Раздел: Историческая культурология
Ключевые слова:
кокетство, средства кокетства, украшения, манера поведения, писатели о кокетстве.
Аннотация:Примерно с 14 века, кокетству начали уделять большое внимания, превратив в настоящее искусство. Средствами стало служить практически все – прическа, обувь, одежда, различные аксессуары, духи и, конечно же, манера поведения. Как леди, так и обычные куртизанки, начали стремиться подчеркнуть свою женственность и сексуальность. Они туго затягивали корсеты, надевали платья с декольте, делали оригинальные прически и оголяли плечи. Активно начало развиваться ювелирное мастерство, так как у золотых и серебряных украшений появилась новая функция – привлечение внимание мужчин к обнаженным участкам тела: запястьям и шее. В эти времена появились такие аксессуары, как ажурные зонтики, букеты живых цветов в руках у дам, веера и причудливые шляпы. Сути, правилам и техникам кокетства уделяли внимание, как женщины, так и мужчины. Многие философы, писатели и деятели искусства пытались систематизировать все накопленные на тот момент знания по этому вопросу.
Текст статьи:
Сама история кокетства корнями уходит в древние века, когда зарождались великие цивилизации. Родоначальницей его можно считать Клеопатру, царицу Египта. Для привлечения внимания мужского пола она использовала различные благовония и масла, а также лично изобрела отвары, которые придавали ее глазам особого чарующего блеска. В Индии, азы и секреты искусства обольщения были описаны во всеми известной книге «Кама Сутра».
Уже начиная с 14 века, кокетству начали уделять все больше и больше внимания, и оно превратилось в настоящее искусство. Средствами стало служить практически все – прическа, обувь, одежда, различные аксессуары, духи и, конечно же, манера поведения. Как леди, так и обычные куртизанки, начали стремиться подчеркнуть свою женственность и сексуальность. Они туго затягивали корсеты, надевали платья с декольте, делали оригинальные прически и оголяли плечи. Активно начало развиваться ювелирное мастерство, так как у золотых и серебряных украшений появилась новая функция – привлечение внимание мужчин к обнаженным участкам тела: запястьям и шее. В эти времена появились такие аксессуары, как ажурные зонтики, букеты живых цветов в руках у дам, веера и причудливые шляпы.
Сути, правилам и техникам кокетства уделяли внимание, как женщины, так и мужчины. Многие философы, писатели и деятели искусства пытались систематизировать все накопленные на тот момент знания по этому вопросу. Например, яркий образ чрезмерной кокетки дан в рассказе О. Бальзака «Загородный бал» (Эмилия), в его повести «Герцогиня де Ланже»; образ умеренной кокетки – Ольга Ларина в «Евгении Онегине» А.С. Пушкина[1].
В произведениях писателей всех времен не редки были описания такого рода: «И в рядах публики кто-нибудь молодой и неумелый будет шептать что-то под вуаль своей соседке, а та улыбнется про себя одной улыбкой, ему в лицо – другою и в лицо кому-то совсем незнакомому, случайно поглядевшему на нее сбоку, – третьей, самой загадочной».[2]
Образно кокетство представляли как женщину в одежде, усеянной мишурой, с живой и легкой походкой, «на ее жеманных губах мед, а в сердце полынь; то ее глаза сверкают молниями, вызывающими желание, то они закрываются облаками трогательной томности; она машет тонкой сетью, сотканной из уловок и хитростей».[3]
Дени Дидро, отрицавший дуалистическое учение о раздвоении материального и духовного начала, признавая, что существует только материя, обладающая чувствительностью, а сложные и разнообразные явления – лишь результат движения её частиц, так говорил о женском кокетстве: «Женская стыдливость – всего лишь хорошо понятое кокетство». Это высказывание было обусловлено представлением Д. Дидро о том, что человек представляет собою только то, что из него делают общий строй воспитания и смена фактов; каждое действие человека есть акт, необходимый в сцеплении актов, и каждый из этих последних так же неизбежен, как восход солнца.
Мастер жанра романизированной биографии и короткого иронично-психологического рассказа Андре Моруа (Эмиль Эрзог) утверждал, что «обаяние – это смесь естественности и кокетства». Размышления на тему необходимости и сущности женского кокетства можно прочесть в его книгах «Мемуары» (1970) и «Письма незнакомке» (1956), воплотившие всю прелесть его тонкого, ироничного таланта.
Франсуа де Ларошфуко французский писатель, автор сочинений философско-моралистического характера, результатом жизненного опыта которого явились его «Максимы» сборник афоризмов, составляющих цельный кодекс житейской философии, утверждал, что «женщины скорее могут преодолеть свою страсть, чем свое кокетство», «зависть устраняется истинной дружбой, а кокетство истинной любовью». Первое издание «Максим» вышло анонимно в 1665 г. Пять изданий, каждое последующее из которых дополнялось автором, появились ещё при жизни Ларошфуко, и во всех автор крайне пессимистически смотрит на природу человека. Основной афоризм Ларошфуко: «Наши добродетели – это чаще всего искусно переряженные пороки». В основе всех человеческих поступков он усматривает самолюбие, тщеславие и преследование личных интересов. Изображая эти пороки и рисуя портреты честолюбцев и эгоистов, Ларошфуко имеет преимущественно в виду людей своего круга. Общий тон его афоризмов – крайне ядовитый. «Люди кокетничают, когда делают вид, будто им чуждо всякое кокетство» – таков его итоговый афоризм о кокетстве.
«По ложному пути идут женщины, избравшие своим оружием кокетство. Они мало в ком способны зажечь великую страсть, и не потому, что они, как принято считать, легкомысленны, а потому, что никто не хочет остаться в дураках» – считал Люк де Клапье Вовенарг. В принесших ему славу «Размышлениях и максимах» он разбирает главные философские вопросы, волновавшие его современников. В вопросе о свободе воли Вовенарг – сторонник того же принципа, на который опираются детерминисты. Человеческие поступки, по его теории, вполне обусловливаются влиянием рассудка или чувства, а иллюзия воли получается оттого, что мысль или чувство исчезают, как только получается их действие, то есть побуждение совершить тот или другой поступок. Переходя к вопросу о добре и зле, Вовенарг считает добром все то, что ведет к благу всего общества, а не отдельного лица; все то, что полезно отдельному человеку и может быть вредно обществу, есть зло. Добродетель, таким образом, имеет для него социальное значение. Причем для него источником добродетели является чувство, сердце, а не разум. Вовенаргу принадлежит в этом отношении к сентиментальной, или инстинктивной, школе, которая не отрицает разума, но приписывает ему второстепенное значение в поступках людей. Вовенарг задается целью восстановить достоинство человеческой природы, униженной Паскалем и оклеветанной Ларошфуко. Он оправдывает благородные страсти и противопоставляет суровой морали Паскаля свою активную, гуманную и естественную мораль. Основное правило жизни, в глазах Вовенарга, — широкая деятельность всех душевных сил. В изречениях, направленных против Ларошфуко, Вовенарг отрицает, что все качества сводятся к самолюбию. Он превозносит храбрость и стойкость в отдельных людях и гуманность в отношениях людей между собой. Он не допускает существования ни безусловных добродетелей, ни безусловных пороков, и потому полагает, что люди, прежде всего, должны быть снисходительны: «все обязанности людей, – говорит он, – основаны на их взаимной слабости».
Французский лексикограф и поэт Пьер Буаст считал, что «кокетство – это нравственное шулерство, это кража чужого чувства путем обманной игры страстей». А вот Б. Пастернак, в восхищении написавший: «Быть женщиной великий шаг, с ума сводить – геройство…!» воспевал именно Женщину с большой буквы. А она «обречена» быть изрядной кокеткой.
Знаменитый русский писатель Евгений Абрамович Боратынский пытался раскрыть суть кокетства в своём рассказе, который так и назывался «История кокетства». «Венера почитается матерью богини кокетства. Отцом её называют и Меркурия, и Аполлона, и Марса, и даже Вулкана. Говорят, что перед её рождением, непостоянная Киприда была в равно короткой связи со всеми ими и, разрешившись от бремени, каждого поздравила на ухо счастливым отцом новорожденной богини.
Малютка, в самом деле, с каждым имела сходство. Вообще была она подобием своей матери; но в глазах её, несмотря на их нежность и томность, было что-то лукавое, принадлежащее Меркурию. Тонким вкусом и живым воображением казалась она обязанною Аполлону. Марсу нравились её свободные движения, доказывающие, по словам его, что отец её был человек военный; добрый же Вулкан не обнаруживал своих замечаний, но ласкал малютку с истинно родительской нежностью. Все они имели одинаковое право принимать некоторое участие в будущей судьбе новой богини, с равным усердием старались о её воспитании. Жители Олимпа удивлялись быстрым её успехам и превозносили необыкновенные её дарования. Одна Паллада усмехалась им подозрительно, да иногда Амур поглядывал на молодую богиню с видом беспокойства и недоверчивости. Многие недостатки были в ней заметны, особенно непомерное тщеславие. Она более любила высказывать свои знания, нежели любила самые науки; в угодительном её обхождении с богами было более желания казаться любезною, нежели истинного благонравия. Ко всему она имела некоторое расположение, ни к чему настоящей склонности, и потому никем и ничем не могла заниматься долго. Непостоянство её, может быть, происходило от её генеалогии, но усовершенствовалось своевольным её воспитанием. „Наставники её недальновидны, говорила иногда Паллада (которая кстати и некстати любила-таки похвастать своим глубокомыслием и мерною прозою произносить торжественные изречения), наставники её недальновидны: поверхностное обо всём понятие составит удивительный хаос в голове её. Они стараются усовершенствовать её дарования, образовать вкус и развить воображение, но некому просветить её разума и наставить сердце. По моему, она не доставит особенной чести Олимпу“.
Давно уже достигнув совершеннолетия, пресытясь однообразными похвалами богов её остроумию, красоте и любезности, может быть, несколько завидуя Грациям, помрачённым ею сначала, но которым мало- помалу стали отдавать справедливость, новая богиня упала к ногам Юпитера и выпросила себе дозволение переселиться на землю.
В последний день её пребывания на Олимпе пригласила она богов на прощальное пиршество. Приветливость её при угощении, соединённая с некоторою задумчивостью, тронула бессмертных; все оставили её с некоторою грустию; правда, каждому из них дала она почувствовать, что одна разлука с ним заставляет её жалеть об Олимпе. Богиня сначала поселилась в Греции, однако ж, не имела в ней храмов. Народы, принявшие её за любезность, поздно заметили свою ошибку и стали подозревать существование новой богини. В обхождении некоторых прелестниц, в блестящих, но неосновательных сочинениях многих софистов ощутительно стало её влияние. Раздоры, возгоревшиеся между наследниками Александра Македонского, раздоры, наполнявшие Грецию ужасом и кровью, отвлекли их внимание, и саму богиню принудили искать другого убежища; она переселилась в Рим.
Худо её приняли в Риме. Изнеженность её нрава и слишком вольное обращение не полюбилось строгим республиканцам. При триумвирах было ей лучше, но немногим: буйный разврат столь же противоречил её свойству, сколько чрезмерно строгие обычаи. Дикие племена, завоевавшие Рим, изгнали её из сей столицы вселенной. Здесь история её становится тёмною: иные говорят, что, до самого её возвращения в Европу, странствовала она по Азии и Африке; другие, что она провела это время в уединении, придумывая способы для будущего своего величия.
Как бы то ни было, но в ХVIII веке торжественно явилась она в Италии и во Франции с молодою, прелестною дочерью, не уступающею своей матери в непостоянстве, своенравии и проворстве; дочь сия была Мода. Подобно Юпитеру, отцу Паллады, богиня зачала её в голове своей и также счастливо разрешилась от бремени. Народы приняли её с восторгом. Воздвиглися храмы, и воскурились жертвы. Обрадованная усердием галлов, богиня основала своё пребывание между ними. На берегах Сены, посреди великолепного сада, возвышается столичный храм её. Витые золотые колонны поддерживают его купол. На барельефах изображены разные двусмысленные аллегории, поныне ещё неразгаданные, например: в одном месте представлена она подающею руку Амуру, вместо дурачества, которому грозит пальцем, чтобы оно молчало; в другом побеждающею богиню красоты; в третьем наряжающею Граций и проч. Многие приняли сии аллегории в выгодном значении для богини, другие, совершенно напротив. Кто весть, говорили они, какой путеводитель выгоднее для Амура: дурачество увлекало его силою, кокетство завлекает обманом. Что лучше? Искусство превышает природу! Жаль, ежели это правда! Наряжённые Грации похожи на прелестниц, и тому подобное. Внутри храма, в зеркальной, освещённой кенкетами зале таится непонятная богиня. Мечты блестящие, но почти не имеющие образа (так быстро они переходят из одного в другой), вьются, волнуются перед нею. Мусикийские орудия, отличительные знаки всех искусств, разные игрушки, выдуманные прихотью, небрежно около её разбросаны. Тут-то проводит она время, примеряя наряды, вымышленные её дочерью, и приучая лицо своё к разному роду выражениям. В известные дни принимает она своих обожателей и издаёт свои прорицания; ласковость её обхождения привлекает каждого; разнообразные дарования, полученные ею от Олимпийских её наставников, заслужили ей уважение людей всякого состояния, всяких понятий, всякого нрава: даже два великие, хотя разнородные, гения последнего времени, Фридрих III и Вольтер, не пренебрегали её советами. Не говорю уже о женщинах: кокетство можно назвать политикою прекрасного пола. По прошествии некоторого времени, богиня заметила, однако ж разительное охлаждение в мужской половине своих поклонников. Ужас объял её сердце; но ум её, богатый вымыслами, скоро внушил ей способ оживить их усердие. Она удвоила свою приветливость, даже казалась нежною наедине со многими. Нового рода надежда закралась в их сердце и совершенно его взволновала, когда в приёмной зале богини увидели посетители несколько новых картин, довольно замечательного содержания. На них изображены были некоторые приключения жителей Олимпа, где они являлись довольно благосклонными к бедным смертным: Диана, посещающая Эндимиона; Киприда, ласкающая Адониса, и пр. Внизу надписано было: Для любви не существует разницы между смертными и богами. Хитрость сия удалась богине: охлаждённые поклонники превратились в пламенных искателей; и хотя никому ещё не сдержала она нежного своего обещания, но все надеются, что она сдержит его некогда, и храм её никогда не бывает празден. Учёный антикварий, собравший материалы для сей достоверной истории, собрал их прежде Французской революции и, сделавшись жертвою её, не мог продолжать занимательного труда своего. Если верить слухам, то ужасы возмущения сильно и благодетельно подействовали на сердце богини; говорят, что она отреклась от божества своего и даже сама сделалась набожною. Живёт уединённо, читает полезные книги и вздыхает о прежних своих заблуждениях. Время покажет, справедливы ли сии слухи, и чистосердечно ли её обращение».
Королева Румынии и писательница Кармен Сильва признавалась, что «кокетство – не всегда средство завлекать, оно бывает и средством защищаться».
В своем знаменитом философско-психологическое исследовании «Пол и характер», на многие годы опередившем свое время, в котором, используя блестящее знание психологии, истории, философии, О. Вейнингер приходит к неожиданным, ошеломляющим выводам и утверждает, что «кокетством она (женщина) вызывает и взоры и слова, которые мучительно-сладостно действуют на нее».
А вот специалист в области сексуальной психологии Х. Эллис рассматривает кокетство исключительно в прикладном аспекте, утверждая, что «женское кокетство биологически употребляется для того, чтобы, пока мужчина привлечен и находится вблизи, выяснить, что он за человек, проверить его и выбрать того, кто лучше».
Следует отметить, что большинство трудов современных психологов рассматривают кокетство как некий путь к замужеству или как панацею для женской привлекательности[4].