Автор(ы) статьи: ШИПИЛОВ А.В.
Раздел: ИСТОРИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

старость, старик, престарелость, модернизация, индустриальные модели, культура, социум.

Аннотация:

Не только во времена древности, но и в совер­шенно недавние эпохи, «старостью» считался не 60 - 70 - 80-летний, а гораздо более «молодой», с современной точки зре­ния, возраст. В России XVIII века 55-летний фабричный работник считал себя стариком, а 56-летних официальные ведомости рассматривали как «престарелых»

Текст статьи:

Современное российское общество представляет собой весьма свое­обычный социокультурный организм. В результате форсированной модер­низации советского периода, когда в течение жизни всего двух-трех поко­лений основная масса населения переместилась из деревни в город, оказа­лись разрушенными и традиционное городское (гражданское) общество, и традиционное сельское общество (община), место которых занял некий социокультурный симбиоз, индустриально-городской по форме и сельско- крестьянский по содержанию. Фантастическая по темпам урбанизация явилась внешней оболочкой еще более фантасмагорической внутренней рурализации общества; этот социум-мутант, в котором, как в слоеном пи­роге, феномены аграрной, индустриальной и постиндустриальной стадий перемежаются друг с другом, в силу отсутствия значимых факторов эво­люции, а может быть, и паритета разнонаправленных ее векторов, оказался при всей своей амбивалентности вполне стабильным, но при этом столь же перманентными сделались и институционально-ценностные несостыковки, латентные, а то и открытые конфликты. Одной из таких проблем выступа­ет разрушение авторитета старшего поколения, утрата старостью атрибута значимой ценности, так как тот социальный опыт и культурная традиция, носителями которого выступают большинство нынешних пенсионеров, оказываются мало или фактически вовсе невостребованными в новых ус­ловиях. Существует достаточно много социологических и культурно- антропологических осмыслений подобных ситуаций (например, известная концепция Маргарет Мид, выделяющей в зависимости от характера меж- поколенческих взаимоотношений постфигуративный, конфигуративный и префигуративный типы культур¹), однако для нас больший интерес в дан­ном случае представляет не комментирование имеющихся интерпретаций, а проблема исторической конкретизации самого понятия «старость». Сего­дня «старым», исходя из пенсионного законодательства и обычного слово­употребления, признается человек в возрасте от 60 — 65 лет; но всегда ли так было?

В патриархальном (архаическом) обществе старый — это старший, т.е. человек, который в силу своего сравнительного превосходства в воз­расте почти автоматически выступает обладателем власти/авторитета (auctoritas). Греч. geron — это член герусии, лат. senex — это член сената: старость этимологически ассоциируется не с дряхлостью и упадком, а с властью и превосходством. Русское «старый» или старославянское «старьць» восходят к индоевропейской основе со значениями «большой», «крепкий», «твердый», «сильный»²: имеется в виду отнюдь не немощь, а наоборот, сила, могущество, господство. Почему так?

Дело в том, что не только во времена седой древности, но и в совер­шенно недавние, по историческим меркам, эпохи, «старостью» считался не 60 — 70 — 80-летний, а гораздо более «молодой», с современной точки зре­ния, возраст. В России XVIII века 55-летний фабричный работник считал себя стариком, а 56-летних официальные ведомости рассматривали как «престарелых»³. Та же ситуация была характерна и для верхов общества — в 1752 г. посланник в Австрии М.П. Бестужев в одном письме писал: «я че­ловек престарелый: родился я в 1689 году, и тако 63 год мне идет: лета немалые, более должно назвать престарелые»⁴. Несколько десятилетий спустя, в 80-е гг. XVIII в., французский посол Л.-Ф. Сегюр в своих запис­ках называл 50-летнего австрийского посланника принца де Линя «стари- ком»⁵; в «Письмах русского офицера» Ф.Н. Глинки, написанных в 1805­1815 гг., можно прочитать такую фразу: «… один шестидесятилетний ста­рик…»⁶, — и т.д. и т.п. Можно привести и ряд литературных примеров: в толстовской «Анне Карениной», где описываются события уже 70-х гг. XIX в., 34-летний Стива Облонский характеризует свою жену, «бывшую только годом моложе его», так: «истощенная, состарившаяся, уже не­красивая женщина» (что немудрено, так как Долли Облонская в свои три­дцать три года была уже «мать пяти живых и двух умерших детей»). В другом месте брата Левина, Сергея Ивановича Кознышева, убеждают в том, что в нынешнее время «только в России люди в пятьдесят лет счи­тают себя стариками», в то время как во Франции пятидесятилетний мужчина считает себя «в расцвете лет», а сорокалетний — «молодым чело­веком», — и т.д. Даже в таком позднем произведении, как «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова (этот написанный в 1927 г. бессмертный роман в данном аспекте представляет ничуть не меньший интерес, чем более серьезные сочинения), при описании свадьбы Остапа Бендера и вдовы Грицацуевой сообщается, что «Молодая была уже не молода. Ей было не меньше тридцати пяти лет», а 50-летняя Елена Станиславовна Боур и 52- летний Ипполит Матвеевич Воробьянинов именуются не иначе, как «ста­рик» и «старуха»⁸.

Дело в том, что продолжительность жизни была тогда столь невысо­ка, что перешагнувший через 50-летний рубеж человек мог считать себя счастливчиком и, действительно, выглядел в глазах окружающих глубоким старцем. Во Франции XVIII в. продолжительность жизни составляла 25-27 лет, при этом, по разным оценкам, от 20 до 35% умирало в первый же год жизни, до 10 лет доживало 49-61%, до 25 лет — 42-55%, до 50 лет — 24- 38%⁹. В России ситуация была отнюдь не лучше — Ломоносов считал, что из каждого поколения «в три года умрет половина или еще по здешнему не­брежению и больше»¹⁰, Екатерина II в своем «Наказе» писала, что «мужи­ки большой частию имеют по двенадцати, по пятнадцати и до двадцати детей из одного супружества; однако редко и четвертая часть оных при­ходит в совершенный возраст», а Петербургская духовная консистория в 1747 г. сообщала, что в пределах епархии из 3211 новорожденных мальчи­ков в течение первого года жизни умерло 968 (и это еще по очень непол­ным данным)¹¹. В середине XIX в. средняя продолжительность жизни кре­стьянина определялась А.В. Терещенко в 33 года¹²; даже в последней чет­верти XIX в. в России до 5-летнего возраста доживали 550 чел. из 1000 (в Западной Европе того времени — более 700″). До старости доживало, по­нятно, еще меньше — можно привести такой фактический пример: в одном из имений П.П. Шафирова, отписанных в 1723 г. «на государя», из 375 душ м.п. возраст от года до 10 лет имели 108 (28,8%), от 10 до 15 лет — 52 (13,9%), от 15 до 60 лет — 186 (49,6%), и от 60 до 90 лет — 29 (7,7%) чел.¹⁴; иными словами, лиц современного пенсионного возраста было всего 8%, а не от одной трети до половины населения, как сегодня.

«Старость», таким образом, начиналась рано; соответственно, срав­нительно с нашими сегодняшними представлениями, столь же рано закан­чивалась «молодость». Традиционным возрастом зрелости был возраст 15- ти лет: именно по достижении пятнадцатилетия дворянский «новик» полу­чал коня, саблю, поместье и мог отправляться на войну. Тем более это было характерно для непривилегированных сословий: к 14-15 годам крестьян­ский сын или дочь считались вполне взрослыми людьми, и не только счита­лись, но и были ими, т.е. могли себя обеспечивать собственным трудом, в том числе и работой по найму. У приписных крестьян уже 10-летние маль­чики становились «годными работниками» и отправлялись отдельно от се­мей на отработки на рудники и заводы¹⁵. В XVIII веке на казенных заводах работали дети с 12 лет, а на частных — и с 6 лет; платили им меньше, чем взрослым, что вызвало в 1763 г. особое разбирательство, результатом кото­рого стало распоряжение считать малолетними лиц, не достигших 15- летнего возраста, а лица 15 лет и старше были официально отнесены к взрослым рабочим и должны были получать соответствующую заработную плату¹⁶. В Европе в XVIII в. ситуация была такой же: в Голландии, Швейца­рии, Англии, Франции, Австрии, Пруссии в кустарных мастерских, на заво­дах и фабриках работали дети 7, 6, 5 и даже 4 лет от роду; в Пруссии были мануфактуры, на которых работали исключительно дети, в Австрии детский рабочий день продолжался 13-14 и даже 16 часов . Показателен и такой пример: из 85 работников в возрасте от 7 до 9 лет, поступивших на москов­ские мануфактуры в первой четверти XVIII в., до этого занимался ремеслом 1, «разной работой» — 2, из 191 работника в возрасте 10-11 лет ремеслом за­нимался 1, разной работой — 13, из 317 работников от 12 до 14 лет был 1 ре­месленник, 33 разнорабочих и даже 2 торговца: все это были люди, жившие без родителей и самостоятельно зарабатывавшие на жизнь . Перепись бур­лаков, проведенная в 1722 г. в Нижнем Новгороде, выявила 28 работников в возрасте от 7 до 10 лет, и 271 работника в возрасте 11-15 лет (из общего ко­личества в 11 087 чел.); 7-летние дети работали кашеварами, а 12-летние уже тянули лямку вместе со старшими товарищами¹⁹.

«Взрослость» традиционно определялась (и определяется) не только способностью самостоятельно зарабатывать на жизнь, но и возможностью вступления в брак. Так вот, по основному кодексу регулировавшего семей-но-брачные отношения в допетровской Руси церковного права – Кормчей книге, минимальным возрастом вступления в брак для жениха было 15 лет, для невесты — 12 лет. В «Стоглаве» 1550 г. также говорилось: «А венчали бы отрока пятинадесяти лет, а отроковицу двунадесяти лет по священным правилам» . 14-летние невесты никого не удивляли (в 14 лет уже рожали), так как бывали и 12-ти, и даже 11-летние невесты (например, член голштинского посольства 1633 — 1634 гг. Адам Олеарий пишет: «В этой де­ревне к нам привели мальчика 12-ти лет, который несколько перед тем женился; в подобный же брак в Твери вступила девочка в 11 лет» ), а в удельные и еще более ранние времена — 8-ми и 5-летние . Впрочем, подоб­ное положение сохранялось не только в более ранние, но и в более поздние времена — так, в 1763 г. небезызвестный А.Т. Болотов сватался к 12-летней девочке, однако родители попросили подождать год, и он действительно  подождал, но через год женился ; сенатские и синодские запреты венчать малолетних (восьмилетних и т.п.) издавались в 1774, 1779, 1781 гг. — т.е., в этом была необходимость . Только в 1775 г. бракоспособный возраст был повышен для лиц ж.п. до 13 лет (у лиц м.п. был оставлен тот же — 15 лет), и лишь в 1830 г. было законодательно установлено, что женщина может выходить замуж в 16 лет, а мужчина жениться — в 18 лет .

В течение XVIII — первой половины XIX вв. русские дворяне часто поступали на действительную военную или статскую службу в возрасте 13, 14, 15 лет, и действительно служили, воевали и управляли, достигая еще через несколько лет высоких чинов. Вот лишь несколько примеров: П.А. Румянцев в 18 лет стал полковником, командиром Воронежского пе­хотного полка, а в 30 лет — генерал-майором; С.Г. Волконский в 17 лет ко­мандовал полком, а в 25 лет стал генералом; Н.Н. Раевский получил пол­ковничий чин в 22 года, генеральский — в 28 лет; А.А. Тучков стал полков­ником в 22 года, генерал-майором — в 32 года; М.И. Кутайсов получил ге­неральский чин в 24 года, М.Ф. Орлов стал генерал-майором также в 24 года, Н.А. Саблуков — в 25 лет, М.С. Воронцов — в 28 лет, П.Д. Киселев — в 29 лет, П.В. Завадовский и А.Н. Сеславин — в 33 года. Таким образом, два­дцатилетние «молодые люди» уже командовали тысячами других людей, а тридцатилетние были заслуженными генералами; конечно, в статской службе продвижение шло медленнее, но и здесь положение было совер­шенно несопоставимым с сегодняшним, свидетельством чего является тот факт, что в XIX веке пенсия статским чиновникам назначалась по выслуге 25 лет (в размере оклада; 20-летний стаж обеспечивал пенсию в размере половины оклада жалования), так что «пенсионный возраст» начинался где-то с 45 — 47 лет.

Из приведенных данных видно, что еще менее столетия назад и для высших, и для низших классов российского общества понятие «старость» ассоциировалась с 50 — 55-летним возрастом, а доля «стариков» в возрасте свыше 60 лет была в 3 — 5 раз ниже, чем сегодня. Современное старение общества в развитых странах, в т.ч. и в России, является следствием слож­ного комплекса факторов, включающего в себя развитие здравоохранения, снижение детской смертности, качественное улучшение условий труда, особенно его продолжительности и интенсивности, столь же фундамен­тальное повышение комфортабельности быта и т.д. Российской особенно­стью является то, что в результате скачкообразной урбанизации несколько десятков миллионов крестьян — носителей не только полупатриархальной культуры и системы ценностей, но и обладателей прекрасного генетиче­ского здоровья (следствие многотысячелетнего естественного отбора в ус­ловиях отсутствия какого бы то ни было здравоохранения и фантастиче­ской по нынешним меркам трудоемкости жизни), оказались в совершенно ином физико-социальном ландшафте, существенно увеличившем продол­жительность их жизни. Однако увеличение продолжительности жизни и удельного веса лиц пенсионного возраста оказалось сопряжено с падением востребованности этой доли населения в процессе социокультурного вос­производства, что вызывает фрустрацию, негативные эмоционально- психологические последствия.

 

Литература:

^I Мид М. Культура и преемственность. Исследование конфликта между поколениями // Мид М. Культура и мир детства. Избранные произведения. — М., 1988.
2 Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. В 2-х т. Т. 2. — М., 1999. — С. 199.
³ Семенова Л.Н. Рабочие Петербурга в первой половине XVIII века. — Л., 1974. — С. 195.
⁴ Соловьев С М. Сочинения. В 18 кн. Кн. XII. Т. 23-24. — М., 1964. — С. 132.
⁵ Россия XVIII века глазами иностранцев. — Л., 1989. — С. 395.
⁶ Глинка Ф.Н. Письма русского офицера. — М., 1990. — С. 342.
⁷ Толстой Л.Н. Анна Каренина. — Тула, 1970. — С. 5, 530.
⁸ Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев. — М., 1991. — С. 13, 88, 137-147.
⁹ Кулишер И.М. История экономического быта Западной Европы. Т. 2. — М.-Л., 1931. — С. 8.
¹⁰ Семенова Л.Н. Очерки истории быта и культурной жизни России. Первая половина XVIII века. — Л., 1982. — С. 83.
^II Заичкин И.А., Почкаев И.Н. Екатерининские орлы. — М., 1996. — С. 299.
¹² Терещенко А.В. Быт русского народа. Ч. I-VI. — СПб, 1848. — С. 226.
¹³ Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Т. XXVII. — СПб, 1899. — С. 99.
¹⁴ Материалы по истории крестьянского и помещичьего хозяйства первой четверти XVIII в. — М., 1951. — С. 20.
¹⁵ Миненко Н.А. Культура русских крестьян Зауралья. XVIII — первая половина XIX в. — М., 1991. — С. 110-118.
¹⁶ Черкасова А.С. Мастеровые и работные люди Урала в XVIII в. — М., 1985. — С. 139­140.
¹⁷ Кулишер И.М. Указ. соч. — С. 157-160.
¹⁸ Заозерская Е.И. Развитие легкой промышленности в Москве в первой четверти XVIII в. — М., 1953. — С. 446.
¹⁹ Голикова Н.Б. Наемный труд в городах Поволжья в первой четверти XVIII века. — М., 1965. — С. 67.
²⁰ Рябцев Ю.С. Хрестоматия по истории русской культуры: Художественная жизнь и быт XI — XVII вв. — М., 1998. — С. 339.
²¹ Там же. — С. 340.
²² Рабинович М.Г. Очерки этнографии русского феодального города. — М., 1978. — С. 213-214; Забелин И.Е. Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях. — Новосибирск, 1992. — С. 49.
²³ Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные им самим для своих потомков. Том второй. 1760 — 1771. — М.-Л., 1931. — С. 252-294.
²⁴ Гольцев В.А. Законодательство и нравы в России XVIII века. — СПб, 1896. — С. 111.
²⁵ Миронов Б.Н. Русский город в 1740 — 1860-е годы: демографическое, социальное и экономическое развитие. — Л., 1990. — С. 54.