Праздник – одна из наиболее устойчивых форм духовной культуры, отражающих мифологическое сознание, мировоззрение, мораль и психологию как отдельно взятой личности, так и целого народа, характер общественного уклада, семейно-бытовых отношений, то есть все то, что определенным образом входит в понятие менталитета. Следовательно, можно с уверенностью заявить, что праздник является непосредственным отражением менталитета. Однако, благодаря своим особенным свойствам и составляющим, праздник одновременно оказывает большое влияние на трансформацию ментальности. Так, например, как точно заметил профессор, доктор искусствоведения В. Ю. Силюнас, «искусство, становясь частью праздника, удовлетворяет жажду влияния на действительность – ведь праздник творит саму жизнь… художественная культура получает возможность наиболее активно воздействовать на людей» [1].

Примеров изменения сознания можно привести много, но нам хотелось бы обратиться к далекой и малознакомой ибероамериканской праздничной культуре и к относительно недалекой хронологически и близкой географически культуре праздника Советского Союза.

Особенно ярко трансформация менталитета прослеживается на примере латиноамериканского населения, формировавшегося постепенно из местных аборигенов и многочисленных переселенцев. Ведь необходимо учитывать, что у каждого из встретившихся на этом континенте народов до их столкновения изначально было свое, сформировавшееся достаточно давно мировоззрение. Тем не менее, эти культуры, взаимодействуя, и не вытесняя друг друга, именно благодаря празднику, определенно создают новый тип менталитета: «Латиноамериканская культура возникает в особом креативном поле – в поле Первозданности, что определяет культуротворчество здесь, как Первотворчество. При тех условиях, что сложились в Новом Свете в столетие встречи европейско-иберийской и местных традиций (борьба-взаимодействие), ни одна из них не могла стать системообразующей в чистом виде. Здесь возник как бы эффект «чистого листа» — ведь ни один, ни иберийский, ни местный праздник, в этих условиях не мог быть, так сказать, «разыгран», повторен в своем исконном виде. Здесь требовалось сотворчество разных уровней Архаики (доосевой и осевой, христианской), причем именно праздник, прежде всего календарный и религиозный христианский, стал тем первичным креативным полем, на котором возникал цивилизационный компромисс-взаимодействие на всех уровнях его структуры (проблематика, сюжетика, обрядово-ритуальное обрамление, декоративизм, мифопоэтика и т.п.). Разумеется, все «языческое», концептуально-символическое, сущностное, автохтонное, было подавлено, но на самом деле, оно продолжало жить в сознании крещаемых и искало компромисса с новыми образами, символами, концептами по сходству или подобию, а миссионеры совершенно сознательно использовали местную мифологию для растолкования новых догматов. И уж вовсе не изгонялись, особенно в XVI в., местный декоративизм, атрибутика, без которых невозможно было «разыграть» любой христианский праздник.

И именно в празднике, как первичной форме культуры, суждено было возникнуть новому «культурному бессознательному», новой цивилизационной архетипике, новой базовой нормативности, надличностным компонентам культуры. А это означает, как бы это странно не звучало, что латиноамериканец начинал твориться в ходе христианизации как новый тип прежде всего через праздник, то есть как Homo Feriatus» [2]. То есть в итоге мы имеем «нового человека», в котором праздник изменил сознание, но не разрушив, а как бы синтезировав ранее существовавшее с предлагаемым «на взаимовыгодных условиях». Так, например, празднование в честь Святой Варвары теснейшим образом связано с африканской богиней Иансан, известны случаи одновременной молитвы христианскому и своему «привычному» богу (на всякий случай). То есть по сути можно говорить о том, что на фоне праздника произошло как бы формирование новой национальности, носительницы новой ментальности, основанной на взаимодействии и синтезе предыдущего опыта и новых традиций. Учеными РАН дано яркое и емкое определение этой ментальности, как Homo Latinoamericanus Feriatus, полностью отражающее ее сущность. Однако в данном контексте очень важным моментом является четкое отличие «человека праздничного» и праздного. Отталкиваясь от определения Homo Feriatus и проводя некую параллель с Homo Ludens И. Хейзинге (утверждавшего, что человек и культура берут свое начало в игре), можно сказать, что в контексте латиноамериканской культуры начало всему именно в празднике, породившем особый, новый «праздничный модус сознания» [3].

Обратимся, наконец, за конкретными примерами к праздникам в ибероамериканской культуре, ведь и сами испанцы «прекрасно понимали, что праздник – это не только утверждение духовных ценностей, но и превращение их в ценности жизненные; праздник, как указывал Бахтин, не созерцают, в празднике живут» [4]. Именно поэтому нет ничего удивительного, что в Латинской Америке в период христианизации местного населения театральные спектакли, посвященные этой теме, были поставлены не для «созерцания», а для непосредственного участия в них коренных жителей материка, их коллективного настроя на «нужную волну». Как точно заметил в своей книге «Праздник как социально – художественное явление» А.М. Мазаев: «Праздник нуждается в особой душевной или психологической настроенности, он же усиливает ее, причем значение этой настроенности сводится к тому, чтобы осуществить в структуре сознания некие превращения, невозможные в обыденные, занятые трудом дни» [5]. И настроенность и превращения эти тем сильнее, чем большее количество людей принимают участие в процессе. Так, в действе «Завоевание Иерусалима», происходившем 5 июня 1539г. в Тлашкале, индейцы, принимавшие самое непосредственное участие в празднике, не просто перевоплощались в крестоносцев, но и в самом завершении торжества, уже не играя, действительно принимали крещение. Праздник в корне изменил их судьбу, и это один из самых ярких примеров, указывающих на минталитетоформирующую и жизнестроительную роль праздника.

Естественно, описанный выше случай, подтверждающий, что все культурные составляющие праздника обретают жизненную энергию, далеко не единичный. В. Ю. Силюнас описывает случай, произошедший в 1662 г. в Валенсии: «… на празднике в честь установления догмата непорочного появления на свет Девы Марии на одной из повозок перед статуей Богоматери стоял печатный станок, множивший защищающий догмат листовки, которые тут же раздавались окружающим; новый догмат отпечатывался не только на бумаге, но и в сознании участников праздника» [6]. Преимущественно в неукротимой стихии праздника происходило приобщение индейцев к христианской культуре, ее идеалам и ценностям. В этом смысле необычайно важна священная функция праздников эпохи колонизации, ведь перед индейцами разворачивались действа, наглядно иллюстрирующие и укрепляющие в их сознании те истины христианства, о существовании которых они ранее узнавали из проповедей миссионеров. Помимо сакральной, в празднике заложена огромная гармонизирующая функция «звонкость речи, красочность одежд и остроумие шутов-грасьосо вкупе с самим представлением делали публичные спектакли приподнятыми, радостными и великолепными, они уподоблялись празднику как по форме, так и по существу, приобщали к высшим ценностям, прежде всего к любви, доблести и чести, внушали веру в возможность счастливого разрешения любых противоречий, способствовали людской общности и гармонизировали эту общность. Гармонизирующая роль праздника наглядно проявлялась в Латинской Америке, где индейцев и испанцев – людей, принадлежащих к столь разным культурам, — объединяли общие праздничные архетипы»[7].

В нашем сознании Бразилия давно утвердилась как страна карнавала – праздника, в котором царит безудержное веселье. Бахтин не раз подчеркивал значимость «карнавальной атмосферы», карнавального «неофициального мироощущения», которое сохранялось не только в сознании людей, но и оставалось на подсознательном уровне во время ярмарок, торжищ, а так же на протяжении всего времени, не отмеченного карнавалом или другими праздниками.

Рассмотрим также одну из составляющих карнавала – зажигательный и неукротимый, очень популярный не только в Латинской Америке, но и во множестве других стран танец самба (один из популярнейших танцев бразильского карнавала). Будучи привезен африканцами, этот танец изначально имитировал любовный акт и соотносился с идеей плодородия, однако со временем его ритуально-магический смысл стерся, и в лоне карнавала самба превратилась по определению шведского писателя Артура Лундквиста в настоящий «праздник инстинктов», усилив витально-эротическую энергию, царящую во время карнавала и как бы приобщая коллективное сознание «к рождающемуся в лоне праздничного действа Родовому телу» [8]. Очень точно говорил по этому поводу В. Земсков: «В праздничной стихии происходит кристаллизация новой психофизиологической определенности на уровне ритма, жеста, моторики, звука, ритмо-слова, эротической импульсивности, а это и есть рождение нового коллективного – Родового тела с присущим ему новым вариантом коллективно-бессознательного, той сферы, где возникают новые автоматизмы, надличностные стереотипы, определяющие не только праздничное, но и будничное бытие» [9].

Тем не менее, отойдем от ибероамериканской культуры и обратимся за примером праздничной трансформации ментальности к более близкому и знакомому нам советскому периоду истории нашей страны. В то время происходила совершенно осознанная, запланированная советским правительством ломка многих предыдущих праздничных традиций, полное искоренение религиозных праздников, прочно утвердившихся в сознании народа. На смену религиозным обрядам и праздникам приходили более актуальные и нужные общеколхозные, производственно-бытовые. В определении советского ученого доктора философских наук Д.М. Угриновича обряд – это «особый способ передачи новым поколениям определенных идей, норм поведения, ценностей и чувств» [10]. Однако прежде чем передать что-то новому поколению, все это необходимо освоить поколению старшему. Для этого правительством создается новая система праздников и обрядов, не просто не имеющих ничего общего с предшествующими религиозными, а напротив, направленных на полное искоренение всяких верований и суеверий. Обратимся за комментариями сущности социалистического обряда к книге советского периода, посвященной современным праздникам — «обряд может быть средством передачи идей, представлений и чувств, отрицающих религию, может быть антирелигиозным. Именно таковы новые советские обряды, рожденные в нашей стране социалистическим строем жизни» [11]. А.А. Конович в своей книге «Театрализованные праздники и обряды в СССР» также подчеркивает роль праздника как мощного фактора, формирующего сознание: «Праздники и обряды коренным образом влияют на сознание человека, способствуют формированию мировоззрения, духовному развитию, преобразованию культуры быта, этических взглядов» [12]. Все это хорошо осознавалось не только специалистами, поэтому, в том числе, посредством новых праздников власть большевиков пыталась сформировать «нового человека» с новым менталитетом, искореняя менталитет крестьян, складывавшийся веками под воздействием православной веры. Политика власти большевиков по формированию «нового человека» определялась потребностями индустриализации и коллективизации. Ее реализация в сжатые сроки неизбежно вела к насильственной ломке крестьянской психологии, тотальному контролю со стороны государства за всеми сферами жизнедеятельности человека «новые, социалистические праздники и обряды проникнуты материалистическим мировосприятием, жизнеутверждающим мироощущением. Они по самой своей мировоззренческой сути противоположны религиозной обрядности, внушающей человеку мысли о бренности, ничтожности земной жизни, чувства «раба божьего», находящегося в полной зависимости от сверхъестественных сил. Новые социалистические обряды несут в себе мощный антирелигиозный заряд, они – действенное средство атеистического воспитания» [13].

Произошло смещение акцентов в сторону праздников, прославляющих труд, его достижения и достижения коммунистической партии.

Властями гораздо большее предпочтение отдавалось праздникам массовым, коллективным учитывая их большую ценность в процессе пропаганды новых ценностей и установок, (об этом нами говорилось ранее). Для успешного управления социалистическим обществом необходимо было построить четко работающий механизм и коллективные праздники (явка на многие из них была обязательна) «прессовали» народ в своеобразные «брикеты», с которыми было проще управляться. Не случайно праздники проводились в государственных учреждениях, транслировались по телевидению и т.п.

Принимая участие, например, в праздничной демонстрации рабочий чувствовал себя неотъемлемой частью коллектива, нужной деталью в государственном аппарате, что, безусловно, было приятно, тешило самолюбие и повышало самооценку. Пролетариат чувствовал себя активным строителем будущего коммунизма. В итоге происходило формирование нового менталитета теперь уже советского человека.

Таким образом, на наглядных примерах наблюдается тот факт, что праздник определенным образом трансформирует ментальность. Однако необходимо учитывать, что эта трансформация может носить как позитивный, так и негативный характер и при введении новых как государственных, так и семейных (личностных) праздников не стоит забывать об этом.

В целом же, помимо коренного изменения в сознании человека, праздник трансформирует ментальность на период празднования и на время подготовки к торжеству (каждый человек, пожалуй, при желании сможет найти ни одно подтверждение этому факту из своей личной жизни). Ведь праздник, как правило, сопровождается повышенной эмоциональностью, позитивным настроем, желанием дарить и получать радость, преобразовывать, украшать, облагораживать себя и окружающее пространство. Посредством праздника и игры (как его составляющей части) улаживаются конфликты, устанавливаются желаемые отношения, поднимается общий настрой. Межличностные отношения приобретают иной, более позитивный оттенок, ведь из будней в праздничную жизнь берется все самое привлекательное, самые лучшие фрагменты. Эти тенденции имеют отношение к праздникам как светским, так и религиозным. К примеру, каждый православный пост заканчивается большим праздником (Рождество, Пасха, Успение), а ведь пост – это очищение не только тела, но и души. В эти дни верующие особым образом следят за своими мыслями и поступками, то есть происходит определенная подготовка к приближающемуся с каждым днем празднику.

Праздничные дни выступают в качестве противопоставления будням, обычной, привычной жизни, некий разрыв в повседневности. Люди мобилизуют все силы на то, чтобы это время было отмечено как можно лучше. Даже самые небогатые при отсутствии материальных условий (а такое случалось и случается нередко), стараются сотворить себе праздник даже за счет осложнения и утяжеления будней. Человек, таким образом, создает себе иллюзию благополучия и беззаботности и несколько дней живет в мире этой иллюзии. Однако это является некоторым катализатором стремления к более благополучной жизни и энергетическим зарядом в периоды, не отмеченные какими-либо праздниками.

Литература.
1. IBERICA AMERCANS: Праздник в ибероамериканской культуре. – М.: ИММ РАН, 2002. С.374.
2. Там же. С.9.
3. Там же. С.11.
4. Там же. С.375.
5. Мазаев А.М. Праздник как социально-художественное явление. — М., 1978. С.11.
6. IBERICA AMERCANS: Праздник в ибероамериканской культуре. С.375.
7. Там же. С.376
8. Там же. С. 266.
9. Там же.
10. Праздники, обряды, традиции. — М., 1979. С. 6.
11. Там же.
12. Конович А.А. Театрализованные праздники и обряды в СССР. — М., 1990. С. 5.
13. Там же. С. 13.