследования, выделив его из той сложной сетки взаимно пересекающихся и накладывающихся параметров, которые образуют материальная форма, функция, ситуация, тематика сообщения, характер взаимоотношений между адресатом и адресантом, персонологическая характеристика участников коммуникации и т. д. Мы должны выяснить, какой (или какие) из этих параметров вычленяют предмет оптимальным образом для определения его семантической, и далее культурологической специфики.

Наиболее ранним по времени является функционально-стилистическое расчленение языковой деятельности в лингвистическом представлении. На ‘первом этапе исследования проблемы это расчленение выступало как единственное, так что, например, материальная форма сообщения полностью игнорировалась: «книжная» речь без всякой дифференциации рассматривалась и в письменных, и в устных своих проявлениях⁷.

Мысль о том, что оппозиция «устная — письменная речь» . (т. е. основанная на форме сообщения) образует самостоятельный параметр, лишь частично пересекающийся со стилистической оппозицией «книжности — разговорности», была высказана В. В. Виноградовым [5, стр. 78] и затем специально рассмотрена В. Г. Костомаровым [25, стр. 173]. В настоящее время данную мысль можно считать общепризнанной⁸; вопрос заключается, однако, в иерархии данных признаков, в том, какой из них является более фундаментальным и способным конституировать описание наиболее существенных разновидностей речевой деятельности. В решении этого вопроса наблюдается несколько различных подходов.

Во-первых, существует направление, исходящее прежде всего из ситуативных и функциональных параметров, таких, в частности, для разговорной речи, как неподготовленность речевого акта, неофициальный («непринужденный») характер общения; в то же время материальная форма речи рассматривается в качестве вторичного признака. Такое понимание в наиболее последовательной форме представлено в работах Е. А. Земской⁹.

Второй подход состоит в признании равноправия нескольких параметров и как следствие этого принципиально разноаспектном определении предмета. Развернутую реализацию такого подхода в настоящее время находим у О. Б. Сиротининой, учитывающей в определении разговорной речи и ее форму (устная спонтанная), и характер ее протекания (диалог), и ситуативные условия (персональное общение, в отличие от массовой коммуникации) ¹⁰; объединяющим фактором, позволяющим свести данные параметры к одному объекту, является непринужденность как условие протекания разговорной речи.

Наконец, третий подход трактует устную форму (вернее, спонтанную устную форму) речи как определяющий фактор, хотя и не единственный, но дающий основное расчленение, при котором все остальные признаки выполняют роль добавочных определителей. Данный подход находим в работах О.А. Лаптевой. Такому подходу соответствует и введенный ею термин «устно-разговорная разновидность литературного языка».

Все эти подходы имеют смысл с точки зрения определенных исследовательских задач, на оптимальное решение которых они направлены. Так, функциональное определение разговорной речи хорошо работает при описании особенностей ее плана выражения — фонетики, морфологии, синтаксиса, лексического состава, — рассматриваемого в пределах одной фразы; именно эта сторона и составляет предмет описания в монографии «Русская разговорная речь». Учет спонтанной устной формы речи позволяет поставить более широкие задачи: показать специфику строения разговора как целого текста, т. е. выйти за пределы структуры одного высказывания ¹²; лучше понять специфику репродукции устной речи на письме, в частности в художественной литературе ¹³; наконец, показать все то, что объединяет реализации устной речи в различных стилистических сферах ¹⁴.

Таким образом, установка на форму речи позволяет показать более общие закономерности ее строения в целом, в то время как стилистическая установка лучше фокусирует характерные черты, так сказать, микроструктуры объекта. В этом отношении первый из названных здесь подходов оказывается более близким задачам настоящего исследования. Чем больше мы удаляемся от .конкретных ситуативных условий коммуникации и ограничиваемся лишь характером используемого кода, тем более распыленным оказывается материал с точки зрения конкретного выбора языковых единиц и их соединения, но при этом выявляется некоторое максимально общее качество, которое и является для нас наиболее важным — принципиальное осознание коммуникации, характер мыслительной активности, связанной с речевым актом, который определяется прежде всего материальной формой воплощения речи. Именно оппозиция устной — письменной речи выявляет такие особенности, как наличие vs. отсутствие .дополнительных к вербальной последовательности коммуникативных средств, с одной стороны, и возможность vs. невозможность выхода из временного потока речи (ретроспекций), с другой — особенности, имеющие, как мы постараемся показать в дальнейшем, принципиальное значение для самого характера «переживания» адресантом и адресатом коммуникативного процесса ¹⁵.

Надо сказать, что даже в тех работах, которые подчеркивают значение формы коммуникации, имеется в виду не столько противопоставление устной и письменной формы как таковой, сколько спонтанной и неспонтанной речи¹⁶, то есть противопоставление по форме кода оказывается осложнено указанием на один параметр, характеризующий особенности ситуации общения. В своем подходе, направленном на максимальное отграничение от ситуативных особенностей и выявление свойств кода как такового, мы снимаем и это ограничение. Следует подчеркнуть, что влияние формы речи самой по себе на ментальную сторону речевого акта так велико, что даже неспонтанная устная речь в принципе не отличается в этом плане от спонтанной. В самом деле, необходимо учитывать, что при неспонтанном произнесении (чтении наизусть, зачитывании готового написанного текста) обстоятельства если и меняются, то лишь для говорящего, но не для слушающего; иными словами, неспонтанная передача сочетается со спонтанным приемом, в принципе отличным от приема письменной коммуникации. Можно, далее, предполагать, что и говорящий интуитивно чувствует эту специфику в восприятии данного рода коммуникации, и это в свою очередь накладывает определенный отпечаток на способ построения его неспонтанной речи, что делает последнюю специфическим феноменом уже и собственно со структурной точки зрения; ср., в частности, активное использование в этом случае смен темпа, тембра, динамики речи, а также жестов и мимики, т. е. средств, отсутствующих в письменной передаче.

Таким образом, с точки зрения характера образования смысла, а следовательно, и роли в стратификации семиотического механизма культуры — всякая устная речь может рассматриваться в качестве единого феномена, при всех различиях в способе ее реализации, тематике, ситуации и задачах общения. Этим понятие устной речи, которым мы будем оперировать в дальнейшем, отличается как от бытового стиля, как функциональной разновидности, не связанной с определенной формой реализации, так и от разговорной речи, как формы спонтанного. общения.

В то же время надо признать, что различные сферы устной речи, будучи все без исключения отмечены принципиально объединяющими их чертами, реализуют данные черты не в одинаковой степени, и в связи с этим неодинаковой оказывается их характерность в рамках устной речи и их противопоставленность письменной речи. С этой точки зрения бытовая разговорная речь более отчетливо реализует специфику устной коммуникации, чем публичное выступление и тем более чтение письменного текста.¹⁶ Однако данные различия не снимают того основного принципа, в силу которого сам по себе выбор письменной или устной формы сообщает речи специфические черты, проступающие сквозь все функциональные членения и спецификации речи.

К рассмотрению этих общих свойств устной коммуникации мы и приступаем.

2.1. Первая особенность устной речи — ее необратимость. Любой письменный текст представляет собой обозримую последовательность элементов. Эту последовательность можно охватить глазом, на некотором протяжении, в целом, в совокупности нескольких следующих друг за другом элементов; можно ретроспективно вернуться к любой уже пройденной точке или участку текста; можно, далее, непосредственно визуально установить связь между любыми двумя, сколь угодно удаленными друг от друга, точками (участками) текста.

Все эти возможности полностью отсутствуют в устной речи, причем в неспонтанной речи в такой же степени, как и в спонтанной. Устная речь представляет собой необратимую смену состояний, так что в каждой временной точке воспринимается только один сегмент текста (этим минимальным сегментом, единицей временной пульсации устной речи является, по-видимому, слог). Невозможно непосредственное восприятие нескольких сегментов в совокупности; в этом проявляется специфика слухового восприятия, линейного по своей сущности, по сравнению со зрительным восприятием, способным к смене точки отсчета и, соответственно, объема участка, охватываемого одномоментным перцептивным актом — специфика, во многом определившая структурное соотношение изобразительных искусств и музыки. Невозможно также возвращение к какому бы то ни было однажды пройденному состоянию: повторения и исправления, весьма частые в устной речи, ничего не меняют в этом отношении, так как они не вычеркивают пройденные ранее (повторяемые или исправляемые) феномены, а сменяют их во временном следовании.

Говоря о данных операциях, мы имеем в виду, конечно, невозможность их осуществления только в сфере непосредственного восприятия, а не в памяти или воображении говорящего либо слушающего. Любопытно в связи с этим, что появление средств фиксации и воспроизведения устной коммуникации ничего в принципе не меняет в их соотношении с письменной речью с точки зрения указанных признаков, так как и при сколь угодно большом числе прослушиваний записи необратимость речевого потока и чисто ментальный характер всех производимых над ним операций полностью сохраняется, хотя сам объем и содержание этих операций может существенно измениться по сравнению с одномоментным восприятием.

Это отличие, т. е. возможность только ментальных операций сопоставления, соединения, ретроспекций и т. п. над устным текстом, определяет многое в характере как построения, так и восприятия последнего.

И правильное развертывание, и восприятие любого речевого феномена требует сопоставления и соотнесения между собой различных точек речевой цепи. Данное соотнесение оказывается необходимым как с точки зрения выполнения чисто формальных обязательств — правил синтаксического и морфонологического построения (и соответственно декодирования), т. е. правил согласования в широком смысле, — так и для получения смысла некоторого речевого целого из смысла составных частей. Эти соотнесения могут быть очевидными и легко предсказуемыми, то есть, проходя данную точку текста, и адресант и адресат уже с большой определенностью прогнозируют и место появления, и характер некоторой другой точки, связанной с этой первой; но могут быть и гораздо менее определенными, так что находясь в данной точке текста, адресант, а тем более адресат, не знает точно, какая именно информация из этой точки и в каких именно последующих местах текста понадобится для произведения правильных синтаксических и семантических операций. Эта неопределенность не создает никаких затруднений на достаточно коротких участках речи, целиком удерживаемых оперативной памятью, так что любая понадобившаяся в ходе развертывания информация оказывается налицо. Но уже в пределах достаточно длинного предложения возникают ситуации, при которых информация х из точки А, необходимая для синтаксического или семантического введения некоторой последующей точки В, отсутствует в оперативной памяти, либо потому, что последняя оказалась перегружена, ввиду объема и сложности речевой последовательности, либо (чаще всего) потому, что в момент прохождения точки А появление точки В не было с достаточной определенностью запрограммировано адресантом (и предсказано адресатом), вследствие чего не была специально зафиксирована в оперативной памяти информация х, оказавшаяся впоследствии необходимой для введения (или принятия) точки В.

Данное рассуждение вызывает очевидные реминисценции с гипотезой глубины В. Ингве. Однако Ингве рассматривает трудности, возникающие при построении предложения, как чисто синтаксический феномен — результат определенных свойств синтаксической структуры, переходящей определенный критический порог глубины. Мы же включаем в наше рассмотрение и прагматический аспект этого явления, имея в виду не столько случаи сложных левосторонних ветвлений синтаксического дерева (не столь уж частых в речи) ¹⁷, сколько несравненно более распространенную неопределенность относительно того, какая именно информация и как долго должна храниться в оперативной памяти. Мы исходим при этом из того, что при достаточной протяженности предложения (даже с простой синтаксической структурой и малой глубиной) говорящий не имеет, ни в устной речи, ни в процессе письма, точного плана и достраивает общий рисунок фразы в ходе ее порождения.

Все сказанное здесь по поводу отдельных относительно протяженных предложений становится еще более актуальным, если мы обратимся к построению и принятию последовательностей предложений — частей текста и связного текста в целом. Здесь смысловые и формальные связи (согласование между именем и ; его субститутами и т. д.) могут проходить через еще более удаленные друг от друга точки текста и быть еще менее предсказуемыми, чем в пределах одного предложения. К тому же сами связываемые объекты могут оказаться весьма объемными единицами — вплоть до целых межфразовых блоков, — которые оказывается необходимым охватить целиком, чтобы произвести необходимое синтаксическое или семантическое соотнесение: зафиксировать продолжение определенной тематической линии, установить правильный модально-временной план или правильное соотнесение имен и т. д. При этом очевидно, что прогноз дальнейшего развертывания текста у самого адресанта и адресата является достаточно приблизительным, а вместе с этим и представление о том, что и каким образом может в дальнейшем понадобиться из текущих речевых феноменов.

в этой ситуации и пишущий, и читающий в полной мере используют возможности, предоставляемые письменной речью. Перед ними не стоит заведомо невыполнимая задача удержать в памяти все течение речи — поскольку любой феномен может оказаться необходимым для правильного выполнения какого-либо последующего шага. Все то, что не удержалось в оперативной памяти, может быть в любое время возвращено простым обращением к уже написанной части, какой бы объем требуемый феномен ни занимал и как бы далеко он ни отстоял от текущего речевого момента. Более того, всегда оказывается возможным переделать уже построенный текст, начав с определенной точки заново, либо внеся добавления и исправления в предыдущие части, необходимость которых стала видна лишь в ретроспекции. Наконец, возможно также в любой точке текста сделать остановку на сколь угодно долгое время, с тем чтобы планировать дальнейшее течение текста — опять-таки привлекая при таком планировании какие угодно уже пройденные части и имея возможность их переделки. Последние два аспекта (так же как и первый) относятся не только к деятельности пишущего, где они проявляются наиболее очевидным образом, но имеют актуальность и для читающего. Адресат письменной коммуникации может обнаружить в некоторой точке фразы или текста, что при декодировании смысла он избрал неправильный путь, либо что-то упустил, и возвратиться к какой-то точке назад для принятия альтернативного решения или восстановления упущенной информации; он может строить гипотезы о том, что последует дальше в этом тексте, и с этой целью прерывать процесс непосредственного следования за текстом, и может, наконец, заглядывать вперед, пропускать некоторые части, разрывая собственную временную последовательность текста, с тем чтобы убедиться в правильности своего прогнозирования, и т. д.

Не следует думать, что описанные явления связаны исключительно, или даже преимущественно, с официальной или беллетризованной речью, т. е. с ситуативно обусловленной необходимостью тщательной отделки и четкого планирования текста. В неофициальной переписке, в дневниковых записях и т. д. мы встречаемся с аналогичными элементами деятельности пишущего и читающего: остановки, обдумывание следующей фразы, перечитывание, вставки, исправления и т. п. представлены в этой сфере достаточно широко. Можно сказать, что объем и сложность такого рода работы скорее связана с длиной текста, чем с его функциональной сферой: короткая, в несколько слов деловая записка, заявление и т. п. скорее могут быть написаны (и прочтены) «на одном дыхании», без нарушений временного течения текста, чем длинное частное письмо.

Итогом всего этого является четко структурированный характер письменной речи. Все синтаксические требования здесь могут быть точно выполнены, так как нашу память и способность к прогнозированию подстраховывают многообразные возможности выхода из временного потока речи; следовательно, эти требования и должны быть выполнены. В результате в тексте четко фиксируются связи между теми точками, и только теми, для которых эти связи предусмотрены языковыми правилами, и такие. связи, и -только такие, которые предписываются данными правилами. При этом каждый акт установления связи означает одновременно некоторое ограничение. Действительно, если в последовательности элементов текста АВС мы определим между А и В связь вида (А господствует над В в параметре х), то тем самым мы определим также, что между А и В не существует ; других (альтернативных) связей, и что данная связь не существует в других направлениях, между другими элементами этого текста. В результате и синтаксическое, и семантическое строение текста предстает в виде структуры — схемы с четко определенным положением каждого элемента относительно других элементов, со стрелками связей (зависимостей) между элементами и т. д. — т. е. в том виде, которому, в принципе соответствует представление языка в рамках различных вариантов генеративной модели (вопрос о большей или меньшей адекватности того или иного из этих вариантов здесь не обсуждается). Смысловые компоненты текста (элементарные знаки — морфемы, слова, идиомы) выступают в качестве дискретных составных частей общего смысла фразы и, в конечном счете, всего текста; деривация смысла регламентирована и соответствует структурным правилам. Можно сказать, что смысл некоторого феномена (словосочетания, фразы, межфразового блока) целиком определяется характером его компонентов и характером связи между ними; он остается тождественным самому себе во всех случаях употребления данного феномена в письменной речи. Разумеется, существуют и альтернативные возможности семантической интерпретации, получающие разрешение в более широком контексте; но сами эти альтернативы конечны и все могут быть определены в рамках данного языкового феномена.

2.2. Иначе обстоит дело при устной коммуникации. Здесь отсутствует возможность выхода из временного течения речи. В связи с этим оказывается невозможным фиксирование всех синтаксических и семантических связей. Это проявляется при таком объеме коммуникации, который не может быть целиком удержан оперативной памятью, т. е. практически уже в пределах одной длинной фразы и тем более — последовательности фраз.

В итоге каждый новый элемент, появляющийся в речи, не получает своего точного структурного места в отношении других элементов. Конечно, некоторые его связи фиксируются — обычно относящиеся к ближайшему отрезку речи, не выпущенному еще оперативной памятью, а также иногда и к более отдаленным, но предсказуемым с высокой степенью обязательности, а потому и отложенным заблаговременно в оперативной памяти, отрезкам. Но это заведомо лишь часть параметров, определяющих положение данного элемента в структуре. Так как сказанное относится к каждому появляющемуся элементу, то в целом структурирование речи как говорящим, так и слушателем оказывается более или менее неполным.

Не следует думать, что данный фактор играет чисто негативную роль, т. е. что участники устной коммуникации просто улавливают меньше информации, чем при письме. Описанное явление имеет прежде всего позитивный смысл, так как определяет принципиально иное отношение к построению речи и извлечению ее смысла, по сравнению с письменной коммуникацией. Потеря структурных связей (хотя бы частичная) влечет за собой снятие ограничений в сопоставлении частей коммуникации между собой, которые имели место при более строгом структурировании. Не уловив связь х между элементами А и В в речи, не замкнув структурно данные элементы друг на друга, мы упустили необходимый структурирующий ход, но зато тем самым оставили открытой возможность более неопределенного (и более многообразного) сопоставления элементов А и В друг с другом и с любыми другими элементами. Можно сказать, что каждый вновь поступающий элемент устной речи оказывается в этом смысле потенциально сопоставлен со всей предшествующей речью — и с ее смыслом в целом (как он извлечен нами на данный момент речи), и с отдельными ее элементами, всплывающими в нашей памяти. Развертывание письменной и устной речи схематически в самом общем виде можно представить соответственно следующим образом:

 

В случае а/ (письменная речь) фиксированы все связи, в том числе и отдаленные, и ретроспективные; все элементы выступают дискретно — место каждого элемента уникально и определяется принадлежащими ему связями с другими элементами. В случае б/ (устная речь) фиксируются лишь некоторые связи (преимущественно ближайшие); элементы теряют дискретность-они сопоставляются между собой, образуя неопределенные по форме и границам смысловые конгломераты, которые в свою очередь сопоставляются с вновь поступающими элементами, и т. д.

Доказательством того, что данное различие имеет место, служит прежде всего сам характер устной речи. Исследования синтаксиса разговорной речи, в настоящее время достаточно уже продвинутые, со всей очевидностью показывают, что спонтанная устная речь имеет в известной степени антиструктурирующую направленность, т. е. она не просто не может выполнить всех требований правильного построения, обязательных для письменной речи, но прямо избегает выполнять эти требования и во многих случаях категорически обязана их нарушать. Можно сказать, что устная речь во многих случаях культивирует деструктурирующий процесс: не довольствуясь теми обрывами связей, которые стихийно возникают .из-за ограничений оперативной памяти, устная речь строится таким образом, чтобы и весьма очевидные, легко улавливаемые связи становились менее очевидными, ослабевали и рвались. Рассмотрим наиболее важные явления, в которых реализуется эта тенденция.

1/. Инверсии и разрыв конфигураций.

Как известно, в устной речи многочисленны перестановки элементов, в результате чего последние уходят со своей стандартной синтаксической позиции. Это само по себе уже затрудняет опознание их синтаксических функций. Но главное — инверсии сплошь и рядом приводят к тому (и строятся именно так), что непосредственно синтаксически связанные между собой элементы отрываются друг от друга в линейном расположении, перестают быть соседними элементами. Более того, обычной и прямо культивируемой формой является синтаксическая «чересполосица», при которой конфигурации пересекаются между собой. Рассмотрим, например, фразу:

Один знакомый мальчик пришел к нам в гости.

Совершенно очевидна ее неприемлемость в этом виде для устной коммуникации. Наименьшим преобразованием, делающим фразу минимально приемлемой, может быть, по-видимому, следующее:

К нам в гости пришел один мальчик, знакомый. -

то есть инверсирование как группы подлежащего и сказуемого, так и главного и зависимого элементов внутри каждой группы. Однако возможны и более радикальные преобразования, приводящие к синтаксической чересполосице; они не только не затрудняют осознание фразы, но делают ее еще более естественной /в рамках устной коммуникации/:¹⁸

Важным дополнительным средством создания такого рода пересечений служит широко употребительный в русской разговорной речи квазиартикль — определенный (такой, этот) и неопределенный (один, какой-то).¹⁹ Данный артикль часто выступает в постпозиции (мальчик один, высокий такой и т. п.) и очень легко отрывается от определяемого слова, создавая дополнительные разрывы и пересечения в конфигурационной структуре (ср. в предыдущем примере возможность варианта: Мальчик знакомый к нам в гости пришел один).

Непроективные построения являются характернейшей приметой разговорной речи. Данная черта проявляется на различных уровнях: не только в строении одной фразы, но и при сплавлении нескольких предикативных конструкций. Мы имеем в виду хорошо уже изученные в настоящее время построения типа:

А что это за фильм я прочитал будет? ²⁰

Наконец, в актуальном членении фраз разговорной речи, как было замечено в некоторых недавних работах, наблюдается аналогичная «чересполосица» темы и ремы, и в частности, помещение ремы в середине фразы.²¹

2/. Перебивы речи.

В устной речи функционирует большая группа незначимых слов, единственная позитивная функция которых — осуществлять разрыв речевой ткани. Ср. в русском языке — вот, значит, ну, так (и их комбинации между собой) и ряд др. В спонтанной речи данные элементы выступают в качестве заполнителей паузы, необходимой говорящему для подготовки следующего речевого построения, отыскания нужного слова и т. д. Но интересно, что данные явления имеют место, хотя, конечно, в гораздо меньшем объеме, и при неспонтанной речи. Можно предположить, что введение такого рода элементов частично обусловлено тем, что при этом ослабляются и забываются те структурные связи, которые без такого разрыва фиксировались бы памятью говорящего (слушающего). Кроме того, введение перебива освобождает говорящего от тех структурных обязательств, которые накладывала на него форма предшествующих отрезков речи, позволяет как бы начать построение сначала в любой точке, не доводя предыдущее построение до завершения. Ср.:

Пошли мы раз, ну знаешь на углу, там вот еще гастроном рядом, вот значит киоск такой.

Сами по себе перебивы уже служат предметом наблюдений в ряде работ. Однако не изученной остается позитивная функция в речи данных средств, как и других деструктурирующих явлений.³² Между тем несомненным является то, что длительное течение устной речи (даже неспонтанной) без перебивов является неестественным, т. е. введение перебивов в речь оказывается обязательным, не просто допускается, но требуется в устной коммуникации.

Аналогичную с перебивами функцию выполняют повторы,²³ тоже вполне обычные не только собственно в разговорной речи, но и в других сферах устной коммуникации, в том числе и при неспонтанной речи (поправки, «закрепление» ключевых мест путем их повторения и т. п.). Введение повтора разбивает синтаксическое построение речи, создает паузу в ее развертывании, в чем и проявляется сходство данного приема с чистыми перебивами.

3/. Активизация исходных форм слов. Известно, что в разговорной речи очень часто имя выносится из середины фразы в маргинальную позицию (чаще всего в начале фразы), при этом ставится в форме именительного падежа, независимо от того, какая форма внутри фразы требовалась для этого имени его структурными связями. Ср. такие примеры:

Книга эта — где покупали?

Улица Гоголя — как пройти? .

Колбаса за два-двадцать — мне триста грамм, пожалуйста, и т. п

Заметим, что такого рода выносу могут подвергаться не только слова именных классов, но и глагол, который в этом случае получает форму инфинитива:

Письмо написать — это я завтра.

Такого рода операции еще более усиливают разрыв синтаксической структуры. При наличии многократных операций данного типа словесная последовательность распадается на отрывочные сегменты, из которых вообще не складывается структурно

оформленная фраза:

Пирожки свежие — только что купила — на углу магазин — свежие такие.

Заметим однако, что в данном случае особенно отчетливо проявляется позитивный смысл деструктурирования: расчленение фразы на обособленные сегменты и нанизывание слов в исходной форме облегчает то сопоставление и соположение частей высказывания, о котором мы говорили выше. В самом деле, попытаемся перевести последний пример в стандартную фразу письменной речи:

Ни один из этих вариантов, и (можно с уверенностью утверждать) никакой другой, в принципе возможный, не передает вполне адекватно смысл устного сообщения. В варианте /1/ время и место покупки выступают в виде простых обстоятельств-указаний, и никак не связываются со свежестью пирожков. В /2/ и /3/ одно из этих обстоятельств или оба они выступают уже в качестве объяснения того, что пирожки свежие, но теряют зато роль указателей. В исходной фразе обе смысловые линии удается совместить: когда после слова ‘свежие’ следует ‘только что’, и несколько далее ‘на углу’, эти последние в сопоставлении выступают как легкая (‘не зафиксированная со всей определенностью структурными связями) мотивировка, но в то же время сохраняют свое значение указателей места — то есть нет того снятия альтернативы, которое является неизбежным следствием проведения определенных структурных связей. Сам объект покупки получает специфическую характеристику в исходной фразе благодаря тому, что в начале выступает в виде единого наименования (‘пирожки свежие’), а затем его качественный определитель выносится отдельно и эмфатизируется (благодаря маргинальной позиции во фразе); получающийся в результате смысл может быть приблизительно передан как ‘свежие пирожки, и притом до такой степени свежие’, т. е. одновременно присутствуют обе альтернативы осмысления прилагательного-как постоянного определения данного предмета (свежие пирожки, как постоянный объект покупки) и как «актуального» определения (подчеркивающего свежесть именно этих пирожков). Аналогично, в сегменте ‘на углу магазин’ зависимая часть выступает и как’ постоянное определение («магазин на углу», как некоторая стабильная единица), и как актуальное определение, указывающее на близость места данной покупки (‘и тем самым, как мы уже показывали, косвенно связывающееся также с качеством покупки: ‘купленный поблизости ->-свежий товар’).

Мы остановились с такой подробностью на разборе одной фразы, с тем чтобы показать позитивную сторону описываемых здесь процессов устной речи. Итак, в деструктурированном построении смысл отдельных частей свободно наслаивается друг на друга, оставляя сосуществующими альтернативные возможности и в то же время не давая полной определенности ни одной из альтернатив. Все сопоставлено со всем, и смысл целого вырастает ‘из тех многообразных, не вполне отчетливых и ‘не конечных ассоциаций, которые могут быть вызваны в нашем сознании соположением данных смысловых элементов — отдельных слов или минимальных тесно связанных словосочетаний, представленных в речи.

2.3. До сих пор в нашем обзоре устной речи мы оставались исключительно в пределах одной фразы. Однако все сказанное в предыдущем разделе в еще большей мере относится к масштабам целого текста. Здесь активные деструктурирующие тенденции устной речи выступают с наибольшей отчетливостью. Прежде всего, разрушаются границы между фразами. Исчезают дискретные предложения, связанные между собой по определенным правилам межфразовой сочетаемости. Речь строится в значительной степени в виде нанизывания синтаксических сегментов с формально не отмеченной их группировкой в синтаксически самостоятельные единицы.

Наряду с этим, в построении устной связной речи большую роль играют пересечения тематических линий и в связи с этим — многочисленные повторения, возвращения (в варьированном виде) предыдущих разделов.²⁵ С одной стороны, конечно, такие повторы помогают и говорящему, и слушающему скрепить единство речи, освежая в памяти, вновь актуализируя прежде пройденные ее участки. Но это скрепление идет отнюдь не путем синтаксического структурирования, как в письменной речи. В этом плане повторы играют (как и в построении отдельного высказывания) скорее негативную роль: они разрывают смежные разделы текста, нивелируя синтаксическую связь между ними. В результате создаются .многочисленные тематические пересечения; мысль дробится, тематическая линия обрывается незаконченной, в связи с возвращением более ранних мотивов, чтобы затем вновь вернуться после некоторого перерыва, и в свою очередь разорвать при своем возвращении текущее построение. Строение устного текста так же оказывается непроективиым, так же характеризуется чересполосицей межфразовых связей, как и строение отдельного устного высказывания.

Важно отметить, что если в построении фразы целый ряд особенностей, и в частности непроективность, преимущественно связаны с неофициальной спонтанной речью (хотя в ослабленном виде встречаются и в других сферах), то в отношении строения текста в целом различные виды устной коммуникации — публичная и бытовая, персональная и массовая, диалогическая и монологическая — обнаруживают весьма значительное сходство.

Хорошо известно, что некоторое содержание, изложенное в устной форме, казалось бы, с предельной ясностью и отчетливостью, оказывается тем не менее очень трудно перевести в форму письменного изложения; и это несмотря на то, что при устном изложения мысль выглядела полностью разработанной, так что оставалось лишь «записать» ее. Аналогичным образом возможна и обратная ситуация, когда содержание, четко изложенное на бумаге, оказывается бледным и неясным в устном изложении. Причина заключается в том, что такие качества, как четкость, ясность, последовательность, совсем по-разному проявляют себя в устном и письменном изложении и соответственно выдвигают совершенно различные требования в этих двух случаях. Четкость письменного изложения мысли определяется тем, насколько удалось организовать ее развертывание в виде связной последовательности, в которой каждый последующий раздел находится в определенных связях с предыдущими и в свою очередь детерминирует дальнейшее развертывание также определенным образом. Ясность же устного изложения зависит от того, насколько хорошо выполнены все те сопоставления смысловых блоков, которые важны для генерирования общего смысла сообщения; т. е. насколько своевременными были возвращения того или иного, блока в речь, насколько удачно были скомпонованы контакты, между частями, независимо от того, состояли ли эти контакты в выведении одной части из другой или производились в виде простого соположения в тексте. В общем виде смысл устного изложения ощущается как «нелинейный» — он организуется произвольными перестановками блоков так, чтобы все полезные сопоставления смысловых частей (ассоциирование которых работает на формирование смысла целого) были получены. Понятны поэтому трудности, .возникающие, когда смысл, генерированный таким образом, должен быть организован в «линейную» форму, где порядок следования и способ присоединения частей приобретает первостепенную важность. Соответственно смысл, генерированный первоначально путем последовательного вывода, нуждается в существенной переработке при переводе в систему, где это его качество не может быть прослежено в полной мере, и где зато требуется многообразное, многомерное сопоставление и ассоциирование составных частей. Вот почему превосходное устное изложение при слишком близкой письменной передаче оставляет впечатление хаотичности, несвязности и назойливой повторяемости; с другой стороны, превосходное письменное изложение может оставить в устной передаче .впечатление бедности, непроявленности смысла. (Заметим, однако, что при неспонтанной устной речи, т. е. воспроизведении письменного текста, в распоряжении говорящего имеется целый ряд дополнительных средств, таких как мелодика речи, жесты, слова-перебивы и т. д., умелое использование которых придает тексту характер полноценной коммуникации; это еще раз подтверждает ту мысль, что неспонтанная устная речь по своим определяющим признакам принадлежит устной, а не письменной сфере).

3.1. До сих пор, анализируя устную и письменную речь, мы оставались в пределах вербальной последовательности, т. е. того круга явлений, который зафиксирован в письменной передаче и потому легче всего поддается сравнению и описанию. Уже на этом этапе выявились существенные особенности устной речи в использовании и организации данной последовательности. Однако специфика устной речи состоит также в том, что для нее вербальная последовательность является лишь одним из нескольких, параллельно работающих каналов, по которым осуществляется коммуникация, так что конечный результат определяется совмещением и взаимодействием данных каналов. В связи с этим рассмотрим теперь подробнее те феномены устной речи, которые не коррелируют непосредственно с письменной коммуникацией.

Важнейшим каналом передачи, действующим в устной речи синхронно наряду с вербальной последовательностью, является мелодика. Под мелодикой будем понимать совокупность всех звуковых явлений речи, не связанных с реализацией сегментных (т. е. дискретных .и расположенных в линейной последовательности) единиц — звуков, слогов, значимых сегментов текста.

Мелодика состоит из целого ряда компонентов, которые целесообразно рассмотреть раздельно.

1/. Интонация

Интонация в свою очередь состоит, во-первых, из звуковысотного движения голоса (так сказать, мелодики в узком смысле),. и во-вторых, из логических ударений. Заметим, что место логического ударения обычно совпадает со словесным ударением, которое является частью звуковой реализации вербальной последовательности, т. е. относится к работе другого (вербального) канала. Однако данные явления довольно легко различаются: словесное ударение само .по себе не связано с мелодическим движением тона (в случае экспираторного ударения), либо дает определенное, фиксированное и стандартное движение тона (мелодическое ударение);²⁶ в то же время логическое ударение всегда связано с изменением мелодики,²⁷ и притом таким, которое не имеет в языке строго фиксированного набора стандартных состояний — как не имеют его и другие явления, связанные с мелодикой речи (см. ниже).

2/. Динамика.

Здесь имеется в виду, с одной стороны, общая громкость речи, : другой — сила выделения отдельных акцентов (логических ударений). При этом значимыми оказываются не только те или иные состояния речи с точки зрения динамики («громкая» vs. «тихая» речь), но и характер смены этих состояний: быстрое либо постепенное нарастание/убывание динамики, степень контрастности и т. д.

3/. Темп.

Имеем в виду опять-таки не только абсолютную скорость речи, но и характер смены темпов: ускорение vs. замедление, резкое vs. плавное переключение.²⁸

4/. Регистр.

Помимо мелодического движения голоса, определяемого интонацией, существенной является та общая звуковысотная зона, в пределах которой совершается данное движение («высокий» vs. «низкий» и т. д. регистр). Надо заметить, что, когда мы говорим о регистре, то имеем дело с двумя явлениями, которые также полезно различать. С одной стороны, это абсолютный регистр, т. е. звуковысотная зона, определяемая относительно наших сведений о диапазоне человеческого голоса вообще. Данное явление более относится к индивидуальному речевому портрету говорящего, чем к характеристике смысла передаваемой им информации, т. е., исходя из показаний абсолютного регистра, мы прежде всего делаем заключения о возрасте, поле, отчасти физических данных говорящего (если мы его не видим). Все же и на смысл передаваемой коммуникации абсолютный регистр может иметь некоторое влияние, хотя бы через посредство тех представлений об адресанте, которые он дает, и тех типизированных представлений об «амплуа» различных речевых портретов, которые формируются в рамках определенной культурной традиции. Ср. ассоциацию чрезмерно высокого (мужского) голоса с «лицемерием», низкого — с «грубостью», умеренно низкого — с «мужественностью» и т. д.²⁹ (Данные амплуа отражаются в стандартном использовании соответствующих голосов в пении, которое в свою очередь способствует закреплению соответствующей коннотации и для повседневного языкового употребления).

Гораздо большее значение для формирования смысла передаваемого сообщения имеет относительный регистр, т. е. звуковысотная зона, определяемая относительно диапазона голоса данного говорящего. Ясно, что показания абсолютного и относительного регистра могут не совпадать: возможна, например, речь в абсолютно низком и в то же время относительно высоком регистре (человек с низким голосом, говорящий в высокой для себя звуковысотной зоне). Слушатель интуитивно подстраивается к. общей характеристике голоса говорящего и в соответствии с этим опознает, какую звуковысотную зону говорящий использует, а также фиксирует смену звуковысотных зон.

5/. Тембр.

Данное явление тесно связано с регистром, в особенности с относительным регистром. Тем не менее существуют некоторые тембровые явления, не связанные с заметными изменениями звуковысотной зоны. Ср. такие стандартные, зафиксированные в языковых определениях, тембровые характеристики речи, как «глухой», «сдавленный», «пронзительный», «ласковый», «мягкий», «ледяной» и т. д. голос («тон»). Заметим, что данные определения оказываются весьма близки тем, которые даются музыкальным инструментам для характеристики их тембра.³⁰

6/. Агогика.

Мы используем данный музыкальный термин для характеристики связывания сегментов речи между собой. Здесь можно выделить, прежде всего, такие характеристики, как «плавная» vs. «отрывистая» речь. Далее, сюда же относится противопоставление отчетливой (раздельной) и неотчетливой («редуцированной») речи.³¹ К явлениям агогики можно, по-видимому, также отнести такие дополнительные характеристики речи, как «дрожащий», «прерывающийся» и т. п. голос.³²

Специфика всех перечисленных нами параметров по сравнению с вербальной последовательностью состоит, прежде всего, в том, что они не оперируют каким-либо стандартным набором дискретных элементов. Каждый из выделенных нами параметров предполагает наличие ряда зон, границы между которыми оказываются размытыми. Так, в той или иной интонационной конструкции может быть предписано повышение или понижение тона, но, по-видимому, данное мелодическое движение не может быть точно регламентировано в звуковысотном отношении: определенным может быть линеарный мелодический рисунок интонации, но не ее точное звуковысотное воплощение. Аналогично, различные характеристики темпа, динамики, тембра, регистра и т. д. не отделены с абсолютной четкостью друг от друга и поддаются лишь приблизительному определению. Мы можем поэтому назвать данные явления модусами речи, в отличие от элементов стратификационной структуры, развертываемых в вербальную ; последовательность. Модусы образуют как бы некоторое поле, в котором происходит данное развертывание. Так, характеристика темпа, динамики, тембра, задаваемая при развертывании речи, оказывает непосредственное влияние на звуковое воплощение фонем и характер соединений между фонемами. Таким образом, устная речь строится как бы в двух планах (по двум каналам); модусы мелодики, принимая определенное состояние, задают некоторый режим, в котором происходит работа стратификационного механизма; этот режим, а также его смены в ходе развертывания, улавливается и слушателем, который в соответствии с данным режимом настраивает свой декодирующий языковой механизм.³³

Таким образом, окончательная форма, которую принимает устная речь, образуется в результате взаимодействия вербального и мелодического компонентов. Аналогичным образом можно представить себе и образование смысла устной коммуникации. И вербальная последовательность, и мелодика играют роль смыслообразующих факторов, и конечный результат достигается их совмещением и взаимным наложением; в образовании смысла устной речи данные два канала так же сложно взаимодействуют, как и в образовании материальной формы высказывания.³⁴

Описанное явление совершенно отсутствует в письменной речи. Правда, знаки препинания, а также знак ударения и система

шрифтов (курсив, разрядка и т. д.) как будто отчасти воссоздают интонационную структуру фразы — мелодический рисунок и логическое ударение.³⁵ Однако данные явления письменной речи .существенно отличаются от мелодики устной речи. Во-первых, они представлены в определенных точках вербальной последовательности, в то время как мелодика сопровождает все течение устной речи; то есть соответствующие письменные знаки .включены в линейную последовательность элементов и синхронизированы с определенными точками этой цепи, в то время как .мелодика образует постоянно действующий параллельный канал передачи. Во-вторых, письменные знаки дают конечное число дискретных состояний, которые соответствуют этим знакам, например, наличие или отсутствие эмфазы в определенной точке, обычное утверждение /./, обычный вопрос /?/ или вопрос с эмфазой /?! или ??/, утверждение с эмфазой /!/, и т. д. Иначе говоря, данные знаки являются дополнением к набору стратификационных единиц, действующим в принципе так же, как и сами эти .единицы, а отнюдь не механизмом принципиально иного порядка, со своим особым устройством и способом работы, как устная , мелодика. В письменной речи действует один канал, генерирующий последовательность элементов (в которой, наряду с другими элементами, участвуют и синтаксические знаки); в устной же речи действуют два канала, совмещение которых дает нелинейный эффект.

Правда, в письменной речи имеется один параметр, действие которого является сплошным на всем протяжении письменного текста, так же как действие мелодики в устной речи. Мы имеем в виду характер исполнения письменных знаков — почерк, размер букв, расположение текста на бумаге. Следует признать, что характер действия данных компонентов письменного текста во многом сходен с ролью мелодических параметров устной речи: укажем на недискретный (модальный) характер ценностей данного порядка, их постоянное взаимодействие с элементами вербальной письменной последовательности. Нельзя отрицать также, что данные явления служат не только для персонологческой характеристики (создания речевого портрета пишущего), но могут оказывать влияние и собственно на смысл письменного сообщения.³⁶

Различие между устной и письменной речью в этом случае состоит в степени обязательности модального канала. Для письменной речи он факультативен, поскольку широко распространена такая форма письменного сообщения, при которой данный канал оказывается полностью нейтрализованным или редуцированным до минимума: таков всякий текст со стандартным шрифтом (типографским, машинописным, чертежным и т. д.). Огромное число текстов, исполненных таким образом, легкая переводимость подавляющего большинства (хотя и не всех) рукописных текстов в стандартную шрифтовую форму свидетельствует о второстепенной и вспомогательной роли описываемого фактора.

С другой стороны, мелодика сопровождает устную речь в обязательном, можно сказать, принудительном порядке: устная речь просто не может быть построена без мелодической характеристики. Даже официальное устное сообщение, имеющее тенденцию к максимальной стандартизации формы, не лишено определенной модальной характеристики; в этом отношении официальный (дикторский) устный текст отнюдь не может быть оценен как текст с «нулевой мелодикой», в то время как письменный текст стандартной формы может быть определен как текст с «нулевой» перформационной характеристикой.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что совмещение двух механизмов (каналов) передачи, обнаруживаемое в устной речи, не имеет сколько-нибудь развернутых соответствий и аналогий в письменном тексте. Следовательно, данное явление составляет отличительную черту устного способа коммуникации.

3.2. Помимо вербального и мелодического, в устной речи действует еще один, сопоставимый с ними по значимости, канал передачи — визуальный. Он охватывает невербальные компоненты, постоянно сопровождающие устную речь и зрительно воспринимаемые адресатом сообщения.

До появления телефона, радиосвязи и средств механической записи визуальный канал обладал такой же степенью обязательности, как вербальный и мелодический. Конечно, возможны были ситуации общения с невидимым собеседником, но данные ситуации имели явно секундарный характер, выступая как особый случай на фоне нормы — передачи с участием визуального канала; ср. в этой связи специальную функцию «голоса за сценой» в театре, отражающую особый статус данного способа общения.

Распространение в течение последних ста лет средств хранения и передачи на расстояние устной речи отчасти изменило ситуацию. Надо, однако, заметить, что некоторое время телефонная и радиосвязь использовались главным образом в узкоспециальных целях, для передачи строго определенной, ограниченной по характеру информации, и в этом качестве могли рассматриваться в одном ряду с другими узкоспециализированными формами передачи, такими как телеграф, флажковая сигнализация и т. п., а не как устная речь в собственном смысле, то есть не как реализация одного из двух основных и универсальных способов коммуникации. Когда же невизуальная форма устной коммуникации получила действительно широкое и универсальное распространение и функционально практически совпала с другими формами устной речи, — отсутствие визуального канала стало ощущаться как недостаток, о чем свидетельствуют современные тенденции в развитии техники связи: радиосвязь постепенно вытесняется телевизионной, появляется видеотелефон и видеомагнитофон. Интересно, что период подавления визуального канала передачи, в связи с широким распространением радио и телефона, — т. е. первая половина XX века — совпадает, как это будет показано в дальнейшем, с эпохой кризиса и перелома в развитии взаимоотношений между устной и письменной речью, складывавшихся до этого на протяжении очень длительного времени.

Итак, в целом можно констатировать, что визуальный канал, если не достигает той степени константности и обязательности, какая свойственна мелодическому и вербальному аспекту, в целом играет очень существенную роль в передаче устного сообщения и может быть рассмотрен как один из основных компонентов передачи, в принципе постоянно взаимодействующих с .другими основными компонентами.

Основными параметрами, в которых осуществляется работа визуального канала, можно считать мимику, жесты и направление и характер взгляда. Даже при малой изученности данных явлений в настоящее время, очевидно, что мимика и жесты говорящего, во-первых, участвуют в образовании смысла передаваемого сообщения и могут существенно влиять на смысл передаваемого целого; во-вторых, говорящие на разных языках пользуются разными системами мимики и жестикуляции, т. е. данные системы регулируются определенными правилами, так что владение этими правилами оказывается обязательным для обеспечения адекватности языкового поведения. То же можно сказать и о взгляде говорящего, направление и характер которого дают так много различных состояний, накладывающихся на речь, что, по-видимому, могут рассматриваться в качестве самостоятельного параметра, наряду с мимикой.³⁷

Заметим, что при непосредственном устном общении визуальный канал характеризуется такой же константностью и обязательностью, как и мелодический. Он не может быть выключен; полное отсутствие мимики и жестикуляции не есть результат отклонения (нейтрализации) визуального канала, а воспринимается как значимое состояние данных .параметров речи, подобно тому как отключение некоторых мелодических параметров (монотонная, «без выражения», речь) является одним из состояний мелодической системы.

Общей чертой визуальной и мелодической систем является также их недискретный характер. Параметры визуального канала образуют ряд не отделенных четко один от другого и; неконечных состояний-модусов, так что модальная визуальная система совмещается в целом с вербальной последовательностью таким же образом, как и мелодическая система.

Тремя названными нами каналами — вербальным, мелодическим и визуальным — по-видимому, исчерпывается список существенных компонентов, из которых складывается устное сообщение, — компонентов, присутствие которых в устной речи является обязательным или, по крайней мере, отсутствие оказывается значимым. Кроме этого, можно выделить еще целый ряд, явлений, включение которых может так или иначе влиять на смысл устного сообщения, но которые уже нельзя рассматривать в качестве постоянно действующих факторов. Попытаемся перечислить данные явления.

1/. Кинетический фактор — перемещения говорящего относительно слушающего. Кинезис речевого процесса можно отделить от жестикуляции, ограничив последнюю движениями, не изменяющими взаимное расположение в пространстве говорящего и слушающего. Направление и скорость перемещений говорящего, частота смены направлений (амплитуда движения), равномерность vs. неравномерность перемещения могут выступать в качестве значимых факторов в рамках кинетического параметра.

2/. Спациальный фактор — пространственное расположение говорящего и слушающего, или, точнее, расстояние между различными точками тела говорящего и слушающего.

3/. Тактильный фактор — соприкосновение говорящего и слушающего в процессе речи.

4/. Парафонетический фактор — наличие в речи звуков, не связанных с вербальными и мелодическими явлениями, таких как смех, плач, вздохи, прищелкивание пальцами, хлопки и т. д.³⁸

Факультативность всех перечисленных здесь явлений определяется тем, что их отключение не только возможно, но не воспринимается как «нулевое состояние», т. е. как значимое отсутствие; поэтому их влияние на смысл сообщения имеет место только в моменты их подключения к речи. Так, статичная поза говорящего (например, если разговор ведется сидя) не воспринимается позитивно, как отсутствие кинезиса, — в этом случае кинетический фактор просто не работает в коммуникации. Аналогично, спациальный фактор действует только на достаточно близком расстоянии между говорящим и слушающим — отсутствие близкого контакта, а также непосредственного соприкосновения воспринимается как нейтральное «нормальное» состояние, и т. д. По степени обязательности данные параметры можно приравнять к перформационным явлениям письменной речи (почерку и др., см. § 3.1.).

Таким образом, устная речь всегда строится в виде совмещения нескольких (трех или по крайней мере двух) каналов передачи, сохраняющих относительную автономность, в то время как письменная речь строится по одному постоянно действующему каналу. (Мы отвлекаемся сейчас от дополнительных факультативных факторов, которые могут эпизодически подключаться как к устной, так и к письменной речи, поскольку данные факторы, именно в силу своей необязательности, не определяют принципиальный характер речевой деятельности). Можно сказать, что если в письменной речи временная однонаправленность преодолевается благодаря возможностям выхода из речевого потока, то в устной речи аналогичный результат достигается благодаря тому, что и говорящий и слушающий следуют одновременно за несколькими каналами коммуникации, т. е. находятся одновременно в нескольких развертываемых во времени последовательностях, хотя каждая из них в отдельности не обладает свойствами обратимости и не дает возможности выхода за пределы ее временного развития.

Очевидно, что с учетом многоканального характера устной речи принцип сопоставления и наложения различных феноменов при генерации смысла, рассмотренный в § 2, получает дальнейшее развитие. Мы можем говорить теперь не только о совмещении разных сегментов вербальной последовательности, но и о взаимодействии различных сегментов, относящихся к разным каналам, между собой. При этом ясно, что такое совмещение охватывает не только синхронные участки данных каналов; мысленно могут быть сопоставлены любые два участка общего процесса развертывания речи. Например, некоторый жест, одномоментно переданный по визуальному каналу, может относиться к дальнейшему течению речи на значительном протяжении, и следовательно, накладываться на информацию, генерируемую вербальным и мелодическим каналом, на всем соответствующем участке; либо, напротив, жест может замыкать вербальную последовательность, и ретроспективно апплицироваться к этой последовательности, внося соответствующую коррекцию в ее смысл. Точно так же смена мелодических характеристик речи — например, регистра, темпа, динамики — может оказаться значимой не только непосредственно для того вербального участка, на котором произошла эта смена, но и, по контрасту, для предшествовавшей этому части устной коммуникации, и т. д.

3.3 Мы рассмотрели две основные особенности, отличающие устную речь от письменной: отсутствие временной обратимости при развертывании речи и наличие нескольких относительно автономных и одновременно развертываемых каналов передачи. Как видим, оба эти свойства тесно связаны друг с другом и: в совокупности конституируют те особые качества, которыми. отличается смысл устной коммуникации. Таким образом, мы можем сделать вывод о том, что форма кода оказывает влияние на характер передаваемого с помощью этого кода смысла; смысл не безразличен к той форме, в которую он облекается в речи.³⁹ В итоге — смысл, конструируемый в устном сообщении, обладает несколькими существенными особенностями.

Во-первых, это неструктурированный смысл. Устная речь не знает деривации смысла, как дискретного наращивания структуры, вернее, данное явление имеет место лишь в весьма ограниченных пределах и играет второстепенную роль. Главным принципом генерации смысла является многоплановое и многократное наложение и совмещение отдельных компонентов. Смысл возникает в виде «пятна» — неструктурированного комплекса, в котором соотношения составляющих его частей однозначно не регламентированы; соответственно каждое текущее прибавление происходит на фоне этого уже имеющегося смыслового комплекса в целом и инкорпорируется в этот комплекс, вступая в такие же неопределенные и многомерные связи с его частями. С каждым тактом развертывания речи «пятно» увеличивается в общем объеме, становятся более многообразными процессы семантической индукции внутри него (т. е. генерация смыслов на ассоциатианых пересечениях составных частей); но нет продолжения, как линейного процесса, т. е. появления дискретных новых семантических ветвлений, новых точек структуры и т. д.

Смысл устной речи — сложный, многообразный, богатый оттенками, непередаваем полностью в этом своем качестве за пределами данного способа коммуникации; но, с другой стороны это смысл диффузный, дезартикулированный, с неопределенными контурами и границами-скорее смысловой образ, чем дискретная и структурированная информация в собственном значении этого слова.

Далее, смысл устной речи является открытым. Число и характер связей между отдельными частями устной речи не лимитированы и .принципиально не могут быть исчислены, поскольку сопоставляться могут самые различные, в том числе и совершенно разнородные феномены. Поэтому и смысл целого не может быть выведен как единственный и конечный результат определенных операций. И генерация, и извлечение смысла устной речи — это открытый процесс, при котором некоторые параметры сознательно конструируются говорящим, другие возникают попутно, как побочный результат, и осознаются говорящим уже непосредственно в процессе речи, третьи вовсе оказываются незамеченными и непредсказанными говорящим. Аналогичный принцип выборочности действует и при приеме информации слушающим, причем, конечно, картина, получаемая слушающим, не обязательно полностью соответствует интенции говорящего. Такая выборочность является заведомой и для говорящего, и для слушающего (разумеется, не для их языкового сознания, а для интуиции). Говорящий, строя устную речь, проектирует некоторые наиболее существенные параметры, которые обязательно должны быть приняты слушателем; в остальном — он как бы запускает генерирующую смысл машину, дальнейшая работа которой, как в отношении ее воздействия на слушателя, так и в отношении обратной связи с сознанием самого говорящего, остается не полностью детерминированной и предсказуемой.

Наконец, смысл устной речи является невоспроизводимым. С одной стороны, открытое число факторов, конституирующих смысл, и недискретный (модальный) характер некоторых из этих факторов, таких как мелодика и визуальные феномены, делает почти невозможным точное воспроизведение однажды порожденного устного текста человеком (т. е. без помощи средств механической записи); а любое изменение материальной формы текста — даже при сохранении вербальной последовательности и основных параметров мелодики и визуальной передачи — может иметь влияние на смысл. Но даже при механическом воспроизведении, то есть при абсолютно точном повторении материальной формы устного текста — открытый характер смысла, о котором мы говорили выше, приводит к тому, что генерация смысла при повторении устного сообщения не совпадает полностью, и результат осмысления текста всякий раз оказывается несколько иным. Следовательно, всякий акт устной коммуникации оказывается уникальным с точки зрения передаваемой информации; воспроизведение текста не воспроизводит раз переданный и принятый смысл, и является актом генерации нового (разумеется, частично нового) смысла.

С другой стороны, письменная речь обладает более бедными возможностями построения смысла, но зато возможностями конечно определимыми и дискретными. Сообщение оказывается в этом случае более «плоским», но зато имеющим определенную структуру и границы. Это структурированный смысл: каждый новый ход означает разрастание структуры — появление новых

дискретных точек смысла, соединенных стрелками-зависимостями с уже ранее развернутыми точками. Семантические ходы могут иметь и ретроспективный характер, отсылать нас к предшествующим состояниям, давать команды на частичное переписывание предшествующих участков структуры. Но и в этом случае они сохраняют дискретный последовательный характер, так что построение смысла происходит путем определенного числа ходов, и смысл может быть свернут обратным проведением тех же ходов; соответственно каждый определенный ход имеет также вполне определенный, фиксированный в языковых правилах эффект (или фиксированный альтернативный набор эффектов, выбор из которого детерминируется дополнительными факторами) . Поэтому, далее, смысл письменной речи является закрытым, так как строится на соединении определенных компонентов по определенным правилам. Он может быть исчерпывающим образом продуман пишущим, реализован в письменном тексте и принят через посредство этого текста читающим.

Наконец, смысл письменной речи обладает свойством воспроизводимости, т. е. его конечный характер обусловливает тождество смысловой генерации при каждом акте воспроизведения и приема данного текста. Вот почему, кстати, повторения в устном тексте отнюдь не тождественны повторениям в письменном: в первом случае каждый повторенный в разных точках текста феномен инкорпорируется в различные состояния смыслового комплекса, а следовательно, каждый раз вводит новый смысл; во втором же случае, т. е. в структурированном построении, каждый повторяемый феномен всякий раз ложится на ту же определенную для него точку структуры, т. е. приносит лишь задержку и перерывы в развитии этой структуры, не генерируя никакого нового качества. Письменный текст выступает как средство хранения, воспроизведения и передачи стандартной и стабильной информации, а не как средство открытой генерации смысла.

Соотношение между устной и письменной речью может быть метафорически описано как соотношение между эскизом и чертежом конструкции. Информация о конструкции, получаемая этими двумя способами, существенно различается; обратим в этой связи внимание на открытость и некоторую неопределенность информации, получаемой из эскиза, уникальность эскиза (одна конструкция может быть представлена в бесконечном множестве различных эскизов, в то время как ей в принципе соответствует одна схема) — то есть качества, напоминающие устную речь, в ее соотношении с письменным текстом.

Говоря о различии между устной и письменной речью, нельзя абсолютизировать эти различия. Конечно, структурирующий принцип играет определенную роль и в построении смысла устной речи; поэтому при воспроизведении устного текста значительная часть информации заведомо регенерируется. С другой стороны, принцип неструктурного сопоставления и инкорпорирования может работать в письменном тексте даже для отдельных сегментов вербального канала и тем более — при наложении на вербальный текст добавочной информации, связанной с перформационными явлениями; соответственно, смысл письменного текста может не исчерпываться и не закрываться обнаруживаемой в нем семантической структурой, и воспроизведение письменного текста не будет в этом случае только фактом повторения данной структуры, но приведет к частичному изменению получаемого семантического результата.

Однако если нельзя говорить об абсолютном различии, то во всяком случае можно утверждать, что письменная и устная речь достаточно четко различаются общей доминирующей тенденцией в отношении выбора средств и способов генерации смысла. То, что для одного типа речи выступает как доминирующий способ, заложенный в коренных фундаментальных свойствах данного типа, — то для другого типа оказывается периферийным, спорадически и факультативно проявляющимся явлением. В целом устная и письменная речь нацелены на две различные стратегии языкового поведения и располагают хорошо разработанной системой средств, в которой эта их различная направленность проявляется. Функциональное различие устной и письменной речи опирается в большей степени на те их свойства, которые были описаны выше, чем на особенности ситуаций, в которых они употребляются. Действительно, письменная речь может протекать в условиях весьма конкретной ситуации (обмен записками — письменный диалог), но и в этом случае не теряет своего основного качества и оказывается не тождественной соответствующему по общему содержанию устному тексту. С другой стороны, устная речь, не апеллирующая к конкретной ситуации (публичное выступление, доклад), и даже не обладающая спонтанностью, сохраняет особенности устной коммуникации.

В то же время наличие частичных, периферийных пересечений между свойствами устной и письменной речи создает возможность их сближения и образования переходных форм, как особого стилистического приема. Последнее может стать важной коммуникативной задачей, занимающей большое место в языковой деятельности социума. Примером может служить вся европейская художественная литература нового времени, которая, оставаясь в рамках письменного способа передачи, в то же время вторично завоевывает ряд качеств, изначально связанных с устной коммуникацией. Характер данного процесса, а также его значение и последствия для развития взаимоотношений между устной и письменной речью, будет специально рассмотрен ниже [§ 5 2]. Сейчас же, исходя из проделанного анализа, попытаемся определить тот культурно-исторический фон, на который может быть проецирована специфика устной и письменной речи, иными словами — сделаем попытку дать этой специфике семиотическую интерпретацию.

4.1. В культурно-историческом плане соотношение между устной и письменной речью представляется возможным сопоставить с корреляцией мифологического и исторического мышления. Данная корреляция привлекает к себе пристальное внимание современной науки.⁴⁰ Укажем сейчас на те ее параметры, которые наиболее существенным образом связаны с рассматриваемой здесь параллелью.

1/. Историческое представление является дискретным, расчленяющим временную последовательность на ряд отделенных друг от друга элементов — событий. Мифологическое мышление не знает такого расчленения. Каждое новое явление выступает в качестве репродукции некоторой первоначальной схемы, так что все диахронически последовательные события оказываются совмещены — сплавлены в единое мифологическое представление и соприсутствуют в каждом следующем такте развития во времени.⁴¹

2/. Историческая последовательность является структурированной. Между отдельными дискретными точками этой последовательности устанавливается определенная связь (историческая причинность, исторический параллелизм, историческая преемственность). Набор таких связей и образует историю как структуру: дискретный последовательный во времени ряд событий, определенным образом связанных друг с другом. Миф не дает такой структурированности: и первоначальная космологическая схема, и все ее последующие репродукции сплавляются в единый смысловой комплекс, постоянно инкорпорирующий новые факты. Настоящее вырастает не из определенных моментов в прошлом, как их следствие и смена, но из всего мифологического комплекса, как его очередная реализация; в то же время настоящее не есть смена предыдущего состояния, а репродукция и включение в мифологическую схему.

3/. Наконец, история представляет собой гомогенную последовательность. Она развертывается как последовательность однопорядковых событий, так сказать, по одному каналу. Не случайно существует определение истории как науки о человеческих деяниях, res gestае⁴². В тех исторических описаниях, которые исходят из идеи прямого вмешательства сверхъестественной силы в человеческие дела, данное вмешательство все равно оказывается синхронизированным с определенными событиями, т. е. включенным все в ту же гомогенную последовательность событий. Для мифологического сознания каждый факт осуществляется одновременно как реальное и как мифологическое событие, т. е. существует в нескольких измерениях, информация поступает по нескольким параллельным каналам.

Нетрудно увидеть параллелизм между приведенными здесь противопоставлениями мифа и истории (а также мифологии и науки) ⁴³ и проанализированным ранее отношением устной и письменной речи. Становление исторического мышления и вытеснение мифологических представлений — длительный процесс, охватывающий, в рамках различных культур, период примерно I тыс. л. до н. э. — I тыс. л. н. э.⁴⁴ Можно заметить, что этому предшествует период, примерно с такой же протяженностью (приблизительно от рубежа IV-III тыс. л. до н. э.), содержанием которого является возникновение письма и развитие письменной традиции в рамках различных культур⁴⁵. Иначе говоря, переходу от мифологической к исторической эпохе предшествует переход к письменной культуре. Отмеченный нами параллелизм в содержании этих процессов позволяет высказать предположение о том, что они были в известной степени связаны между собой.

Действительно, письмо дает прежде всего фиксацию некоторых феноменов, а следовательно, во-первых, возможность выстраивать эти феномены в определенной временной последовательности, а во-вторых, возможность постоянно обращаться к зафиксированным ранее феноменам для эксплицитною их соотнесения и соединения с некоторыми другими единицами. В этом смысле можно сказать, что с появлением письма все последующее движение соответствующей культуры превращается как бы в единый письменный текст, имеющий в целом те же общие свойства, которыми обладает каждый написанный текст в отдельности и даже каждая написанная фраза, — свойства, рассмотренные нами в §§ 3-4.

Далее, для построения исторического и, шире, научного описания необходимо остранение от предмета, выход за его пределы, взгляд как бы извне. На мифологической стадии сознание не может выработать идею соизмеримости происходящего внутри «своей» культуры и за ее пределами; тем самым не вырабатывается и система параметров, которую равным образом можно было бы наложить на «свое» и «чужое», — какой является историческая схема.

С этой точки зрения устная речь, со спонтанным и имплицитным характером ее усвоения, хорошо соответствует мифологическому типу культуры. С другой стороны, усвоение письменной’ речи, даже на своем родном языке, не является спонтанным и связано с метаязыковой рефлексией. В этом аспекте письменная речь выступает всегда как культурный феномен, усваиваемый эксплицитным образом, путем обучения. «Свое» и «чужое» в условиях устной речи представляют собой две сферы, в которые индивидуум может поочередно спонтанно погружаться (если он знает два языка), никак не соотнося их между собой и оказываясь при этом как бы в различных языковых измерениях. В условиях письменной речи тексты на разных языках становятся сопоставимыми феноменами. Укажем в этой связи на огромное распространение билингуальных и полилингуальных текстов на раннеписьменном этапе и на роль переводов в развитии самых различных письменных культур. Языковое остранение, получаемое при обучении письму, выход из состояния спонтанного владения родным языком может поэтому рассматриваться как предпосылка развития исторической и натурфилософской рефлексии.

Наконец, возникновение письма является, в отличие от возникновения языка, чисто человеческим деянием. Оно связано с определенной временной точкой, определенными событиями;

даже если в том или ином конкретном случае нам неизвестны конкретные обстоятельства, заведомо предполагается, что они в принципе существовали, в то время как происхождение языка является скорее филогенетической, чем исторической проблемой; это не факт, который может быть прикреплен, реально или хотя бы в принципе, к определенной стадии в жизни человеческого общества — не res gestae. «Мифологический» характер происхождения языка (т. е. устной речи) и «исторический» характер происхождения письма также мог оказаться одним из факторов, связавших наступление письменной и исторической эпохи.

4.2. Другая культурологическая параллель к соотношению устной и письменной речи связана с типом развития культуры. Возможности развития оказываются существенно различными в условиях устной УЗ. письменной традиции.

Устная речь одномоментна, она не приспособлена к хранению порожденных текстов — во всяком случае, не была приспособлена до самого недавнего времени. Тем самым устная традиция не может обеспечивать накопление текстов. Количество текстов, бытующих в рамках некоторой культуры, использующей устный способ передачи, более или менее постоянно и ограничено возможностями коллективной памяти. Поэтому создание новых текстов автоматически означает вытеснение из памяти и исчезно-

7 Заказ № 3675

вение некоторых построенных ранее текстов; экстенсивного развития не происходит. Таким образом, способом поддержания и развития культурной традиции может быть только вновь и вновь совершаемое репродуцирование уже имеющихся в культурном фонде текстов.

С другой стороны, устная традиция не только не может обеспечить массовое порождение и накопление все новых текстов, но и не нуждается в этом. Это связано с такой, рассмотренной нами ранее, особенностью устной речи, как отсутствие абсолютно точного репродуцирования: любое новое явление устного текста, даже представляющее собой повторение чего-то прежде бывшего, несет -новую информацию, во-первых, потому, что абсолютно точное воспроизведение, при многообразии параметров передачи в устной речи, практически невозможно, а во-вторых потому, что каждая новая фаза в развертывании устной речи инкорпорируется в предшествующий комплекс в целом, и повторение на новой стадии развертывания этого комплекса приобретает новый смысл.

В этом отношении вся устная традиция в рамках некоторой культуры в целом может быть уподоблена одному устному тексту или одному устному высказыванию. Культура, основанная на такой традиции, строит свое развитие на постоянном повторении и воспроизведении, с большими или меньшими вариациями, все того же ограниченного круга текстов. Она не знает резкого экстенсивного развития. Появление новой информации обеспечивается варьированием традиционных текстов, а главное, их инкорпорированием во все новые и новые стадии культурного процесса.

Письменная речь располагает совершенно иными возможностями. Она обеспечивает сохранение текстов, следовательно, оказывается возможным количественное накопление текстов, экстенсивный рост культурного фонда. С другой стороны, письменная культура связана не только с возможностью, но и с необходимостью такого рода развития. Поскольку смысл письменного текста структурирован, каждое его воспроизведение равно самому себе, т. е. означает репродукцию смысла, а не образование нового смысла. Тем самым для получения новой информации оказывается необходимым создавать все новые и новые тексты. Развитие культуры совершается экстенсивно, т. е. путем создания новых текстов и увеличения текстового фонда, а не путем нового репродуцирования все тех же традиционных текстов. Нетрудно увидеть, что данное противопоставление скоррелировано также с оппозицией исторического и мифологического мышления, рассмотренной в § 4.1. . .

Построение неограниченного числа новых текстов в условиях письменной традиции связано еще с одним важным явлением — созданием грамматик, т. е. эксплицитно сформулированных правил порождения текстов. Культура письменной эпохи — это культура кодифицирующего типа, «культура грамматик». Действительно, только при неограниченном и нестабильном наборе текстов грамматика начинает вычленяться и осознаваться как нечто отдельное от текстов. Если же культура строится на воспроизведении стабильных текстов, то грамматика, кодификация не выделяется в качестве самостоятельного феномена: в этом случае порождение обеспечивается знанием исходных текстов;

последние и выполняют функцию 1аngue, т. е. руководства к дальнейшей деятельности. Соответственно и «обучение культуре», передача традиции в одном случае ведется эксплицитно, в виде передачи правил, культурного кода, в другом — спонтанно, в виде передачи постоянного фонда текстов.

Таким образом, рассмотренная нами оппозиция устной и письменной традиции реализуется в культурологическом плане как оппозиция между «культурой текстов» и «культурой грамматик»⁴⁶. Мы можем теперь в принципе сказать, что «культура грамматик» соответствует, или во всяком случае имеет тенденцию соответствовать, письменной традиции, в то время как «культура текстов» имеет тенденцию реализовать себя как культура устной традиции. Особенности данных двух культурных типов оказываются хорошо скоррелированы с особенностями хранения, порождения и усвоения письменной и устной речи соответственно. Здесь вновь обращает на себя внимание тот факт, что целая культурная традиция может быть уподоблена минимальному тексту (фразе) того способа коммуникации, которому она соответствует.

Заметим, однако, что если противопоставление мифологического и исторического мышления и смена одного другим оказываются хорошо скоррелированы по времени с появлением письменности в рамках самых различных культур, то с проанализированной здесь оппозицией дело обстоит иначе. Культура экстенсивного типа, «культура грамматик» — это прежде всего европейская культура. Можно сказать, что становление культуры экстенсивного типа коррелирует по времени не с возникновением письма как такового, а с появлением звукового письма: именно этим качеством европейская традиция выделилась с самого начала из целого ряда параллельно и ранее развивавшихся письменных культур, опиравшихся на иероглифическое либо слоговое письмо⁴⁷.

7-

Одной из причин данного явления оказывается, быть может, относительно большая техническая простота буквенного письма, оперирующего значительно меньшим числом исходных ^письменных знаков, либо легче расшифровываемого в языковой текст. Это создавало благоприятные условия для широкого распространения письма ⁴⁸, а следовательно, создавало базу для массового порождения новых текстов, т. е. для мощного экстенсивного роста культурного фонда. В то же время в условиях гораздо большей сложности иероглифического, а также слогового письма предпосылки для экстенсивного роста письменной традиции сильно ограничивались. Заметим также, в качестве побочной причины, что в звуковом письме, и соответственно в обучении этому письму, в гораздо большей степени выражен комбинаторный принцип: получение огромного числа феноменов из ограниченного числа базовых единиц, путем самого разнообразного комбинирования этих последних. А это и есть в сущности способ порождения открытого числа новых текстов; развитое комбинаторное мышление является необходимым условием экстенсивного развития. Таким образом, буквенное письмо как таковое уже как бы служило схемой комбинаторного мышления, и усвоение этого письма должно было играть роль стимула комбинаторной активности ⁴⁹.

Мы установили, что некоторые важные параметры исторической и кодифицирующей культурной эпохи хорошо коррелируют со свойствами письменной речи. Тем самым оказалось возможным предположить, что возникновение письма и распространение письменной культуры способствовало образованию нового типа

• сознания, послужившего фундаментом для перехода от мифологической к исторической культурной эпохе. Точнее, между двумя данными процессами имелась определенная корреляция и взаимообусловленность: появление письменности могло стимулировать развитие культуры в определенном направлении, но с другой стороны, накопление определенных качеств в рамках предшествовавшего этому периода в свою очередь могло вызвать потребности, стимулировавшие возникновение и распространение письменности. Разумеется, данная корреляция была лишь одной из многих причин этого важнейшего перелома в истории человеческой культуры. Очевидно также, что хронологическое соотношение между двумя данными явлениями, при общей тенденции к последовательности, которую мы отметили, может обнаруживать значительные колебания в различных конкретных случаях. Наиболее очевидная причина таких колебаний — возможность заимствований и несовпадения в распространении различных культурных факторов.

Но в целом, типологически, эпоха исторического мышления — это эпоха развитой письменной культуры. Интересно, что раннеисторические описания в рамках различных культур, содержащие ряд переходных черт и в частности ясные следы космологических представлений, по форме часто строятся в виде диалогов, т. е. как бы в виде реликтов устной речи⁵⁰.

Появление письменности явилось крупнейшим событием в языковой истории, по своему значению и последствиям сопоставимым с появлением звукового языка. Человеческое общество оказалось как бы в другом мире, с другим типом коллективной памяти, принципиально иными типами образуемых и передаваемых смыслов, принципиально иной возможностью развития, иным типом языкового обучения и языковой рефлексии, наконец, иным осознанием, на почве языка, противопоставления «свое- чужое». Осознание всей значительности данного перелома и позволяет предположить, что он имел самые крупные последствия для последующего культурного развития.

Конечно, эти последствия реализовались не сразу, а постепенно, в течение длительного времени, вместе С развертыванием и распространением письменной традиции. В частности, экстенсивный кодифицирующий тип культуры, как наиболее позднее завоевание письменного ее этапа, в полной мере развертывается лишь в ренессансную эпоху, (В связи с этим последним обстоятельством, коль скоро мы ведем речь о «лингвистических» стимулах культурного развития, можно указать на появление книгопечатания как на важный стимул культурной экстенсификацни и кодификации — стимул, действующий, разумеется, не сам по себе, а постольку, поскольку он помог реализовать потенции, заложенные в принципе в зрелой письменной культуре).

5.1. До сих пор мы говорили о смене эпохи устной речи элодей письменности, с соответствующими культурными последствиями. Между тем, в действительности не происходит ведьникакой смены, а лишь прибавление письменности, притом что устная речь продолжает существовать. В связи с этим возникает вопрос о роли устной речи и соотвествующего ей типа мышления в письменную эпоху, а также о соотношении и взаимодействии «устного» и «письменного» семиозиса в рамках одной культуры.

Письменная речь с момента своего ‘возникновения начинает обслуживать ‘наиболее важные стороны культурного процесса, составляющие как бы его ядро и обладающие ‘в глазах носителей данного процесса наибольшей престижной ценностью. Это прежде всего сакральная и юридическая сферы; в дальнейшем происходит постепенное расширение сферы употребления письменной речи и постепенно складываются пласты деловой, научной, художественной, публицистической письменной речи⁵¹. В обществе с развитой письменной традицией во всех этих сферах письменная речь становится ведущей; устная коммуникация в рамках данных сфер имеет место, однако (при различном, конечно, соотношении в каждом отдельном случае) в целом устная речь отходит здесь на второй план, выступая .в качестве вспомогательного специфического средства образования и передачи информации; как бы ни было это средство важно само по себе в том или ином случае, конститутивная роль в области религии, права, науки, публицистики устойчиво принадлежит письменным текстам.

Доминантная роль устной речи сохраняется только в сфере обиходного бытового общения — то есть в сфере периферийной, наиболее массовой, спонтанной и соответственно наименее престижной в культурном механизме. Именно здесь сохраняется и продолжает широко применяться техника образования и передачи открытых смыслов и соответствующий этому строй мышления.

В самом деле, если обратиться к сфере бытового общения, нетрудно заметить в ней черты, репрезентирующие «мифологический» тип мышления. Дискретность событий и их причинно-следственные связи здесь оказываются ослабленными, самосознание и поведение каждого члена социума вырастает из всей суммы предшествующих поступков его самого и его окружения. В связи с этим бытовая сфера оказывается глубоко традиционной, с устойчивой передачей и постоянным репродуцированием все тех же постоянных схем поведения. Да и сама разговорная (т. е. обиходная устная) речь, как известно, в большой степени связана с повторением стандартных речевых блоков, употреблением различных клише⁵². Таким образом, способность к формированию неструктурированных, недискретных и открытых смыслов сохраняется обществом, но на периферии его культурной деятельности, причем и здесь данный семиотический тип постепенно утрачивает чистоту, смешивается со структурированными формами и теснится ими. В частности, в бытовом поведении образованной части общества (связанной с активным использованием «письменных» сфер культуры) дискретность и структурированность событий достигает весьма большой степени, что становится возможным, во-первых, в связи с распространением таких форм, как семейные хроники, родословные, дневники и т. д., а во-вторых, «рассечением» биографии каждого индивидуума на стандартные временные отрезки, связанные с обучением и официальной деятельностью (различные стадии обучения, поступление на службу, выход в отставку и т. п.). Интересно также развитие, для этой же социальной сферы, экстенсивных поведенческих форм, с резкой и быстрой сменой как поведенческих текстов (мода), так и, отчасти, манеры говорения.

Однако мало того, что неструктурированный семиотический тип постепенно оттесняется все дальше на периферию. Второй чертой подавления и редукции данного типа в условиях письменной культуры следует признать тот факт, что само его существование и присутствие в жизни общества становится имплицитным, перестает осознаваться, «не замечается» носителями данной культуры. Действительно, письменные тексты, с момента их появ, ления, конституируют те области культуры, которые в наиболь’ шей степени связаны с самосознанием и развитием социума. Вот , почему с появлением письменности соответствующее ей «логическое» (структурированное) мышление оказывается доминирующим и осознается самими носителями письменной культуры как нормативный, «правильный» тип мышления, единственный и безальтернативный способ построения смысла.

Сама устная речь перестает осознаваться не только как первичный, но и вообще как самостоятельный феномен, имеющий позитивную ценность и позитивные признаки, а рассматривается как результат ситуативной редукции «кодифицированной», «правильной», т. е. письменной речи. Реликты такого подхода наблюдаются даже в современных работах по разговорной речи, содержащих подробное описание ряда ее особенностей.

Соответственно открытый смысл, возникающий в устной речи, не осознается как особый позитивный тип, а лишь как нерегулярное «рассеивание» структурированного смысла. А именно, все черты смысла устного сообщения, которые не могут быть структурированы, априори считаются «эмоциональными», «экстралингвистическими», «окказиональными» и т. н. элементами, и тем самым исключаются из регулярного описания. Подобно тому как форма устной речи рассматривается как коррелят письменной речи, деструктурированный («синкретизированный», «редуцированный» и т. п.) под давлением ситуации и снабженный добавочными «экстралпнгвистическими» параметрами (мелодикой, парафонетикой) — так и смысл устной речи оценивается только в качестве частичной редукции, дезартикуляции и эмотивного варьирования структурированного смысла ⁵³.

Говорящие широко используют устные формы общения, причем не только в быту, но и в центральных культурных сферах (публичная устная речь). Они интуитивно владеют специфическим механизмом построения смысла, присущим устной коммуникации, и пользуются позитивными возможностями, открываемыми данным способом, для получения результатов, в чистом виде недостижимых в письменном тексте. То есть, они практически умеют извлекать выгоду из взаимной дополнительности письменной и устной коммуникативной сферы. Но все эти навыки имеют преимущественно бессознательный характер и не находят отражения в культурном самосознании и описании семиотического процесса.

Таким образом, трудности в описании и наблюдении за феноменом устной речи, о которых мы говорили в начале статьи, с семиотической точки зрения объясняются тем, что в условиях господства семиотического типа, основанного на письменной -речи, свойства и параметры этого доминирующего типа императивно распространяются на весь механизм культуры и создают крайне неблагоприятные условия даже для простого наблюдения, и тем более для эксплицитного описания подчиненной, подвергающейся редукции и суппрессии культурной формы, какой является устная речь.

Утверждение господствующего положения письменной культуры и утрата осознания устной речи и открытых смыслов как самостоятельного феномена с большой интенсивностью проявилось и прогрессировало в европейской культуре .нового времени. К началу XX столетия, однако, возникли некоторые принципиально новые факторы, которые, по мере своего развития, стали оказывать все более существенное интерферирующее воздействие на данный процесс.

Во-первых, появляются технические средства передачи на расстояние, записи и воспроизведения устной речи; В течение последнего столетия они стремительно усовершенствуются, и круг их применения непрерывно расширяется. Тем самым, с одной стороны, резко расширяются ситуационные возможности использования устной коммуникации: она может быть передана на любое расстояние, осуществляться без непосредственного контакта говорящего и слушающего и т. д., то есть ее функциональные возможности теперь практически ничем не отличаются от возможностей письменной речи. С другой стороны, появляется возможность накопления устных текстов: количество устных текстов, которыми располагает данная культура, не ограничивается больше возможностями ее коллективной памяти, а может быть сколь угодно большим и непрерывно расти с развитием культуры.

Иными словами, устная речь больше не знает тех ограничений, которые суживали ее возможности в условиях сложившейся на базе письменности культуры исторического и экстенсивного типа и определили ее «поражение» и последовательное вытеснение доминирующей в культуре письменной речью. Она приобрела (или во всяком случае приобретает на глазах) качества полноценной альтернативы письменной речи. Уравнивание функциональных возможностей создает благоприятную основу для сопоставления двух форм коммуникации, которыми располагает культура, и выявления позитивных свойств и позитивного значения каждой из этих форм. Кроме того, существенно, конечно, и то, что появившиеся технические средства резко расширили возможности наблюдения над устной речью, собирания, отбора и экспериментов над устным материалом в научном описании.

Во-вторых, как это ни парадоксально, но именно распространение образования (т. е. прежде всего — распространение навыков письменной речи) на той стадии продвинутое(tm) этого процесса, которая достигнута к настоящему времени, начинает способствовать поднятию статуса устной речи. Действительно, вместе с широким распространением образования соответственно широкое распространение получает кодифицированная публичная устная речь.⁵⁴ Если прежде последняя составляла лишь узкий слой, окруженный морем «просторечия», то теперь этот слой резко расширился, число людей, в той или иной мере владеющих навыками небытовой устной речи, резко возрастает. Это укрепляет положение устной речи в «престижных» сферах культуры;

в самосознании социума устная речь перестает связываться преимущественно с бытовым и просторечным слоем. Все это тоже определяет конец эпохи «поражения» и подавления устной речи в культурной системе.

Наконец, характер современного искусства, и в частности художественной литературы, как кажется, повлиял на укрепление позиций устной речи (и представляемого ею способа мышления) в культурном самосознании. Данное явление, однако, имеет смысл рассмотреть более подробно.

5.2. Художественная речь играет особую роль в культурном механизме, основанном на противопоставлении устной и письменной коммуникации. Будучи построена как написанный текст и обладая тем самым всеми свойствами письменной речи, она вторично завоевывает ряд особенностей и свойств, которые изначально присущи только устной форме языковой деятельности. Это достигается благодаря ряду приемов, которые устойчиво сопровождают художественную речь на всем протяжении ее развития, при всем многообразии ее конкретного исторического, языкового, жанрового воплощения. Рассмотрим основные из этих общих приемов.

1/. Прежде всего, художественный текст, по сравнению с нехудожественной письменной речью, обладает гиперструктурностью: число связей между элементами такого текста и степень их сложности (многоаспектности, разнонаправленности) резко повышается по сравнению с общеязыковым стандартом письменного текста. Поэтому даже при тех возможностях повторного прохождения, соотнесений, ретроспекций и т. д., которые предоставляются письменным текстом, адресат художественного «сообщения» не может .исчерпывающим образом реконструировать (а его адресант — автор — не может исчерпывающе прогнозировать) все возникающие в таком тексте и конституирующие его . смысл структурные связи. В силу этого, во-первых, вступает в действие механизм произвольных связей: все, в принципе, может оказаться связанным со всем, связи заведомо не ограничиваются общеязыковыми грамматическими правилами, так как художественный текст имеет свою «грамматику». Во-вторых, возникает презумпция открытости связей, заведомой неисчерпанности и неисчерпываемости этих связей, а следовательно, и смысла. Автор как бы запускает в действие (а читатель принимает) машину, генерирующую открытый смысл: основной структурный костяк, наверняка сознательно сконструированный автором и воспринятый читателем, плюс перспектива все более сложных и факультативных соотнесений, плюс осознание принципиальной открытости данного ряда — все это в совокупности и формирует смысл художественного текста. Таким образом, если открытость устного текста возникает из-за невозможности провести на нем структурирующую работу в том объеме, в котором это оказывается возможным и необходимым для письменного текста, — то в художественной речи аналогичное качество возникает за счет вторичной интенсификации и усложнения структурного механизма, доведения его до такого уровня, который превышает структурирующие возможности письменной речи.

Нетрудно увидеть, что словесное искусство вырабатывает целый ряд приемов, при помощи которых его гиперструктурность оказывается особенно подчеркнутой и очевидной. Наиболее распространенным и функционально прозрачным из таких приемов является сложная техника повторов, своего рода «мотивная работа» (пользуясь музыкальным термином), осуществляемая в художественном тексте; нелинейность развертывания сюжета, смены и чередования временных, а также пространственных планов; различные приемы умолчания, пропуски и подразумевания вещей, известных лишь узкому читательскому кругу (и заведомо неизвестных за пределами этого круга), либо вообще мнимых фактов, мнимое знание которых заведомо ложно приписывается читателю, и т. д. Постоянство, с каким словесное искусство культивирует в самые различные эпохи те или иные из этих приемов, соответствует той важности, которую имеет создаваемая с их помощью гиперструктурность, со всеми последствиями, которые она имеет для характера смысла художественного текста.

2/. Другим важным свойством художественной речи является ее гетерогенный характер, т. е. легко достигаемая многоканальность передачи. Самый очевидный и распространенный случай ‘ многоканальности являет собой поэтическая речь, где наряду с вербальной последовательностью постоянно и обязательно присутствует еще один канал — поэтического ритма (.имеющий, конечно, целый ряд составляющих его параметров), причем данный канал полностью работает в рамках письменного текста как такового, независимо от устного воспроизведения стиха.

Но и за пределами поэзии художественная речь располагает большим выбором средств для создания гетерогенности. В частности, таким средством следует признать .введение диалогов, вообще речи персонажей. Наличие речи персонажей нисколько не отменяет того заведомого свойства художественного текста, что его источником является один адресант, и притом не персонаж, а автор. Таким образом, введение разных «голосов» не дает реального распада текста на ряд отдельных текстов с различными источниками, но создает эффект гетерогенности одного текста. Аналогичный эффект имеют также всевозможные приемы создания «маски» рассказчика (и смены масок в ходе повествования),форма сказа и т. п. (Заметим, что чужая речь, даваемая в нехудожественном тексте в виде цитаты — «прямой речи», — не создает эффекта гетерогенности: она в явном виде экспонирована как воспроизводимая адресантом, т. е. принадлежащая его «голосу», в то время как введение диалога или «маски» рассказчика в художественном тексте создает эффект другого голоса, при сохранении презумпции единства текста).

Наконец, широко применяемым приемом создания многоканальной коммуникации является образование .синтетических художественных форм: соединение вербального художественного текста с музыкой, драматическим действием, изображением. Данное явление оказывается устойчиво присущим художественной речи в любую эпоху, и в то же время совсем не встречается, либо имеет место в минимальной степени, за пределами художественных текстов.

3/. Заметим также, что художественные тексты в значительно большей степени, чем какие бы то ни было иные письменные тексты, связаны с устным воплощением. Конечно, любой письменный текст в принципе может быть прочтен вслух и воспринять некоторые дополнительные свойства, связанные с подключением мелодического и визуального каналов устной речи, и, с другой стороны, ни для какого написанного текста (в том числе и для художественного) устное произнесение не является абсолютно обязательным, то есть всякий письменный текст автосемантичен (в отличие, кстати, от письменной фиксации устного текста). Но все же нельзя не признать, что художественный письменный текст в целом подвергается устной «перекодировке» чаще, и изначально ориентирован на нее больше, чем нехудожественный; прежде всего это относится к драматическим формам и поэзии. Более частая конфронтация с устными средствами передачи, а следовательно, и с той коррекцией, которую они вносят в передаваемый смысл, с одной стороны, подчеркивает сходство художественной речи е устной коммуникацией, а с другой стороны, способствует дальнейшему раэвитию этого сходства.

Итак, в культуре «письменной» эпохи художественная литература выполняет как бы функции посредника между двумя конкурирующими (исторически, а затем функционально) семиотическими механизмами, связанными с устным и письменным способом реализации. Она сохраняет все те качества письменной речи, которые определили ее господствующее положение в культуре нового времени: способность к накоплению текстов (экстенсивному развитию), способность к хранению и воспроизведению, наконец, эзотеричность, связанность с обучением, и в связи с этим культурную престижность. Все это обеспечивает художественной литературе устойчивое положение в центральной области культуры «письменного» типа Но в то же время она сохраняет и переносит в ядро этой культуры такие черты, как открытость смысла, неадекватность смыслового эффекта при воспроизведении, «мифологическое» прорастание смысла нового текста (или повой части развертываемого текста) из всего уже достигнутого ранее корпуса смыслов, и т. д. Отметим попутно также традициональные черты словесного искусства’ склонность к варьированному воспроизведению одного и того же текстового инварианта (повторяющиеся сюжеты), — сохраняющиеся в полной мере и в условиях наибольшего развития культуры экстенсивного типа, и даже наиболее отчетливо выступающие в этом последнем случае в парадоксальном сочетании со стремительной динамикой развития и пополнения текстового фонда.

Таким образом, описание противопоставления между двумя семиотическими типами помогает понять одну из функций литературы, и шире, всякого искусства (поскольку всякое искусство реализуется в виде фиксированного текста и в то же время обладает чертами гиперструктурности и открытости смысла) в семиотическом механизме культуры В то время как устная речь оказалась оттеснена либо на периферию культуры, либо, в центральной области, на роль второстепенного и вспомогательного средства — художественная речь инкорпорирует открытый семиотический механизм в центральную область культуры, утверждая его там в качестве полноправной и неотъемлемой части культуры «письменного» типа.

Значение данной функции, по-видимому, должно возрастать в современную эпоху, когда происходит новая конфронтация двух семиотических механизмов и складывается новое их соотношение Действительно, об этом как будто свидетельствует резкая активизация в литературе XX века таких явлений, как нелинейность развертывания содержания, сложные эксперименты с организацией пространственно-временной структуры, повторяемость мотивов, гетерогенность текста⁵⁵ Все это вновь заставляет вернуться к мысли о том, что в культуре XX века наметился важный процесс: после многовекового доминирования письменной традиции устная речь получает возможность стать полноправной альтернативой письменности, так что расслоение двух семиотических механизмов (историческое, функциональное, престижное и т. д.) сменяется их сопоставлением и взаимодействием, как двух равноправных, но качественно различных и взаимодополняющих источников семиотического процесса. Конечно, до полного утверждения такого положения еще далеко, но тенденция движения к нему налицо, и быть может, мы находимся в настоящее время в начале культурного перелома, по своему значению соответствующего переходу от устной к письменной эпохе.

Косвенными свидетельствами такого сдвига могут служить и некоторые характерные явления культурной жизни XX столетия: и уже отмеченные нами процессы в современном искусстве, и беспрецедентный интерес науки к звучащей речи — от Оhrenphilologie начала века, от достижений фонетики и фонологии (и того широкого общенаучного резонанса, который имели эти достижения) — до современного широкого изучения устной речи, в рамках которого находится и настоящее исследование.

Примечания

1. Правда, имеется теория, согласно которой древнейшие формы письма восходят к дозвуковой стадии коммуникации. Эта теория в особенности последовательно развивалась Марром и его учениками [37; 39], в связи с более общим положением о сравнительно позднем развитии звукового языка, пришедшего на смену языку жестов. Однако в настоящее время данная теория, по-видимому, не имеет сторонников, прежде всего потому, что известно большое число бесписьменных культур, с полным, однако, развитием звукового языка. Кроме того, при более строгом и ограничительном понимании письма как деятельности, опирающейся на формы языка (а не на понятия), которой придерживаются большинство историков письма [12; 15; 64], данная проблема вовсе снимается, ибо такое письмо (не пиктография) может возникнуть, разумеется, только на базе звукового языка. Именно письменность в последнем смысле, т. е. письменность как речь, противопоставленная устной речи на том же языке, будет иметь значение для нашего культурологического анализа.

2. Данное направление особенно интенсивно развивается в последние, примерно, 15 лет в Чехословакии ‘и СССР. Отметим две работы последнего времени, имеющие наиболее обобщающий на данном этапе характер [46; 50].

3. Наиболее развитым описанием такого рода в настоящее время следует признать модель «смысл — текст». Ср. также ряд зарубежных работ по семантике [63; 65; 66; 73].

4. Обсуждение соотношения данных понятий, в связи с вопросом о предмете настоящего исследования, будет дано в § 1.2.

5. Такое отражение в современном сознании стилевой системы языка было определено в кн. [7а, стр. 33].

6. Именно с этой. точки зрения глубокая критика как лингвистической традиции, так и современного состояния науки была дана в свое время в кн. [б].

7. Так, по Ш. Балли, даже импровизированное публичное выступление, даже разговор, выходящий «за пределы обыденного», находится в сфере письменной речи [1, стр. 259].

8. Наиболее интересным способом представления данных двух параметров, показывающим их автономность и в то же время взаимосвязь, нам представляется идея «сильных» и «слабых» стилистических признаков (т. е. маркированных собственно стилистической установкой либо избранной формой речи) у В. Д. Левина [32, стр. 20 cл.].

9. Не останавливаясь на предшествующих специальных работах, укажем «Введение» в кн. [46], в особ. стр. 11, 13-14. Аналогичный подход см. также в [51].

10. См. [50, стр. 26-33], а также специальную работу [49]. Ср. также [17, стр. 20 ел.]. Близкий подход, развернутый в еще большее число параметров, находим в работе [14].

11. См. в особенности [29; 30]. Ср. общее определение: «В сфере устной речи ее особенности простираются на любые ее жанры и разновидности, которые различаются между собой по другому признаку — по степени концентрации тех или иных ее специфических свойств» [29, ч. I, стр. 91}. Ср. также общую схему [.30, стр. 96], иллюстрирующую стратификацию языковой деятельности, в которой устной и письменной речи отведена роль основных срезов, и на них проецированы все остальные различия.

12. Ср. анализ данного явления в кн. О. Б. Сиротининой: [49, стр. 121- 126].

13. Ср. ставший уже образцовым анализ проблемы с этой точки зрения в кн. [22].

14. Ср. рассмотрение данных вопросов в работах О. А. Лаптевой [27, 28]. 68

15. Ср. гипотезу о том, что устная речь представляет собой переходную стадию между «внутренней речью» (по Л. С. Выготскому) и оформленной (кодифицированной) «сукцессивной» речью [II].

16. Указание на спонтанность устной разговорной речи находим во всех работах, оперирующих данным признаком. Ср. специальное обсуждение данной проблемы в [13].

16а эта мысль подробно аргументируется ‘в кн. О. А. Лаптевой [30, стр. 46-48].

17. См. о глубине фразы в разговорной речи: [48а].

18. См. о непроективности синтаксического дерева в разговорной речи (46, стр. 383-392].

19. Ср. наблюдения над употреблением и синтаксическими позициями местоимений (без фиксации, правда, артиклевой функции) в целом ряде работ:

(42, с-1р. 20; 46, стр. 271 ел.].

20. См. о различных типах полипредикативных построений: [55] (пример заимствован нами из этой работы); [56; 18; 46, стр. 394 ел.].

21. См. в особенности [50, стр. 129], а также [48, стр. 24].

22. До сих пор описаны лишь отдельные случаи перебивов, что не дает возможности представить их более общие функции. См. [42; 43'; 23].

23. См. о повторах в разговорной речи: [46, стр. 365 ел.].

24. Подробное описание «именительного темы» было впервые предпринято в работе [47, стр. 344 ел.]. В настоящее время наиболее разработанное описание этого явления дано в монографии [46, стр. 242-260']. См. также: [26; 30, стр. 136 и ел.].

25. Исследование данной проблематики, как мы уже упоминали, было впервые намечено в кн.: [50, стр. 121-126].

26. Детальное рассмотрение вопроса о соотношении интонации и словесного ударения, как разнопорядковых явлений, содержит книга [45, стр. 50-63].

27. Ср. описание логического ударения в связи со звуковысотной характеристикой речи /фиксируемой в нотной записи/ в кн.: [58].

28. См. отдельные замечания о темпе, или «ритмике» речи: [42, стр. 19].

29. Ряд интересных исследований персонологической и коннотативной характеристики тона речи предпринят в последнее время К. Р. Шерером. См., напр. [70; 71].

30. Отдельные замечания о роли тембра встречаются в ряде работ по общей фонетике. См. [45, стр. 72; 16, стр. 286 ел.]. Интересны специальные наблюдения над ролью тембра в работе; [21, стр. 9].

31. Ср. характеристику стилей произношения («полного» и «аллегрового»)’ у Л. В. Щербы, где, однако, не дифференцированы такие параметры, как собственно темп и агогика (очень быстрый темп может в принципе сочетаться с отчетливой артикуляцией).

32. См также некоторые наблюдения над данными явлениями в [46, стр. 148-149].

33. См. подробнее о модусах и их взаимодействии со стратификационной; структурой в связи с описанием механизма музыки в нашей работе [81.

34. Мы не согласны с высказываемым иногда мнением, что элементы мелодики (за исключением интонации) придают речи лишь дополнительные "эмоциональные", "экспрессивные" и т. п. оттенки (ср., напр., [4, стр. 162; 57, стр. 55]). Недооценка роли данных факторов в образовании и переключении смысла высказывания связана прежде всею с их малой изученностью. /Ср, также аналогичный подход на иноязычном материале — [68]/.

35. Обзор литературы по проблеме соотношения пунктуации и интонации содержит книга: [40, стр. 25-31].

36. См. интересный анализ соответствующей роли орфографических вариантов: [10].

37. Из трех названных нами параметров относительно изученной является жестикуляция. Одним из первых исследовании в этой области (где, правда, жестам приписывались лишь вспомогательные коммуникативные функции) была работа [7]. Более полная семиотическая модель содержится в [72]. Большим достижением в этой области явилась разработка различных систем нотации жестов (ср., напр., (62; 69]). Наконец, появились уже исследования, посвященные роли жеста в разговорной речи: [9; 20], и — с наибольшей пока подробностью: [46].

38. Обзор литературы, в частности, по кинетике и паралингвистике, содержит статья [41]. Исследование собственно парафонетических явлений представлено в работе [44]. См. там же (со ссылкой на неопубликованную работу Н. В. Юшманова «Экстранормальная фонетика») замечания о роли темпа, тона и тембра речи.

39. Данный вывод не совпадает с концепцией генеративной семантики и модели «смысл <=>текст», в рамках которых не рассматривались последствия, связанные со сменой формы кода и типа речевой деятельности.

40. Укажем только некоторые основополагающие работы по данной проблеме[59; 60; 31].

41. См. об этой особенности [52, стр. 43-58; 67].

42. [61, стр. б].

43. См. о связи исторического и научного мышления [53, стр. 111 ел.]

44. Анализ этого процесса см. в [53] Ср. также сопоставление мифологических и героических песен «Старшей Эдды», как реализации двух систем мышления [52. стр. 46-51].

45. Напомним еще раз, что мы имеем в виду только развитые формы письма, так или иначе коррелирующие с формами языка, т. е составляющие полную альтернативу устной речи. Древнейшие системы такого письма — шумерская и египетская — сложились к началу III тыс л. до и. э. К началу I тыс л. до н э. были широко распространены уже самые различные системы письма, в том числе развилось уже звуковое (алфавитное) письмо.

46. См. выделение данных двух культурных типов в работах Ю. М. Лотмана и Б. А Успенского [33; 34; Зб].

47. Ряд историков письма называют звуковыми (или буквенными, или алфавитными) системы письма, сложившиеся у семитских народов в течение II тыс. л. до н. э. и предполагавшие обозначение буквами только согласных, без специальных знаков для гласных [12; 19; 36], наряду с другим, также существующим в науке мнением, что это — слоговое письмо — ср. [15; 64]. Однако первой в полном смысле звуковой системой, с обозначением всех звуков, стало греческое письмо, возникшее в начале 1 тыс. л. до н. э. Именно здесь был сделан решительный шаг от слоговой системы, именно здесь впервые возникла ситуация, при которой все сегментные единицы речи оказались эксплицитно представленными в письме, и не оставалось единиц, «подразумеваемых» пишущим и «домысливаемых» читающим. Значение этого шага в становлении особого «письменного» типа мышления несомненно.

48. На это свойство звукового письма и его значение для развития письменной традиции указывает ряд историков письма. См., напр.: [12, стр. 55].

49. К. А. Долинин высказывает ‘интересную мысль о том, что при звуковом письме, в отличие от иероглифического, невозможна спонтанная языковая деятельность — из-за большего времени, затрачиваемого на запись знаков [13, стр. 62]. Тем самым в буквенном письме закрепляется и усиливается противопоставление письменной традиции устной (поскольку для последней спонтанная деятельность является основной), и это также может являться одной из причин формирования именно на основе звукового письма нового кодифицирующего типа культуры, в наибольшей степени противопоставленной устной традиции.

50. См. исследование данного явления: [53, стр. 125-127].

51. Расширение и дифференциация сферы литературных письменных текстов прослеживается в работах Л. И. Баранниковой: [2; З].

52. Данная особенность устной речи была впервые на русском материале проанализирована в кн. [54]. Ср. и в последующих работах указания на более жесткий характер норм устной речи; [28].

53. В общем виде именно такой подход, как мы уже упоминали, представлен в современных работах по семантике. Его влияние сказывается и в работах по разговорной речи, там где исследователи переходят от описания конкретных черт ее формы к анализу ее общих принципиальных свойств. Ср. [46, стр. 31-34).

54. Л. И. Баранникова прямо связывает развитие литературной разговорной речи с общим процессом развития и дифференциации стилей литературного языка. См. [2].

55. Подробное описание «мифологических» черт современного художественного повествования см. в кн. [38, ч. III].

Литература

/

1. Б а л л и Ш. Французская стилистика. М., 1961.

2. Бараннякова Л. И. О социально-исторической обусловленности развития русской разговорной речи. — В кн.: Русская разговорная речь, Саратов, 1970.

3. Баранникова Л. И. К вопросу о развитии функционально-стилевого многообразия языка. — «Вопросы стилистики». Саратов, вып. 6, 1973;

вып. 7, 1974.

4. Б р ы з г у и о в а Е. А. Практическая фонетика и интонация русскогоязыка. М., 1963.

5. Виноградов В. В. Итоги обсуждения вопросов стилистики. — «Вопросы языкознания», 1955,№ 1.

6. Во л о ш и ч о в В. Н. Марксизм и философия языка. Л., 1929.

7. В о л о ц к а я 3. М., Н и кол а е в а Т. М., С е г а л Д. М., Ци в ья и Т. В. Жсстопая коммуникация и ее место среди других систем человеческого общения. — В кн.: Симпозиум по структурному изучению знаковых систем. М., 1962.

7а. Вопросы языка современной русской литературы. М., 1971.

8. Г а с п а р о в Б. М. Проблемы структурного описания музыкального языка. Тарту [в печати].

9. Г и из бур г Р. С., Ш м а т о в а В. И. Роль деиктических и кинетических компонентов в разговорной речи. — «Теория и практика лингвистического описания разговорной речи», вып. 7, ч. I. Горький, 1976.

10. Г о льдин В. Е. О стилистическом факторе в распределении орфографических вариантов (на материале написаний с выносными буквами в Синодике XVI века). — «Вопросы стилистики», вып. 8. Саратов, 1974.

11. Г о р е л о в И. Н. О «следах» смыслового синтаксиса в разговорной реплике. — «Теория и практика лингвистического описания разговорной речи», вып. 7, ч. 1. Горький, 1976.

12. ДирингерД. Алфавит. М., 1963.

13. До лин,и и К. А. Спонтанная речь как объект лингвистического исследования. — «Теория и практика лингвистического описания разговорной речи», вып. 4. Горький, 1973.

14. Д о л и н и н К. А. Ролевая структура коммуникации и разговорная речь. — «Теория и практика лингвистического описания разговорной речи», вып.7,ч.I. Горький, 1976.

15. Дьяконов И. М. Введение в кн.: Д. Д’и ринге р. Алфавит. М„

1963.

16. 3 и и д е р Л. Р. Общая фонетика. Л., 1960.

17. И и ф а и т о в а Г. Г. Очерки по синтаксису современной русской разговорной речи. Ростов-на-Дону, 1973.

18. Инфантов а Г. Г. Совмещение сегментных средств в синтаксисе русской разговорной речи. — «Теория и практика лингвистического описания. разговорной речи», вып. 6. Горький, 1975.

19. И с т р и н В. А. Происхождение письма. М., 1965.

20. К а п а н а д з е Л. А., К р а с и л ь н я к о в а Е. В. Роль жеста в разго^ верной речи. — В кн.: Русская разговорная речь. Саратов, 1970.

21. Каспранский Р. Р. Фузионная природа речевой информации. — «Теория и практика лингвистического описания разговорной речи», вып. 4.

Горький, 1973.

22. Кожевникова К. Спонтанная устная речь в эпической прозе-

РгаЬа, 1970.

23. КозельцеваН.А.,ГусеваО.В. Незнаменательная лексика разговорной речи. — В кн.: Русская разговорная речь. Саратов, 1970.

24. К о н о в а л о в а Р. Т. Об одном приеме экспрессивного синтаксиса. — ‘ «Вопросы стилистики», вып. 7. Саратов, 1974.

25. К о с т о м а р о в В. Г., О разграничении терминов «устный» и «разгс^

верный», «письменный» и «книжный». — В кн.: Проблемы современной филологии, М., 1965.

26. КрасильниковаЕ.В.К функциональной характеристике именительного падежа существительных в системе русской разговорной речи. — «Теория и практика лингвистического описания разговорной речи», вып. 7, ч. I. Горький, 1976.

27. Л а п т е в а О. А. Общие устно-речевые синтаксические явления литературного языка и диалектов. — В кн.: Русская разговорная речь. Саратов, 1970.

28. Лаптева О. А. Нормативность некодифицированной литературной речи. — В кн.: Синтаксис и норма. М., 1974.

29. Лаптева О. А. Устно-литературная разновидность современного русского литературного языка и другие его компоненты, I-III. — «Вопросы стилистики», вып. 7-9. Саратов, 1974-1975.

30. Л а п т е в а О. А. Русский разговорный синтаксис. М., 1976.

31. Л е в и Б р ю л ь К. Первобытное мышление. М., 1930.

33. Л о т м а н Ю. М. Проблема «обучения культуре» как типологическая характеристика. В кн.: Ю. М. Лотман. Статьи по типологии культуры I Тарту, 1970.

34. Лотман Ю. М. О двух моделях коммуникации в системе культуры. — ^Труды по знаковым системам», вып. 6. Тарту, 1973.

35. Л о т м а и Ю. М., Успенский Б. А. О семиотическом механизме культуры. — «Труды по знаковым системам», вып. 5, Тарту, 1971.

36. Л о у к о т к а Ч. Развитие письма. М., 1950.

37. М а р р Н. Я. Язык и письмо. — «Известия ГАИМК», т. VII, вып. 6. Л., 1931.

38. М е л е т и и с к и и Е. М. Поэтика мифа. М., 1976.

39. М е щ а н.и н о в И. И. К вопросу о стадиальности в письме и языке. — «Известия ГАИМК», т. VII, вып. 5-6. Л., 1931.

40. Н и к о л а е в а Т. М. Интонация сложного предложения в славянских языках. М., 1969.

41. Н и к о л а е в а Т. М., У с’п е н с к и и Б. А. Языкознание я паралингвистика. — В кн.: Лингвистические исследования по общей и славянской типологии. М., 1966.

42. П о л и щ у к Г. Г. Обязательные и факультативные определения в разговорной речи. — «Вопросы стилистики», вып. (r). Саратов, 1974.

43. П р о к у р о в с к а я Н. А. Некоторые особенности употребления частицы вот в устной разговорной речи. — «Вопросы стилистики», вып. 8. Саратов, 1974.

44. Реформатский А. А. Неканоническап фонетика. — В кн.: Развитие фонетики современного русского языка. М., 1966.

45. Р е ф о р м а т с к ‘и и А. А. Фонологические этюды. М., 1975.

46. Русская разговорная речь, под ред. Е. А. Земской. М., 1973.

47. Русский язык и советское общество. Морфология и синтаксис современного русского литературного языка, под ред. М. В. Панова. М., 1968.

48. С а м о и л о в а И. В. Эмфаза и коммуникативная актуализация в речи — «Теория и практика лингвистического описания разговорной речи», вып. 6. Горький, 1975.

48а. С я р о т и н и н а О. Б. Глубина фразы и ее роль в общении. — «Язык и общество», вып. 2. Саратов, 1970.

49. С я р о т и и и н а О. Б. Непосредственность общения — определяющий фактор разговорной речи. — «Теория и практика лингвистического описания разговорной речи», вып. 4. Горький, 1973.

50. С и р о т и н .и и а О. Б, Современная русская разговорная речь и ее особенности. М., 1974.

51. Скребнев Ю. М. Общелингвистические проблемы описания синтаксиса разговорной речи. АДД. М., 1971.

52. Стеблин-КаменскийМ.И. Миф. Л., 1976.

53. Топоров В. Н. О космологических источниках раннеисторичесюих

описаний. — «Труды по знаковым системам», вып. 6. Тарту, 1973.

54. Ш в е д о в а Н. Ю. Очерки по синтаксису русской разговорной речи.

М., 1960.

55. Ш и р я е в Е. Н. Связи свободного соединения между предикативными конструкциями в разговорной речи. — В кн.: Русская разговорная речь. Саратов, 1970.

56. Ширяев Е. Н. Союзные и бессоюзные полипредикативные высказывания о разговорном языке. — «Теория и практика лингвистического описания разговорной речи», вып. 6. Горький, 1975.

57. Шустикова Т. В. К вопросу об интонации русской разговорной речи. — В кн.: Русская разговорная речь. Саратов, 1970.

58. В и п ; п ^, Л. Е., 5 с Ь о о п е V е 1 а, С. Н. ТЬе 5еп1епсе 1п1опа1юп оГ Соп1строгагу ‘Я.апаагй Ки55;ап аз а Ып^шаИс 51гис1иге. 5′ОгауепЬа§е, 1960.

59. С а з 5 [ г е г, Е. РЬПозорЫе Йег эутЬоИвспеп Рогтеп. 2. Оаэ ту1.Ь;5сЬе Оепкеп. ВегНп, 1923.

60. С а а 5 ; г с г, Е. Ьап^иа^е апД Му^Ь. Ыечу Уогк, 1946.

61. Со1Ппе\уоо(1, К. О. ТЬе Иеа о{ Н;э1огу, 2п(1 ей., Меуу Уогк - ОхЮга, 1956.

62. Е в Ь !< о 1, N.. XV а с Ь т а п, А. Мвуетеп! МоШюп. ЬопДоп, 1958.

63. р{ Итоге, СЬ. ТЬе Саэе {ог Саэе. - 1п: "ип;уег8а1э {п ипешэНс ТЬеогу", Ме\у Уогк, 1968.

64. О е 1 Ь, I. .1. А 51и(1у о{ \УгШпе. ЬопДоп, 1952.

65. Л а с к е п а о П, К. 5. ЗетапНс 1п1егрге1а1;оп т СепегаНуе Сгаттаг. СатЬпйее, Мазз., 1972.

66. К а I г, ,1. ]. §етаШ;с ТЬеогу. Ке\у Уогк, 1972.

67. К 1 г к, О. 5. Му1Ь, Из Меаптд апс1 РипсИопз т Апс1еп1 апД 01Ьег СиИигез. СатЬг1а§е, 1970.

68. К е п в 1< у, М. ТЬе 8уз1етаис8 оГ Рага1ап§иа@е. — «Тгауаих 11п§и1’5^иез Де Рга^ис. 2. Ьев ргоЫетеэ йи сеп1ге е1 Йе 1а рёг1рЬёпе Йи эуз^ёте Йе 1а 1ап@;ие», Рга^ие, 1966.

69. К и (1 п е г, О. \У. То^агДз 1о Рогта! К1пе81сз, РогИапс!. Оге^оп, 1974.

70. ЗсЬегег, К. К. .1иа@ш§ РегвопаШу Тгот УЫсе: а Сгоээ-СиНига! АрргоасЬ 1о ап 01(1 Твэие т 1п1егрег8опа1 РегсерИоп. — «Лоигпа! о{ РегаопаШу», уо1. 40, Мо 2, 1972.

71. 5 с Ь е г с г, К. К., Ь о п Я о п, Н., XV о 1 (, }. 3. ТЬе Уо;се о( СопПаепсе:

Рага1!пеи;51!с Сиеэ апс! Аи(1;епсе Еуа1иа1;оп. — «^ои^па1 о{ КезеагсЬ о{ РегзопаШу», 7, 1973.

72. 5 с Ь и I г, N. \У. К,№евю1о§у: ТЬе АгИси1а1юп оГ Моуетегй, Ре1ег Йе К1(1<1ег Ргсзз. 1л8вс, 1976.

73. \У е 1 п г е ; с Ь, и. Ехр1ога11оп5 т ЗетапНс ТЬеогу. — «Сиггеп1 Тгепс1з. т Ыпеи;5исз», V. 3. ТЬе На^ие, 1966.

равенство языков для самих носителей культуры в этом случае исключается). Однако возможно функциональное расщепление одного языка с тенденцией последующего возникновения самостоятельных диалектов или даже языков. То, что в основе этой

См. Структурно-типологические исследования. М., 1962, стр. 144-154;

Ю. Лотман. Статьи по типологии культуры. Тарту, 1970, стр. 66-77.

² Ю. Лотман. Беседа А. А. Иванова и Н. Г. Чернышевского. К вопросу о специфике работы над историко-литературными источниками. — «Вопросы литературы», 1966, № 1.