В системе человеческих ценностей нравственность занимает совершенно особое место. Нравственные представления человека, формировавшиеся на протяжении веков, нашли отражение в таких категориях, как добро, зло, справедливость, совесть, смысл жизни, счастье, любовь, в моральных нормах и принципах, регулирующих отношения людей [1].

Ещё Аристотель в знаменитой «Никомаковой этике» разрабатывает категории понятия, являющиеся критериями нравственной оценки, рассматривает главные пороки и морально недостойные поступки. Особый интерес представляет аристотельское истолкование категорий справедливости — «правосудности» — и несправедливости — «неправосудности». Всё неправосудное считается несправедливым. Между противоположностью правосудного и неправосудного существует относительно сбалансированная середина, которую философ называет справедливым равенством перед законом, уже закрепившим за неравными друг по отношению к другу людьми соответствующие их положению в обществе неравные доли правосудности. Аристотельское понятие справедливости имеет двойственный характер: с одной стороны, справедливость распределена неравными порциями между людьми в соответствии с их общественным и имущественным положением, а с другой стороны, справедливость есть отношение к закону: неравные доли, получаемые равными людьми, являются основанием возбуждения исков по поводу восстановления справедливости. Справедливость здесь не чисто нравственная категория, а понятие, тесно связанное с правом.

Важный этап в истории формирования нравственных ценностей связан с христианством. Оно закладывало основы гуманизма, проповедуя человеколюбие, бескорыстие, непротивление злу насилием. Последнее предполагало сопротивление без нанесение вреда другому, противостояние нравственное. Однако это не в коем случае не означало отказ от своих убеждений.

Христианское толкование нравственности часто упрекают в непоследовательности. Обращаясь к Новому Завету, часто подчёркивают, что заповеди и проповеди добра и любви к врагу несовместимы с утверждением: «Кто не со мной, тот против меня» (Мф, 12, 30) или со словами: «Не подумайте, что я пришёл принести мир на землю. Я пришёл принести не мир, но меч. Ибо я пришёл разделить человека с отцом его, и дочь с матерью её, и невесту со свекровью её. И враги человека — домашние его» (Мф, 10, 34-36). Но это противоречие кажущееся, оно устраняется при более глубоком осмыслении принципа универсальной любви: «Вы слышали, что было сказано: «Возлюби ближнего твоего и возненавидь врага твоего». А я говорю вам: любите врагов ваших и молитесь за гонящих вас… Ибо если возлюбите любящих, какая вам награда?» (Мф, 5, 43-46).

Теология средневековья пытается осмыслить, прежде всего, категории добра и зла. У Августина зло трактуется как отсутствие или недостаточность добра. В то же время всё, сотворённое Богом, причастно к идее абсолютного добра. В процессе воплощения этой идеи в материальном количество добра убывает, и вещь в результате всегда менее совершенна, чем её идея. Проявление зла связано с деятельностью человека, его волей. Божественное начало свободно от ответственности за зло, существующее на земле. Носителями нравственности, по мнению Августина, являются те, кто избран Богом, и моральное совершенствование человека не является, таким образом, следствием его воспитания, подано ему свыше. Величайшая добродетель — это любовь к Богу, привязанность же к земным благам почитается грехом.

Фома Аквинский связывает категории добра и зла с моральным выбором, проявлением свободы воли, которая в свою очередь соотносится с разумом и проявлением Божественной благодати. Наряду с этой высшей целью человек может стремиться и к другим целям. Божественная воля может быть постигнута человеческим разумом. Равноправие веры и разума (взамен их противопоставлению) укрепляет нравственность человека.

И. Кант рассматривает внутренний нравственный закон личности как категорический императив. Кант обосновывает «золотое правило нравственности», восходящее к словам древнееврейского проповедника Гиллеля, жившего за несколько десятилетий до рождества Христова. Когда Гиллеля попросили, стоя на одной ноге (т.е. предельно кратко) выразить всю мудрость Торы и Талмуда, он изрёк: «Не делай другому того, чего ты не хотел бы, чтобы делали тебе» [2]. Иными словами он высказан в одной из книг Конфуция, и даже в законах Хаммураппи, т.е. известен самым различным культурам. В позитивной форме он представлен и в Евангелии от Иоанна: «Поступая так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой», а потому является одним из фундаментальных принципов христианской нравственности.

Когда И. Кант говорит: поступай так, чтобы правило твоего поведения могло бы быть желанным для тебя законом общежития, он находит предельно абстрактное и вместе с тем предельно обязующее выражение «золотого правила нравственности». Формула Канта соотносит «моё желание и намерение» с тем, чего никто не может не желать. Философ прав, когда утверждает, что содержательным наполнением его формального требования может быть только доброжелательность (неоспоримо, что все хотят быть любимыми, — все хотят, чтобы к ним относились по-доброму). Но именно кантовская формула заставляет задуматься и о трудностях, которыми обременены понятия общежелательной любви и общежелательного добра.

Суть проблемы в том, что в конкретных ситуациях добро, которое человек желает получить от других, совсем не обязательно окажется желанным для того, кто сделался объектом благодеяния. Поясним, что имеем в виду на примере знаменитого фильма Л. Гайдая «Кавказская пленница». Злосчастья студента Шурика стали плодом… натиска грузинского гостеприимства! Заметим к слову, что «золотое правило нравственности», соединённое с искренним убеждением в том, что… питие есть веселие Руси», входило и входит по сию пору в структуру воспроизводства российского пьянства. Не здесь, конечно, его исток и корень, но сколь многие люди впервые приобщаются к выпивке под воздействием самого поддельного чужого доброхотства!

Но принудительное осчастливливание по модели «золотого правила нравственности» — не самое страшное. Страшно, когда по той же модели совершаются насквозь эгоистичные и злые действия. Когда человек не хочет, чтобы с ним так поступали!

«Не считаясь», «не спросясь», «без согласия», «путём превращения в вещь», — вот ключевые слова для обозначения того, на наш взгляд, чего не может хотеть любой и всякий человек. Они обозначают «феномен» агрессивного доброхотства, принудительного осчастливливания, непрошеной опеки, и над ними Кант размышлял весьма основательно. Вот почему формула: поступай так, чтобы максима твоего поведения могла бы стать действительно желанным для тебя законом общежития, — разрешается у него в требование: никогда не относись к человеку как к вещи, т.е. как к существу, собственная воля которого считается как бы не существующей. Так появляется вторая его формула: «Никогда не относись к человеку только как к средству, но непременно ещё «как к цели самой по себе».

Понятия «цели самой по себе» и «уважения к человеку как к цели самой по себе» очерчивают установку, которой не хватало «золотому правилу нравственности» для того, чтобы его позитивный смысл был вполне точным и не выворачивался в нравственно сомнительное устремление. Любовь и доброта, которые этим правилом утверждаются, непременно должны соединиться с уважением к самоцельности личности. Только в этом случае мы получаем доброжелательность в точном смысле слова (тактичную и корректную доброжелательность, способность человека к состраданию).

Отсюда следует, что всякое насилие содержит в себе момент обращения с человеком как «с вещью», момент покушения на его личностно-волевое начало. Воли того, именно в этом и заключается суть насилия со строго этической точки зрения, последовательно проводившейся И. Кантом. Насилие есть покушение на свободную волю — вот на чём Кант настаивает категорически.

Если принять это во внимание, то делается видимым, что библейские заповеди, образующие кодекс ненасилия ( не убий», «не укради», «не зарься на чужое»), этически объемлются максимой «никогда не относись к человеку только как к средству». Но последнее имеет у Канта также и социоустроительный, социокультурный смысл.

Запрет на обман и запрет на «овеществление», «осредствление» людей — это элементарные условия цивилизованности человеческого общежития. И, как выясняется, нравственная мудрость Библии сохраняется и возрождается в этом понимании цивилизованности.

Современная культура, как впрочем, и культура любой другой эпохи, различает в нравственности два основных аспекта: ценности (идеалы) и регулятивы (нормы). До сих пор мы говорили о нравственных ценностях, в качестве которых у всех народов почитаются честность, верность, уважение к старшим, трудолюбие, патриотизм. В христианстве, равно как и в других мировых религиях, высшие нравственные ценности связываются с верой в Бога.

Ценности, представленные в их совершенном выражении, выступают в социокультурной деятельности как этические идеалы [3].

Нравственные регулятивы — это правила поведения, сориентированного на нравственные ценности. Нравственные регулятивы разнообразны. Каждый индивид выбирает (осознанно или неосознанно) в пространстве культуры и социума те из них, которые наиболее подходят для него. Один предпочитает следовать заповедям Нагарной Проповеди, другого вполне устраивает пошлое «хочешь жить — умей вертеться».

Любая нравственная ценность предполагает наличие соответствующих регулятивов нацеленного на неё поведения. А любой нравственный регулятив подразумевает наличие ценности, на которую он направлен. Так, если добро есть нравственная ценность, то отсюда вытекает регулятив: «Будь добр». И наоборот, если человек в силу своего внутреннего убеждения следует регулятиву «Будь добр», то для него добро есть нравственная ценность.

Однако такая взаимосвязь нравственных ценностей и регулятивов просматривается далеко не во всех случаях. Мы имеем в виду прежде всего такой общественный институт, как средства массовой информации. Вряд ли найдётся хоть один редактор, даже самого что ни есть «жёлтого» печатного издания, который заявил бы идеологической платформой своей газеты пропаганду наркотиков, криминала, жестокости и насилия. Но содержание нынешних газетных концептов и формул даёт достаточно чёткое представление о том, что оценивается как положительное и что — как отрицательное явление. Наиболее острыми нравственными проблемами ряда молодёжных изданий и некачественной региональной прессы стали огрубление, опошление общения, навязывание тюремно-лагерного стандарта, шельмование национальной истории и культуры и др., о которых писали не раз в последние годы Л. И. Крысин, Ю. А. Бельчиков, М. В. Горбаневский, Н. Д. Бессарабова, В. С. Евстратов и другие исследователи [4].

Информационное насилие, следуя мысли И.Э. Канта, есть покушение не только на его свободную волю, но и на образ мышления, систему ценностей.

И дело не только в выборе предметов обсуждения: что волнует, то и должно обсуждаться без лицемерия и притворной скромности в подростковой и молодёжной аудитории. Но, во-первых, дело в том, что темы осмысляются преимущественно через призму секса либо приоритета силы, физической или «денежной» и, во-вторых, дело в том, на каком языке журналисты разговаривают с молодёжью. Язык этот, зачастую неграмотный и непристойный, сознательно тиражируется и узаконивается в молодёжной массовой коммуникации, навязывается как интеллектуальный и духовный стандарт, особая нравственная ценность. Кроме того, нивелирование духовных, нравственных ценностей ведёт к усвоению молодёжью стандартов субкультур: криминальной, наркоманской и пр. Свято место, как говорится, пусто не бывает.

Объём публикации не позволяет остановиться детально на лексиконе, допустим, тех «жёлтых» изданий, что активно внедряются на информационный рынок нашей области и во многом рассчитаны на молодёжную аудиторию. Но откровенное смакование в них насилия жестокости, послужившее в журналистике название «труповедения», размывают культурные стандарты, этические и эстетические традиции, формируют ценности антикультуры.

Сложившейся ситуацией встревожено честное журналистское сообщество. состояние журналистики — важный показатель зрелости общества и уровня политической, нравственной культуры страны. Сегодня позиция честной журналистики определяется в её борьбе за социальную справедливость и защиту традиционных нравственных ценностей.

«Потворство жестокости и аморализму, характерное для тех средств массовой информации, деятельность которых полностью подчинена получению прибыли любой ценой, не только искажает наше представление о социальной реальности, ни и делает мир более жестоким», — говорится в Заявлении участников общероссийского Форума журналистов «Пресса за нравственное общество», состоявшегося в Москве 28 января 2006 года. С этим нельзя не согласиться. Как нельзя и допустить, чтобы СМИ стали инструментом целенаправленного разрешения духовных и культурных ценностей, национальных устоев и традиций нравственности.

В России пока ещё востребована нравственная журналистика. Журналистика, которая утверждает прежде всего принцип уважения человеческого достоинства, понимает свободу слова не как право на подкуп, безнаказанность зла и тиражирование клеветы, а реальную возможность гражданского выбора, право человека на доступ к достоверной социально значимой информации, формирующей систему нравственных ценностей молодёжи, свойственных национальной культуре и народным традициям…