не указаны

не указана

Текст статьи:

Как один из ведущих элементов современной культуры, высшее образование в силу своей мультикультурности не может быть осмыслено с позиций одного методологического похода. Современный глобальный социокультурный институт высшего образования отражает множество современных политических, экономических, социальных и духовных процессов и требует детального многоаспектного изучения, в которое уже внесли свой вклад ряд общественных дисциплин: история, социология, политология, философия, экономика, культурология. Современные теории высшего образования, анализирующие постоянные флуктуации университетского и неуниверситетского секторов, классического и неклассического высшего образования, оперируют множеством подходов. Герменевтика, структурный функционализм, структурализм, неомарксизм, марксистский структурализм, компаративные исследования, диахронизм и синхронизм, системный и институциональный подходы пытаются, каждый под своим углом зрения, рассмотреть сущность высшего образования.

Поиски методологической основы для создания новых моделей высшего образования, основанных на междисциплинарных принципах, интеграции существующих подходов способствуют формированию принципов метафундаментализма для анализа высшего образования как культуроформирующей константы современности. Методологической базой для метафундаментального анализа проблем высшего образования могут стать четыре блока подходов, которые включают в себя герменевтику, соотношение синхронизма и диахронизма, системное видение проблем образования. Опираясь на материалы компаративных исследований, они помогают проследить основные изменения в высшем образовании в направлении от собственных, культурных проблем к социально-экономическим, организационным и политическим, от внутренней модернизации отдельных высших учебных заведений и всего мирового образовательного пространства в целом до трансформации их внешних связей с основными подсистемами общества.

Культурологически обоснованные метафундаментальные принципы анализа позволят сформулировать в условиях современного кризиса классических университетских функций аксиологические основы высшего образования нового типа. Исследование, включающее методы философии и социологии образования, экономики и менеджмента высшей школы, педагогики и психологии на основе приоритетности культурологического осмысления образовательных процессов помогает выделить четыре уровня метуфундаментальных исследований: метафундаментализм мирового образовательного пространства; метафундаментализм макрорегиональных традиций высшего образования; метафундаментализм национальных систем и метафундаментализм высшего учебного заведения.

Исследования тенденций развития современного высшего учебного заведения предполагает выработку его стратегий модернизации для наиболее полного соответствия потребностям регионального, национального и общемирового масштабов. Поэтому и уровень метафундаментализма высшего учебного заведения с одной стороны представляет собой завершающий этап комплексного метафундаментального анализа современного высшего образования, который опирается на предыдущие, а с другой стороны – сам формирует эти уровни.

Особенности развития современного общества, средств связи, межкультурной коммуникации предполагают определенную унификацию требований к качеству высшего образования, образовательных программ, научных исследований, что в большой степени оказывает влияние не только в целом на национальные системы высшего образования, но и на отдельные университеты. Растущая популярность в научных исследованиях процессов глобализации и интернационализации высшего образования способствует формированию международных стратегий развития, интеркультурных программ на уровне практически любого высшего учебного заведения. С другой стороны, многие западные эксперты полагают, что не все университеты могут и должны стать ведущими поставщиками международного образования. Параллельно с глобализацией появляется тенденция к расширению деятельности университетов и других типов высших учебных заведений в «своих» странах. Понятие «быть международным» все больше рассматривается как главный фактор привлекательности вузов и на местном уровне [1, с.17]. Высшее учебное заведение при формировании своих стратегий развития должно учитывать тенденции функционирования не только национальной, но и мировой экономической, системы, определенных областей социально-политической деятельности, общие прогнозы развития научно-технического прогресса, направления социокультурных изменений. Просчеты в этой области могут привести к неподготовленности выпускников вузов успешно реализовывать себя не рынке труда, в условиях новой информационной культуры.

Б.Эллинбоу выделяет пять компонентов культуры университета, которые необходимо развивать в условиях интернационализации, готовит ли он специалистов для микрорегионального или макрорегионального уровней:

- Лидерство университета в окружающей культурной среде;
- Международное сотрудничество преподавателей с коллегами в процессе исследований или личные контакты между ними по всему миру;
- Доступность образовательных программ для зарубежных студентов (дисциплинарная, финансовая и т.д.);
- Присутствие иностранных студентов и профессоров и их активное участие в жизни университета;
- Наличие дополнительных международных услуг, наряду с образовательными (оборудованные кампусы, конференц-залы, студенческие объединения, общественные организации, центры по изучению других культур и языков и т.д.) [2, р.45].

Повышение международного имиджа высшего учебного заведения на уровне мирового образовательного пространства чаще всего порождает и высокую оценку его деятельности на уровне национального образования. Традиционные функции высшего образования как института по созданию, хранению и распространению знаний, ценностей национального самосознания ставят высшие учебные заведения на особое место в ряду национальных институтов культуры.

Несмотря на традиционную автономию университетов, независимость их от религиозной и светской власти, которые сложились еще в эпоху средневековья, приверженность демократическим ценностям в условиях любого политического строя, высшие учебные заведения, иногда даже не осознавая этого, транслируют те нормы и ценности, которые доминируют в данный исторических период в обществе. Необходимо учитывать и тот факт, что возникновение и развитие большинства современных университетов происходило после XIX века, даже во второй половине ХХ, когда уже были сформированы национальные модели высшего образования. Это выразилось в определенной направленности высших учебных заведений, их идеологии, в составлении учебных планов, программ и учебников, в подборе кадров, способных реализовать на практике государственную политику, а также в методах комплектования учащихся, их количества и социального состава, что сближает уровни метафундаментального анализа национальной системы высшего образования и отдельного высшего учебного заведения. Последние должны отвечать требованиям развития основных направлений образовательной политики, национальной культуры, учитывать текущие и перспективные потребности национальной экономики, науки, технологии, социально-культурной сферы, различных административно-территориальных образований.

Непосредственно в круг исследований метафундаментального анализа высшего учебного заведения входит обоснование современных изменений организационной культуры университета, процессов интеграции традиционных исследовательских и инновационных предпринимательских тенденций, поиск оптимального баланса классического академического этоса и постакадемических ценностей. Этот процесс имеет свои отличия и в практике модернизации отдельного университета, и на уровне каждой национальной системы высшего образования, и макрорегиональных социальноориентированных и рыночноориентированных традиций.

Необходимо учитывать тот факт, что идеальной организационной структуры современного университета, подходящей всем не существует. Сравнение опыта различных высших учебных заведений в рамках метафундаментализма позволяет учесть особенности культурных традиций и законодательных систем разных стран, их профили, региональные особенности и факторы исторического развития. В частности, российским реалиям более близки традиции развития европейской высшей школы, а не американской, поэтому и исследованию европейской культурной традиции, ее влиянию на структурные, институциональные, организационные особенности университетов необходимо уделять больше внимания.

Несмотря на то, что в современных условиях университет все чаще рассматривается как организация, для которой важными аспектами деятельности становятся продуктивность его работы, менеджмент, трудовые отношения и маркетинг, основной целью университета остается, как и много веков назад, создание, сохранение, обработка и передача знаний. Высшее учебное заведение не может быть рассмотрено как обычная организация, которая постоянно ищет материальную выгоду. Даже в условиях, когда университет предоставляет студентам и окружающему пространству образовательные услуги, он остается социокультурным образованием, важной частью культуры и социума.

В современных исследованиях существуют противоположные точки зрения на то, может ли образование выступать в виде услуги. Представители философии, культурологии говорят о высшем образовании как о целом социальном феномене, подразумевая всю совокупность выполняемых им функций, поэтому оно не может выступать предметом «купли-продажи», а между студентом и высших учебным заведением вкладываются образовательные отношения. Представители социально-экономического знания считают, что образовательная услуга является частью проявления образования, реализуя одну функцию – трансляцию знаний [3, с.59].

Образовательные услуги – это услуги, предоставляемые вузом как их производителем и продавцом одновременно. Сюда входит создание условий по получению необходимого для данной специализации минимума знаний и умений, организация учебного процесса и получение соответствующего документа. Превращение образовательных услуг в товар создает предпосылки формирования рынка образовательных услуг.

В самом общем виде рынок образовательных услуг – сфера обращения или система экономических отношений по поводу купли-продажи образовательных услуг. Из самого понятия видно, что это не рынок материально-вещественных ценностей, а рынок услуг, производство которых выходит на первый план в современной культуре. Предлагаемые образовательные услуги представляют собой систему знаний, умений, навыков, информации, которые используются в целях удовлетворения разнообразных образовательных потребностей личности, общества и государства. Образовательная услуга – это не материальная, а социальная ценность, что и определяет ее особенности [184].

Условия предоставления образовательных услуг вызвали необходимость перестройки всей работы университета, создав условия для возникновения организации. Используя организационную структуру управления в университете, необходимо иметь в виду, что развитие университета и сегодня происходит благодаря разнообразию профессорско-преподавательского состава, исследовательской и общественной деятельности, разнообразных публикаций, а не благодаря увеличению доходов за счет производственной деятельности или заказных, хорошо оплачиваемых прикладных исследований. Последние стали ответом на изменение экономической ситуации, сокращение государственного финансирования высшего образования во всем мире, которые помогают в современной социокультурной ситуации сохранить традиционную культуротворческую миссию университета.

Для сохранения университета как культурного института нового века необходимо интегрировать в его структуре два вида ценностей: классических и «академического капитализма». Возможность сосуществования традиционных и инновационных ценностей в академической культурной среде подчеркивается многими исследователями (Б.Кларк, Ш.Слотер, Л.Лесли, Дж.Деланти, П.Скотт, О.-Х.Йолиоки). Они отмечают, что в ответ на изменения в обществе, культуре и знании современный университет должен найти себя в новой социально-политической реальности, чтобы гарантировать свою «конвертируемость», но при этом нельзя сказать о полной замене традиционной университетской культуры постакадемической культурой. Классические ценности, интеллектуальный «дух» университета до сих пор существует и выступает базой и высшего образования в целом, и университетских исследований, и предпринимательства в стенах высших учебных заведений.

Рассматривая традиционные ценности и культуру университета как сердце современного высшего образования, мы должны признать, что новые ценности и развитие принципов «академического капитализма», которые помогают адаптироваться университетам к новым условиям развития общества и культуры, выступают кровеносной системой, обеспечивающей работу факультетов и кафедр, научных центров и лабораторий, профессорско-преподавательского состава и студентов. Среди ценностей «академического капитализма» – важность привлечения новых финансовых источников в университеты, формирование бренда для общества и финансовых фондов и корпораций, хорошей репутации среди них и на рынке труда и образования, для чего необходимо создать огромную инфраструктуру как внутри университета, так и за его пределами. При этом важную роль играет сама опора на традиционные, релевантные и сегодня, ценности: свободу и автономию, репутацию среди коллег, известность в научном сообществе, публикации в фундаментальных научных журналах, интеллектуальный вклад в развитие факультетов и т.д.

Сохранение между традиционными и постакадемическими ценностями определенного баланса требует много дополнительных сил и затрат со стороны самих университетов. Многие исследователи бояться, что академический капитализм будет развиваться все больше, оставляя меньше возможности для развития академических интересов и духовности, вклада в функционирование гражданского общества, занятий фундаментальными исследованиями и публикаций [5]. В связи с этим страхом возникает негативная реакция и сопротивление «академическому капитализму» и «университету рыночного типа», что связано с ностальгией по «золотому» веку университета, когда профессора и студенты имели возможность наслаждаться свободой и вносить свой вклад в традиционные академические ценности.

В таких условиях «исследовательско-предпринимательский университет», интегрирующий культурные традиции европейского и американского высшего образования, выступает одним из возможных решений проблемы сохранения баланса между университетом рыночного типа и кастовостью высшего образования как культуроформирующего фактора. Он не является коммерческой организацией, которая торгует образовательными услугами и результатами исследований, а становится главным поставщиком квалифицированного человеческого капитала, научных, инновационных, технологических решений, тем самым помогая превращению знания из элемента исключительно духовной жизни в феномен современного мультикультурного глобального общества, источник инноваций в новой наукоемкой экономике.

Метафундаментальный анализ развития современного университетского образования позволяет сделать вывод о том, что университеты сохраняют свою классическую роль благодаря уникальным свойствам университетской культуры – одновременно поддерживать инновации и адаптироваться к окружающей среде. Эти особенности университетского образования позволили ему найти оптимальные модели взаимодействия с государством, культурой и рынком, которые сами изменяются под воздействием современных тенденций. Национальные государства в своей классической форме ослабили свое влияние, рынок понимается более как метафора, чем реальный механизм, культура стала ареной интенсивных рыночных перемен. В результате границы между государством, рынком и культурой оказались размытыми, они все чаще рассматриваются как интегрированный феномен. В свою очередь тенденции развития университета свидетельствуют о проникновении в его стены не только культуры, что было всегда, но и рыночных, и государственных тенденций развития. Современные университеты объединяют в себе три совершенно разных компонента: культуру, политику и рынок. Взаимовлияя друг на друга, эти сферы деятельности формируют современную «космополитическую культуру», новый облик университета, который складывается под влиянием внутренних и внешних реформ.

Литература:

1. Глобализация и образование. Сб. обзоров / отв. ред. Зарецкая С.Л. – М.: ИНИОН, 2001.
2. Bartell M. Internalization of Universities: A University Culture-based Framework / M. Bartell // Higher Education. – 2003. – Vol.45. – №1.
3. Задонская И.А. Университет в глобальной, национальной и региональной среде // И.А.Задонская, И.В.Налетова. – Тамбов: Першина, 2005.
4. Щетинин В.П. Экономика образования. / В.П.Щетинин, Н.А.Хроменков, Б.С.Рябушкин. – М.: МПГУ, 1998.
5. Ylijoki O.-H. Entangled in Academic Capitalism? A Case-study on Changing Ideals and Practices of University Research. / O.-H. Ylijoki. // Higher Education. – 2003. – Vol.45, N3.

не указаны

не указана

Текст статьи:

На сегодняшний день широко обсуждается проблемы возникновения и развития информационного общества. Исследователи этой проблемы определяют понятие «информационного общества» всегда довольно широко, например, Чернов А.А., третий секретарь Постоянного представительства Российской Федерации при ООН и Нью-Йорке, член Российской ассоциации международных исследований (РАМИ) и Российской коммуникативной ассоциации (РКА), отмечает, что термин информационная революция «включает в себя прежде всего глобальную унифицированную информационную индустрию, развивающуюся на фоне непрерывно возрастающей роли информации и знаний в политическом, экономическом и социально-культурном контекстах. Он отражает тот факт, что в условиях глобализации одним из основных стратегических ресурсов становятся информация и знания, представляющие собой интеллектуальный капитал»[1]. Симоненко В.Б., канд. филос. наук, доцент кафедры социологии и политологии ИППК МГУ им. М.В. Ломоносова, в своей статье «Информационное общество: социологический аспект исследования»[2], дает определение понятию «информационного общества», опираясь на тот факт, что информационным общество становится тогда, когда оно трансформируется под воздействием новых, высоких технологий, и в основе функционирования такого общества лежит информационная инфраструктура. Исследователь Мелюхин И.С., в своей монографии «Информационное общество: истоки, проблемы, тенденции развития»[3], отмечает, что «информационное общество отличается от общества, в котором доминируют традиционная промышленность и сфера услуг тем, что информация, знания, информационные услуги, и все отрасли, связанные с их производством (телекоммуникационная, компьютерная, телевизионная) растут более быстрыми темпами, являются источником новых рабочих мест, становятся доминирующими в экономическом развитии»[4].

Принимая во внимание мнения выше названных исследователей, можно сделать вывод, что «информационное общество», это и есть современное общество, где экономика, политика, и др. сферы жизни определены системой связей, определяемой механизмом оборота информации в обществе. В формировании информационного общества можно выделить два этапа. Первый из них начался в 1960-е годы, прежде всего в связи с широким распространением телевидения; второй — в 1990-е, когда с беспрецедентной быстротой стал развиваться Интернет [5]. Каждый из этих этапов повлек за собой принципиальнейшие сдвиги, как в национальных политических системах, так и на глобальном уровне. Как известно, в современном мире человек получает сведения о политике (и не только о ней) преимущественно из средств массовой информации— или от окружающих, которые, в свою очередь, почерпнули их из СМИ. Это означает, что СМИ (и, прежде всего – телевидение) – не просто зеркало, отражающее реальность, но инструмент создания в общественном сознании, политической картины мира. Информационные технологии – инструмент влияния на массовое сознание. Когда СМИ не подчинены государству, они способны отстаивать самые разные интересы, а поэтому манипуляция общественным сознанием осуществляется на основе равноправной конкурентной борьбы в информационном пространстве. Реклама, программы кабельного телевидения, отдельные передачи – все это рассчитано на конкретные целевые аудитории. Такое раздробление, например, помогает политикам адресно выстраивать свою пропаганду во время выборной кампании, способствует самоорганизации гражданского общества. С появлением Интернета, обеспечившего создание единой и доступной информационной базы, а также качественно новых коммуникативных возможностей, информационное общество обрело законченный вид. Единое и общедоступное информационное пространство – это путь к решению проблемы лавинообразного роста информации, всерьез угрожавшее прогрессу цивилизации. О наличии такой проблемы еще в 1960-е годы писал С. Лем, рассматривавший ее в контексте расширения научного знания [6]. Дабы наука могла развиваться, информацию нужно как-то хранить. Между тем в любой научной области ежегодно готовятся все новые поколения специалистов, каждый из которых должен (хотя бы для получения научного звания) иметь какие-то публикации. В результате, по заключению Лема, через несколько десятилетий объем литературы настолько увеличится, что даже при усовершенствовании системы картотек в огромных библиотеках будет практически невозможно отыскать нужную информацию среди массы лишнего материала[7]. Это предсказание неминуемо бы сбылось, если бы не Интернет, он превратился в «коллективную память». Политические последствия имеют коммуникативные функции Интернета, т.е. это возможность быстро отыскать единомышленников и напрямую с ними связаться, что облачает процесс формирования гражданского общества. Сегодня весьма острой становится проблема правового регулирования сети Интернет, решение которой требует государственного вмешательства в виде принятия соответствующих законов, регулирующих связанную с ним деятельность. Более того, учитывая глобальный характер Интернета, справиться с этой проблемой представляется возможным лишь в рамках международного сотрудничества.

В целом на сегодняшний день можно выделить два основных подхода к этой проблеме. Представителем первого являются США, которые считают, что государственное регулирование Интернета и воздействие на него должны быть минимальными, поскольку именно ограниченным вмешательством государства в развитие Интернета объясняется его быстрый рост [8]. Ставка делается в основном на саморегулирование Сети. Прежде всего, это выражается в самоопределении содержания сайтов. Предполагается, что в условиях саморегулирования владелец сайта должен указать в основных параметрах предлагаемых программ, на какую аудиторию они рассчитаны, чтобы предупредить о потенциальной опасности для определенных категорий пользователей тех или иных видов содержания [9]. Другим аргументом США является то, что даже при всем желании практически осуществить регулирование содержания в Интернете в общемировом масштабе не представляется возможным в первую очередь из-за огромного объема информации. Вместе с тем США не отрицают необходимость государственного вмешательства в решение таких вопросов, как обеспечение защиты персональной информации в Интернете, свободы использования и продажи средств шифрования и запрета на обязательный доступ к ключам шифрования со стороны государственных или иных структур, обеспечение родителей специальными средствами, позволяющими осуществлять контроль над содержанием, к которому имеют доступ их дети через Интернет. Страны Западной Европы предлагают сочетать законодательное регулирование с саморегулированием, то есть ввести в практику принцип «сорегулирования»[10]. Подобный подход обусловлен, во-первых, признанием того, что в большинстве стран по ряду причин вообще нет специальных законов о регулировании содержания Интернета. На практике при возникновении конфликтных ситуаций в отношении деятельности, связанной с Интернетом, как правило, используются традиционные законодательства тех стран, закон которых в данном случае нарушается. Зачастую получается так, что действия в Интернете, вполне законные в рамках законодательства одного государства, могут быть противозаконными в другой стране. Во-вторых, учитывается и тот факт, что потенциал Интернета далеко не исчерпан и чрезмерные усилия законодательства в этой области могут стать серьезным препятствием на пути его развития. Принимая во внимание все вышеизложенное, а также необходимость принятия мер для борьбы с распространением вредного для общества содержания в Интернете, оптимальное решение этой проблемы странам Западной Европы видится в разработке типовых юридических норм для всех стран. Так, в Великобритании принят кодекс поведения в глобальных компьютерных сетях и создан независимый орган — фонд «Безопасная сеть», разрабатывающий систему оценки содержания. Аналогичные шаги предпринимаются в Германии, Нидерландах[11]. Проблема регулирования Интернета и распределения доменных зон стала одним из главных вопросов проходившего в Женеве 10-12 декабря 2003 г. Всемирного саммита по вопросам информационного общества[12].

Немаловажной проблемой является отсутствие в мире единых юридических рамок для бурно развивающейся электронной торговли. Среди возникающих вопросов – защита интеллектуальной собственности и прав на торговые марки, проблема налогов и тарифов в этой области, вопросы конфиденциальности и безопасности информации, особенно в кредитно-финансовой сфере. В этой связи также встает вопрос о целесообразности и формах государственного вмешательства в этот процесс. Позиция США по поводу развития глобальной электронной коммерции заключается в следующем: со стороны государства важно обеспечить рыночный, не регулятивный подход к ее развитию [13]. Оно должно избегать излишних ограничений электронной торговли, воздерживаться от навязывания новых ненужных норм регулирования, бюрократических процедур, налогов и тарифов на коммерческую деятельность в Интернете. Главная роль в формировании глобальной коммерческой инфраструктуры отводится преимущественно частному сектору. Правительство США полагает, что не имеет смысла вводить новые тарифы на товары и услуги в Интернете, поскольку торговля в нем лишена четких географических границ. В итоге это значительно затрудняет саму процедуру взимания тарифов, делая ее малоэффективной. Однако многие страны стремятся ввести тарифы на глобальную электронную торговлю. Их главной целью в этом, по мнению США, является желание извлечь максимальные доходы от глобальной коммерческой торговли, а не ее развитие [14]. В связи с этим США надеются убедить Всемирную торговую организацию (ВТО) и другие международные органы провозгласить Интернет безналоговой зоной, к чему, по всей видимости, по-прежнему не готовы страны ЕС[15]. Распространение Интернета, началось сравнительно не давно, и когда нынешнее поколение станет взрослым, а глобальная паутина разрастется, примерно, до масштабов телевидения, политическая культура кардинально изменится и манипулирование сознанием общества будет крайне затруднено.

Итак, можно сделать вывод, что появление информационного общества порождает принципиально новые политические и экономические отношения. Состояние политики определяется характером информационной среды и управляя ею, политика управляет обществом, создавая манипуляции массовым сознанием. Современные коммуникации создают благоприятные условия для жизнедеятельности гражданского общества. Информационное общество означает переход на качественно иную ступень в развитии мировой политической, экономической и культурной среды.

Литература:

1. Чернов А.А. Глобальное информационное общество // Международная жизнь. – 2004. – № 9. С. 121.
2. Симоненко В.Б. Информационное общество: социологический аспект исследования// Вестник Московского университета, серия 18. Социология и политология. – 1997. – № 3. С. 172.
3. Мелюхин И.С. Информационное общество: истоки, проблемы, тенденции развития. М., 1999.С. 4.
4. Там же.
5. Доброхотов Р.А. Политика в информационном обществе // Политические исследования. – 2004. – № 3.С. 155.
6. Там же. С. 159.
7. Там же.
8. Чернов А. А. Указ соч. С. 125.
9. Там же.
10. Там же.
11. Там же.
12. Там же.
13. Балуев Д.Г. Информационная революция и современные международные отношения. Нижний Новгород: ННГУ, 2000.С. 24.
14. Там же. С. 25.
15. Там же.

не указаны

не указана

Текст статьи:

Тайна красоты тревожит человечество на протяжении веков. Множество суждений о ней было высказано в истории.

Древнейшие цивилизации оставили памятники, в которых запечатлены философские и эстетические воззрения древних народов. Шумерская цивилизация – одна из древнейших. Уже в 25 веке до н.э. она знала письменность. В одном из текстов – «Лето и зима, или Энлиль выбирает бога – покровителя земледельцев» — зафиксирован первый в истории человечества спор по поводу поныне актуальной проблемы: каково взаимоотношение прекрасного с полезным. Энлиль (бог ым. Энлиль (бог оздать на земле изобилие и сотворил двух братьев: Эмеша (лето) и Энтена(зиму). Братья спорят, кто из них прекраснее. Рассудил их спор Энлиль, сочтя прекраснейшим самого полезного:
…Воды, приносящие жизнь всем странам, поручены Энтену,
Земледельцу богов, который производит все.
Эмеш, сын мой, как же ты можешь сравнивать себя с твоим братом Энтеном!
Выраженная здесь эстетическая концепция предвосхищает сократовскую идею: наиболее полезное – самое красивое.

Отождествляется утилитарное и эстетическое и в древней шумерской поэме «Инанна выбирает мужа», повествующей о том, как бог солнца Уту уговаривает свою сестру Инанну выйти замуж за бога пастухов Думузи. Инанна склонна предпочесть бога земледельцев бога Энкимду. «Земледелец? Чем же он лучше меня?» — спрашивает бог пастухов Думузи и доказывает, что поскольку он дает людям сыр, сливки, кожу, шерсть, то есть кормит, одевает и обувает, то он полезнее бога земледелия, дающего только хлеб и бобы. Инанна останавливает свой выбор на боге пастухов, который в большей мере обеспечивает людей всем необходимым. Первостепенная значимость скотоводства в шумерской экономике, его особая полезность определяют в данном тексте большую красоту бога пастухов и соответственно его большее право войти в семью бога солнца.

У древних египтян в литературных произведениях, в гимнах богам, жизнеописаниях фараонову заключено много глубоких теоретических идей о природе искусства и об эстетических свойствах действительности. Так, в древнеегипетском папирусе времен Среднего царства воспевается красота Нила. В этом гимне красота характеризуется как творение жизни, как источник ее продолжения и созидания ее благ. Древние египтяне полагали, что красота есть жизнь. Так, в гимне, воспевающем бога Атона, говорится:
Ты подаешь жизнь сердцам своею
Красотою, которая и есть жизнь.

У древних народов отношение к миру сохраняло свою целостность, а эстетический интерес еще не вычленялся в самостоятельную сферу и не полностью отделился от практического, поэтому любое их отношение к миру было эстетическим.

У первых натурфилософов в единстве выступают эстетическое и космологическое: прекрасное – это вселенская гармония, красота мироздания (слово «космос» означает одновременно: мироздание, мир, украшение, наряд, красота, порядок, гармония; не случайно оно имеет единый корень со словом «косметика»).

Красота гармонична. Гармония выступает там, где есть неравенство, единство многообразного. Равное и непротиворечивое в гармонии не нуждается. Там же, где противоположности находятся в «соразмерной смеси», там благо человека. Музыкальная гармония – частный случай гармонии мировой, её звуковое выражение. Красота выступает как мера гармоничности. Истинности бытия. Созвучности космосу. Пифагорейцы развивали учение о «гармонии сфер»: планеты окружены воздухом и прикреплены к прозрачным сферам. Интервалы между сферами соотносятся между собой, как интервалы тонов октавы. Планеты движутся, издавая звуки, и высота звука зависит от их движения. Однако наше ухо не способно уловить мировую гармонию сфер.

Для Гераклита гармония не статичное равновесие, как для пифагорейцев, а движущиеся, динамическое состояние. Самым сильным и центральным образом у Гераклита является огонь. С пламенем, пожирающим существующие, превращающие его в пепел, чтобы снова было возможно рождение, за которым последует смерть, сравнивает Гераклит судьбы всего существующего. Красота жизни есть красота борьбы, вечного умирания и вечного восстановления, возрождения из пепла во все новых формах. Красота – извечная природа огня, из противоречия сплетенного, в будущие устремленного. Противоречие – созидатель гармонии и условие существования прекрасного: расходящиеся сходится, прекраснейшее с согласия лиры происходит из противоположности. Два конца натянутого лука и лиры в своем расходящемся стремлении производят согласное действие. В единстве борющихся противоположностей Гераклит видит структуру прекрасного. Образ лука теоретически моделировал идеалистическую структуру гармонии и обладал высокой степенью исторической точности: лук – предшественник и прародитель музыкального звука; к нему восходят своим происхождением все струнные инструменты.

Гераклит впервые в истории эстетики поставил вопрос о характере восприятия прекрасного: оно постигается не с помощью вычислений или отвлеченного мышления, а лишь путем созерцания. Как можно исчислить и изменить бесконечно меняющийся огонь? Для постижении сути огня-красоты, по Гераклиту, необходим искусный инструмент: огнеподобность мышления его диалектичность. Постижение природы красоты, по Гераклиту, равнозначно раскрытию противоречий сущности жизни, рождение и умирание, борьбы и единств.

Учение другого древнегреческого материалиста, Эмпедокла, также присуще единство космогонии и эстетики. Философ полагал, что мир состоит из четырех первоэлементов: огня, воздуха, воды и земли. Их соединяет любовь, которая рождает гармонию и красоту, и разъединяет вражда, вызывающая хаос и безобразное. Натурфилософия Эмпедокла присуща идеи эволюционизма. Начальный период развития живой природы, по Эмпедоклу, — это эпоха одночленных разрозненных органов: блуждали руки лишенные плеч, двигались глаза лишенные лба, и т.д. Затем, эти органы стали случайно и хаотично соединятся. Наступила эпоха чудовищ – цельных существ, не имевших, однако, гармонии в соединении органов. Лишь в современную эпоху возникли животные и люди, целесообразно и гармонично организованны. Эволюция живого для Эмпедокла есть эстетическое совершение мира, процесс становления его красоты.

Атомист Демокрит, выдвинул категорию мира и развил гедонистическую концепцию т.е. жить нужно наслаждаясь, причем наслаждаться только прекрасным, и только в меру. «Не следует стремиться ко всякому наслаждению, но только к такому, которое связанно с прекрасным». «Тому, кто переступает правильную меру, самое приятное может стать самым неприятным».

Платон в диалогах дает многосторонний и глубокий анализ красоты. Так, в диалоге «Гиппий Большой» он ищет ответ не на вопрос «что прекрасное?», а на вопрос «что есть прекрасное?», пытаясь охарактеризовать самую сущность красоты. Платон сталкивает в своем произведении двух персонажей: Гиппия и Сократа. Последний старается подвести своего собеседника к правильному решению.

Сократ спрашивает: «Что есть прекрасное?» Гиппий отвечает «Прекрасное девушка, несомненно, есть что-то прекрасное». Этот ответ указывает на исходный момент в истории прекрасного признание его конкретности. Однако прекрасное не только конкретно, единично, но и присуще ряду явлений: Сократ поддерживает это, возражая Гиппию: «…а прекрасная кобылица,…а прекрасная лира,…а прекрасный горшок разве не есть что-то прекрасное?» он подводит собеседника к выводу что прекрасное есть общее, проявляющееся через единичное, конкретность, обладающая всеобщностью. Гиппию кажется не удачным ставить в один ценностный ряд прекрасную женщину и горшок. Сократ же, обращая внимание на относительность прекрасного для определения степени красоты вещи важно сопоставить ее с другими, — вспоминает изречение Гераклита: «Из обезьян прекраснейшая безобразна, если сравнивать ее с человеческим родом.…Из людей мудрейший по сравнению с богом покажется обезьяной – и по мудрости, и по красоте, и по всему остальному»

Пытаясь отыскать абсолютно прекрасное, Гиппий предполагает, что это золото. однако, Сократ обращает внимание на то, что Фидий сделал прекрасную скульптуру Афины не из золота, а из слоновой кости. Более того, в сочетании с глиняным горшком прекрасна фиговая ложка, а золотая безобразна. Тогда может быть красота – это обыденное, нормальное, обще принятое, веками сложившиеся и освященная традициями течение жизни? «…Я утверждаю, — говорит Гиппий, — что всегда и везде прекраснее всего для каждого мужа быть богатым, здоровым, пользоваться подсчетом у эллинов и, достигнув старости устроив своим родителям, когда они умрут прекрасные похороны, быть прекрасно и пышно погребенным своими детьми». Однако Сократ замечает, что здесь не схватывается исключительная: ведь на героев, рожденными бессмертными богами, и на самих богов это определение не распрастранимо, а им нельзя отказать в красоте.

Наконец, спорящий подходит к такому определению, красота – уместное, подходящее, пригодное. Но Сократ напоминает, что существует явление, весьма пригодное для совершение зла; они далеки от прекрасного. Тогда не есть ли красота то что пригодно к совершению добра, т.е. полезное? Это предположение, вводящее в определение прекрасного утилитарное начало, также отвергается: определение красивого, будто оно есть полезное…Вовсе не есть самое красивое определение». Возникает новый, сенсуалистическо-гедонистический подход к красивому, который рассматривается как источник удовольствия: «…красивое – это приятное благодаря слуху и зрению», а «приятное, связанное со всеми остальными ощущениями, получаемыми от пищи, питья, любовных утех и так далее» выносится за пределы прекрасного. Далее Платон разделяет физически и духовно красивое; в уста Сократа вкладываются не решенные резона вопросы: а прекрасные действия и законы? Разве они бывают нам приятные через слух и зрение?

Затем, делается попытка сочетать утилитарное, сенсуалистическое-гедонистическое и этическое определение: красота – «удовольствие которое полезно», а полезно «то, чем производится добро». Но Платон различает добро и красоту. Его Сократ говорит: «…не благо не может быть прекрасным, ни прекрасное благо, если только каждое из них есть нечто иное».

Столкновение мнений Гиппия и Сократа, так и не приводит к окончательному определению красоты. Но это вовсе не свидетельствует о теоретической бесплодности дискуссий. В ходе спора красивое анализируется весьма всестороннее и диалектичнее. И все же так высший выводов полемики звучит заключительная фраза диалога: «Прекрасное – трудно».

В диалоге «Филеб», Платон утверждает, что красота не есть красота самих живых существ или картин, а «прямое и круглое», т.е. абстрактная красота поверхности тела, форму, отделенное от содержания: «…я называю это прекрасным не по отношению к чему- либо, как это можно сказать о других вещах, но вечно прекрасным самим по себе, по своей природе…». Философ ищет красоту в геометрических телах, в пропорциональности. В конечном счете, красота для Платона Эстетически своеобразная идея познать которую человек может, толь находясь в особом состоянии одержимости, вдохновения, через воспоминания бессмертной души о том времени, когда она еще не вселилась в смертное тело и прибывало в мире идей. Платон впервые акцентирует внимание на восприятии прекрасного и рассматривает красоту, как момент эстетически духовного отношения человечества, а не как чисто природное свойство внешних предметов. Такое понимание красивого признают его «сверхчувствительность» однако не природность красоты для Платона есть следствие первичности духа, роль в ее образовании общественно исторической практики совершенство не учитывается.

Наиболее ценное учение о красоте многостороннее ее характеристики и мысли о специфичности эстетического переживания (прекрасное «возбуждает» некоторые особенные, свойственные только ему «наслаждение»), а так же то, что древне греческий философ диалектически анализировал красивое как свойство особого рода, как результат духовно-человеческого одухотворенного отношения к миру.

Для Аристотеля, в отличие от Платона, прекрасное не объективная идея, объективное качество вещей: «…Прекрасное – и животное и всякая вещь, состоящая из известных частей, должно не только иметь последний порядок но и обладать ей никакую попало величиной: красота заключается в величине и порядке.» Аристотель здесь дает структурную характеристику прекрасного и обращает внимание на величину пропорции, как на его свойства. Продолжая пифагорейскую традицию, он утверждает, что постижение этих свойств может способствовать математика.

Аристотель выдвинул принцип соразмерности человека и прекрасного предмета: «…не чрезмерно малое существо не могло бы стать красивым, так как обозрение его сделанное, в почти не заметное время сливается, не чрезмерно большое, так как обозрение его совершенствуется не сразу, но совершенство и целостность его теряются…». По Аристотелю, красивое – не слишком большое, не слишком маленькое. Это по детски наивное суждение содержит в себе гениальную идею. Красота выступает, как мера, а мерой всего здесь является человек. Именно в сравнение с ним прекрасный предмет не должен быть «чрезмерным». Эта концепция прекрасного теоретически соответствовала гуманистической художественной практике античного искусства. Греческий Парфенон, например, в отличие от египетской пирамиды, не слишком большой и не слишком маленький: он достаточно маленький чтобы, не подавлять человека и достаточно большой чтобы выразить величие Афинян, его создавших.

Мистика красоты всегда интересовала человека. В течении веков философы пытались проникнуть рациональным анализом в мистику красоты. Красота во все времена является нормой человеческой жизни и стремление к ней, попытки ее изучения это естественная потребность любого из нас.

не указаны

не указана

Текст статьи:

Город — одна из древнейших форм расселения людей. Это результат стремления людей и концентрации своей деятельности, улучшению условий жизни и освоению окружающей среды; раньше — покорение природы в своих интересах, а теперь — создание единства между естественной и искусственной средой.

Желание определить понятие «город» показывает, что его содержание постоянно расширяется и обогащается. Сегодня город необходимо изучать в развитии, взаимодействии с окружающей средой и с учетом всего многообразия его функций и многостороннего влияния на жизнь человека.

Город — это искусственно создаваемая человеком жизненная среда, необходимая для его разносторонней деятельности. Город зарождается, развивается и совершенствуется вместе с развитием общества. В городе человек не только трудится и отдыхает, здесь формируются его мировоззрение, моральные нормы и эстетические принципы, создаются условия для его воспитания, образо вания, научной, художественной и созидательной деятельности.

Испокон веков город выражал идеологические, художественные и эстетические воззрения того или ино го общества. Концепция «город-машина», принимающая только функционально-технологические качества за основу его существования, вступает в противоречие с жизнью. Эта концепция не учитывает социального фактора и развития городского организма во времени, сужает и обедняет содержание поня тия «город», что отрицательно сказывается на практике. Эта концепция не включает в себя всех функций города. Следование ей на практике может при­вести к ликвидации культурных цен ностей, ибо сохранение их в реконструируемых городах усложняет решение функциональных задач. Машину, когда она устаревает, выбраывают, город же, как правило, живет века. Социалистический город — это организованная среда для жизни и творчества человека, строящего новое общество. Город — наивысшая, самая сложная форма архитектурной и строительной деятельности. Именно поэтому создание города — процесс совместного труда людей различных специальностей, объединенных общей архитектурно-градостроительной идеей. Город — это сложное многоплановое пространство, где накапливаются производственные ценности, культурные традиции и квалифицированные кадры, в связи с чем очень важно найти оптимальные пути правильного развития городов, избегая градостроительных ошибок, которые очень трудно исправлять.

Сегодня город — это уже не затерянный среди лесов, полей, гор, окруженный от врагов стеной, как в средние века, населенный пункт, — это интенсивно развивающийся конгломерат жилья, дорог, промышленности, главный элемент системы расселения.

Рассматривая понятие «город» в современных условиях, следует учитывать и соседние населенные пункты, связанные с жизнью города, и пункты, непосредственно к нему не примыкающие, но имеющие с ним экономические, трудовые, торговые и культурно-бытовые связи. Этот комплекс называю «агломерацией». Американские градостроители часто применяют термин «метрополитенная зона», имея в виду стихийно слившие друг с другом города и населенные пункты, характерные для современной Америки.

Всем известно, что вечным, никогда не теряющим значения, несмотря на смены стилей, остается только подлинное произведение архитектуры, отражающее новизну мысли, опыт веков и безграничные возможности созидательного человеческого гения. Вот почему мы обязаны бережно сохранять памятники архитектурного прошлого в развивающихся исторических городах.

Мы часто критикуем новые города за однообразие, за применение в их застройке одинаковых типовых решений. Это верно, но главная причина безликости — в однообразии типовых зданий, отсутствии цельного объемно-пространственного замысла и, конечно, в погоне за выполнением только количественных задач в максимально короткие сроки.

Город без свободных пространств это лабиринт, угнетающий человека. Необходимо чередование закрытых и открытых пространств, сочетание узких и широких улиц, больших и малых площадей, бульваров и парков. Композиционные возможности в данном случае безграничны.
Европейские города, как правило, имеют большую историю, в течение которой они меняли архитектурные стили и совершенствовали методы строительства, но при этом предпосылок для нарушения сложившегося силуэта резким рывком вверх не возникало. Силуэт сохранял закономерную гармоничность.

Так, например, красота Праги — в многообразии ее архитектуры, богатом силуэте и вместе с тем цельности. Это и многогранный силуэт ее готических шпилей, барочных куполов и башенок, и порожистая Влтава с островками и живописными мостами, и зелень, вкрапленная в город, и, наконец, новое строительство, осуществляемое по Генеральному плану. Силуэт города Праги — настоящая симфония вертикалей, представляющих единое целое.

Нельзя забывать большую роль цвета в архитектуре города. Светло-золотистый колорит старых итальянских городов или темный, приглушенно-сероватый цвет фасадов немецких и скандинавских построек по-разному воздействуют на человека.

Особое значение имел цвет в древней русской архитектуре, а затем в барокко и русском ампире. Мажорные сочетания цветов и яркое золото куполов как бы перекликались с красочностью природы или контрастировали со спокойным ее колоритом, что является важной особенностью русского зодчества.

В современных городах цвет применяется лишь локально в качестве вкраплений в общий светло-кремовый или сероватый колорит городов. Цвет как составной элемент архитектурного замысла должен активно войти в современную архитектуру, способствуя формированию жизненной среды, но при этом нужно учитывать характер сооружения и его роль в городском ансамбле, подлинность архитектуры которого никогда не терпит неоправданной пестроты.

Красоту архитектуры человек воспринимает прежде всего, как зрительный образ, но этим восприятие не ограничивается. Тем не менее гармоническое развитие человека в искусственно созданном окружении требует нормального соотношения оптической информации, поступающей через зрительные образы этого окружения, со всеми другими эмпирическими возможностями познания окружающей среды.

В городе избыток зрительных образов дают, например, оформительские и электронные средства массовой информации. Несмотря на то, что весьма непросто выявить степень нагрузки и эмпирическую ценность образов, возникает определенная необходимость регулирования «величины впечатления» от окружающего мира, что должно позволить, с одной стороны, устранить перегрузки визуального воздействия, а с другой — избежать впечатления однообразия и схематизма, вызываемого недостаточностью оптической информации. Перегрузка средствами информации искажает впечатление о городе. Поэтому современным архитектурным комплексам должна быть присуща «цельная» запечатлеваемость, свойственная многим исторически сложившимся городским структурам.

Архитектуре города и днем и вечером следует помогать подчиненными ей средствами полностью воздействовать на человека. Вечерняя жизнь города требует особого внимания архитектора. Можно с уверенностью сказать, что в редких городах она правильно организована. Особенно это относится к содержанию и форме светового и рекламного оформления как одного из видов современной информации.

Утомленному за день человеку желательно отнюдь не мелькание ярких цветов или какофония световых эффектов, бьющих по нервам Город и вечером должен прежде всего раскрывать свое содержание, а не ограничиваться освещением главных улиц, вывесок магазинов и увеселительных заведений. Световое оформление города имеет большую познавательную и организующую эстетическую нагрузку. Уличное освещение призвано обеспечивать оптимальные условия безопасности движения пешеходов и транспорта; реклама — информировать о важнейших событиях дня, о новостях в производстве, торговле, культурной и общественной жизни. Специальное освещение выдающихся произведений архитектуры спо собствовать выявлению красоты города.

С разделения труда начиналась человеческая куль тура. С упорядоченного разделения людей относительно производства начиналась цивилизация. Поскольку цивилизация, как явствует из латинского корня слова civilis, означает именно городскую форму культуры, городское поселение сразу же предстает перед нами как единое в своей расчлененности целое.

Самые древние поселения городского типа, воз никшие в период, называемый обычно неолитической революцией, в VIII-VII тысячелетии до нашей эры, городами еще не были. Селами они тоже не были, ибо нет села без противостоящего ему города. Жители Чатал-Гюйюка, расположенного в горах на территории нынешней Турции, девять тысяч лет назад имели домашний скот и высевали еще полудикую пшеницу. Они пряли шерсть и плели ковры, создавали фрески и скульптурные композиции. Их поселок, состоявший из сотен прижавшихся один к другому толстостенных ка менных домов, еще совершенно однороден. Стены крайних домов сливались в своего рода оборонительную стену всего поселка, но в нем не было еще ничего, что напоминало бы дом вождя. При каждом жилом доме, внутрь которого попадали по лестнице с плоской кровли, было святилище с семейным алтарем. Но в по селке не было ни храма, ни дома жреца. Не было в нем ни улиц, ни даже крошечной площади.

Получается, что сама градостроительная форма од нородностью или расчлененностью своей способна поведать нам о том, к какой стадии общественного развития следует отнести поселение, если от него сохра нились хоть какие-то следы. И, напротив, зная, что поселение относится к той или иной фазе цивилизации, мы можем предсказать его структуру даже в том случае, если перед нашими глазами оплывший за тысячелетия холм.

В самом деле, уже в древнейших городах Двуречья, относящихся к началу III тысячелетия до нашей эры, мы сразу же заметим, как резко выделяются из массы однотипной застройки дворец-крепость и храм, стоящие на высоких платформах, выложенных из миллионов сырцовых кирпичей. На небольшом каменном ба рельефе, являющемся одним из древнейших памятни ков египетского искусства, можно видеть быка, олице творявшего фараона, проламывающего рогами стену города. Пусть изображение схематично, на нем отчет ливо видны жилые кварталы и дворец. Это повторилось вновь и вновь – и в Китае, и в Персии, и в Мике нах… А когда греческие города один за другим свер гали правивших ими тиранов, первое, что свершала молодая демократическая власть, было разрушение стены, отделявшей от города цитадель, которую греки называли акрополем.

Но и в том и в другом случае из массы плотно за строенных жилых кварталов, разделенных узкими и из вилистыми улочками древних городов или прямыми улицами в городах, строившихся с V века до нашей эры по гипподамову плану, словно вырезались пустые пространства площадей, служивших местами собра ний или местами торговли или того и другого попе ременно.

Когда со II века до нашей эры с подлинно римским размахом начинается строительство городов-колоний, и единство и разнообразие внутри его обретает типовой характер. Две главные улицы, проходя от ворот до ворот, делят прямоугольник города на четыре части — по образцу членения римского военного лагеря. Близ пересечения главных улиц там, где в лагере стояла палатка командующего и штабные палатки с плацем пе ред ними, возникает общественная площадь – форум. К форуму обращены главный храм города и здание суда. Между жилыми кварталами нет существенных различий. Кстати, самим словом «квартал» мы обязаны такому древнеримскому городу: кварталом первона чально именовалась четверть, образованная пересече­нием главных улиц. Так было везде: от Шотландии на севере до Эфиопии на юге. Только сам Рим, из-за своей древности и величины, был устроен гораздо хаотичнее.

Совсем иначе членился европейский город, когда после упадка, длившегося едва ли не шесть веков, он вновь переживает расцвет в конце X века.

Многоступенчатая организация господства и подчинения, свойственная феодальному обществу, не могла не отразиться в структуре городского устройства. Прежде чем быть полноправным горожанином Флоренции или Кельна, каждый его житель должен был стать членом ремесленного цеха или купеческой гильдии. Город оказывался тем самым сложной ассоциацией цехов и гильдий, члены которых, как правило, селились рядом. В условиях соперничества цехов, нередко приводившего к стычкам, такое соседство было и безопаснее и удобнее. Цех имел свой устав и свое знамя, цех поддерживал вдов и сирот своих сочленов, цех выставлял отряд военного ополчения и был ответствен за оборону участка стены или башни, за поддержание их в порядке. В дни многочисленных церковных праздников цех выступал в торжественной процессии как единое целое, регулярно созывал собрание своих членов в специальной постройке.

Естественно, с ходом времени состав жителей улицы или квартала несколько менялся и перемешивался, но преемственность была велика, и город продолжал члениться на десять, двадцать и более автономных частей. В древней Сиене по сей день сохранился ежегодный карнавал, в котором участвуют 17 исторических кварталов города со своими знаменами, в своих костюмах, выставляя свои команды всадников и стрелков из арбалета.

Общими для тесной группы городских кварталов были кафедральный собор, центральная рыночная пло щадь и здание городского собрания — ратуша. Три эти элемента образовывали деловой, торговый, юридический, религиозный центр города, тогда как центрами кварталов были приходские церкви и залы цеховых собраний.

Планы всех старинных городов напоминают срезы на древесном стволе: Большие бульвары Парижа или кольцевая улица Ринг в Вене — все это следы исчезнув шей упорядоченности, с ходом истории утратившей смысл.
Что же внес в упорядоченность города капитализм? То, что он и мог внести — поступательную классовую дифференциацию городской территории, неустойчивость социального статуса, престижность городских районов, хаотическое неустанное движение. Сначала богатый центр противостоял нищим окраинам, где земля была дешева, где поэтому вырастали все новые фабрики и селились пролетарии. К концу прошлого века теснота, сгущение транспорта, нехватка зелени и чистой воды, все большая стоимость ремонта ветшавших зданий вызвали «эмиграцию» зажиточных горожан в пригород, за промышленное кольцо. Всю первую половину нашего века когда-то аристократические районы, вроде ньюйоркского Гарлема, превращались в трущобы, куда вытеснялась беднота с окраин, перестраивавшихся заново для горожан среднего дос татка.
Наконец, уже в 60-е годы XX века начинается обратная волна: старые, обесценившиеся кварталы центра сносятся целиком или полностью реконструируются, а городская беднота вытесняется из них в периферийные районы бывшего центра, в свою очередь, превращающиеся в новые трущобы. Весь процесс обновления центров, вместе с заменой их населения, именуется элегантным словом «джентрификация», то есть облагораживание. Против такого «облагораживания» ведут неустанную борьбу леводемократические силы, но, несмотря на отдельные успехи, исход борьбы в целом предрешен господствующими экономическими условиями.

Итак, перед нами другая устойчивая, несмотря на подвижность элементов, структура членения и упорядоченности города, отражающая социальный порядок: богатые районы, средние, бедные и нищие. Все в целом объединено системой деловых центров и некоторым количеством общественных озелененных пространств.

Колониальный размах раннего империализма привел к возникновению еще одного типа расчлененности и упорядоченности. В Дели, Каире или Сингапуре рядом, противостоя один другому, выросли «европейский» и «туземный» города, разделенные гладью реки или широкой полосой зелени. На удаленности настаивали — на всякий случай — командующие колониальных войск. Давно уже обрели независимость города бывших колоний, но их структура «помнит» о драматической истории борьбы за независимость. К сожалению, в одном месте, в ЮАР, этого рода зловещая упорядоченность все еще остается реальностью: город — для белых, пригородные поселки, напоминающие концлагеря, — для цветных.

Прошлое мстит настоящему, и в городах бывших колониальных держав возникли теперь собственные «гетто» цветного населения, границы которых в целом совпадают с границами районов наибольшей нищеты.

В России общий ход эволюции был таким же, как и на Западе, но затянувшаяся история крепостничества и относительная слабость буржуазии не дали здесь созреть капиталистическому городу в его классической форме. Буржуазный центр и здесь противостоял пролетарским окраинам, но те сохранили скорее полудеревенский, слободской характер. С другой стороны, жадность домовладельцев, собиравших с бедноты куда больший доход, чем с богатых квартиросъемщиков, привела к тому, что задние дворы и полуподвалы и в самом центре были переполнены беднотой.

Когда грянула революция, когда потом годы гражданской войны, разрухи, первых шагов индустриализации почти не оставляли средств для нового строительства, качественная перестройка социальной структуры города произошла политическим образом — за счет перераспределения жилого фонда. Жители окра ин, обитатели подвалов влились в бывший буржуазный центр. Старому типу расчлененности города пришел конец.

Так, шаг за шагом, постепенно город менял свое лицо. Умело «встроенный» в окружающий ландшафт античный город-полис и жестко, рационально спланированный римский город-лагерь. Компактный, плотно застроенный вдоль узких радиальных улиц средневековый и ориентированный на открытые общественные пространства, украшенные престижными, новыми по духу зданиями, город Возрождения. Наконец, осевые — перспективы и грандиозные градостроительные композиции барокко и классицизма. Сегодня все это кажется ушедшим из жизни. Дома и улицы современного города совсем не походят на идиллические картины далекого прошлого.

На рубеже XIX и XX веков произошла подлинная революция в градостроительстве, которая в корне преобразила не только облик города, но и самые основы того, что мы называем городским образом жизни. Отметим одно немаловажное обстоятельство. Конечно, на карте мира, и особенно нашей страны, возникло много совершенно новых городов, с самого начала построенных по новым, современным градостроительным правилам.

Достаточно вспомнить Магнитогорск и Запорожье, Ангарск и Братск, Шевченко и Навои, Набережные Челны и Тольятти. Но все же в подавляющем большинстве случаев современный город развивается не на пустом месте, а на основе старого, исторически сложившегося города.

Вынужденное сочетание старого с новым превращается в трудноразрешимую, часто очень болезненную градостроительную проблему. Как быть с малыми историческими городами, которые в силу различных факторов не имеют высокого градостроительного потенциала и практически не развиваются. Хорошо, если они обладают притягательностью для туристов благодаря историко-культурной и архитектурной ценности старой застройки. Тогда они становятся своеобразными музеями под открытым небом, и за счет быстро развивающейся сейчас «индустрии туризма» получают возможность реставрировать, приспособить для современного использования и поддерживать в хорошем состоянии исторически сложившуюся среду. Так сложилась, например, судьба Суздаля, среднеазиатской Хивы, небольших городков Рейнской области или Адриатического побережья Югославии. Гораздо сложнее обстоит дело в тех, более многочисленных случаях, когда в си лу своего расположения или невосполнимых утрат старой архитектуры малый исторический город не может претендовать на роль музейно-туристического центра. Тогда нужны многолетние и последовательные усилия градостроителей для того, чтобы тактично включить но вую застройку в контекст сохранившейся исторической планировки, хотя бы отчасти восполнить за счет этого утраченное качество среды, преодолеть застойные явления в развитии населенного места.

Но особенно сложный узел проблем возникает тогда, когда исторически сложившийся город, насчитывающий не одну сотню лет, превращается в крупный современный центр — индустриальный, администра тивный, культурный. Так произошло с Москвой и Ленинградом, Парижем и Лондоном, почти все крупные современные европейские города ведут свою родословную еще со средних веков.
Старая планировочная структура, будь то запутанная сеть доставшихся от средневековья улиц или даже османовские проспекты, не в состоянии вместить быстро растущие потоки городского транспорта. Между тем именно наиболее древняя часть города по традиции сохраняет центральное значение и продолжает притягивать главные потоки посетителей. Складывается ситуация «закупорки сосудов», питающих центр — как его часто называют, сердце города. Понятно, что в этой части города нельзя обойтись без серьезных градостроительных мероприятий в области транспортного строительства и организации движения. Главный их смысл — пустить основные транзитные транспортные потоки в обход центрального ядра, иначе они просто взорвут его. Теперь уже не улицы и проспекты, архитектурно оформляющие классические осевые перспективы, а скоростные дороги, идущие из конца в конец города, обустроенные транспортными «развязками», тоннелями и эстакадами, берут на себя функции артерий города.

Однако наступление нового на старое не ограничивается одними только автодорогами. Целый океан новой застройки быстро, в течение нескольких десятилетий, обступает старый город. То тут, то там новые потребности вынуждают строить все новые и новые здания, в том числе и в центре города. В тех случаях, когда такие «пришельцы» не скрывают своего современного происхождения, они становятся настоящим бедствием для сложившейся городской среды, которая теряет отшлифованную столетиями цельность, распадается на части, становится доступной для дальнейшего вторжения. Гостиница «Россия», построенная в Москве в опасной близости к Кремлю и Красной площади, — пример такого поспешного, недостаточно продуманного или просто неумелого вмешательства.

В то же время по мере активного расширения территориальных границ все больше возрастала общекультурная и архитектурно-художественная ценность исторически сложившейся среды, сосредоточенной в пределах центрального ядра. Старый центр все больше претендовал на роль своего рода отдушины, островка безопасности в бурном море суеты и быстро сменяющих друг друга «новаций» современного города. Центры крупных исторических городов все чаще стали частично или даже полностью ограничивать въезд на свою территорию индивидуального автомобильного транспорта. Появились улицы и даже целые зоны, безраздельно отданные пешеходу. В связи с проектированием пешеходных зон все большее внимание стало уделяться изучению уникальных свойств исторически сложившейся городской среды — ее органической целостности и в то же время разнообразию, богатой информационной насыщенности, гуманному человеческому масштабу пространств. Вместе с ответами на такие вопросы к архитекторам стало приходить более глубокое понимание объективных закономерностей формирования городской среды. И это понимание не может не проявиться при проектировании новых районов города, лежащих далеко за пределами исторического ядра.

Сохраняя старую планировочную структуру от разрушения, мы на самом деле учимся создавать новую, отвечающую масштабам современного, развивающегося города. Неоправданные вторжения новой архитектуры в сложившуюся городскую среду заставляют нас глубже вникнуть в действительное содержание архитектурного формотворчества, разобраться в самой природе и особенностях восприятия архитектурного образа. Создавая пешеходные зоны в исторически сложившейся среде, мы на самом деле учимся во многом утраченному искусству формирования художественно осмысленной, сомасштабной человеку — да что там, просто уютной — городской среды.

Оказывается, пешеходный Арбат нужен не только для того, чтобы сохранить хотя бы общие контуры старой московской улицы, а еще и для того, чтобы, поняв секреты ее очарования, попытаться снова обрести его в совсем ином языке новой архитектуры. Одним словом, «дойти до самой сути», чтобы дать ей новую форму архитектурного выражения. Так старый город устойчиво воспроизводит себя в новом, так новый город незримо прорастает старым, становясь от того богаче и полнее.

не указаны

не указана

Текст статьи:

Многовековой опыт человечества гласит, что мудрость наступает у человека при достижении возраста, приравненного к 60 – 70-ти годам. Об этом мы можем судить, опираясь и на научные достижения современных наук.

Так, в области психологии было доказано, что мудрость наступает у человека на последней стадии жизнедеятельности, т.е. в старости. Психическое развитие человека может рассматриваться в терминах «Я-идентичности» («самотождественности»), или того, что последователь Фрейда Э.Эриксон называл кризисом идентичности. Эриксон выделял восемь стадий развития идентичности личности с соответствующими альтернативными вариантами разрешения психосоциальных кризисов идентичности на каждой из этих стадий.

СТАДИЯ
ПСИХОСОЦИАЛЬНЫЙ КРИЗИС ИДЕНТИЧНОСТИ
ЖЕЛАЕМЫЙ РЕЗУЛЬТАТ РАЗВИТИЯ

1.Орально-сенсорная
Доверие – недоверие
Надежда

2.Мышечно-анальная
Автономия – стыд/сомнение
Сила воли

3. Двигательно-генитальная
Инициативность – чувство вины
Целеустремленность

4. Скрытой сексуальности
Трудолюбие – чувство неполноценности
Компетентность

5. Подростковая
Идентификация – спутанность ролей
Верность

6. Юношеская
Близкие отношения – изоляция
Любовь

7. Зрелость
Генеративность – застой
Забота о молодом поколении

8. Старение
Старость
Целостность «Я» – отчаяние
Мудрость

Принимая эти и другие, не менее значимые данные различных наук, мудрость будет наиболее целесообразно рассматривать с позиций такого жизненного этапа, как старость. При этом остальные этапы жизни мы рассматриваем как путь, или движение на пути к старости, на стадии которой, собственно, и выражает себя в полной мере мудрость. В этой связи мы прибегаем к концепции древних ученых востока о начальных стадиях развития умственных способностей человека. Эта идея наглядно распространена в древнекитайской философии, которая обозначена понятием Тун Синь.

Тун Синь или «Детское сердце», «простосердечие» – термин китайской философии, выражающий идею присутствия высшей мудрости в детской непосредственности, истины – в духовной простоте. Изначально бином «тун синь» в классических конфуцианских произведениях был связан с представлением о ребячливости и глуповатой инфантильности. Впервые он встречается во входящем в Тринадцитиканоние (Ши сань цзин) Комментарии Цзо [Цюмина] (Цзо чжуань, 5–3 вв. до н.э.) к канонической летописи Чунь цю (Весны и осени): «Тогда князю Чжао было уже девятнадцать лет, а [он еще] как будто имел детское сердце» (Сян-гун, 31 г.). В возглавляющей Тринадцатиканоние и Пятиканоние (У цзин) «книге книг» китайской литературы Чжоу и (Чжоуские перемены, 8–4 вв. до н.э.) присутствует аналогичный термин «детский взгляд на вещи» (тун гуань).

Однако уже второй по значимости после самого Конфуция конфуцианский авторитет Мэн-цзы (ок. 372–289) выдвинул концепцию врожденной доброты (шань) человеческой природы (син) и на ее основании заключил, что, напротив, «великий человек (да жэнь) не утрачивает своего младенческого сердца (чи цзы чжи синь)». В этом выводе Мэн-цзы пришел к согласию с главными теоретическими оппонентами конфуцианцев в классической китайской философии – даосами, в основополагающем тексте которых Дао дэ цзине (Каноне пути и благодати, 6–3 вв. до н.э.) акцентированно проведена мысль о тождестве «благодатной» (дэ) мудрости и детскости. В пронизанном даосской идеологией энциклопедическом трактате 2 в. до н.э. Хуайнань-цзы (цзюань 2) эта установка Лао-цзы (автора Дао дэ цзина) получила выражение с помощью сочетания «тун синь» в повествовании о том, что люди «века совершенной благодати» (чжи дэ чжи ши) обладали «детским и невежественным сердцем» (тун мэн чжи синь). В начальный период возрождения конфуцианства в эпоху Тан (7–10 вв.) после доминирования даосизма и буддизма Лю Юйси (772–842) пришел к сопоставлению «детского сердца» с естественной и искренней «небесной природой» (тянь син) человека (Шан ван фу – Ода скорби об ушедшем).

В сформировавшемся в следующие эпохи Сун (10–13 вв.) и Мин (14–17 вв.) неоконфуцианстве направления Лу Цзююаня (1139–1193) – Ван Янмина (1472–1529), называемого «учением о сердце» (синь сюэ), была возобновлена и развита традиция конфуцианской мысли, восходящая к Мэн-цзы и проповедовавшая «сохранение детского сердца». В основу приведенного тезиса Ван Янмин положил свою концепцию тождественного «сердцу» (синь) «благосмыслия» (лян чжи) как врожденно присущего каждому человеку интуитивного знания «небесных принципов» (тянь ли) и нравственных устоев.

Опираясь на эту концепцию крупнейшего философа эпохи Мин, его наиболее оригинальный последователь Ли Чжи (1527–1602) создал специальное «учение о детском сердце» (тун синь шо). Именно в учении Ли Чжи понятие тун синь получило наивысшее развитие и впоследствии стало связываться прежде всего с его именем. Согласно крупнейшему западному исследователю творчества Ли Чжи Ж.Ф.Биллетеру (Billeter), он даже превратил этот бином в новый философский термин, смысловая новизна которого должна была служить залогом правильного и однозначного понимания вкладываемого в него содержания. Ли Чжи определил «детское сердце» посредством понятия «истинное сердце», разъяснив, что оно является «лишенным фальши, всецело истинным, рождающим самый первый помысел (и) коренным сердцем (бэнь синь)». Хотя, с одной стороны, устремления «детского сердца» просты, обыденны, связаны с «ношением одежды и употреблением пищи», с другой – из него «не может не происходить высшая культура (вэнь) в Поднебесной». Но с годами оно утрачивается под воздействием окружающей действительности. Чтобы избежать этого, надо избавляться от засоряющей сознание информации, навязываемой вешним миром, и, соблюдая духовную бдительность, предаваться чтению канонической литературы. Такой пример сохранения «детского сердца», позволяющего стать «истинным человеком» (чжэнь жэнь), Ли Чжи видел в лице Ван Янмина, который сам в одном стихотворении заметил, что и в пятьдесят лет, несмотря на явные признаки старения, ощущает в себе «детское сердце» (Гуй хуай – Возвратные мысли). В отечественном китаеведении В.С.Манухин (1926–1974) и Л.Д.Позднеева (1908–1974) уподобляли «детское сердце» у Ли Чжи понятию tabula rasa Локка и концепции врожденного равенства человеческих умов Гельвеция.

Похожие мысли мы можем наблюдать в одном из следующих понятий китайской философии – Цзы. Цзы является термином традиционной китайской философии, функционально вместе с производными словосочетаниями чжу цзы («все цзы») и цзы сюэ («учение цзы») соответствующий западным понятиям «философ», «философия» и означающий также «учитель, ученый, мудрец; философский, научный трактат». В широком и разнообразном семантическом поле данного иероглифа выделяется антитеза, которая образуется в результате сочетания указанного ряда значений со значением «зародыш, отпрыск, дитя, ребенок, сын». Самым ярким свидетельством осознанности этой антитезы в китайской культуре является образ наиболее оригинального китайского философа, центральным символом которого выступает его собственное оксюморонное имя – Лао-цзы, т.е. буквально Старый Ребенок, и связанная с этим именем легенда о его рождении седым 81-летним старцем.

И все же, того состояния, которое мы называем мудростью, человек удостаивается именно в старости. Ведь в 60 – 70 лет этот человек уже не является тем мальчиком (девочкой), каким он был в возрасте 10-ти лет, и этот 10-летний мальчик не был тем человеком, каким он должен был стать, дожив до 70-ти лет. Однако их обоих объединяет непрерывность сознания. К тому же между стариком и мальчиком обычно существует континуум памяти; между родившимся ребенком и стариком имеет место более или менее полное прекращение континуума памяти в мирском сознании (кроме особых случаев с применением различных систем, в основном йоги в прежней жизни), но не в подсознании, которое в нашем привычном понимании представляет собой микрокосмический аспект макрокосмического (надмирного) сознания. Т.о., от юности до старости до наступления смерти в этом мире происходит причинно-обусловленный процесс непрерывных трансформаций. А главное – это приобретенный с годами опыт.

Величественным признаком человека, достигшего состояния мудрости, является седина, которая в большинстве случаев появляется к почтенному возрасту, говорящему о приближении старости. Сам корень слова «старость» — тождественен английскому слову «Star», что в переводе на русский означает «звезда». Таким образом, человек, который удостаивается почетного звания старца, старейшины, старшины, старосты и др., не менее почетных званий, которые имеют корень «стар», — это человек, живущий по звездным законам. Как правило, в первую очередь таких людей отличает от остальных седина, которую мы рассматриваем в данном случае не как признак старения в традиционном плане, а как звездные пылинки, покрывающие голову человека. Ведь именно через мозговые каналы человек получает ту «звездную» информацию, которая отличает его от остальных и которая понятна лишь ему одному. Именно поэтому ту благородную седину, которой становится «посеребрена» голова человека, мы можем рассматривать как признак космического просветления.

Кроме того, седина, как отличительный признак мудрого человека, признается практически во всех национальных культурах. Седина почитается и воспевается в основном в теологической литературе. При этом она непременно определяется в тесной взаимосвязи со старостью. Так, в одной из ведущих мировых религиях, а именно в Христианстве, мудрость рассматривается именно с такой позиции. Об этом свидетельствуют библейские источники. Вот что говорится в Библии о старости и о седине: «…от юности твоей предайся учению, и до седин твоих найдешь мудрость…»; « Как прилично сединам судить, и старцам – уметь давать совет! Как прекрасна мудрость старцев и как приличны людям почтенным рассудительность и совет! Венец старцев – многосторонняя опытность…».

Своего рода наставлением служат нам слова из христианской Библии: «Не пренебрегай человека в старости его, ибо и мы стареем… Не пренебрегай их мудростью и упражняйся в притчах их… о, ибо и мы стареем… Не пренебрегай их мудростью и упражняйся в притчах их… Не удаляйся от повести старцев, ибо и они научились у отцов своих, и ты научишься у них рассудительности и – какой в случае надобности дать ответ…».

В этой связи мы считаем необходимым более подробно рассмотреть феномен старчества и старцев.

Старчество – направление монашеской жизни, в основе которого лежат советы и поучения, преподаваемые опытным духовным наставником-»старцем» (в женском монастыре – «старицей»); подобные «учительные» беседы могут быть чисто иноческими, как бы обращенными внутрь обители, либо иночески-мирскими, открытыми вовне.

Основы иноческого старчества возникли уже в Египте 4 в., в начальный период христианской аскезы, когда образовывались первые монашеские общины. Сам процесс послушничества изначально предполагал руководство со стороны наиболее опытных и авторитетных членов последней, тех, кого называли «отцами» («аввами» – от арамейского «авва» или «абба»). Слово «старец», «добрый старец» («калугер» переводных с греческого житийных текстов – от kalos geron) означает в первую очередь именно мудрый опыт, а не почтенный возраст, хотя то и другое в монашеской жизни чаще всего совпадают. С развитием монастырей – равно в западном и восточном христианстве – благие советы все чаще направлялись и вовне, к духовным сыновьям и дочерям в миру, однако это еще не означало возникновения старчества как особого аскетического течения или «толка».

Важным этапом такого обособления был расцвет исихазма, усовершенствовавшего практику «умной молитвы» или «духовного делания», призванного помочь душе освободиться от страстей путем тщательного, поэтапно-последовательного внутреннего сосредоточения. Византийские теории и практика «умной молитвы», которые складывались, если назвать лишь несколько самых крупных имен, от Иоанна Лествичника (7 в.) и Симеона Нового Богослова (10–11 вв.) до Григория Синаита и Григория Паламы (14 в.), обнаружили свое глубокое воздействие и на Руси, сказавшись, благодаря паломничествам на Афон, прежде всего у «заволжских старцев» (слово «заволжский» применялось по отношению к обителям, расположенным «за Волгой», на землях к северу от Москвы); их духовным главой принято считать Нила Сорского (15 – начало 16 вв.). Однако в полной мере о самоценном русском старчестве можно говорить, лишь начиная с эпохи Паисия Величковского (18 в.); его учение о совершенной молитве предстало особенно влиятельным на фоне резко обозначившегося отчуждения образованной части общества от церкви.

Тот же фактор благочестия на фоне отчуждения способствует и развитию традиции старчества в 19–20 вв., все более активно открывающегося изнутри обители к миру. Духовная, нередко регулярно возобновляемая беседа, которая совмещает в себе черты исповеди и ненавязчивой, индивидуально сориентированной проповеди, оказывается зачастую более эффективной, чем соборное участие в церковной службе, хотя речения (или письма) старцев ни в коей мере не исключают, но лишь дополняют это участие. Заключая в себе широкий спектр советов (от практики молитвы и борьбы со страстями до чисто хозяйственных вопросов), старчество воздействует на все слои русского общества, включая интеллигенцию. Ореолом особого уважения окружаются советы старцев Оптиной пустыни (Макария, Амвросия, Нектария и др.), хотя и многие другие обители были причастны к этой традиции, вне которой немыслимы такие подвижники, как Серафим Саровский или епископ Феофан (Феофан Затворник).

В период особенно жестоких гонений на церковь (1920–1930-е годы) православное старчество, требующее лишь учительного слова и ответного внимания, становится иной раз – в «катакомбных» условиях – наиболее удобной формой духовного окормления. Повышенный интерес к нему, усиленный в период перестройки, сочетается с распространением т.н. «младостарчества», публично осужденного руководством Русской православной церкви (когда за сокровенный религиозный «психоанализ» берутся лица, не обладающие достаточным аскетическим опытом).

Не менее важное значение имеет феномен старцев и в учении, возникшем в такой мировой религии, как Буддизм. Основные положения этого мы можем почерпнуть в одном из направлений традиционного буддизма – стхавиравады.

Стхавиравада в переводе с санскрита – «учение старцев». В течение веков стхавиравада противостояла попыткам реформировать дисциплину и мировоззрение буддийской общины, но сама в ходе истории претерпела значительную эволюцию. История стхавиравады восходит к первым серьезным разногласиям в буддийской общине, соотносимым с расколом на т.н. Втором буддийском соборе (Первый собор, состоявшийся якобы непосредственно после кончины основателя религии, вряд ли имел «соборный» статус) в Вайшали и Паталипутре (совр. Патна), вероятно, в самом конце 4 в. до н.э. На первой стадии разделения старцы Яса и Ревата собрали монашескую общину для осуждения инициаторов ослабления уставной дисциплины, на второй – буддийские традиционалисты пытались противостоять тем «обновленцам», возглавляемым Махадэвой, которые подвергали сомнению достижения архата. Именно с того времени буддийские традиционалисты, в противоположность отколовшейся «великой общине» (махасангха), стали именоваться стхавиравадинами. В дальнейшем стхавиравадинам пришлось активно конкурировать во всех регионах буддийской Индии с махасангхиками и другими течениями, пока они не получили существенной поддержки со стороны Ашоки (3 в. до н.э.), толерантного по отношению ко всем школам (притом не только буддийским), но опиравшегося преимущественно на «учение старцев».

Согласно преданиям стхавиравадинов, на Третьем буддийском соборе, созванном Ашокой в Паталипутре в 247, председательствовавший на нем Тисса Моггалипутта составил полемический трактат Катхаваттху (вошедший затем в «третью корзину» канонических текстов), где «учение старцев» в 252 пунктах противопоставлялось мнениям и позициям других течений и школ, которые опровергались стхавиравадинами средствами индийской полемической техники. Вероятно, на том же соборе были скомпилированы основные составляющие знаменитого канона «старцев» – Три корзины учения (Трипитака), хотя и не в окончательной версии. На соборе Ашокой было принято решение посылать буддийских миссионеров во все стороны света, вплоть до индо-греческих государств, и тогда же было положено начало «буддийской колонизации» о-ва Шри-Ланка, куда с реликвиями отправился сам сын Ашоки и где Три корзины приняли со временем окончательную форму Палийского канона (тексты были переведены на специально выбранный среднеиндийский язык).

Начало записи канона стхавиравадинов было инициировано на т.н. четвертом буддийском соборе при ланкийском царе Ватагамани, правившем в 29–17 до н.э. (редактирование и расширение корпуса продолжалось, по-видимому, вплоть до 3–4 вв.). Шри-Ланка стала и до сих пор остается цитаделью и оплотом стхавиравадинов-тхеравадинов.

не указаны

не указана

Текст статьи:

Впервые слово «торсионный» было использовано французским математиком Эли Картоном в работе, опубликованной в докладах Французской академии наук в 1913 году. «В природе должны существовать поля, порождающиеся вращением».

Торсионные поля – от английского torsion, что означает “вращать”. При любом искажении структуры физического вакуума в нем возникают торсионные поля.

Например, когда человек говорит, возникают уплотнения воздуха, создающие неоднородности в окружающем физическом вакууме, и в итоге, в объеме, где существует звуковая волна, появляется торсионное поле. Любое сооружение, построенное на Земле, любая линия, проведенная на бумаге, написанное слово или буква, даже мысль, излученная нами в пространство, нарушает однородность физического вакуума и он реагирует на это создание торсионного поля.

Томский ученый В.Шкатов создал прибор для определения статистических торсионных полей геометрических фигур, букв, слов, текстов и фотографий. Более того: по специальной методике устанавливается интенсивность, направление (правое, левое) и знак (+,-) торсионного поля фигуры. Буквы, цифры и фигуры с «плюсом» создают правые торсионные поля, положительно влияющие на человека, а с «минусом» – левые, которые приемлемы лишь в ничтожно малых дозах. Например, торсионный контраст слова «Христос» равен +19.

Становится понятным феномен, когда человек, проведя рукой над поверхностью закрытой и незнакомой ему книги, мгновенно определяет ее психофизическое воздействие. Любой человек находится под скрытым воздействием либо положительной, либо отрицательной «энергоинформатики» знака, фигуры, текста и т.д. все это влияет на психику человека, поскольку мы воспринимаем любой объект не только глазами, но и так называемым внутренним зрением, которое «фиксирует» невидимые нам торсионные излучения.

Известный ученый В.Бронников разработал специальную методику, позволяющую использовать в человеке сверхвозможности: слепые начинают читать, точно стрелять в цель и т.д. Эта методика апробирована в МГУ, Институте высшей нервной деятельности, Институте традиционных методов лечения. Она наглядно демонстрирует и доказывает, что человек имеет связь с иной реальностью – «видит» и «принимает» образы торсионных полей.

Академик Г.Шипов утверждает: человеческое тело – это «генератор» и «приемник» торсионных полей разной природы, отражающих информацию о Реальностях всех уровней. В 1996 году теоретические разработки этого замечательного русского физика дали ошеломляющие результаты: торсионные поля – пятое состояние вещества. «Именно из них состоит вакуум, рождающий элементарные частицы, из которых построены атомы, сплачивающиеся в молекулы, образующие все возможные состояния вещества», — Г.И.Шипов.

Если человек достаточно долго находился около символов, имеющих знак «минус», их торсионные поля будут расстраивать его психику. Известно, что если человека поместить в комнату со специальным соотношением сторон, он очень быстро лишится рассудка. Или наоборот, в храме человек ощущает, что он находится в особом месте: архитектура, стены, иконы, световая гамма – все вызывает особый психологический настрой. Г.И.Шипов утверждает, что очень значительные левые торсионные поля излучает телевизор.

До начала 80-х годов проявление торсионных полей наблюдалось в экспериментах, которые не ставили своей целью исследования именно торсионных явлений. С созданием торсионных генераторов ситуация существенно изменилась. Появилась возможность провести широкомасштабные исследования по проверке предсказаний теории в планируемых экспериментах. За последние 10 лет такие исследования были выполнены рядом организаций Академии наук, лабораториями высших учебных заведений и отраслевыми институтами России и Украины.

Выяснилось, что первичные торсионные поля «управляют» не только рождением материи из физического вакуума, но и взаимодействием материи с информационным полем. Эти поля выступают в роли «сверхсознания».

По мнению ученых, сознание есть высшая форма развития информации, творящая информация, а носителем являются торсионные поля. Поэтому с физической точки зрения сознание представляет собой особую форму торсионной материи, то есть сознание можно определить и как взаимодействие материи с информационным полем. На нашей планете наиболее активно с Информационным Полем Земли взаимодействует человек посредством совершенного прибора – головного мозга.

В.Екшибаров пишет, что торсионные поля несут в себе знания о будущем Вселенной, и в них первоначально формулируется судьба каждого отдельного человека. Они могут влиять на предметы и явления материального мира и направлять ход всех процессов. Эти поля пронизывают каждый миг нашей жизни от рождения до смерти и после нее. Видеть их могут лишь пророки, экстрасенсы и т.п.

К настоящему времени теория торсионных полей хорошо разработана, а их свойства, предсказанные наукой, прямо или косвенно подтверждены экспериментально.

В человека несколько уровней торсионных полей соответствуют энергетическим телам. В человеческом теле – чакры – фокусы торсионных полей. Чем выше расположена чакра, тем выше частота полей (Академик Г.И.Шипов).

Человек обменивается энергией с Тонким Миром с помощью чакр. Основных чакр семь. Каждая чакра служит своеобразной антенной для приема и обратной передачи тонкой энергии определенной частоты вибрации. Существование и назначение чакр было известно несколько тысячелетий назад. Сегодня их существование подтвердила и наука. Известно, что человеческий организм создает свое торсионное поле, которое является носителем информации организма в целом и его клеток о структуре, функции, состоянии как внутреннего мира, так и внешнего. Чакры являются энергоинформационными центрами, или фокусами торсионного поля (открытие В.В.Ярцева в области теории человека).

Семь чакр, каждая из которых «звучит на своей ноте», образуют своеобразную октаву, характеризующую уровень духовного развития человека. Чакры располагаются в эфирном теле, которое, как уже доказано, полностью дублирует контуры физического тела.

Раскрытие каждой чакры означает переход на другую, более высокую ступень сознания и иное восприятие окружающего мира. Психическое состояние, в котором находится человек в каждый конкретный момент, определяет, в каком из энергоинформационных центров – чакр находится в данное время его Душа.

Чакры можно наблюдать визуально и многие экстрасенсы описывают их как энергетические вихри, подобные спиралевидным крнусам. По нарушению в движении этих вихрей можно успешно диагностировать различные заболевания.

Итак, при воздействии внешнего торсионного поля на вещество происходит спиновая поляризация вещества, которая сохраняется довольно долго после снятия внешнего торсионного поля. Наличие такого эффекта – эффекта торсионной памяти – позволяет записывать торсионное поле на любое вещество, например, воду, воск, сахар и т.д. Например, ясновидящая Ванга именно с кусочка сахара считывала информацию о посетителе.

Таким образом, торсионное поле имеет свойства информационного характера – оно не передает энергию, а является переносчиком информации. Частота вращения торсионных вихрей меняется в зависимости от информации.

Торсионные поля – это основа Информационного поля Вселенной.

За последние 15 лет в Росси удалось разработать комплекс прорывных технологий на новых физических принципах: торсионная энергетика, торсионный транспорт, торсионные коммуникации и связь, торсионное производство конструкционных материалов, торсионная геология и геофизика, химическое производство, экология, утилизация отходов атомного производства и очистка территорий от радиоактивного загрязнения, сельское хозяйство и медицина.

не указаны

не указана

Текст статьи:

Глобальная реформа образования, которая обсуждалась и разрабатывалась в течение последнего десятилетия, наконец, сложилась в определенную программу действий и стала поэтапно претворяться в жизнь.

Прецедент введения единого государственного экзамена, и особенно софинансирования (перехода на платное образование) по-прежнему вызывает множество дискуссий. По мнению многих социологов и экономистов, педагогов и ученых, софинансирование лишь усилит социальную дифференциацию общества и усугубит ситуацию, о которой говорит ректор Государственного университета Высшей школы экономики Я.Кузьминов: «В России формально образование бесплатное, но эта формальная бесплатность выродилась в свою противоположность. Поступающие в вузы представляют в основном наиболее благополучные в финансовом отношении слои общества» [1].

Тем не менее, российские ученые, педагоги, юристы, экономисты, предприниматели выступают за необходимость реформирования сферы образования. Особенно остро это подчеркивают слова из интервью, данного экс-министром образования Владимиром Филипповым, «Учительской газете»: «Сегодняшнее образование по уровню материальной базы находится на уровне 30-х годов» [2].

Актуальность проблемы соотношения качества современного образования и его государственной (рыночной) стоимости предполагает необходимость ее изучения на базе образовательных учреждений на периферии. Различный уровень жизни столичных мегаполисов и провинциальных городов естественным образом влияет на отношение общества к предстоящему реформированию. Исследования на предмет выяснения качества российского высшего образования, в ходе которых опрашивались студенты ТГУ им. Г.Р.Державина, выпускники городских школ и их родители, проводились в 2000-2003 гг. в городе Тамбове.

Результаты исследований показывают, что мнения молодежи и их родителей в вопросе о качестве образования разделяются. Если молодежь более чем в половине случаев оценивает качество образования как приемлемое, в общем удовлетворяющее их образовательным запросам, то с подобным мнением соглашается лишь треть опрошенных родителей. Примерно такие же результаты получаются и при ответе на вопрос о том, что дает выпускнику вуза сегодняшнее высшее образование. Студенты и школьники считают, что смогут получить конкретные знания, а их родители убеждены, что вуз может дать только диплом. Здесь явно прослеживаются оптимистические настроения молодого поколения: студенты и школьники, поступая в вуз, не знают, что их ожидает после окончания учебы, не представляют себе, какие требования предъявит будущий работодатель.

Возможность совмещения учебы и работы по специальности в провинциальном городе невысока. Лишь 8,6 % опрошенных студентов работают и учатся одновременно. Таким образом, заблуждения молодежи по поводу соотношения получаемых знаний и их будущей востребованностью, приводят к некоторой идеализации качества современного высшего образования. 89 % школьников не собираются останавливаться на среднем образовании и планируют поступать в вуз, считая, что наличие высшего образования – залог успешного карьерного роста в будущем. Тем не менее, более трети поступающих в вуз делают выбор по настоянию родителей. Для таких студентов и школьников проблема качества образования и введение платы за обучение проблемой не является. Низкая оценка качества современного образования родителями, является следствием экономической и социальной нестабильности нашего государства.

Поскольку образование является важной частью жизни каждого гражданина, почти 90 % респондентов проявляют интерес к реформе образования и в большинстве своем (75 %) не согласны с введением софинансирования. Люди боятся, что изменения в системе образования приведут к потере той относительной стабильности, которая была в этой сфере. Следует отметить, что более чем у 70 % опрошенных родителей есть высшее образование, и они хотят, чтобы его получили и дети. Однако большинство убеждено, что высшее образование должно быть бесплатным, как это было раньше.

Помимо вышесказанного на негативное отношение граждан к данной реформе влияет ряд субъективных факторов. Во-первых, материальное положение семей. В половине случаев респонденты (студенты и родители) оценивают уровень достатка своих семей как средний, пятая часть – ниже среднего. 60 % опрошенных родителей являются служащими и имеют невысокий, но стабильный заработок. Такие семьи не располагают достаточными средствами, и платное образование будет бременем для каждой из них. Возможностей дополнительного заработка в провинциальном городе несравнимо меньше, чем в столице, поэтому стесненность в средствах зачастую играет определяющую роль. Однако, несмотря на отрицательное отношение к введению платного образования, почти все понимают, что оно неизбежно, и семьи студентов, которые живут в области и учатся в областном центре, согласны платить за обучение, в отличие от семей их городских однокурсников. Такая тенденция объясняется тем, что для таких студентов высшее образование – единственный шанс, получив работу в городе, изменить свой социальный статус.

В качестве еще одного фактора, влияющего на отношение студентов к платному образованию, может служить наличие у них средне-специального образования. Если будет введена плата за обучение, то 50 % тех, кто уже имеет специальность, готовы уйти из вуза и начать работать.

Однако наряду с отрицательным отношением высказывались и мнения в поддержку реформы. Число респондентов принимающих предлагаемую реформу не превысило 20 %. Люди, составившие эту группу, представляют благополучные в финансовом отношении круги областного центра. В большинстве своем они занимаются бизнесом и имеют стабильные и высокие доходы. Их дети учатся в одной из элитных школ города. Поэтому для них плата за обучение не является камнем преткновения на пути получения их детьми образования. Тем более что платное образование уже проникло в их среду в виде гувернеров, платных уроков у лучших преподавателей города и многочисленных курсов дополнительного образования. Для этой категории граждан высшее образование ценно не само по себе, а важен престиж его получения и деньги здесь играют первостепенную роль, – чем дороже образование, тем оно «лучше».

В целом же, качество высшего образования в провинции по оценкам среднего поколения оставляет желать лучшего. Родители зачастую недовольны теми знаниями, которые получают их дети в вузах. Многие считают, что высшее образование способно дать только диплом, но никак не конкретные знания для будущей профессиональной деятельности. Такая негативная оценка является следствием того, что выпускники областных вузов в родном городе редко могут найти хорошую квалифицированную работу, и вынуждены ехать в столицу, где лишь немногие находят достойное применение своим знаниям.

Молодое поколение – студенты и выпускники школ, в большинстве своем оценивают качество образования как хорошее. Скорее всего, это связано с тем, что студентам нравится сам процесс нахождения в стенах вуза и новый социальный статус, и проблемы, например, нехватка компьютеров и новой литературы, воспринимаются ими не столь остро, как это происходит с людьми среднего поколения. Существует и фактор индифферентности некоторой части студенчества. Многие, поступая в вуз, не имели достаточно четкой мотивации: для одних учеба в вузе – это способ занять себя на ближайшие пять лет, для других – способ отсрочить службу в армии.

Несмотря на то, что качество образования разными возрастными категориями оценивается по-разному, и молодое поколение, и их родители уверены в том, что высшее образование востребовано в обществе и его наличие является первой и необходимой ступенью на пути карьерного роста. И несомненен тот факт, что общество в скором времени придет к мысли о том, что капиталовложения в образование собственных детей наиболее правильные и выгодные.

Литература
1. Молодцова В. Образование для богатых? // Российская газета. – 1998. – 27 марта.
2. Филиппов В. За что не надо платить. // Учительская газета. – 1999. – № 13.

не указаны

не указана

Текст статьи:

Одна из основных особенностей изучения сущности категории счастья, состоит в том, что первоначальное представление о ней формируется в поле иррациональных по характеру чувственно-эмоциональных процессов и переживаний индивида, а дальнейшее рациональное осмысление получает в рамках философии и закрепляется в виде общественно идеала, нормы, канона, которым необходимо следовать ради достижения этого состояния. Исходя из этого, в исследовании проблемы счастья принято говорить об идеальном представлении о счастье (счастье-идеал) и об эмоциональном его переживании (чувство счастья).

Парадоксальность и, наверное, сущность счастья заключены в том, что индивид определяет свое счастье, не сверяя его постоянно с идеалом, не анализируя ежеминутно качество своих действий и глубину полученного от них удовлетворения. Индивид живет тысячами оттенков чувств, эмоций, мыслей, положительное качество которых создает полноту бытия, активность и включенность в бытие, в мир. Поэтому, именно ощущение счастья играет первостепенную роль и является основанием того, что человек оценит свою жизнь как счастливую и будет удовлетворен ее результатами.

Принимая во внимание следующую дефиницию счастья: Счастье – это гармонично радостное и восторженное бытие, ориентированное на самоосуществление человека, можно говорить о единстве разнонаправленных смыслообразующих целей человеческого существования, которые постоянно подчиняются идее движения к счастью. В основании счастливого бытия должно лежать радостное, позитивное мировосприятие, которое порождает гармонию физического и духовного, активизирует подлинно человеческое, культуротворящее начало в живом существе, обозначает его сопричастность с миром, позволяет ему разделять с остальными Вселенское счастье.

Итак, эмоциональный строй личности определяет и формирует чувство счастья. Коль скоро счастье воспринимается как нечто светлое и хорошее, то справедливым будет считать, что чувство счастья образуют эмоции положительного свойства. Кроме того, счастье воспринимается индивидом как особое состояние, которое должно отличаться от повседневного уровня эмоциональности. В сопряжении с положительностью эмоций, чувство счастья характеризуется повышенным позитивным эмоциональным фоном. Повышение общего эмоционального настроя, увеличение остроты переживаемых ощущений неизбежно приводят человека к увеличению энергии, которую он способен индуцировать посредством мыслительной деятельности (рождение мыслеформ), духовно-эмоциональной и телесной активности.

Таким образом, чувство счастья можно определять как возвышенное эмоциональное состояние, сопровождающееся переживанием позитивных эмоций и подъемом душевных и телесных сил человека. Это чувство можно определить по эмоции безграничной, всеохватывающей радости, переходящей в состояние ликования, когда вся духовная сфера человеческого естества подчиняется этому подъему сил. Очень часто это состояние образно называют «полетом» или «парением над миром». Возвращаясь к индивидуальности эмоций, порождающих чувство счастья, следует провести четкую грань между теми эмоциями, которые выступают «предвестниками» счастья и сопровождают его и теми, которые можно назвать синонимами счастья. Так для одного индивида источником счастья может стать чувство удовлетворения, полной самоотдачи, для другого переживание эстетического наслаждения прекрасным, для иных чувство безмятежности, спокойствия, равновесия. Все эти чувства и состояния могут стать лишь основой для осознания человеком своего счастья, они отчасти источники или условия его достижения. Но, на наш взгляд, только эмоция радости способна стать идентичной счастью. Этот вывод следует из того, что именно радость является одной из «первородных» эмоций. Под этим стоит понимать следующее: радость – одна из первых эмоций, которую способен проявлять младенец, еще не знакомый с окружающим миром, с миром, который не навязал ему стереотипы мышления и поведения. Дитя, выражающее радость улыбкой и смехом, узнавая сою мать, эмоционально и физически определяет свое родство, единство, сопричастность с миром.

Рождение и проявление всех эмоций имеет у человека физиологическую основу, связано с работой нервных клеток и исходящих от них импульсов разного качества. Очевидно также, что все положительные эмоции оказывают благотворное влияние на человека. Но только радость, по нашему мнению, имеет созидательное начало. Первородная основа радости быть проявляемой в чистом виде, а не как следствие каких-то условий, должна сохраняться у человека в течение всей жизни. Радость является мощнейшим источником энергии и силы. Она способна упорядочивать мыслительную, эмоциональную и физическую деятельность организма. На эмоциональном уровне радость обостряет проявление всех чувств, делает человека более восприимчивым к миру. Здесь радость катализирует все остальные положительные эмоции. Радостный человек открыт миру, его душа готова воспринимать бесконечное многообразие окружающего мира. Радость смыкается с упоением и наслаждением. Следовательно, в радости индивид склонен, в первую очередь, получать удовольствие от воспринимаемых объектов, радость разрушает границы, мешающие их полному осмыслению. Очевидно, что с завистью, злобой, пренебрежением любой предмет мы принимает с изъянами, анализ которых проводим мгновенно при столкновении с этим предметом, и инициировано это критическое отношение, прежде всего эмоциями. Радость порождает эмоциональную устойчивость, создает позитивный баланс чувственного мира человека.

Мыслительная деятельность теснейшим образом связана с радостью. Здесь, важное значение имеет качество мыследеятельности и его влияние на жизнь организма. Эмоция радости является необходимым условием позитивного мышления. Позитивное мышление, как стиль мышления вообще, как программа мировосприятия, ставшее популярным объектом исследований последних десятилетий, формирует жизненную позицию человека. Мысль как очень тонкая материя, и одновременно сила и энергия, постоянно работает над созданием вокруг индивида того мира, который он себе представляет. Рожденная из чувства мысль, воплощается в мире конкретными отношениями, стечениями обстоятельств, происшествиями. Как пишет Э.Холмс в книге «Созидательный разум и успех»: «Мы погружены в ауру, образуемую нашим мышлением. Эта аура – следствие всего нами сказанного, подуманного или сделанного. Она определяет, что должно произойти в нашей жизни. Она привлекает к себе похожее и отталкивает чужое. Когда мы поймем этот закон, то единственное, что нужно будет сделать, это сознательно воплощать то, что мы хотим. …Если мы будем думать о себе, как о бедных и несчастных, закону ничего не останется, как сделать нас такими. Закон и не мог действовать иначе. Все, что мы думаем – это чертеж, а разум – его строитель». [1, 39] Получается цепочка: с помощью радости человек приучается думать хорошо (позитивно) и о хорошем, он размышляет о счастье (рождает мыслеформы счастья), окружает себя мыслями счастья и опять-таки испытывает радость и от переживаемых мыслей и эмоций, и от их воплощения в действительности. Недаром пословица гласит «Человек сам кузнец своего счастья». С позиций мышления здесь можно говорить о том, что счастье человек создает не только посредством внешней предметной деятельности, он и с помощью мысли творит свое счастье, причем радостотворит ( создает с радостью, на основе радости).

Эмоции человека, влияющие на его духовное и интеллектуальное становление, основываются, прежде всего, на физиологической работе организма. Чувственно-эмоциональная жизнь, порождаемая нервной системой организма, оказывает сильнейшее влияние на работу всего организма. Нервные сигналы от эмоций того или иного качества заставляют активизироваться системы дыхания и кровообращения, усиливающийся в пики эмоционального напряжения обмен веществ заставляет организм высвобождать бóльшие порции энергии, которая в свою очередь поднимает общий тонус организма, и одновременное воздействие сознания приводят к естественному совершению действий, к деятельности человека. В соотношении эмоций радости и физиологической активности следует проследить такую закономерность. Известно, что вещество адреналин, выбрасываемое в кровь вследствие переживания сильного эмоционального напряжения (будь то страх, гнев, радость), дает мощный прилив энергии, которую человек не может держать внутри, и она обязательно «прорывается наружу» в виде определенных действий. Очевидно, что энергия, порожденная радостью, имеет огромную созидательную силу. Эта энергия есть своего рода радостный порыв, имеющий потенциал положительных чувств, мыслей и действий человека. В свою очередь, гнев и злость не могут принести ничего, кроме усиленной злости, агрессии и насилия. Кроме выхода в сферу сознания и деятельности, эмоция радости благотворна и для биологической работы организма, ибо созидательная энергия радости гармонизирует все биологические процессы в организме. Недаром, радость ощущается легкостью в организме. Внешним выражением радости являются улыбка и смех. Как известно, в улыбке человек задействует работу гораздо большего числа мышц лица, нежели в гримасе злости и раздражения. А одна минута смеха восстанавливает позитивную энергию человека в такой же степени, как 45 минут физических упражнений. Медики вообще считают смех и физическую активность лучшими стимуляторами радостного и счастливого мировосприятия.

В научных исследованиях было доказано, что в человеческом мозге находятся, так называемые «центры удовольствий», расположенные в гипоталамусе и лимбической системе. Прохождение через мозг нервных сигналов и естественное вырабатывание определенного количества химических веществ ведут к стимуляции этих центров и вызывают получение удовольствия. Человеческий организм устроен так, что он способен к самостимуляции этих центров удовольствия. Тогда эмоция радости, воздействуя на физиологическую систему, способна давать ощущение удовольствия в организме, в сознании порождать интеллектуальную активность, становиться основой деятельности и сопровождать ее. Цепочка эмоций, мыслей и действий имеет взаимообратную связь. Сознание человека способно посредством своей деятельности вызывать положительные эмоции, раздражая отдельные участки головного мозга, т.е. человек сам может инициировать состояние радости и счастья, его сознанию подвластно находить источники этих чувств как внутри себя, так и во внешнем мире. В идеале человеку нужно воспитывать в себе эту способность к постоянным положительным ощущениям, ему необходимо научиться погружать себя в ауру радости, ликования, счастья, чтобы это состояние стало для него привычным, комфортным и жизненно необходимым.

Итожа все выше изложенное, мы можем сделать следующий вывод. Под чувством счастья следует понимать позитивное, относительно устойчивое эмоциональное состояние индивида, выражаемое проявлением чувств радости, ликования, блаженства и упоения. Но здесь важно понять, что радость не заменяет собой счастья. Даже чувство счастья нельзя определять только как чувство интенсивной радости, как это делает, например, В.Татаркевич, разграничивая существующие понятия счастья. Переживание человеком эмоции радости, да и «работа» самой радости ведут к тому состоянию гармонии бытия, которое человек определяет для себя желанным. Что такое гармония? Это согласованность, совместное, единое звучание. Иными словами, это звучание в одном направлении, это многократно увеличенная сила единичных элементов этого единого хора. Радость гармонизирует эмоциональную, интеллектуальную и деятельностную сферы бытия индивида. Она своим действием выстраивает их в единую систему, отлаживает механизмы взаимодействия между сферами. И по такому, крепко собранному механизму бытия радость пускает «ток» счастья, он пронизывает все сферы, заставляет аппарат, под названием человек, работать так, как изначально было заложено в него программой жизни. Радость заставляет двигаться, мыслить, воспринимать, формулировать идеи и смыслы жизни, идеалы счастья и благополучия.

Радость выступает как пусковой механизм для чувства счастья. Поэтому отчасти оправданы те мнения, которые отождествляют понятия счастья и радости. Определяемое нами счастье как набор только положительных эмоций и чувств, безусловно, не исключает проявления умеренных или даже негативных эмоций. Как пишет Б.И.Додонов в книге «Эмоция как ценность» «Счастье как эмоция не есть какое-то «одноцветное переживание», поскольку оно связано с оценкой самоосуществления человека в самых разных сферах его жизни и деятельности. Счастье, подобно музыке, складывается из многих отдельных «мелодий». [2, 131] Чувства счастья не бывает без тоски, печали, некоторого страдания или даже злости. Это естественно, потому что, определяя счастье качественной характеристикой жизни личности, нельзя из этой жизни исключить отрицательные моменты, и эмпирическая жизнь не измеряется абсолютными величинами, будь то радость, благополучие или счастье. Главное, чтобы негативные моменты не перевесили в сознании человека значимости радости и счастья, не стали бы «править бал» жизни. Говоря же об эмоциональном многоцветье счастья, достаточно сказать, что эмоция радости представлена в таком широком спектре, который включает и светлую и легкую грусть, и умиротворенную радость, и беспокойную радость ожидания, и эйфорию радости, и восторг, и ликование.

Таким образом, гармония мировосприятия, порожденная чувством радости, ликования, эмоционального подъема, упоения жизнью, восторга, когда душа человека полна чистым светом, освещающим его бытие и распространяющимся на все, что его окружает, и делает реальным то чувство счастья, поисками которого занято все человечество на протяжении жизни.

Литература:

1. Белимов Г. Мысли правят миром. // Свет. – 2000. — № 6. – с.39.
2. Додонов Б.И. Эмоция как ценность. – М., 1978. – с.131

не указаны

не указана

Текст статьи:

В силу своей сложной природы мелодика звучащей речи требует изучения с различных точек зрения. Во-первых, поскольку мелодика человеческой речи звуковая, она, подобно всем звуковым явлениям, имеет физическую природу и поэтому изучается одним из разделов физики – акустикой. Во-вторых, поскольку общение протекает посредствам мелодики звучащей речи, предметом лингвистического подхода является изучение тех функций, которые мелодическая сторона речи выполняет в процессе коммуникации. В-третьих, поскольку мелодичность характеризует речь человека, следовательно, объектом семиотических исследований является анализ знаковой системы мелодики звучащей речи.

Акустический аспект «мелодики речи». Мелодика используется как важнейшее интонационное средство в самых разных языках. Акустически мелодические характеристики речи соотносятся с изменяющейся во времени частотой основного тона. Частота основного тона характеризует все звуки. За единицу измерения частоты колебания принят герц, равный одному колебанию в секунду. В речи частота основного тона гласных и звонких согласных изменяется в весьма значительных пределах – от 50 Гц (низкий тон низкого мужского голоса) до 500 Гц (высокий тон высокого женского или детского голоса). Еще больше диапазон изменений частоты основного тона голоса при пение. Типичные средние значения частоты основного тона в речи, определенные на группе говорящих, составляют 132 Гц для мужчин, 223 Гц для женщин и 264 Гц для детей [1; с.37]. Особенностью речи является постоянное изменение частоты основного тона. Монотонное, на одной ноте, произнесение нехарактерно для нормальной речи и иногда может служить признаком психического заболевания. Изменение частоты основного тона во времени имеет сложную структуру. Соседние периоды основного тона, как правило, отличаются по величине друг от друга, и эти различия передают информацию. Наиболее важная для интонации составляющая частоты основного тона это – крупные и плавные изменения (подъемы, падения и более сложные конфигурации), реализующиеся в пределах слогов, слов и синтагм. Именно применительно к данной составляющей контура частоты основного тона можно говорить о мелодике, только эти тональные изменения воспринимаются как мелодические и передают информацию.

На конкретные значения частоты основного тона, наблюдаемые на протяжение высказывания, влияет ряд факторов. Абсолютные значения частоты основного тона зависят, прежде всего, от индивидуальной высоты голоса говорящего. Голоса мужчин, обладающих голосовыми связками большей длинны, в среднем ниже женских голосов.

К ситуативным факторам относится, например общее повышение частоты основного тона (одновременно с увеличением уровня интенсивности) при возбуждении и эмоциональном напряжении. Диапазон тональных изменений и характер мелодического рисунка отражают индивидуальные особенности речи говорящего, а также его эмоциональное и психическое состояние.

Различная частота основного тона речевых звуков воспринимается человеком как разная их высота. Однако между объективной характеристикой – частотой колебания – и субъективной – высотой тона – существуют сложные отношения. Ощущение высоты звука зависит не только от частоты его основного тона, но и в какой-то мере от остальных его характеристик – интенсивности, длительности и тембра.

Характерная для речи картина изменения частоты основного тона, которую будем называть мелодическим контуром, имеет сложную структуру. Для характеристики мелодического контура используется несколько измерений, или параметров, контура и отдельных его участков. Важнейшие из них – направление, форма, интервал, диапазон, регистр (или тональный уровень), скорость и изменчивость мелодии.

Различительные возможности отдельных параметров мелодического контура ярко проявляются при описании интонационного своеобразия высказываний разных языков. Например, нейтральное законченное повествовательное предложение в русском языке оформляется обычно простым понижением тона. Для немецкого языка в этом случае характерен восходяще-нисходящий тон (различие форм при сходстве общего направления). В общем, вопросе в русском языке ударный слог отмечен крутым и высоким подъемом тона, в немецком же при низком положении ударного слога отмечается плавный подъем тона на заурядных слогах (различное распределение мелодического рисунка по слогам и различная скорость тонального движения).

Лингвистический аспект «мелодики речи». В лингвистике существует три основных способа представления мелодики речи: контурный, ярусный и комбинированный. Первый характерен для европейской традиции (Г. Суит, Д. Джоунз, О. Эссен, М. Граммон) и представляет мелодику речи в виде мелодических кривых. Ярусный способ характерен для американских исследователей (К.Л. Пайк) и фиксирует мелодику речи как прерывную последовательность мелодических ярусов, обозначая их цифрами. Ярусам придаются значения завершенности, незавершенности, выражения эмоций. Комбинированный способ (Ф. Данеш, П. Делатр, Е.А. Брызгунова, И.Г. Торсуева) является совмещением контурного и ярусного. Основанием для такого рассмотрения мелодики речи является то, что мелодические уровни не существуют вне контуров, а для контуров важна не только форма, но и распределение по уровням. Сочетание контуров и уровней могут рассматриваться как мелодические модели. Основы изучения мелодики речи заложены в отечественном языкознании В.А. Богородитским, А.М. Пешковским, Л.В. Щербой.

Ученые обычно стремятся дать какое-то наглядное изображение мелодики. В прошлом в работах фонетистов часто применялись для изображения мелодики ноты (например, у В.А. Богородицкого). В современных исследованиях для передачи мелодического рисунка, как правило, используются графики в виде системы координат, на которых по вертикали откладывается высота основного тона в герцах, а по горизонтали – время (отсчет времени на графиках приводится не всегда). Сплошной линией отмечается движение основного тона в гласных. Согласные с точки зрения мелодики особого интереса не представляют; они или изображаются пунктирной линией, или никак не изображаются. Что же относительно информативности смысла речи, то здесь как раз наоборот согласные звуки несут большую информативность, чем гласные.

Поэтому мелодика речи по своей природе суперсигментна: она как бы надстраивается над линейной структурой речи, над смыслом высказывания. Правда, как указывает В.Н. Всеволодский-Гернгросс, когда содержание высказывания, заключенное в словах, недоступно для восприятия, можно наблюдать как бы «мелодику речи» «в чистом виде». Во-первых, это имеет место при восприятии речи на иностранном, непонятном для слушающего языке; во-вторых, при слушании в затрудненных условиях, когда слов разобрать невозможно. В обоих случаях улавливается лишь «мелодика речи».

«Мелодика речи» является обязательным признаком устной, звучащей речи. Речь без «мелодики» невозможна. Богатство и содержательность речи, ее выразительные возможности обеспечиваются не только богатством словаря и мастерством словесного выражения, но также ее «мелодической» гибкостью, выразительностью и разнообразием. «Мелодика речи» занимает важное место в структуре языка и выполняет различные функции.

Семиотический аспект «мелодики речи». В недрах семиотических исследований возникла паралингвистика (от греч. π?ρα «около»), которая является новой языковедческой дисциплиной, занимающейся изучением факторов, сопровождающих речевое общение и участвующих в передачи информации. В настоящее время название «паралингвистика» прочно утвердилось в языкознании для обозначения отрасли науки, занимающейся в целом сферой несловесной коммуникации. Круг вопросов, обсуждавшихся первоначально в пределах паралингвистики, помимо прочих, охватывал все виды фонации (от говорения до вокального искусства). Представителем паралингвистического направления является Дж. Трейгер, который говорил о том, что вся область информации, не связанная непосредственно с передачей смыслового значения высказывания, относится к «эмоциональному языку» (у нас «мелодика речи») [2; с.21]. Так называемый «эмоциональный язык» является сопровождением звуковой речи. Дж. Трейгер различает две стороны этого явления: вокализация и голосовые качества. На этом основании к сфере вокализации причисляются «характеризаторы» (смех, плач, шепот), «классификаторы» (высота тона и т.д.) и так называемые разделители (междометия, кашель, чихание), а к голосовым качествам относятся языковые признаки артикулируемой речи (тон, тембр и т.д.). Коль скоро мелодика речи расширяет информативность речи посредством изменения основного тона голоса, следовательно, мелодический контур речи имеет знаковую систему. Правомерно выделить несколько критериев знаковости мелодики речи человека, для раскрытия семиотического аспекта.

Семиотический анализ мелодики речи заключается в том, что изначально сам человек выступает в качестве знака. Различные анатомо-физиологические формы речевого аппарата способствуют идентификации личности по мелодике речи: высоте, силе, тембру голоса, что непосредственно доступно чувственному восприятию другого человека. Эта система свойств голоса человека образует особую семиотическую систему, которую, по мнению Г.А. Глотова, можно назвать «естественной семиотикой жизни человека» [3; с.27]. Здесь правомерно будет употребить термин «экспрессивное значение знака» (выражение чувств и желаний посредством знака) [4; с.197]. Это равносильно тому, что мелодика речи – экспрессивный знак, выражающий эмоции, чувства, желания, настроения и т.п. Например, тон, каким произносится данное выражение, способ его произнесения – громко или шепотом – все это может указывать на радость, удивление и другие эмоции говорящего. Следовательно, мелодика речи весьма экспрессивна, но не всегда (монотонная речь). Но существуют еще категория языковых знаков с экспрессивным значением – это междометия.

Характерной особенностью мелодики живой непринужденной речи являются «звуковые жесты» [5; с.479], междометия. Для производства их применяется тот же речевой аппарат, что и для собственно мелодики звучащей речи. Однако возможности речевого аппарата используются более свободно, более широко. Поэтому в звуковых жестах нередко представлены неязыковые звуки. Описание их звуковой субстанции не может быть сделано в рамках канонической, нормальной фонетики языка. Приведем классификацию звуковых жестов.

Изобразительные звуковые жесты: Он ему сказал «Пошел!»/и (цоканье языком) на Александрийский вокзал//(изображается цоканье копыт лошади).

К переходному типу от мотивированного изобразительного жеста к символу можно отнести: Ты с ней ля-ля-ля-ля/и договариваешься о встрече/ладно?//(ля-ля – ‘болтать’).

Звуковые жесты – символы: Аяяй (айяйяй) (укор): Фьють и нет! (‘быстро, мгновенно исчезнуть’); А-а! (‘теперь понятно’); Угу (знак внимания или согласия).

Апеллятивные звуковые жесты: Эй, Ну, а также жесты с более узкой сферой употребления: Ау! (‘отзовись!’ – в лесу); Тсс! Тшш! (призыв к молчанию).

Эмоциональные звуковые жесты: Ах, Ох, Ух, Ой, Ай, О-о, Фу, О-го-го и т. п. выделяются тем, что их эмоциональное наполнение в очень большой степени зависит от интонации и сопровождающих их мимики и кинетических эмоциональных жестов. Сферы эмоций, совместимых с той или другой звуковой формой, очень широки.

Таким образом, вышеизложенные звуковые жесты, относящиеся к мелодике звучащей речи, сокращают вербальный текст, заменяя слова и включая в диалог те или иные дополнительные смыслы. Выступая в роли самостоятельной реплики или включаясь в высказывание, состоящее из вербальных и невербальных элементов, звуковой жест обнаруживает богатейшие ресурсы как чисто информативные, так и экспрессивные.

Поскольку мелодика речи – изменение высоты основного тона звуков, то важно рассмотреть сущность, природу звука как семиотического выражения. Артикуляционные органы имеют неодинаковые размеры у разных людей, и каждому человеку свойственна своя манера произношения звуков речи, поэтому звуки речи каждого человека имеют индивидуальный характер. Но при всем их многообразии они являются физическими реализациями (произнесением) небольшого числа фонем. В русской речи их насчитывается 41: 6 гласных («а», «о», «у», «э», «и», «ы»), 3 твердых согласных («ш», «ж», «ц»), 2 мягких («ч», «й») и 15 в твердом и мягком видах. Звуки речи «я», «ю», «е», «ё» относятся к составным («йа», «йу», «йэ», «йо»). В любом языке существует своя система фонем.

Будучи знаком, фонема (звук) имеет свое функциональное значение – быть органическим компонентом более крупного языкового знака, слова. Главная отличительная особенность фонемы состоит в том, что она в одиночку способна изменить все слово (сравним: калач и палач, падеж и падёж, каравай и караван, стереть и стеречь).

В устной речи фонема превращается в звук. Как единица языка фонема неизменна. Это никак не исключает, а, напротив, предлагает изменчивость воплощающего ее звука. Ведь фонемность не единственный признак речевого звука. Помимо него в звуке всегда есть и нелингвистические, но сопутствующие фонеме признаки, такие как сила, высота, скорость. Это нам только кажется, что одни и те же речевые звуки мы одинаково произносим и одинаково слышим. В действительности же акустические параметры одних и тех же звуков речи колеблются в довольно широких пределах и имеют множество градаций. Практически любой звук, особенно гласный, произносимый разными людьми, «не похож» на себя.

Любой речевой звук изолированно звучит несколько иначе, чем в сочетании с другими звуками, где он теряет некоторую свойственную ему устойчивость. Сильное влияние на звуковое воплощение фонемы оказывает ее позиционное положение в слове. Стоит ли фонема в начале, в середине или в конце слова; с гласной или согласной фонемой она соседствует; падает на нее ударение или нет и т. п. Следует добавить, что произнесение разнится в зависимости от того, какое оно – шепотное, вполголоса или громкое.

Любое звучащее слово, оставаясь самим собой, в своих конкретных воплощениях никогда не бывает точь-в-точь повторяющимся воспроизведением себя. Оно вечно переливается разнообразнейшими оттенками, тонами и полутонами. Причем одни и те же слова по-разному произносятся не только разными людьми, но и в устах того же самого человека всякий раз звучат иначе, чем прежде, в зависимости от его сиюминутного настроения, самочувствия, желания.

Смысл высказывания человека – это значение мелодики речи, пропущенное через живое человеческое «Я» и насквозь пропитанное им. Если значение принадлежит языку, который старается их сохранить, то смысл – вне языка. Он наличествует в мелодике речи, и только в мелодике речи, которая перестраивает значение, поскольку порождается силой творческого отношения человека к миру. В отличии от значения, которое заранее определено, смысл нельзя знать заранее. Его надо угадать как информацию о вещах неназванных через вещи названные. Ибо смысл присущ лишь данному высказыванию, и никакому другому. Мелодика речи всегда выражает неизмеримо больше того, что она обозначает. В этом и заключается природа мелодики речи, которая раскрывается посредством знаковости, акустики и лингвистики.

Литература:

1. Светозарова Н.Д. Интонационная система русского языка. Л.:1982.
2. Колшанский Г.В. Паралингвистика. М.: 1974.
3. Глотова Г.А. Человек и знак. Свердловск: 1990.-253с.
4. Философская энциклопедия. Гл. ред. Ф.В. Константинов. М.: 1964. Т.2.
5. Русская разговорная речь. Отв. ред. Е.А. Земская. М.: Наука, 1973.

не указаны

не указана

Текст статьи:

Артур Шопенгауэр (1788-1860) был последним немецким философом, предпринявшим попытку создать всеобъемлющую систему, способную разгадать тайну бытия. Он строил исходное положение своей философии на понимании Воли как некоего бессознательного, темного и в то же время динамичного, активного начала, внутренней сущности всех сил, созидающих мир, который, в свою очередь, есть лишь ощущение субъекта и существует постольку, поскольку существует этот субъект. Воля, проходя через ряд ступеней объективации, достигает вершины в человеке, стоящем в центре мироздания. По мнению Шопенгауэра, существует аналогия между миром как целым, с одной стороны, и человеческим сознанием – с другой: «Уже в древние времена говорили о человеке как о микрокосме. Я перевернул это положение и указал в мире микроантропос, поскольку воля и ее представление его сущность». Таким образом, Воля является внутренней сущностью субъекта, для которого мир есть объект созерцания – Представление. Исследуя понятие «воля», Шопенгауэр вводит понятие «жизнь» как связующее звено между Волей и временем, как ритмическое проявление Воли в настоящем. Причем, будущее и прошедшее отнюдь не являются проявлениями жизни, а находятся лишь в понятии, в связи познания. Воля, то есть внутреннее содержание, существо мира, становится адекватной воле к жизни, представляющей собой видимый мир, явление, зеркало Воли. Воля не знает времени, но, чтобы объективировать свою сущность, принимает его форму в мимолетных явлениях жизни. В своей сущности Воля непознаваема для субъекта, она есть вещь в себе. И лишь искусство, создание гения является единственной формой постижения идей. Гений, благодаря чистому созерцанию и силе своей необыкновенной фантазии, призван выразить в искусстве вечную идею Воли. Непосредственным отображением Воли выступает музыка, которую Шопенгауэр ставил не только выше всех других видов искусства, но и выше философии. Музыка, как считал Шопенгауэр, схватывает самую суть Воли, то есть ее вечное становление, поэтому именно через музыку, ее ритм, она и возвращается к исходному началу, пройдя через ряд объективаций. Особое положение музыки в ряду искусств Шопенгауэр объяснял тем, что в то время, как произведения изобразительных искусств есть снимки с их прообразов (идей), и задача их дать чистое представление или познание мира, музыка – сама есть прообраз или новая идея, которая ею же вносится в мир и является снимком с мировой воли, непосредственной объективацией которой музыка и оказывается в качестве новой идеи мира. Таким образом, музыка равноправна не с другими искусствами, а с теми идеями, отпечатками которых служат произведения изобразительных искусств. Более того, музыка, совершенно независимая от мира явлений, могла бы по Шопенгауэру существовать даже тогда, когда мира не было бы вообще. В этом и заключается основное отличие музыки от других искусств. Еще одно отличие кроется в том, что музыкальный язык универсален и понимается всюду и всеми, благодаря тому, что музыка говорит не о конкретных вещах, а о чувствах, к тому же, не о каких-то переживаниях определенного человека, но о чувствах вообще, до определенной степени абстрактных, и если другие искусства говорят только о тени, то музыка – о существе. На иррациональном, интуитивном уровне музыка с помощью ритма проникает в таинственный внутренний мир человека. Она не пользуется словами, которые настолько грубы и вульгарны, что не могут даже приблизительно объяснить сущность бытия. Постичь истину способна лишь музыка.

Вслед за древними греками, представителями пифагорейской школы, переносившими известные им музыкальные соотношения на всю вселенную, весь космос, считавшими, что космос образован симметрично расположенными и настроенными на определенный тон сферами, а вещи и души имманентно содержат в себе гармоническую структуру, Шопенгауэр устанавливал параллели между музыкой и идеями. По его мнению, неорганическая природа, планетная масса узнается в самых низких тонах гармонии, которые аналогичны низшим ступеням объективации воли. В совокупности сопровождающих голосов, создающих гармонию, сокрыта вся лестница идей, в которых объективируется воля. В мелодии же выражается высокая ступень этой объективации, осмысленная жизнь человека, его стремления. Мировая воля проявляется в музыке через ритм. Темп как один из параметров ритма, согласно Шопенгауэру, несет идейное содержание. Например, быстрые мелодии говорят о веселом характере, медленные – напротив, грустны. Короткие фразы танцевальной музыки повествуют о легкомысленном, беззаботном существовании, если же они в миноре, то это указывает на неудачу в мелком счастии. Торжественное изложение на едином дыхании широких построений в быстром темпе создает представление о целенаправленном стремлении к благородным идеалам, очень же медленный темп может повествовать лишь о муках.

Создание и восприятие музыки, по мнению Шопенгауэра, есть процесс иррациональный. Композитор в своих произведениях раскрывает внутреннюю сущность мира в состоянии вдохновения, лишь под стихийным влиянием ритма мировой Воли, совершенно не понимая языка, на котором он выражает глубочайшую мудрость мироздания. Восприятие же музыкального произведения происходит только в момент его исполнения, когда выразитель мировой Воли – ритм – проникает в человека без включения рассудка, так как, согласно Шопенгауэру, музыка воздействует непосредственно и совершенно не требует осмысления. По этой причине Шопенгауэр не принимал программность в музыке, а также синтез ее с другими видами искусства, называя, например, оперу «антимузыкальным изобретением к услугам немузыкальных душ». Такое странное мнение Шопенгауэра по поводу оперного искусства, было обусловлено убеждением в том, что усиление эстетического воздействия никогда не может быть достигнуто с помощью нагромождения средств. Однако в отрицании всякого сознательного начала в восприятии музыки философ противоречил сам себе: в его понимании музыка выражает все возможные стремления и проявления воли в одной только форме, без содержания, но она все-таки носит познавательный характер и «дает предшествующее всякой форме сокровенное зерно».

Идея Шопенгауэровской Воли привлекла одного из самых блестящих и спорных мыслителей европейской философии Фридриха Ницше (1844-1900), первоначально строившего свои взгляды под воздействием книги Шопенгауэра «Мир как Воля и Представление». В его творчестве «воля к жизни» меняет свою направленность, превращаясь в «волю к власти», которая представляет основную черту челове ческого существования. Однако она не есть стремление к господству сильного над слабым, а, напротив, желание сделать слабого сильным. Личность должна осознавать себя личностью, только так она может стать сильной и свободной. К понятию «воля к власти» Ницше привели попытки осознать единую основу таких состояний психики, как инстинктов, эмоций, интеллекта и прочих. Он сделал вывод, что сила импульсов, или, как он их называл, количественные различия, а другими словами, метр, лежит в основе качественных различий, то есть ритма. Власть над собою по Ницше выше, чем власть над другими. Человек обязательно осознает, что он знает о себе далеко не все, и что на самом деле его внутренний мир значительно богаче, чем он сам может представить. Поэтому, воля к власти есть, прежде всего, воля к овладению самим собою, к овладению всем своим миром, к тому, чтобы в своем су­ществовании быть больше самого себя. Начав с психологического объяснения воли к власти, Ницше перешел к ее онтологической концепции. Весь космос понимался им как непрерывная борьба «квантов власти», каждый из которых непременно стремится к власти над другими, к собственному превращению в организующий центр мира. Таким образом, ритм социальных отношений, построенных на господстве и подчинении, Ницше распространил на отношения мирового порядка. Вслед за Шопенгауэром, считавшим только гений композитора способным выразить мировую Волю, Ницше увидел такую силу и власть в немецком композиторе Рихарде Вагнере, которому и посвятил свою первую книгу «Рождение трагедии из духа музыки». Основная мысль ее заключается в необходимости диалектического единства двух противоборствующих начал искусства – аполлонического и дионисийского, которое по Ницше есть основа развития искусства, равно, как рождение живого существа зависит от двойственности полов, находящихся в постоянном противодействии и примиряющихся лишь периодически. Ницше не случайно заимствовал у древних греков символические образы их богов, желая перенести в современное ему понимание огромную противоположность между пластическими искусствами – аполлоническими – и музыкой – искусством Диониса – в античном художественном творчестве. Именно борьба этих противоположностей и побуждает различные искусства к новым образованиям, и они, в конце концов, связываются волей древних греков в некоторую постоянную двойственность в искусстве античной трагедии. «С двумя божествами искусств, Аполлоном и Дионисом, связано наше знание о той огромной противоположности в происхождении и целях, которую мы встречаем в греческом мире между искусством пластических образов – аполлоническом – и непластическим искусством музыки – искусством Диониса…».

Что же заставило Ницше обратиться к образу Диониса – богочеловека, любимца Зевса, родившегося от земной женщины, преследуемого за это женой Зевса – Герой, покровителя виноградарства и виноделия, шествующего по земле с песнями, плясками и весельем? Для Ницше Дионис есть олицетворение исступления от наплыва живых энергий, образ изобилия, чрезмерности и стихийности Вселенной и природы. В человеческом сознании дионисийство проявляется в оргийном самозабвении, в безумном восторге потери себя в хаосе и нового обретения собственной сущности в инстинктивном единении с ритмом природы. Ницше подробно останавливалтся на разъяснении сущности дионисийского начала. Состояние это он сравнивал с опьянением, с воздействием наркотического напитка, о котором повествуют древние гимны, такое же внутреннее ликование просыпается в человеке и животном во время приближения весны. В этот момент человеку не нужны слова, он выражает себя в пении и пляске, его жесты становятся магическими, он чувствует в себе божественную силу, сама природа властно творит искусство с помощью его тела и голоса. По мнению Вячеслава Иванова религия Диониса есть религия мистическая, в который главным становится обожествление человека, и в этом-то и состоит смысл дионисийского исступления. Как и любое другое вдохновенное состояние, оно бескорыстно, бесцельно и безвольно, представляет собой выход из времени и погружение в безвременье. В дионисийском исступлении Ницше познал тайну круговорота жизни и вечного ритмического возвращения во времени, отличающего древнюю философию. Дионисийское начало стало для него синонимом эстетического, а жизнь – эстетическим феноменом.

В противоположность дионисийскому началу аполлоническое – это полное чувство меры, самоограничение. Для Ницше различие между этими началами аналогично противоположности между сновидением и опьянением. Он руководствовался стойким убеждением в том, что, помимо реально существующей действительности, есть отличная от нее – вторая действительность, а первая – всего лишь иллюзия. Истинная действительность проявляется в сновидениях, властитель которых – Аполлон – тот, что, являясь Богом сил, творящих образами, есть в тоже время и Бог, вещающий истину, пророчествующий грядущее. Сон совершенен, он обладает высшей истинностью и исцеляющей силой природы, в то же время он наделен даром художественного творчества, в отличие от отрывочной и бессвязной действительности дня. Сновидение наполнено чувством меры, мудрым покоем, ограничением самого себя от диких порывов суровой реальности. Мера необходима и для того, чтобы иллюзия, красоту и мудрость которой символизирует Аполлон, не ввела нас в полное заблуждение и не приняла вид грубой действительности. Понятие «иллюзия» тесно связано у Ницше с понятием «индивидуации» – мерой индивида, его границами. В отличие от этого дионисийство есть чрезмерность, находящаяся в постоянной борьбе с мерой, упорядоченностью, красотой, законом, моралью. В этом противоборстве находит выражение трагизм человеческого существования, подлинность которого скрывается искусством, создающим иллюзорную действительность. Музыка, напротив, обнажает его, так как, по мнению Ницше, она лишена образности: «Дионисический музыкант – без всяких образов, сам во всей своей полноте – изначальная скорбь и изначальный отзвук ее». Дионисийство, считал Ницше, – это подлинное бытие, полное противоречий и трагизма, в противоположность иллюзорному и ненастоящему бытию аполлоническому, хотя и радостному, умеренному и красивому. Подлинность античной музыки, согласно Ницше, мы находим в трагическом хоре: «Этот хор созерцает в видении своего господина и учителя – Диониса и поэтому он извечно – хор служителей: он видит, как бог страждет и возвеличивается, и поэтому сам не принимает участие в действии».

Находясь под воздействием идеи А. Шопенгауэра о том, что музыка является непосредственным отображением Мировой Воли, Ницше пришел к убеждению, что, поскольку воля не есть эстетическая категория, музыка сама по себе – не то же, что и воля, однако она является как воля, а образная действительность занимает по отношению к ней подчиненное положение: «…музыка … является как воля в шопенгауэровском смысле слова, т.е. как противоположность эстетическому, чисто созерцательному, безвольному настроению».

По мнению Ницше, каждый художник является либо аполлоническим художником сна, либо дионисическим художником опьянения. Особенность менталитета древних греков состояла в господстве в их сознании мудрого образа Аполлона. Именно поэтому, несмотря на существование дионисийских празднеств на обширной территории от Рима до Вавилона – вакханалий (Римское имя Диониса – Вакх), основа которых состояла в неограниченной половой разнузданности до самых мерзких ее проявлений, в греческих празднествах дионисийство выражалось в пении, представлявшем собой новую по духу музыку, отражавшую единение человека с природой. До вторжения в Грецию дионисийских празднеств музыка воспринималась как творчество, строго аполлоническое, тщательно метрически организованное. В дионисийской же музыке находило символическое выражение существо природы через совершенный, ритмизирующий все члены плясовой жест, необузданный ритм которого постепенно захватил и вокальную музыку. Первоначально воспринятая древними греками с недоумением, дионисийская музыка постепенно заняла прочные позиции, доказывая тем самым, что даже самому разумному человеку необходимо время от времени единение с природой, выражающееся в непредсказуемом поведении и отношении к установленному порядку вещей. Без этого не рождается иллюзии, а точнее, художественного образа; для истинного искусства обязательным условием становится двойственность аполлонического и дионисийского начал. Образцом их сочетания стала, по мнению Ницше, досократическая Древняя Греция, где эти начала в постоянном противоборстве и соединении создали из трагического хора, являвшегося, по сути, отголоском дионисийских празднеств, при обогащении его аполлоническим миром образов великое искусство трагедии. В античной трагедии отразились противоречия человеческого сознания, постоянные разногласия субъекта и объективной действительности, борьба личности с самой собой как частью природы. Для Ницше древнегреческая трагедия есть пример творчества одновременного опьянения и сна, когда художник, находящийся под наркозом дионисийского буйства, устав и уединившись, попадает под аполлоническое воздействие сна, во время которого ему открывается его единство с внутренней первоосновой мира, то есть, его истинное состояние. Именно при этом условии и возникает настоящее творение.

Необходимость сочетания дионисийского и аполлонического начал для любой творческой деятельности уже была заложена в древнегреческой мифологии, в которой как бог музыки и поэзии Аполлон, так и бог виноградарства и виноделия Дионис считались вдохновителями поэтов и музыкантов. Но вдохновение, посылаемое Аполлоном основывалось на гармонии и разуме, в то время как дионисовое – на неистовстве и веселом охмелении. Существует античный миф о фессалийском царе Эврипиле. Его сюжет, в котором заключена великая мудрость, повествует о том, что после победы фессалийцев над Троей одержимая ясновидящая Кассандра бросила к ногам царя-победителя древнюю святыню – ковчег работы Гефеста с заключенным в него смоковничьим идолом Диониса, подаренный самим Зевсом строителю Трои в залог своего покровительства. Как только взглянул герой на образ Бога, так разум его помутился. В короткие минуты периодического просветления ума Эврипил решает отправиться искать врачевания у Аполлона. Наконец царь попадает в храм Аполлона, где полностью исцеляется от своего священного недуга и в окрестностях Патр становится правителем, управляя страной рассудительно и справедливо. Древняя легенда будто стала пророчеством Ницшеанского мировосприятия. Однако, декларируя равенство обоих начал в творчестве, Ницше на самом деле являлся выразителем превосходства дионисийского, основу которого составляет необузданный инстинкт жизни. Его притягивали хаос, безмерность, стремительный шквал жизненных сил. По сути, Ф. Ницше проповедовал свободу поведения, возвращение к природе, освобождение естественных инстинктов из-под гнета морали и норм общественного порядка.

Останавливаясь подробно на истории эллинизма, Ницше в «Рождении трагедии из духа музыки» отмечал, что это единство двух начал было разрушено Сократом, творчество которого никогда не отличалось художественным вдохновением, и это привело к уничтожению трагедии как жанра. Ницше обвинил Сократа в отторжении дионисийской свободы духа, что обеднило внутренний мир древнего грека и заставило человечество жить согласно сухим инструкциям разума и морали. Именно по этой причине, как считал Ницше, искусство и вообще культура начали постепенно деградировать. Хотя, дионисийство время от времени прорывалось наружу, чему примером могут служить средневековые празднества в честь различных святых, во время которых постоянно возраставшая толпа, с пением и плясками передвигалась по различным городам. Возрождение необузданного ритма дионисийского духа в современную ему эпоху Ф. Ницше увидел в музыке Рихарда Вагнера.

Стремление к свободе поведения, а фактически, к имморализму в дальнейшем привело Ф. Ницше к отходу от философии А. Шопенгауэра, проповедовавшего волю к морали, а затем и от Р. Вагнера. В своем Туринском письме «Казус Вагнер» Ницше назвал Вагнера великой порчей для музыки, так как он, по мнению философа, воспользовался ее гипнотическими свойствами с целью возбуждения больных нервов. Согласно Ф. Ницше, в музыке Р. Вагнера произошло вырождение ритмического чувства, что сделало музыку лишенной естественного здоровья.