Автор(ы) статьи: Б.Н. ПОЙЗНЕР, Э.А. СОСНИН
Раздел: ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

аксиология, лидерство, целенаправленная система деятельности, субъекты творчества.

Аннотация:

На основе концепции целенаправленной деятельности (по В.И. Корогодину, 1991) и типологии творчества, построенной на выделении шести типов творческой активности людей (Э.А. Соснин, Б.Н. Пойзнер, 2011) предложен единый подход к построению шестиричной аксиологии. Об её универсальном характере можно судить по тому, что она совмещает в себе представления об иерархии ценностей, предложенные М. Шелером, У.А. Садлером мл., П.А. Флоренским, и дополненные Т.Б. Джонсоном, Э. Гуссерлем и другими авторами. На основании шестиричной аксиологии предложено многоаспектное видение созидательной (в том числе лидерской) деятельности.

Текст статьи:

Человек становится таким, каким
он был сформирован задачами, расположенными на его пути.
Ж.-П. Сартр. Бытие и Ничто, 1943

Быть счастливым – значит уметь без страха заглянуть в себя.
В. Беньямин. Улица с односторонним движением, 1924–1928 

В книге «Из небытия в бытие: творчество как целенаправленная деятельность» [1] для реконструкции творчества как процесса постоянного обновления культуры мы исходили из предложенной В.И. Корогодиным (1991) схемы целенаправленного действия [2, с. 22]. Согласно ей существенны лишь четыре объекта, на которые может быть направлена активность человека, в том числе лидера (и, соответственно, четыре полезных продукта целенаправленной системы деятельности (ЦСД) в случае успеха): цель Z, оператор Q информации, ресурс R, отходы W. Было показано, как тесно эта четвёрка взаимосвязана со стадиями эволюции -целенаправленных систем деятельности.

К четвёрке объектов / продуктов Z, Q, R, W была привязана четверица субъектов творчества: Гений, Талант, Мастер, Потребитель. Из них первые три позитивны (их новации (уровней +3, +2, +1) повышают вероятность P достижения целей Z ЦСД), Потребителю же присвоен «нулевой» креативный потенциал (его деяния не влияют на P).

«Но нравственное чувство, как и талант, даётся не всякому», – насмешливо заметил А.С. Пушкин (1836) [3, с. 403]. В реальности издревле существуют ещё и «негативные» фигуры: носители разрушительной активности (снижающей P). Их учёт в общей системе возможен, если придать ей ценностное измерение, поскольку в аксиологии существует понятие отрицательной ценности. Поэтому на нашей шкале творчества появляются два уровня со знаком минус, введённые как некие зеркальные относительно 1-го и 2-го. Это –1-й уровень для Хитреца (он – в смысле деструктивности его деятельности – антипод Мастера) и –2-й уровень для Революционера (он антипод Таланта) [1, с. 285–355]. В итоге из четырёх исходных объектов / продуктов и ориентированных на них субъектов получается шесть лиц. Образно говоря, выявляется некий Sextett, исполняющий – в том или ином составе – пьесу «ЦСД» (см. таблицу 1).

Поскольку затронута ценностная сторона деятельности, нельзя обойти концепцию (1913) германского философа М. Шелера (1874–1928). Он исходит из абсолютной ценности бога как базиса всех ценностей. По Шелеру, ценности можно только чувствовать, но человек обладает неограниченной способностью такого чувства. М. Шелер ссылается на «тот сущностный факт, что все ценности <…> распадаются на позитивные и негативные. Это определяется сущностью ценностей и значимо совершенно независимо от того, что мы можем чувствовать те или иные особые ценностные противоположности (т.е. позитивные и негативные ценности), такие, как “прекрасное-безобразное”, “доброе-злое” <…>» [4, с. 300].

У М. Шелера априорную иерархию составляют четыре аксиологические ряда: I. ценности святыни («святого и несвятого», а в качестве состояний «этому ценностному ряду соответствуют чувства “блаженства” и “отчаяния”», которые служат «как бы мерой “близости” и “дали” святого в переживании». Ответными же реакциями «являются “вера” и “неверие”, “благоговение”, “поклонение” и аналогичные способы отношения»); II. духовные ценности («1. ценности “прекрасного” и “безобразного” и вся область чисто эстетических ценностей; 2. ценности “справедливого” и “несправедливого” <…>; 3. ценности “чистого познания истины”», от которых производны «ценности науки», «ценности культуры»: «сокровища искусства, научные институты, позитивное законодательство и т.д.»); III. витальные ценности («производными от них являются все те ценности, которые относятся к сфере значений “благополучия” и “благосостояния”и которые подчинены ценностям благородного и неблагородного <…>»); IV. чувственные ценности приятного и неприятного (причём «один и тот же процесс для одного человека может быть приятен, а для другого неприятен») [4, с. 322–328]. Ценности «выступают по отношению друг к другу как высшие и низшие», но «это отношение может быть постигнуто только “в” предпочтении и пренебрежении», причём сам этот акт обосновывает «“чувствование” ценностей» [4, с. 307–308]. Процитируем ещё шелеровское суждение о целеполагании: «там, где мы выбираем цель, которая обоснована более низкой ценностью, в основе всегда лежит заблуждение предпочтения» [4, с. 306]. 

Таблица 1. Шкала субъектов творчества (типов лидерства) vs иерархия ценностей (идеальных типов) у М. Шелера, форм самосознания у У.А. Садлера мл., ступени любви дружбы у П.А. Флоренского

 

 

 

Исследовательница шелеровской аксиологии указывает, что его иерархии ценностей соответствуют идеальные типы личностей. Они выполняют оценочно-нормативные функции, являясь образцами личностной ориентации для реальных людей в их действиях. Таких типов четыре: святой, гений, герой, а также «ведущий дух цивилизации» и «художник наслаждения» (в сфере телесного). Здесь два последних подтипа выражают ценности неприятного (или гедонистические ценности полезного) и приятного resp. При этом каждая эпоха имеет своих собственных святых, гениев, героев, вождей etc., а религиозные модели личности служат источником «харизматического господства» [5, с. 390–391] (см. таблицу 1). Однако Шелер не выделяет – среди примеров ценностей святого – особую ценность «священного безумия», которая культивировалась в Древней Греции. Известно, что тема безумия позднее занимала непоследнее место в размышлениях о природе художественного творчества у немецких романтиков и французских символистов. Позднее (1961) французский мыслитель Мишель Фуко (1926–1984) изучил, как воспринималось безумие в европейских обществах XIII–XIX вв. [6].

М. Шелер успешно развивал феноменологию, основателем которой является его соотечественник Э. Гуссерль (1859–1938). В поздних работах Гуссерля вводится понятие «жизненный мир» личности – некая матрица, фрейм, система координат, внутри которой события становятся значимыми. Жизненный мир имеет множественную структуру: человек имеет не одну, а ряд возможностей, направлений развития. Следуя им, он ориентируется, действует, наделяет смыслом проходимый жизненный путь. Понятие жизненного мира было использовано (1969) в экзистенциальной феноменологии американского психолога У.А. Садлера мл. [7]. Он исходил из четвёрки ранжированных экзистенциальных возможностей, или направлений, присущих развитию и распространению вовне жизненного мира в ходе его реализации. Садлер изучал феномен одиночества и аномии (как последствия одиночества). Аномия (от др.-гр. anomia – беззаконие, несправедливость < a — частица отрицания + nomoV – закон) – введённое (1900) французским социологом Э. Дюркгеймом понятие, описывающее состояние беспорядка и незаконности в обществе. Он предполагал, что аномия развивается, когда быстрые социальные и экономические изменения нарушают порядок в общественном устройстве. Из-за этих нарушений человеческим ожиданиям не суждено сбыться. У людей возникает чувство, что они существуют в пустом пространстве без ориентиров, для них жизнь теряет ценность. Это влечёт аномичное саморазрушение, например, самоубийство [7, с. 47]. Садлер связал с четырьмя возможностями / направлениями жизненного мира четыре формы самосознания (или измерения): космическое, культурное, социально-групповое, межличностное (см. таблицу 1).

По Садлеру, наиболее сложная экзистенциальная возможность (resp. космическое измерение самосознания) включает в себя минимум три различные «формы самовосприятия: a) постижения себя как целостной реальности, благодаря которому человек соотносится с природой и космосом; b) причастности к мистическим, таинственным аспектам жизни; c) веры в уникальность своей судьбы либо причастности к великим историческим целям» (курсив наш. – Авт.). Вторая экзистенциальная возможность: «традиция и культура личности, дающие ей многие ценности и идеи» (курсив наш. – Авт.), и она использует их «для интерпретации своих переживаний, для определения своего существования». Третья возможность: «социальное окружение индивида, формирующее поле организационных отношений с другими людьми и те сферы, где возникает понятие участия в группе и ролевой функции личности». Четвёртая: «восприятие других людей, с которыми человек может установить отношения “Я – Ты”, отношения, которые могут развернуться в двойную реальность человеческого “Мы”» [8, с. 29-33].

По данным Т.Б. Джонсона, для аномичных молодых людей характерным было: неприятие себя и других; тяготение к действиям, обусловленным внешним контролем (влияние дьявола, судьбы и т.п.); убеждённость, что их собственные усилия могут лишь незначительно повлиять на общее направление их жизни [8, с. 46]. Согласно концепции аномии, развитой (1964) американским социологом Р.К. Мертоном, «отклоняющееся» (девиантное) поведение есть симптом рассогласования между средствами реализации целей (избираемыми субъектом) и общественно организованными способами их достижения. Р.К. Мертон указывал на две разновидности рассогласованности: когда разрешены любые средства и способы достижения целей; когда деятельность по достижению целей становится самоцелью [9]. Кроме того, для аномической личности характерны «авторитаризм, этноцентризм и политический экстремизм» [10, с. 28]. Такое содержание аномичного поведения можно соотнести с жизненной стратегией и / или общественным амплуа как Потребителя, так и Революционера (см. таблицу 7).

Упомянем ещё попытку (1993) ранжировать выявленную (1911) П.А. Флоренским четверицу измерений любви (в результате его филологического и семантического анализа древнегреческих синонимов с общим значением «любовь») и найти параллель им в описанных Садлером формах самосознания личности, через которые совершается обзор её жизненного мира, где организуется и осмысливается опыт человека [11].

П.А. Флоренский особо выделял античное jilia (филия) среди разновидностей того, что он называл «любовь дружбы». Filia – любовь в синонимии англ. to like в отличие от to love, – разъясняет М.А. Можейко. – Она основана на осознанно личном и личностном избранничестве. Филия есть апофеоз остро артикулированной индивидуальности, которая с эпохи ренессансного гуманизма наделяется статусом максимальной ценности. Согласно К.С. Льюису, именно в дружбе человек проявляет себя предельно внефункционально <т.е. выходит, что человек в состоянии jilia предельно противоположен «операторному» (Q), автоматическому режиму своего существования. – Авт.>. В социальном контексте филия создаёт зону свободы и автономии, а потому с позиции тоталитаризма «каждая дружба – предательство, даже бунт» [12]. Содержательный этюд Флоренского вошёл позднее в его капитальный труд «Столп и основание истины» (1914). В предисловии к его изданию 1990 г. философ-антрополог С.С. Хоружий указывает, что любовь у Флоренского – сила, которою устанавливается всеединство. Поэтому наличие градаций любви означает существование градаций и самого всеединства по его подлинности. С учётом этого тезиса и комментариев А. Шевченко (1992) к наблюдениям П.А. Флоренского мы добавили в таблицу 7 ступени любви дружбы. Флоренский, естественно, не заходил на поле негативных ценностей.

Поскольку на нашей шкале Хитрец – антипод Мастера, то допустимо ввести «соответствующую» Хитрецу гипотетическую ступень любви дружбы: это «анти-сторгэ», которая не «позволяет человеку быть таким, каков он есть наедине с собой» [13]. Аналогично, для Революционера (он антипод Таланта) можно сконструировать «анти-агапэ»: негатив «деятельной одаряющей любви», противоположность «братскому общению» людей [14]. Получается некая деятельная ненависть, осуществляющая отъём, изъятие, действие по глаголу exspolio <Exspolio (лат.) – ограблять; лишать кого-либо чего-либо, отнимать> (см. таблицу 1). На наш взгляд, модельные понятия «анти-сторгэ» и «анти-агапэ» (введённые простой операцией отрицания) в целом не противоречат социально-психологическим обликам Хитреца и Революционера как субъектов творчества.

Из таблицы 1 видно, что полученная нами в [1] типология лидеров, опирающаяся на четвёрку объектов / продуктов творчества Z, Q, R, W, и полученная независимо от концепций Э. Гуссерля, П.А. Флоренского, М. Шелера, У.А. Садлера мл. (хотя нам приходилось обращаться к их идеям при обсуждении вопроса о культурных образцах смены культурных образцов [15; 16]), согласуется по своему содержанию с иерархиями трёх последних. Поэтому можно считать такое согласие аргументом в пользу достоверности видов и критериев лидерства.

Вероятно, четвёрку Z, Q, R, W правомерно считать неким инвариантом ЦСД. Причём не столько социально-психологическим, сколько «социально-эврологическим» инвариантом, если вспомнить, что учение о творческих способностях раньше иногда называли эврологией <Эврология: от др.-гр. глагола euriskw – находить; открывать, изобретать, выдумывать + logoV – наука. А существительное eurhma означает: находка, неожиданное счастье; изобретение, открытие [17, с. 556]>. Тогда, по нашему мнению, целесообразно включить введённую нами классификацию субъектов творчества в более широкий, хотя и органичный ей (благодаря привлечению ценностного подхода) контекст.

Скажем, взглянуть через неё на феномен открытия. Касаясь его, Ю.И. Неймарк (1920–2011), один из творцов современной теории управления, подчёркивает: «Многие крупные открытия в науке совершаются дважды: первый раз абстрактно теоретически, отдельными людьми, и это открытие никого не волнует и не трогает, его не замечают; и второй раз практически жизненно, когда оно овладевает многими умами и потрясает людей, открывая им что-то ранее неведомое, неожиданное и очень важное. В теории колебаний так было с открытием автоколебаний и с открытием хаотических и стохастических колебаний» [18, с. 3].

Социокультурный аспект этого явления анализирует в докладе «Авангард и наука» (2006) академик РАН Вячеслав Всеволодович Иванов. Он убеждён, что «для будущего науки, для будущего культуры вообще огромное значение имеет общая идея, открытая погибшим в сталинское время великим русским экономистом Николаем Дмитриевичем Кондратьевым»: так называемая волна Кондратьева. Вяч.Вс. Иванов резюмирует эту идею очень ясно: предположим, делается большое открытие в технике. Его «можно внедрить, если люди понимают, что это действительно открытие, которое принесёт пользу. Оно внедряется и приносит не только пользу, но и большие деньги. Но затем его возможности исчерпываются. И может начаться кризис, которого, однако, можно избежать, открыв нечто новое. После чего повторяется та же основная схема. Значит, нужно совершить открытие, внедрить его и ждать, пока оно себя исчерпает. <…>» [19, с. 360–361]. И обсуждение открытий такого масштаба, содержания очередного технологического уклада etc. не может не затронуть темы лидерства.

Дискуссия эта становится тем актуальнее, чем ближе сингулярность эволюции Дьяконова–Винджа <Сингулярный (от лат singularis – отдельный, особый) – единственный в своем роде, уникальный; исключительный, необыкновенный, необычайный>. Её формальная причина – масштабно-инвариантная последовательность моментов t_n бифуркаций в нашей истории (бифуркация (от лат. bi + furca – двузубая вилка) – развилка, раздвоение пути, растения и т.п.). То есть существует закон сокращения в a раз (a>1; согласно С.П. Капице (1992), a»e) длительности t_f–t_n каждой последующей фазы эволюции (n) по сравнению с предыдущей (n–1). Если весь описываемый промежуток времени равен T, то n-я бифуркация происходит в момент t_n=t_f–T/aⁿ, где t_f – предел последовательности {t_n} [20, с. 361–366; 21, с. 37]. В терминологии А.А. Самарского и С.П. Курдюмова такая ситуация есть режим с обострением (blow up): длительная квазистационарная стадия на старте, а вблизи финального момента времени t_f – стадия сверхбыстрого нарастания характерной величины N(t) [22, с. 239; 23, с. 9–20]. Обострение возможно в открытых нелинейных системах с сильной положительной обратной связью (оцениваемой параметром b>0). Так, режим с обострением присущ системам с динамикой вида dN/dt=bN². Решение N(t)=1/b(t_f–t) показывает: N(t) ® ¥ с приближением времени t к конечному t_f=1/bN(0), называемому временем обострения, которое зависит от начального состояния N(0) в системе. Сингулярностью Дьяконова–Винджа часто именуют гипотетическую «точку» t_f во времени. По оценкам (впервые – у Х. фон Ферстера с коллегами в 1960 г.), t_f лежит около 2004–2064 гг. В окрестности t_f многие прогностические кривые стремятся к бесконечности [23, с. 5–68].

Очень соблазнительно представить жизнь на Земле – во всех мыслимых формах – как некую мегаЦСД, описываемую схемой (2). А био- и социоэволюцию на планете – как sui generis кино, чьи кадры изображают последовательность радикальных фазовых переходов. За 4 млрд. лет их было 19, по расчётам А.Д. Панова [21, с. 36–40]. Именно в силу подобия (автомодельности) фаз эволюции, которое подчёркивает Д.И. Трубецков [20, с. 364], каждую её фазу длительностью t_f–t_n можно описать с помощью рис. 1 (со своими параметрами).

 

 

Рис. 1. S-образная кривая развития любой целенаправленной системы деятельности. Стадии развития: 1 − зарождение (обновление) системы; 2 − быстрый рост; 3 − стагнация; 4 − разрушение 

Тогда гипотетическая сингулярность Дьяконова–Винджа выглядит закономерной границей, через которую – ускоряясь по закону t_n=t_f–T/aⁿ – неизбежно пройдёт на Земле «наша» мегаЦСД. Пройдёт, – чтобы смениться последующей, но уже на «нашу» отнюдь не похожей! Однако здесь приходится остановиться и вспомнить предостережение Ю.А. Шрейдера о том, что мир, возможно, организован по правилам иной логики…

Структура таблицы 1 порождает четырёхмерный смысловой куб, «осями координат» для которого служат категории: самосознание, ценности, объект творчества, лидерство. Вдоль каждой из осей предусмотрено шесть разновидностей, включая «вакансии», искусственно заполненные нами ради полноты описания и наглядности.

По-видимому, многомерный куб этот содержит методологическую подсказку (закваску) для дальнейшего изучения феномена лидерства с целью практического использования. Скажем, чтобы выяснить: каков диапазон соотношений между социальными патологиями (общество, охваченное неврозом, «социальный иммунодефицит» <термин политолога В. Пастухова [24, с. 4].>, концентрация культурных мутаций, утрата интегрирующих ценностей, градус «абсурдной социальности» <понятие философа культуры И.П. Смирнова [25]> etc.), отягощёнными проворством Хитрецов, Потребителей, а порой – Мастеров, и болезнями Революционеров (до их выхода на авансцену, в периоды их лидерства и после крушения их ЦСД).

Или чтобы присмотреться к противоположному полюсу лидерства: к социальному амплуа козла отпущения. Согласно Р. Жирару, толкующему социально-психологический смысл жертвоприношения, первой жертвой, понявшей этот культурный механизм, был легендарный Иисус Христос. По Жирару, ритуал зримо представляет кризис «в духе религиозного и социального сотрудничества», воспроизводя жертвенный обряд «не столько к невыгоде заклаемой жертвы, сколько на благо общества» [26, с. 8]. Попробуем испытать на этом культурном архетипе схему (2) ЦСД. Лидеры-жрецы <в церковнославянском языке слова «жрец» и «жертва» имели общий корень: глагол «жрети» – приносить жертву. «Жрище», или «жертвище», – языческий жертвенник, капище, кумирня, требище> некогда создали операторы Q: «изгнание козла», «заклание жертвы» и т.п. Видимо, в состоянии неустойчивости социальная ЦСД публично «платит» козлом отпущения своему богу, чтобы получить в обмен Z – стабильность, сплочённость, солидарность. Но что есть козёл для ЦСД: доля ресурса R или отхода W? С.Н. Зенкин, филолог и знаток истории культуры, напоминает: латинское sacrificium (жертвоприношение), буквально означает: делание священным, освящение. А жертвенный обряд – «поворотная точка в отношениях сакрального и профанного, переходящих друг в друга». То есть точка бифуркации, сказали бы мы. И разъясняет: «Образуя очевидное исключение из обыкновенного порядка вещей (где преобладает не уничтожение, а производство и накопление [т.е. R. – Авт.]), сопровождаясь ужасом, а порой и коллективным исступлением, этот обряд переживается как миг предельного риска при непосредственном соприкосновении людей с миром инородных сил» [27, с. 201]. Значит, всё-таки, козёл отпущения – R.

Сегодня в России по ряду причин обостряется взаимное недоброжелательство, нетерпимость аморфной общности, считающей себя «большинством», и всевозможных «меньшинств». А демонстрируемая принадлежность к последним нередко носит провоцирующий, навязчивый, вероятно, компенсаторный характер. Углубляющаяся коллизия показывает наличие социальных неврозов, фобий и других болезненных состояний. Обе конфликтующие стороны изобретательно формируют образ врага и бдительно ищут его, т.е. у каждой стороны (ЦСД) возник общественный запрос (Z) на козла отпущения. К сожалению, бурный период этнических конфликтов, определивших ход русской революции в 1917–1918 гг. [28; 29], эффективно выведен из общественной памяти усилиями официальных историков, СМИ, публицистов. Не исключено, что наш подход пригоден – в составе общего инструмента – для поиска режимов согласия.

Область положительных рангов новаций в таблице 1, по нашему мнению, полезна пытливой личности, решающей классические проблемы самопознания, самоопределения, самопреодоления. В этом плане реальную помощь рефлексирующей натуре – да и всем, кто задумался над причиной взаимовлияния душевной болезни и творческой силы – окажут сюжеты в книгах [30–38]. Многообразие, классификация, неожиданный анализ собранного в них материала сами по себе дают педагогический эффект. Вероятно, его можно укрепить, используя материал из нашей книжки. Здесь вспоминается оптимистический и даже дерзкий – на фоне традиционных разглагольствований о непроницаемой мистической тайне творчества – тезис поэта и переводчика Николая Степановича Гумилёва (1886–1921). Размышляя (1911) о совершенстве литературного стиля французского писателя Теофиля Готье (1811–1872), он заявил: «нет других законов, кроме законов радостного и плодотворного усилия» [39, с. 420].

И под занавес – неуверенное и совсем уж нахальное предположение. Несомненно, к методологическому резерву совершенствования изложенного подхода и систематики Z-, Q-, R-, W-новаций относится многоаспектное видение созидательной (в том числе лидерской) деятельности. Если идти в этом направлении, то почему бы не попытаться осуществить синтез новых синтезирующих наук [40], занимающихся кардинальными свойствами нашего мира? Думается, к их числу принадлежат:

– упоминавшаяся выше телеологическая (т.е. нематематическая) теория информации В.И. Корогодина [2] и её приложения к социальным явлениям [1; 41–50].

– Синергетика (её часто называют теорией самоорганизации, а также Science on Complexity) [51–56], всегда уделявшая внимание творчеству [57];

– Меметика (Memetics), получившая своё имя от неологизма «мем» (англ. meme < memory – память; в некоторых переводах – «мим» [58, с. 174]). Английский этолог-неодарвинист Р. Докинз (R. Dawkins) термином «мем» стал обозначать человеческую идею как единицу передачи социокультурной информации (1976) [59, с. 272–286].

– Диатропика (учение о разнообразии) биологов-эволюционистов С.В. Мейена (1935–1987) и Ю.В. Чайковского [60]. Диатропика (от др.-гр. diatropoV – разнообразный, разнохарактерный) – неологизм Ю.В. Чайковского. «Для диатропики – пишет он – разнообразие представляет единственный объект исследования, зато интерес её – не в описании самих различий между предметами, а в выявлении и формулировке закономерностей каждого разнообразия и в поисках того, что нескольким или даже всем разнообразиям обще. Это, прежде всего, рефренная структура разнообразий, на которую первым указал, насколько знаю, Мейен. Позже вместо этого длинного термина мной был предложен короткий – диасеть (диатропическая сеть)» [60, с. 8].

– Технетика (наука о технической реальности) Б.И. Кудрина, основателя ценозофилософии [61]. Предмет технетики (конец 1980-х гг.) – техноценоз (от др.-гр. tecnh – искусство + koinoV — общий; koinh — сообща, вместе). Как известно, экологи называют биоценозом совокупность животных, растений, микроорганизмов, которые населяют участок среды обитания с приблизительно однородными условиями жизни: озеро, луг, береговую полосу. Б.И. Кудрин определяет техноценоз как «сообщество изделий конвенционно выделенного объекта; множество элементов-изделий, характеризующееся слабыми связями и слабыми взаимодействиями; система техногенного происхождения, рассматриваемая как сообщество классифицируемых по видам единиц техники, технологии, материала, продукции, отходов и выделяемая административно-территориально для целей инвестиционного проектирования, построения (сооружение, монтаж, наладка), обеспечения функционирования (эксплуатация, ремонт), управления (менеджмент)». В этом описании присутствуют Q-, R-, W-компоненты ЦСД и ситуация S из (2). Разрабатываемую Б.И. Кудриным трансдисциплинарную науку («общая и прикладная ценология») [61] следовало бы назвать ценозофилософией.

– Учение об адаптации и адаптациогенезе философа естествознания Ю.А. Урманцева [62]. Ю.А. Урманцев демонстрирует, что понятие «адаптация» охватывает «не только биологические, но и социальные, технические, лингвистические, психологические и некоторые неорганические адаптивные системы». Под адаптацией сегодня понимается «сообразная или сообразуемая с особенностями телеологического объекта-системы и среды его обитания система признаков, способная реализовать его цели в этой среде, созданная или создаваемая в ответ на действительные или возможные действия факторов» [62, с. 35].

– Фрактальная семиотика методолога В.В. Тарасенко [63]. Фрактальная семиотика решает проблему наблюдателя (исследователя) сложной системы и разрешающей способности его познавательного аппарата. Наблюдатель способен – в принципе – изменять масштабы своего наблюдения и в зависимости от них использовать различные средства истолкования изучаемого объекта. В.В. Тарасенко (на основе познавательных процедур фрактальной геометрии Б. Мандельброта) построил аппарат, который пригоден для исследования семиотических (знаковых) систем различной природы. Исходная посылка здесь заключается во введении аксиоматической схемы объяснения, и она применима к деятельности инжненера, физика-исследователя, изобретателя etc. Схему объяснения составляют: Объект – Знак – Понятие (Смысл) – Наблюдатель. Под Объектом подразумевается вещь либо явление, которое описывает и стремится объяснить наблюдатель. Знак понимается как результат восприятия Наблюдателем Объекта. Этот результат устойчиво воспроизводим и узнаваем, т.е. повторяем, в лингвистических ситуациях другими людьми. Результатом восприятия может оказаться: термин; результат измерения; распознаваемый образ, фиксируемый средствами языка; представление, качественная оценка объекта. Если перейти на наш язык, то, вероятно, в типичном случае результат корректного восприятия (Q) совпадает или связан с целью Z.

– Доктрина психосемиотики [36] и шизореальности В.П. Руднева [37; 64; 65], лингвофилософа, психолога, прозаика, переводчика. В психосемиотике единым подходом охвачен весьма широкий спектр наук. В их число входят: «классический современный психоанализ, классическая семиотика в Тартуском духе, антропология Грегори Бейтсона и антипсихиатрия Рональда Лэйнга, теория речевых актов Дж. Остина и Дж. Серля, семантика возможных миров Я. Хинтикки, мотивный анализ Бориса М. Гаспарова, классическая филологическая поэтика» [36, с. 6]. Истолкование самовоспроизведения этой многоплановой интеллектуальной конструкции – с точки зрения компонентов ЦСД – составляет задачу явно непростую, но многообещающую в смысле существенного усиления психологического слагаемого в теории ЦСД. Шизореальность (от др.-греч. σχίζω – раскалывать, дробить), грубо говоря, есть наша с вами реальность. Она давно организована людьми согласно примордиальному соглашению: пользоваться речью. А в ней слова и высказывания (знаки), описывающие реальность, обычно ничем не похожи на кодируемые ими предметы, процессы, понятия и т.п. денотаты [64, с. 6]. В плане ЦСД слова и высказывания есть операторы Q либо ресурсы R, а то и побочные продукты W – в зависимости от наличной ситуации S в (2) и цели Z.

Чем оправдан такой странный выбор разновекторных дисциплин?

Во-первых, тем, что они, так или иначе, соприкасаются с целенаправленной системной деятельностью, с самоорганизацией, с репликацией [66] как атрибутами социума (включая сообщества живых систем) и, часто не называя ЦСД, раскрывают принципиальные качества компонентов схемы (2).

Во-вторых, по нашей догадке, в случае успеха, возможно, появился бы новый инструмент для изучения и проектирования. Объект его – предельно сложная и большая ЦСД: глобальная система цивилизационного развития. С помощью такого инструмента было бы посильно начать строить гипотетическую модель глобального лидерства (Q), повышающего вероятность P перехода планетарной ЦСД в надсистему [1]. Сценариев цивилизационного развития составлено несколько [67, с. 29–32]. Но угроза неблагополучной перспективы человечества давно тревожит футурологов. А также – дальновидных мыслителей, писавших о последствиях мощи человеческого творчества, вроде Х. Арендт (1906–1975) [68], В.В. Налимова (1910–1997) [69], И.Р. Пригожина (1917–2003) [70, с. 358–367]. И, конечно, учёных, уточняющих различные аспекты сингулярности Дьяконова–Винджа (см., например [55]).

В-третьих, в нашей новой работе [71] абстрактное (и тем ценное) описание В.И. Корогодиным целенаправленной деятельности удалось дополнить учётом феноменов, свойственных исключительно человеку: ценностным и патографическим измерениями креативности. В эссе «Судьба и характер» немецкий культуролог В. Беньямин (1892–1940) возражает против подхода, когда «характер обычно понимается в этическом, судьба – в религиозном смысле». В. Беньямин предлагает вернуться к (семиотической) позиции древних физиогномистов. «Они считали, что характер может быть понят только на основе нескольких немногих в моральном смысле нейтральных принципов, таких, например, как те, что пыталось установить учение о темпераментах» [72, с. 41, 45]. Не олицетворяет ли секстет агентов творчества, изображённый в книге, возможные «темпераменты», смешанные в коллективной личности, которая движет ЦСД человечества?

В-четвёртых, гипотетический Sextett, скрытый в ЦСД (как и составленный реестр синтезирующих наук), не противоречит, не сопротивляется приложению идей (1909) Вяч.Ив. Иванова (1866–1949) об искусстве и шире – о знании – как системе символов. Так, он пишет: «Полифония в музыке отвечает тому моменту равновесия между ознаменовательным и изобретательным началом творчества, который мы видим в искусстве Фидия. В полифоническом хоре каждый участник индивидуален и как бы субъективен. Но гармоническое восстановление строя созвучий в полной мере утверждает объективную целесообразность кажущегося разногласия» [72, с. 545]. (У Иванова «символ есть знак, или ознаменование» [72, с. 537].) Такая полифония – образ плодоносной ЦСД.

В-пятых, – если это сочтут доводом – строчка из «Стихов о неизвестном солдате» (1937) О.Э. Мандельштама (1891–1938). В том месте, где говорится о доле «бороться за воздух прожиточный», поэт признаётся: «Нам союзно лишь то, что избыточно <…>» [73, с. 125]. В выводе этом логично увидеть автохарактеристику Мандельштама, живо интересовавшегося вершинами естествознания: от эволюционизма Ж.-Б. Ламарка до космологии Э.П. Хаббла. Местоимением «нам» он, вероятно, намекал на круг единомышленников (кое-кто из них тогда ещё был жив), принадлежавших к эпохе русского культурного ренессанса рубежа XIX–XX столетий.

Есть, однако, ещё один аспект. «Стихи о неизвестном солдате» среди избытка тем, аллюзий, ассоциаций касаются творческого предназначения человека. В этой связи правомерно думать, что часть речи «нам» предполагает – в будущем – какой-то незримый коллектив, разделяющий установку Мандельштама на избыточность. Почему бы не помыслить читателя нашей статьи принадлежащим к этой невидимой общности?

Литература

1. Соснин Э.А., Пойзнер Б.Н. Из небытия в бытие: творчество как целенаправленная деятельность. − Томск: STT, 2011. − 520 c.

2. Корогодин В.И. Информация и феномен жизни. – Пущино: Пущинский научный центр РАН, 1991. – 204 с.

3. Пушкин А.С. Мнение М.Е. Лобанова о духе и словесности, как иностранной, так и отечественной // ПСС в 10-ти т. Т. 7: Критика и публицистика. – М.Л.: Изд-во АН СССР, 1949. – С. 400–411.

4. Шелер М. Формализм в этике и материальная этика ценностей // Избр. произведения / Под ред. А.В. Денежкина. – М.: Логос, 1994. – С. 259–337.

5. Чухина Л. Человек и его ценностный мир в феноменологической философии Макса Шелера // Шелер М. Избр. произведения / Под ред. А.В. Денежкина. – М.: Логос, 1994. – С. 377–398.

6. Фуко М. История безумия в классическую эпоху / Вступит. ст. З.А. Сокулер. – СПб.: Университетская книга, 1997. – 576 с.

7. Sadler W.A., Jr. Creative existence: Play as a pathway to personal freedom and community // Humanitas. – 1969. – Vol. 5. – P. 57–80.

8. Садлер У.А., Джонсон Т.Б. Что такое одиночество? // Лабиринты одиночества / Сост., общ. ред. и предисл. Н.Е. Покровского. – М.: Прогресс, 1989. – С. 21–51.

9. Грицанов А.А. Аномия // Новейший философский словарь / Сост. А.А. Грицанов. – Минск: Изд. В.М. Скакун, 1998. – С. 29.

10. Философский энциклопедический словарь. – М.: Сов. энцикл., 1989. – 815 с.

11. Пойзнер Б.Н. О преодолимости сиротства: любовь дружбы у о. П. Флоренского // Культура Отечества: прошлое, настоящее, будущее. – Томск, 1993. – Вып. 1. – С. 40–48.

12. Можейко М.А. Филия // Новейший философский словарь / Сост. А.А. Грицанов. – Минск: Изд. В.М. Скакун, 1998. – С. 755–756.

13. Можейко М.А. Сторге // Новейший философский словарь / Сост. А.А. Грицанов. – Минск: Изд. В.М. Скакун, 1998. – С. 682–683.

14. Грицанов А.А. Агапе // Новейший философский словарь / Сост. А.А. Грицанов. – Минск: Изд. В.М. Скакун, 1998. – С. 7.

15. Пойзнер Б.Н. О стимулах становления человека и смены его ценностей // Высшее образование в России. – 1996, № 3. – С. 57–60.

16. Пойзнер Б.Н. М. Шелер, М.М. Бахтин, К. Манхейм о динамизме личности и культурных образцов // Современные образовательные стратегии и духовное развитие личности: Материалы Всерос. науч. конф. (27–28 марта 1996 г., г. Томск). – Томск, 1996. – Ч. 3. – С. 53–57.

17. Вейсман А.Д. Греческо-русский словарь. Репринт V-го издания 1899 г. – М.: Греко-латинский кабинет Ю.А. Шичалина, 1991. – 1370 с.

18. Неймарк Ю.И. А.А. Андронов и теория колебаний [Препринт доклада на международной конф. Progress in Nonlinear Science (Nizhniy Novgorod, Russia, July 2–6, 2001)]. – Н. Новгород: ННГУ, 2001. – 20 с.

19. Иванов Вяч.Вс. Авангард и наука // Избр. тр. по семиотике и истории культуры. Т. 7: Из истории науки. Кн. 2. – М.: Знак, 2010. – С. 353–364.

20. Трубецков Д.И. Колебания и волны для гуманитариев: Учеб. пособие для вузов. – Саратов: Изд-во ГосУНЦ «Колледж», 1997. – 392 с.

21. Панов А.Д. Универсальная эволюция, проблема поиска внеземного разума (SETI) / Послесл. Л.М. Гиндилиса. – М.: ЛКИ, 2008. – 208 с.

22. Князева Е.Н., Курдюмов С.П. Синергетика: Нелинейность времени и ландшафты коэволюции. – М.: КомКнига, 2007. – 272 с.

23. Марков А.В., Коротаев А.В. Гиперболический рост в живой природе и обществе. – М.: Книжный дом «Либроком», 2009. – 200 с.

24. Пастухов В. Государство диктатуры люмпен-пролетариата // Новая газета от 15 августа 2012 г. (№ 91). – С. 3–5.

25. Смирнов И.П. Абсурдная социальность // Абсурд и вокруг: Сб. ст. / Отв. ред. О. Буренина. – М.: Языки славянской культуры, 2004. – С. 135-147.

26. Жирар Р. Козёл отпущения / Предисл. А. Эткинда. – СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2010. – 336 с.

27. Зенкин С.Н. Небожественное сакральное: Теория и художественная практика. – М.: РГГУ, 2012. – 537 с.

28. Веллер М., Буровский А. Гражданская история безумной войны. – М.: Астрель, 2010. – 640 с.

29. Булдаков В.П. Хаос и этнос: Этнические конфликты в России, 1917–1918 гг.: условия возникновения, хроника, комментарий, анализ. – М.: Новый хронограф, 2010. – 1096 с.

30. Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий / Авт.-сост. А.В. Шувалов. – М.: АСТ; Астрель; ОАО «Люкс», 2004. – 1214 с.

31. Шувалов А.В. Женская гениальность: История болезни. – М.: Альпина нон-фикшн, 2012. – 228 с.

32. Ермаков И.Д. Психоанализ литературы. Пушкин. Гоголь. Достоевский / Сост. М.И. Давыдовой; Вступит. ст. А. Эткинда и М.И. Давыдовой; комм. Е.Н. Строгановой и М.В. Строганова. – М. Новое лит. обозрение, 1999. – 512 с.

33. Руднев В.П. Диалог с безумием. – М.: Аграф, 2005. – 320 с.

34. Клюев Е.В. RENYXA: Литература абсурда и абсурд литературы. – М.: Луч, 2004. – 384 с.

35. Семиотика безумия: Сб. ст. / Под ред. Н. Букс. Париж–М.: Европа, 2005. – 312 с.

36. Руднев В.П. Апология нарциссизма: исследования по психосемиотике. – М.: Аграф, 2007. – 272 с.

37. Руднев В.П. Полифоническое тело: Реальность и шизофрения в культуре XX века. – М.: Гнозис, 2010. – 400 с.

38. Ефремов В.С. Психопатология в литературе и жизни. – СПб.: Нестор-История, 2010. – 484 с.

39. Гумилёв Н.С. Стихи; Письма о русской поэзии / Вступ. ст. Вяч. Иванова; Сост., науч. подгот. текста, послесл. Н. Богомолова. – М.: Худож. лит., 1989. – 447 с., с. 420].

40. Пойзнер Б.Н., Соснин Э.А. Синтез синтезирующих наук и интеграция университетского образования с фундаментальными исследованиями // Интеграция учебного процесса и фундаментальных исследований в университетах: инновационные стратегии и технологии: Материалы Всерос. науч.-практ. конф. (20–21 апреля 2000 г., г. Томск). – Томск, 2000. – Т. 1. – С. 99–102.

41. Корогодин В.И., Соснин Э.А., Пойзнер Б.Н. Рабочая книга по социальному конструированию (Междисциплинарный проект). Ч. 1. – Томск: Изд-во Том. ун-та, 2000. – 152 с.

42. Соснин Э.А., Пойзнер Б.Н. Основы социальной информатики: Пилотный курс лекций. – Томск: Изд-во Том. ун-та, 2000. – 110 с.

43. Соснин Э.А., Пойзнер Б.Н. Рабочая книга по социальному конструированию (Междисциплинарный проект). Ч. 2. – Томск: Изд-во Том. ун-та, 2001. – 132 с.

44. Соснин Э.А., Пойзнер Б.Н. Социальная виртуалистика: принципы, задачи и примеры. – Томск: Изд-во Том. ун-та, 2002. – 118 с.

45. Пойзнер Б.Н., Соснин Э.А. Синергетическая и телеологическая схемы социокультурного события // Перспективы синергетики в XXI веке: Сб. материалов Междунар. научной конф.: В 2 т. – Белгород: Белаудит; БГТУ им. В.Г. Шухова, 2003. Т. 1. – С. 75–80.

46. Соснин Э.А. Практика и смысл нововведений: у истоков методологии «науки изобретать» (2004) // Доступно в сети Internet по адресу: http://metodolog.ru/00273/00273.html

47. Соснин Э.А., Пойзнер Б.Н. Университет как социальное изобретение: рождение, эволюция, неустойчивость. – Томск: Изд-во Том. ун-та, 2004. – 184 с. Доступно в сети Internet по адресу: http://window.edu.ru/window/library?p_rid=55580

48. Соснин Э.А., Нургалеева Л.В., Пойзнер Б.Н. Информационные системы и личность: принципы взаимодействия: Учеб. пособие. – Томск: Том. гос. ун-т, 2004. – 120 с.

49. Соснин Э.А. Краткий очерк эволюции театра с точки зрения теории целенаправленных систем // Сайт Metodolog.ru – 2005. Доступно в сети Internet по адресу: http://metodolog.ru/00374/00374.html

50. Ситникова Д.Л., Пойзнер Б.Н., Соснин Э.А. Возникновение естествознания в XVII в.: социально-инвенциональный подход // Аналитика культурологии. – 2010. – Вып 1 (16). 17.06.2010. Доступно в сети Internet по адресу: /journal/archive/item/259-article_20.html

51. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: Новый диалог человека с природой / Под ред. В.И. Аршинова, Ю.Л. Климонтовича, Ю.В. Сачкова. – М.: Прогресс, 1986. – 432 с.

52. Аршинов В.И. Синергетика конвергирует со сложностью // Вопросы философии. – 2011. – № 4. – С. 73–83.

53. Синергетическая парадигма: Синергетика инновационной сложности. – М.: Прогресс-Традиция, 2011. – 496 с.

54. Майнцер Кл. Сложносистемное мышление: Материя, разум, человечество. Новый синтез / Под ред. и с предисл. Г.Г. Малинецкого. – М.: ЛИБРОКОМ, 2009. – 464 с.

55. Марков А.В., Коротаев А.В. Гиперболический рост в живой природе и обществе. – М.: Книжный дом «Либроком», 2009. – 200 с.

56. Князева Е.Н., Курдюмов С.П. Синергетика: Нелинейность времени и ландшафты коэволюции. – М.: КомКнига, 2007. – 272 с.

57. Князева Е.Н. Творческое мышление: натуралистическое видение // Творчество: эпистемологический анализ / Отв. ред Е.Н. Князева. – М.: ИФ РАН, 2011. – С. 6–26.

58. Дойч Д. Структура реальности. – Ижевск: НИЦ «Регулярная и хаотическая динамика», 2001. – 400 с.

59. Докинз Р. Бог как иллюзия. – М.: КоЛибри, 2008. – 560 с.

60. Чайковский Ю.В. Диатропика, эволюция и систематика. К юбилею С.В. Мейена: Сб. ст. С приложением полного списка трудов С.В. Мейена (составил И.А. Игнатьев). – М.: Т-во научных изданий КМК, 2010. – 407 с.

61 Кудрин Б.И. Философия технетики: основания постнеклассической философии техники. Вып. 36 «Ценологические исследования». – М.: Технетика, 2007. – 196 с.

62. Урманцев Ю.А. Природа адаптации (системная экспликация) // Вопросы философии. – 1998. – № 12. – С. 21–36.

63. Тарасенко В.В. Фрактальная семиотика: «слепые пятна», перипетии и узнавания / Закл. ст. Ю.С. Степанова. – М.: Книжный дом «Либроком», 2009. – 232 с.

64. Руднев В.П. Введение в шизореальность. – М.: Аграф, 2011. – 224 с.

65. Руднев В.П. Реальность как ошибка. – М.: Гнозис, 2011. – 320 с.

66. Пойзнер Б.Н. Незаметное присутствие: репликация в социокультурных процессах и в их схемах // Синергетическая парадигма: Социальная синергетика. – М.: Прогресс-Традиция, 2009. – С. 85–94.

67. Кондаков И.В., Соколов К.Б., Хренов Н.А. Цивилизационная идентичность в переходную эпоху. – М.: Прогресс-Традиция, 2011. – 1024 с.

68. Арендт Х. Vita activa, или О деятельной жизни / Пер. В.В. Бибихина; под ред. Д.М. Носова. – СПб.: Алетейя, 2000. – 437 с.

69. Налимов В.В. Облик науки. – СПб.–М.: Центр гуманитарных инициатив; Изд-во МБА, 2010. – 368 с.

70. Книга знаний: беседы с выдающимися мыслителями нашего времени / Сост. К. фон Барлёвен, Г. Наумова. – М.: Прогресс-Традиция, 2010. – 504 с.

71. Соснин Э.А., Шувалов А.В., Пойзнер Б.Н. «Из света в тень перелетая…»: Типология творчества лидеров. – Томск: STT (в печати).

72. Беньямин В. Озарения / Пер. Н.М. Берновской, Ю.А. Данилова, С.А. Ромашко. – М.: Мартис, 2000. – С. 39–45.

73. Иванов Вяч. Ив. Две стихии в современном символизме // Собр. соч. в 4-х томах. Т. II / Под ред. Д.В. Иванова, О. Дешарт; введ. и примеч. О. Дешарт. – Брюссель: Foyer Oriental Chretien, 1974. – С. 536–561.

74. Мандельштам О.Э. Собр. соч. в 4-х томах. Т. 3: Стихотворения. Проза. 1930–1937 / Сост. и коммент. П. Нерлера, А. Никитаева. – М.: Арт-Бизнес-Центр, 1994. –528 с.