Раздел: ПРИКЛАДНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:
Эрнст Вихерт, «школьная» тема, литература Германии периода Веймарской республики, образ героя-убийцы
Аннотация:Статья посвящена интерпретации темы воспитания в произведениях немецкого писателя Эрнста Вихерта, а также отражению и формированию образа «нового» человека в литературе Германии периода Веймарской республики. В статье рассматривается трансформация образа героя «потерянного поколения» в образ героя-палача, актуализация темы убийства как человеческой нормы в межвоенный период.
Текст статьи:
Первая мировая война, воспринятая как спасение, праздник художниками, музыкантами, писателями Германии, проявила не только основные проблемы политической жизни, назревшие в обществе к августу 1914 года, но обнажила бесчеловечность всей системы школьного воспитания. Историки, культурологи, изучающие социокультурную ситуацию в Германии периода первых десятилетий ХХ века, отмечают, что война выплеснула на поверхность внутренние проблемы. Она явилась не только их катализатором, но закономерным итогом развития германской цивилизации. В. Г. Баев, изучающий мемуарную литературу Германии межвоенного периода, отмечает, что «сама духовная атмосфера тех лет предрасполагала к войне. Повсеместно отмечался рост национализма, шовинистического опьянения, национально-освободительное движение малых народов приобрело масштабных характер. Пропаганда пангерманизма достигла невиданного размаха. Пресса провокационно раздувала подобные настроения»[1; с.33]. Поэтому, по мнению Ю. Н. Солонина, «в начале августа 1914 года объявление войны было воспринято как очистительная буря, после которой вновь должны были наступить безмятежные дни спокойной обеспеченной жизни. Необходимо было отстоять великую немецкую культуру, дать отпор варварам, посягающим на ее высшие и нетленные достояния»[2; с.26]. Культурная элита в массе своей восприняла войну как справедливую. «На фронт торопились, боясь не успеть к концу войны» (Ю.Н. Солонин) [2; с.27]. В.Г. Баев описывает атмосферу «неопределенно-радостного» восторга немцев от наступления войны: «Страна переживала небывалое всеобщее единство. Те дни превратились для всех в неотъемлемую ценность высшего порядка» [1; с. 35]. Немецкие газеты 1914 года называют главной причиной войны «зависть других держав к Германии, которая могла бы сделаться самым могущественным государством, а чтобы этому воспрепятствовать, нужно ее уничтожить» [3; с. 258]. Здесь и претензии на мировое господство, и уверенность в превосходстве Германии над другими странами.
В связи с этим принципиально отметить, что образ врага моделировался в сознании масс задолго до начала войны. На это указывает и Е. С. Сенявская в книге «Психология войны в ХХ веке» [3; с.254]. Еще в предвоенной Германии со школьной скамьи детям прививался (под действием пропаганды) бездумный фанатизм и воспитывалась жестокость. «С самого детства патриотические взнузданные обыватели» [4; с. 418] превращались системой либо в добровольных убийц-патриотов, либо в «пушечное мясо». Проблема школьной системы, уродующей молодые души, становится актуальной для немецкого общества. «Солдат революции» Фриц Цикельский настаивает на том, «что милитаризация немецких детей начиналась со школы» [1; с. 25].
Достаточно проанализировать отношение к войне в гимназиях тех лет, чтобы увидеть полную картину общественно-политической жизни страны в начале века, так как «школа всегда занимала видное место в иерархии общественно-государственных институтов Германии» [1; с. 25]. Райнер Бендик указывает на то, что преподавание истории в немецких школах в период первой мировой войны изменилось. Ученики теперь должны были уяснить себе, почему вчерашние соперники превратились во врагов, и за что воюет Германия. «Для этой цели был по-новому сгруппирован весь учебный материал. Изучение истории должно было начинаться не с античности, а с прусско-немецкой истории» [5; с. 506]. Депутаты Прусского ландтага, по сути, согласились с происходившей девальвацией ценностей мира. Война приветствовалась в школьных учебниках как «наставница» или «очистительный огонь», а мир осуждался как время упадка. Теперь авторы учебников мировую войну рассматривали как «результат политики окружения», осуществленной Англией, Францией и Россией» [5; с. 507]. При этом механизм конструирования образа врага был направлен на «обоснование своей правоты в войне, а также собственного превосходства, которое должно стать основанием для победы над неприятелем» [3; с. 253]. Анализируя мемуарные источники 1919-1933 годов, В. Г. Баев приходит к выводу, что «кайзеровская Германия продолжала существовать в своих учениках, накапливая резервы в будущей борьбе с Веймарской демократией» [1; с. 28].
Тема школьного образования не могла не стать актуальной для немецкой литературы. Роман Роберта Музиля «Тяготы воспитанника Терлеса» («Die Verwirrugen des Zöglings Törless», 1906), который, в свою очередь, повлиял на ранний роман Германа Гессе «Под жерновом» («Unter dem Rat», 1906), «Профессор Унрат или конец тирании» (1905) Генриха Манна, «Друг Гейн» (1902) Эмиля Штрауса, комедия Георга Кайзера «Ректор Кляйст» (1905) обнажили проблемы школьной системы и выдвинули на первый план проблему «я и весь мир» [6; с. 322]. Позднее Г.Фаллада в книге «У нас дома в далекие времена» (1942) вспоминает об ужасающей системе обучения, унижавшей ученика. Массовая литература также не упускала из своего поля зрения данную проблему.
Э. Вихерт в новеллах 1920-30-х годов уделяет особое внимание теме школы, при этом смещая акценты с изображения учителей – фанатичных слуг системы на жестокость детей. Так, в рассказах и новеллах конца 20-х – начала 30-х годов («Gebärde», 1932; «Todeskandidat», 1933) школа показана не исправляющей жестокие характеры, а развивающей их. Эти произведения передают дух цинизма, жестокости, человеческого равнодушия, царивший в немецких школах.
Поднимая проблему «школьного конвейера», писатель особое внимание уделяет ее «продукту» – новому поколению, ставшему в романах Э.М.Ремарка, Г. Белля, Э. Хемингуэя, Р. Олдингтона «потерянным». Э.Вихерт дает новый взгляд на «потерянное поколение». «Потерянный» герой первой мировой войны в произведениях Вихерта трансформируется в солдата Третьего Рейха.
В «Jahre und Zeiten» Э. Вихерт признается, что у него нет «присущей Ремарку веры в молодое поколение» [7; с. 454]. И очень точно, порой реалистично, в своей прозе описывает образ будущего «героя» фашизма, истоки зарождения которого находит в школьном образовании.
В рассказе «Кандидат в смертники» («Todeskandidat») четко очерчены место и время действия, что для писателя не характерно. Это говорит о том, что Э. Вихерту очень важно отметить пространственно-временные границы (в отличие, например, от новеллы «Die Flucht ins Ewige»). События рассказа происходят именно в довоенной Германии. Описывая уклад жизни в немецкой гимназии, Вихерт обращает внимание читателя на нравы, царящие в школе, на ее обитателей, на поведение и традиции гимназистов четвертого класса. «Мы были жестоки, как все дети, недоброжелательны и в нашем поведении не было никакой лирики» [8; S. 446]. Герой, от лица которого ведется рассказ, вспоминает традиционные для его класса способы борьбы с новыми учителями (die Kandidaten). Проверяя новых учителей, действовали по одному бессменному и жестокому плану. После традиционного приветствия господина кандидата второгодник Йонас оставался стоять у своей парты, объясняя, что у него парализованы колени. После чего гимназисты бесстрастно наблюдали за реакцией кандидата. Эта игра на выживание сильнейшего, построенная по неписаным законам школы, предполагала два варианта: либо учитель проявлял жестокость, избивая ученика, и тем самым завоевывал авторитет (что было обычно), либо «ломался» и становился в глазах учеников «кандидатом в смертники». В другой новелле «Жест» («Die Gebärde», 1932) автор всего лишь с помощью нескольких деталей дает исчерпывающую характеристику школьной системы. «Они (учителя – разрядка Е. Л) использовали грубую силу, … у многих из нас на ладонях были рубцы» [8; S. 442]. Нелояльность, нетерпимость, которую учителя проявляли к ученикам-евреям, также находит отражение в произведении. Полны жестокости сцены, описывающие жестокость школьников и равнодушие к ней учителей. «Они отворачивались и наблюдали за воробьями, если школьники играли в «еврейский мяч» [8; S. 442].
Важно обратить внимание на эволюцию образа убийцы в рассказе «Кандидат в смертники» («Todeskandidat»). Если вначале повествования автором дается описание бессердечных школьников, то в конце – солдат, побывавших на первой мировой войне. Вихерт стилистически таким образом конструирует текст, что образы «потерянных» солдат становятся не столько трагичными (как, например, у Ремарка), сколько содержат потенцию реализации своей нерастраченной силы в будущем, в будущей второй мировой войне. Так, образ «обреченного» героя-солдата (например, в новелле «Ферма мертвецов» («
Особенность парадигмы образа героя-палача заключается в его тесной связанности с образом героя-жертвы. Неслучайно объединяющим началом, позволяющим заключить героев в группу «палачей», становится то, что каждый образ в той или иной мере содержит аллюзию на библейское братоубийство.
В 1988 году в статье «Vom Wort als Macht des Herzes Versucht über Ernst Wiechert» Ханс-Мартин Плесске писал о том, что в новелле «Жест» («Die Gebärde») Э. Вихерт предостерегал от тревожащих явлений времени. Здесь писатель не только обнажил проблемы школьной системы Германии, но и «в предостерегающей форме предвосхитил фашистское преследование евреев» [9; с.764]. В связи с этим первая публикация новеллы смогла увидеть свет только в 1946 году.
В этой новелле реализуется оппозиция «убийца-жертва». Символическим орудием убийства становится жест. Автор показывает, как он стирает и обесценивает человеческую жизнь. Образ жертвы создается автором с помощью эмоционально насыщенных метафор («они (одноклассники, учителя – Е. М.) медленно капали отраву в раны, которыми кровоточила его душа» [8; с.442]), определений-сравнений (бессильное загнанное животное, избитая собака, лицо как рана («Gesicht wie Wunde»)). Образ же палача из собирательного «свора собак» превращается в конкретный. Однако автор не только не дает его описания, но даже избегает психологического портрета. Схематизм образа обусловлен его функциональностью – орудие убийства. Отсюда и выпадение, неподчиненность данного образа вихертовской концепции круговорота жизни. Герои-палачи, имея четкую соотнесенность с реальным временем, тем не менее, существуют в «пустой» вечности.
Интересно, что образ убийцы целенаправленно создается в новелле через описание судьбы героя-жертвы. Окончание школы, уход Ели из нее, автором отождествляется с убийством молодого животного. «Он ушел не простившись, как молодое животное, которое вынесли из хлева на базар», «Он выпал из наших жизней и из нашей памяти, как раздавленный ногой стебель травы исчезает с лица земли» [8; с.442].
Появление его на школьном юбилее, спустя десять лет – надежда на помилование. Рассказчик сравнивает взгляд Эли Кабака со взглядом пациентов, обреченных диагнозом на смерть. «Своим взглядом он ощупывал наши глаза. Подобные глаза я видел позднее в своей приемной, когда заканчивал осмотр больных раком, в перерыве между тихим звуком захлопывающейся за сестрой двери и моим первым словом. Глаза, которые существуют на пороге между жизнью и смертью, которые открылись в конвульсиях смелости и в глубине которых уже темнота» [8; с.443].
Интересно, что новелла текстуально разделена на три смысловые части. Первая часть заканчивается выпуском Ели из школы (в новелле дается сравнение с выносом трупа молодого животного), вторая – жестом и уходом Эли с банкета, посвященного десятилетию окончания школы, третья – известием о его самоубийстве. Предопределенность и взаимосвязанность судеб жертвы и ее палача очевидна.
Необходимо отметить, что события, описываемые в рассказе, — это аллюзия на войну, несмотря на то, что в новелле нет и намека на военные действия. Здесь Вихерт создает иллюзию мирной жизни, времени без войны, времени, ставшем ее продолжением. Сначала это школа, учителя, воспитанники, потом юбилей, посвященный десятилетию окончания школы, оркестр, официанты, шампанское – все это становится нейтральный фоном повествования. Повествование практически лишено экспрессии. Движение сюжета создается реальным действующим лицом, рассказчиком (доктором), вспоминающим свое прошлое: школьные годы и встречу выпускников. Его рассказ повествует об одной смерти, о самоубийстве бывшего одноклассника еврея Эли Кабака. Однако в финале становится понятно, что эта смерть не менее страшна, абсурдна и трагична, чем на войне. Бессмысленная военная бойня будто продолжается в рассказе о мирном времени. Лишенное натуралистичности самоубийство идентифицируется читателем как коллективное убийство. Автор показывает, чтобы убить человека, не обязательно посылать его под пули, бывает достаточно жеста. Герой-рассказчик говорит: «Niemand weiB, weshalb Eli es getan hat, aber wir alle waren seine Morder»(«Никто не знает, почему Эли это сделал, но мы все были его убийцами») [8; с.445].
Понимание убийства, как человеческой нормы, возникшее во время первой мировой войны, не только не исчезает, но закрепляется в обществе с приходом к власти нацистов. Эта нравственно-этическая проблема особенно актуализируется не только в малой прозе Э. Вихерта 1930-х годов, но и в его романах, воспоминаниях. Образ палача, не ценящего человеческую жизнь, поправшего нравственные принципы, библейские заповеди, изображается Вихертом как порождение исторической действительности.
Апофеозом экспрессивной насыщенности собирательного образа героя-убийцы в 1920-е годы можно считать созданный Эрнстом Вихертом образ толпы дровосеков, убивающих лес – символ жизни («Легенда о последнем лесе», 1923/1924). Образ символичен. «Они рубили лес… На белых срубах показались красные капли, которые стали тяжело наполняться и медленно расти. Из упавших деревьев капли уже струились, медленно падая в мох, где покрывались пылью и под зеленым плетением корней исчезали. Они рубили топорами, и стоял кругом красный смех…» [10; с.118]. Интересно, что маркирующим элементом образа палача как предвоенных, так и послевоенных лет становится топор. Он является символом смерти в руках человека.
Такая художественная трансформация и изменения в структуре образа героя, в художественных способах его отражения обусловлены культурными и историческими событиями – первой мировой войной, периодом Веймарской республики, а затем приходом к власти национал-социалистов, – на которые писатель не мог не откликнуться. В подобной актуализации «школьной темы» в творчестве писателя усматривается вызов системе, порождающей новый эталон подражания – образ героя-палача. Попытка создания литературного противовеса политически ангажированной литературе, прессе периода Веймарской республики в условиях тотальной пропаганды была опасной для писателя. Время требовало морально-нравственных компромиссов, которые для писателя-гуманиста с активной гражданской позицией были неприемлемы. Вопреки литературным стереотипам начала ХХ века Эрнст Вихерт возрождает и утверждает образ человека-созидателя. Созданный образ «нового» героя становится реализацией авторского стремления противопоставить войне, хаосу, убийству вечный космический круговорот жизни.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
- Баев, В.Г. Германское государство в межвоенный период 1919-1933 гг. в зеркале мемуарной литературы 60-80 гг. ХХ в. / В.Г. Баев. — Тамбов: ТГУ им. Г. Р. Державина, 2002.
- Солонин, Ю.Н. Эрнст Юнгер: От воображения к метафизике истории / Ю.Н. Солонин // Юнгер Эрнст В стальных грозах. — СПб: Владимир Даль, 2000.
- Сенявская, Е.С. Психология войны в ХХ веке. Исторический опыт России / Е.С. Сенявская. — М.: Наука, 1990.
- Степун, Ф. Германия / Ф. Степун // Современные записки. — Париж. -1930. — № 42.
- Первая мировая война: Пролог ХХ века / Рос. АН, Ин-т всеобщей истории. — М.: Наука, 1998.
- Brenner, P.J. Neue deutsche Literaturgeschichte: vom «Ackermann» zu «Gunter Grass» / P.J. Brenner. —
- Wiechert, E. Samtliche Werke: In zehn Banden. Band 9. / E. Wiechert. – Wien-Munchen-Basel: Desch, 1957.
- Wiechert, E. Die Novellen und Erzählungen / Е. Wiechert. — Wien, Munchen,
- Plesske, H.-M. Vom Wort als Macht des Herzes. Versucht über Ernst Wiechert / Н.-М. Plesske // Sinn und Form
- Wiechert, E. Der silberne Wagen. Sieben Novellen. Welt im Buch / Е. Wiechert. — Wien, München,