Автор(ы) статьи: Полюшкевич О.А.
Раздел: ТЕОРИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

символы, общественные трансформации, социальные представления, гендерные отличия

Аннотация:

В статье анализируются теоретические основы изучения изменения символов в современном обществе. Выделяются особенности трансформации символов социальных представлений об общественных переменах в российском обществе. Рассматривается и объясняется гендерная дифференциация в восприятии социальных изменений с позиции психологических и культуральных особенностей.

Текст статьи:

Феномен символического как форма раскрытия общественного развития давно обсуждается в науке. Изучение символических форм и категорий ведётся как с позиции качественного, так и с позиции количественного анализа. Сферами анализа символов выступает социальная структура и социальное взаимодействие, социальная мобильность и самореализация, мотивация и идентификация и т.д. Но наиболее интересной и в тоже время мало изученной сферой является трансформируемость символа и связанная с ней проблема социальных трансформаций. И хотя важность изменения значений символов отмечалась многими учеными (А. Шютцем, П. Бергером и Т. Лукманом, Н. Элиасом, А. Сикурелом), детально изучали данный процесс далеко не все (мы могли бы назвать лишь Т. Парсонса и Г. Блумера).

Альфред Шютц впервые вводит в исследование символических форм фактор изменения. Он выделяет три основных принципа, которыми определяется внутреннее структурное изменение, оно выражается в аппрезентационных отношениях через принцип известной безотносительности средства, принцип вариабельности аппрезентационного значения и принцип афигурального перенесения. Для Шютца возможность трансформации символа строится в антитезе «или-или» выявленных принципов. По нашему мнению, данные феномены находятся между собой в диахронической связи, обусловленной социальным и историческим контекстом. Шютц не ставит вопроса о причинах, мотивациях и механизмах трансформации символических систем, он рассматривает эти процессы как вторичные, но достаточные, по его мнению, данные. В результате, «внутреннее структурное изменение аппрезентационных отношений, не будучи помещенным в контекст социальной причинности, остается голой и неполной идеальной моделью» [1].

В теории символического инетракционизма Герберт Блумер показывает, что люди действуют на основании интерпретации значений объектов. Анализируя природу последних, Блумер подчеркивает, что «позиция символического интеракционизма заключается в том, что «миры», существующие для человеческих существ и их групп, состоят из «объектов», которые являются продуктами символического взаимодействия» [2, P. 10]. Природа же объекта заключается в смысле, который он имеет для личности. Этот смысл определяет то, как человек рассматривает объект, как он готов действовать в отношении него, и как он готов говорить о нем. Значения объектов для личности возникают в соответствии с тем, как они определяются другими, с которыми данная личность взаимодействует. Таким образом, по Блумеру, среда состоит исключительно из объектов, которые данная группа людей опознает и знает и выстраивает в соответствии с ним свое поведение, мышление, восприятие. Объекты, с точки зрения их значений, должны быть рассматриваемы как социальные продукты, формируемые и возникающие в процессе определения и интерпретации, имеющей место во взаимодействии людей. «Нет ничего более очевидного, чем то, что объекты любой категории могут претерпевать изменения в своих значениях. Жизнь и действия людей, по необходимости, изменяются вслед за изменениями, имеющими место в их мире объектов» [2, P. 12]. Преобразование значений обусловлено, по Блумеру, «двойственным процессом дефиниции и интерпретации», в ходе которого устоявшиеся образцы совместного действия либо поддерживаются, либо трансформируются. Паттерны групповой жизни существуют и сохраняются только через постоянное использование одних и тех же схем интерпретации, причем, схемы эти поддерживаются только благодаря постоянному подтверждению через определительные действия других.

Толкотом Парсонсом роль и структура символических систем в социуме рассматривается сквозь призму их связи с различными аспектами системы действия, и их отношения к коммуникации и культуре. Рассматривая проблему возникновения символов, теоретик подчеркивает «социальность» их происхождения. «Символизирование не может возникнуть или функционировать без взаимодействия акторов, и индивидуальный деятель способен усвоить символические системы только через взаимодействие с социальными объектами» [3, P. 4]. Для того, чтобы процесс взаимодействия приобрел структуру, значение знака должно быть абстрагировано от частностей данной ситуации. То есть, это значение должно быть стабильным, вне зависимости от вариаций действий как «эго», так и «другого», несмотря на все возможные комбинации их отношений. Парсонс неоднократно подчеркивает необходимость стабильности символических систем, их относительной независимости от частных ситуаций для высокого уровня развития систем человеческого действия. Именно благодаря этой устойчивости и может возникнуть социальная коммуникация, как система общепринятых символов, функционирующая в социальном взаимодействии, и называемая исследователем культурной традицией [3, P. 11]. Функциональная система символов напрямую увязывается им с нормативной ориентацией действия, и представлена как элемент обязательного упорядочения реальных ситуаций. То есть, взаимность ожиданий акторов всегда ориентирована на общепринятый порядок символических значений. Более того, для действительной стабилизации такой системы взаимных ожиданий «эго» и «другой» должны не просто общаться друг с другом, но также и реагировать на действия друг друга приемлемым образом. Последнее является также и демонстрацией приверженности нормативному образцу, поскольку, как подчеркивает Парсонс, «культура есть не только набор коммуникативных символов, но также и комплекс норм для действия» [4, P. 106]. Взаимность ожиданий имеет своим результатом обоюдное усиление мотивации как «эго», так и «другого» к согласованности с нормативным образцом, который и определяет их ожидания.

Таким образом, Т. Парсонс акцентировал свое внимание на феномене символического, который не просто связан у него со структурой, функцией, и действием, а является, в действительности, сущностной характеристикой данных феноменов, определяющей их содержание и характер существования.

Среди отечественных исследователей занимающихся проблемой изменения символов, можно выделить О.А. Кармадонова [5] – идеи которого, и легли в основу нашего исследования. Он полагает, что символ является одним из значимых факторов в процессе социальных трансформаций и интеракций, часто определяя их логику, направленность и характер. Выделенные им структуры символизирующего процесса позволяют определить пути операционализации символа – возможности его использования, как в теоретическом, так и прикладном социальном анализе.

Символы являются частью нашей жизни – они изменяют ее и сами изменяются под воздействием социальных преобразований. На наш взгляд, трансформация символов начинается с переосмысления существующих в обществе идеологем, определяющих рамки развития системы. Так называемый, неосязаемый социальный дискурс, включающий в себя эти идеологемы, конструирующий социальные представления и идеи, определяет нормы, приемлемые и понимаемые символы в данном обществе. И соответственно, для того, чтобы проанализировать особенности трансформации символических форм в ходе разнообразных социальных изменений, необходимо исследовать, как изменяются данные категории, какими характеристиками и направленностью обладают, и каким образом меняется семантика данных феноменов общественного сознания. Эти изменения приводят к переопределению смыслов социальной реальности не только отдельных людей, но и целых социальных групп. Поэтому, мы можем говорить о том, что благодаря изменению символического содержания перестраивается социальное устройство общества во всех смыслах.

Сами трансформационные процессы учеными рассматривались также с разных сторон. Рассматривая изменение стран так называемого «второго мира» П. Штомпка выделил их ключевые особенности: современные черты в одних областях жизни (например, индустриализация) в сочетании с архаичными элементами в других (например, отсутствие гражданского общества), а также большая доля имитирующих государственных институтов, таких как выборы, конституции [6, C. 179]. Анализируемые Штомпкой процессы изменения в странах социалистического содружества, заставляют говорить о пересмотре закономерностей социальных изменений в современном мире. Значительная часть этих положений касается социально-психологических особенностей общественных трансформаций.

Другой ученый – Л. Г. Ионин, анализирует механизм трансформации культуры в современной России как смену жизненных стилей. Культура понимается им как «репрезентативная» культура [7, C. 151], которая раскрывает суть происходящих социальных изменений и дает им оценку. Культурные репрезентации определяют жизненный стиль той или иной социальной группы, который может иметь различную конфигурацию. По мнению Ионина, переход российского общества от социалистического режима к демократическому повлек за собой схему так называемой инсценировки, которая в последующем распространилась на интерпретацию всех сфер жизни. Разнообразие, внешняя броскость, театрализованный характер инсценировок новых культурных стилей в культурной, политической, религиозной сферах знаменуют собой период «стилевого промискуитета» [7, C. 195], который при определенных условиях открывает путь от моностилической репрезентативной культуры, элементы которой – убеждения, оценки, образ мира, идеология – обладают внутренней связностью и активно разделяются либо пассивно принимаются всеми членами общества, к развитию стабильной полистилистической культуры социальных групп.

Идеология советского общества формировалась всеохватывающей политикой «линии партии», в современном российском обществе четкой линии развития нет, и трансформации, в которых мы живем, не управляемы. Чтобы объяснить эти процессы, Т.И. Заславская предложила концепцию «социетальной трансформации»: «в отличие от перехода, в основе которого лежат целенаправленные действия власти, ни генеральное направление, ни конечные результаты слабо управляемой трансформации общества не предрешены» [8, C. 10]. Политика власти, экономические преобразования – это только элементы более крупных изменений социального пространства России. Направление трансформации, в отличие от переходного процесса, не задается однозначно, а определяется в результате борьбы многих социальных сил, с заранее неизвестным итогом.

Достаточно близок такой трактовке общественной трансформации и подход В.А. Ядова. По его мнению, «особенность российской трансформации общества – не в том, что оно преобразуется (преобразуется вся микросистема), а скорее в том, что мы находимся в высокоактивной стадии социальных трансформаций, когда нестабильность трансформируемой системы близка к состоянию “динамического хаоса”» [9, C. 383-191]. Осуществляемые властью реформы, все в большей степени углубляют раскол между ней и обществом. В то же время внутренние, мобилизирующие общество импульсы, которые бы объединяли его, в настоящее время отсутствуют. Данная ситуация (рассогласования интересов общества и власти) описана П. Штомкой как типичная для постсоциалистических обществ. На практике это выражается в двойных стандартах в поведении и речи политиков, в желании «обойти систему», в инфантилизме по отношению к государству и обществу, сопряженном с идеей «примитивного равноправия» [6, C. 307-310]. Наличие целых групп с такими установками и представлениями значительно усложняет процесс трансформации общества.

Помимо общекультурных сдвигов нашего общества, происходит преломление личного опыта и условий выживания, влияния социальных стереотипов и требований в отношении мышления и поведения мужчин и женщин. И, соответственно, у них вырабатываются различные представления о происходящих трансформациях. Социальные представления служат инструментом познания. Они одновременно являются и продуктом и процессом: они позволяют описать, классифицировать и объяснить объекты социальных изменений и в тоже время, они позволяют людям перерабатывать информацию из внешнего мира. Благодаря этому формируются и закрепляются привычки, лишняя информация не воспринимается. Человек видит окружающий мир не таким, каков он есть на самом деле, а «сквозь призму собственных желаний, интересов и представлений» [10, C. 54].

Помимо этого, социальные представления опосредуют поведение. Они появляются, проверяются и, наконец, регламентируют и определяют жизнь всех членов данной социальной группы (семье, школе, церкви, клубе, работе, клане и т.д.). Эта функция может проявляться как во внешних формах, например, в регламентировании поведения или форме одежды, так и во внутренних, например, эмоциональной реакцией на определенные события, поступки и слова соответствующие людям определенного статуса, профессии и т.д. Таким образом, на эмоции и поступки, цели и решения отдельного человека или группы людей влияют социальные представления.

Также, социальные представления выступают адаптационной функцией. С одной стороны, они адаптируют новые факты и явления социально-политической и культурно-исторической жизни общества к старым правилам и нормам, к уже сформировавшимся ранее взглядам. С другой стороны, благодаря социальным представлениям отдельный индивид может успешно адаптироваться в социуме. Т.е., успешно ориентироваться в социальной реальности возможно только тогда, когда индивид или группа четко усвоили ценности и представления того или иного социума. Социальные представления являются своеобразным ключом к социализации.

Социальные представления позволяют говорить о стабильной, устойчивой части социума, которая держит на себе многие общественные формы развития и обладает высоким уровнем динамичности. Социальные представления встроены в общественное мнение и определяют поведение людей в любом сообществе. Они консолидируют в себе идеалы современного общества и находят им конкретное выражение. Причем, оценивать эти идеалы они могут как позитивно, так и негативно (например, идеал успешного человека в советское время выражался в таких престижных профессиях как «врач», «учитель», «милиционер»; примером не престижных профессий или сфер деятельности являлись «фарцовщики», «спекулянты», «воры»; в начале 90-х – это распределение перевернулось в обратную сторону: социально успешными признавались «рэкетиры», «бандиты», «предпринимателями» (бывшие «фарцовщики»), а престижные ранее профессии потеряли свою перспективность и важность [11, C. 68-69].

Особый интерес вызывают социальные представления об общественных трансформациях у мужчин и женщин. Они выбирают и вырабатывают отличные друг от друга стратегии адаптации к новым меняющимся условиям. В ходе исследования, мы попытались проанализировать процесс трансформации символов социальных представлений об общественных трансформациях, произошедших в нашей стране за последние двадцать пять лет.

Как показывают результаты исследования[i], ментальное восприятие социальных трансформаций респондентов можно разделить на несколько примерно одинаковых кластеров, внутри которых выявляются гендерные различия.

К первому кластеру относятся социально-экономические основания. Респонденты, характеризуя изменения, происходящие в обществе за последние двадцать пять лет, выделяют, прежде всего, изменение своего социального статуса, связанное с финансовым и профессиональным положением. В большинстве случаев (67%), они указывали на ухудшение данной сферы своей жизни, только 33% заметили улучшения. Например: «работы не стало», «нет уверенности, что завтра будут деньги», «работаю не по профессии, а где платят лучше», «учились одному, а работаем по другому», «сегодня больше возможностей, хотя меньше стабильности» и т.д. И мужчины и женщины в данном кластере представлены примерно одинаково – мужчин 48%, женщин 52%. Это вызвано тем, что и мужчины и женщины вынуждены работать, выстраивать карьеру (по профессии или нет), обеспечивать семью и т.д. вне зависимости от пола.

Гендерные различия проявляются в психологической оценке социально-экономических изменений. Мужчины, говорят о том, что «надо изменять условия», «надо добиваться своих целей», «есть возможность проявить себя», «есть условия для действий», «есть возможность стать успешным» и т.д. Позиция мужчин проявляется, в сущности, в традиционной форме поведения – активном доминировании, захвате, победе, социально-экономические факторы это способы для их самоутверждения в изменяющемся обществе. Женщины говорят о том, что «надо подстраиваться под власть/систему/руководителей», «работаю там, где есть возможность, а не там где хочется», «зарабатываю столько, сколько платят, а не столько, сколько необходимо для выживания» и т.д. Позиция женщин также ориентирована на традиционное распределение – на «подстройку» к социальным условиям, на «подстройку» к общественным изменениям, далеко не всегда их устраивающим, но они не готовы что-то менять, поэтому соглашаются с тем, что есть. Такое распределение иллюстрирует существующие в обществе гендерные стереотипы – закрепляющие за мужчиной и женщиной определенные образцы поведения.

Ко второму кластеру относятся социально-психологические основания. Респонденты, описывая трансформации, происходящие в обществе, опираются на изменение своего психологического состояния. Они указывали на общее увеличение «тревожности и беспокойства» (38%), на изменение «ценностей и приоритетов в жизни» (35%), на «постоянный стресс и усталость» (27%) и т.д. Например, «волнуюсь за детей, за себя нет спокойствия», «есть недоверие между людьми», «страшно жить», «у моих детей совсем другие ценности, чем у меня», «я очень устаю от психологического давления на работе» и т.д. В этом кластере доминируют женщины – 66%, мужчин в два раза меньше – 34%. Это можно объяснить тем, что женщины более близко воспринимают неуверенность в завтрашнем дне – вызванную реформами, сокращением на работе, ростом цен и т.д., т.к. прежде всего, на них лежит ответственность за семью, детей, за их будущее. Мужчины более отстранены от семенных забот (в российской культуре), они ориентированы на проблемы во внешней среде, которые, по их мнению, больше зависят от экономики и политики и в меньшей степени от психологических особенностей. По нашему мнению, на этот кластер также влияют региональные особенности проживания респондентов – ограниченность рабочих мест, маятниковая миграция, ограниченность инфраструктурных ресурсов и проч. (особенно это касается жителей малых городов – Усолья-Сибирского, Черемхово, Шелехово и т.д.)

Отличается восприятие негативных элементов социально-психологического кластера у мужчин и женщин. Женщины чувство беспокойства и тревоги переносят «во вне» (83%) – это дети, семья, муж, работа и только в 17% – это беспокойство «за себя». Тогда как у мужчин – картина прямо противоположная – беспокойство «за себя», свое будущее, свои возможности, свою состоятельность испытывают 76% мужчин, и беспокоятся о внешнем ближнем круге – о семье, детях, жене – только 24%. Данное разделение раскрывается через культуральные особенности психологического комфорта, надежности, безопасности. В российской культуре заложены определенные схемы поведения, схемы реакции на те или иные воздействия из вне как для мужчин, так и для женщин, поэтому, бессознательно – они им следуют. Психологический комфорт для мужчин в традиционной культуре – это его личный социальный успех, психологический комфорт для женщины – это безопасность ее семьи, детей и их социальный успех. Поэтому, когда при трансформациях общества, уменьшается уровень надежности в получении психологического комфорта, у людей развивается тревожность, страхи, усталость и т.д.

К третьему кластеру относятся ментально-культурные основания. Опрашиваемые, рассматривают социальные трансформации как элемент общего, мировоззренческого сдвига, который начался с научно-технического совершенствования и экономических преобразований и заканчивается более тонкими ментально-психологическими изменениями целых социальных групп. Например, они говорят о том, что: «изменяется социальное пространство», «изменяется наше восприятие работы, способов зарабатывания денег», «общество становится мультикультурным», «общество глобализируется», «теряется национальное, но приобретается межнациональное единство» и т.д. Среди представителей данного кластера преобладают люди с высшим образованием, занимающие высокое социальное положение и имеющие доход выше среднего. Также, это в основном жители крупных городов Сибири – Новосибирск, Красноярск, Иркутск. Это объясняется тем, что именно в крупных городах есть больше возможности соприкоснуться с новыми формами работы, новыми сферами деятельности, больше возможностей профессионального и социального роста, тогда как малые города – это в основном моногорода с ограниченными возможностями трудоустройства, личных и социальных перспектив развития.

Распределение мужчин и женщин не одинаково – первых 61%, а вторых только 39%. Такое распределение можно объяснить тем, что мужчины более вовлечены в рабочий, производственный процесс и в большей степени могут наблюдать изменение внешних условий работы и жизни в целом, чем женщины, которые помимо непосредственной работы, выполняют много дополнительных социальных ролей и функций и поэтому, не всегда акцентируют свое внимание на более тонких социальных сдвигах, хотя, безусловно, также их замечают.

К четвертому кластеру относятся идеолого-политические основания. Респонденты, полагают, что социальные изменения, происходящие с Россией – это результат перестройки идеологических оснований, результат пересмотра политического развития страны. Жители разных городов, участвующие в опросе, указывали примерно на одинаковые факторы: на «изменение целей и ценностей социалистического общества на демократические», «потерю консолидации общества», «утрачен общий стержень развития страны» и т.д. Это говорит о том, что идеолого-политическое пространство различных регионов Сибири одолевают схожие проблемы: деидеологизации, политического разобщения и разрушения политической культуры, что влечет за собой общее социальное разобщение.

В рамках данного кластера также преобладают мужчины – 72%, женщин только 28%. Это объясняется традиционно большей информированностью и вовлеченностью мужчин в политические расстановки, хотя, и не всегда оправданные и объективные. Причем, мужчины проявляют более активную позицию в аспекте изменения этой ситуации: «надо менять руководство», «надо создавать идею для всех», «надо придумать новую философию для народа»; тогда как женщины выбирают более пассивную и менее радикальную позицию: «реформы когда-нибудь закончатся», «общество найдет свою основу и стержень», «придет настоящий хозяин и все наладит» и т.д. Опять же, в таком разделении гендерных позиций прослеживается влияние гендерных стереотипов. Как бы мы не противостояли им, они проявляются в поведении, мышлении, восприятии и оценке социальной реальности, т.к. это вид социальных стереотипов, которые выступают упрощенным, схематизированным образом социальных объектов, характеризующиеся высокой степенью согласованности индивидуальных представлений. Они усваиваются в раннем детстве как правило из вторичных источников, они редко осознаются и воспринимаются как должное. Поэтому, неосознанно мы их воспроизводим в повседневном опыте, перенося и на оценку происходящих социальных трансформаций.

Итак, обобщая результаты исследования, видно, что и мужчины и женщины по-разному воспринимают социальные трансформации, но при этом, частично подтверждают традиционное социальное распределение. Традиционная схема поведения для мужчины – это «добытчик», тот, кто дает, отвоевывает, одаривает – статусом, властью, достатком и проч. Это возможно только благодаря его личностным особенностям, его умениям и навыкам. Мужчины более жесткие и целенаправленные – оценивая социальные трансформации в разных сферах общества, прежде всего, преломляют результаты на себя самого, оценивают и действуют исходя из этого. Женщины, при всей современной эмансипации и феминизации общества, также сохраняют традиционную схему взаимодействия. Они обеспечивают стабильность и охраняют то, что дает мужчина. А надежно сохранить, обезопасить можно не через личную активность, а через подключение к социальным ресурсам, их сохранению, развитию и активизации – этим объясняется их ориентация «во вне». С одной стороны, на восприятие социальных перемен в российском обществе влияют социально-культурные изменения, заставляя людей подстраиваться под новые рамки, с другой стороны – сильны и достаточно жестко встроены в жизнь культурно-традиционные схемы (в частности – гендерные стереотипы) – что и определяет поведение мужчины и женщины. Они выбирают разные стратегии адаптации к новым условиям, поэтому и символы восприятия происходящих перемен не одинаковы.