Автор(ы) статьи: Катаева О.В.
Раздел: не указан
Ключевые слова:

не указаны

Аннотация:

не указана

Текст статьи:

В силу своей сложной природы мелодика звучащей речи требует изучения с различных точек зрения. Во-первых, поскольку мелодика человеческой речи звуковая, она, подобно всем звуковым явлениям, имеет физическую природу и поэтому изучается одним из разделов физики – акустикой. Во-вторых, поскольку общение протекает посредствам мелодики звучащей речи, предметом лингвистического подхода является изучение тех функций, которые мелодическая сторона речи выполняет в процессе коммуникации. В-третьих, поскольку мелодичность характеризует речь человека, следовательно, объектом семиотических исследований является анализ знаковой системы мелодики звучащей речи.

Акустический аспект «мелодики речи». Мелодика используется как важнейшее интонационное средство в самых разных языках. Акустически мелодические характеристики речи соотносятся с изменяющейся во времени частотой основного тона. Частота основного тона характеризует все звуки. За единицу измерения частоты колебания принят герц, равный одному колебанию в секунду. В речи частота основного тона гласных и звонких согласных изменяется в весьма значительных пределах – от 50 Гц (низкий тон низкого мужского голоса) до 500 Гц (высокий тон высокого женского или детского голоса). Еще больше диапазон изменений частоты основного тона голоса при пение. Типичные средние значения частоты основного тона в речи, определенные на группе говорящих, составляют 132 Гц для мужчин, 223 Гц для женщин и 264 Гц для детей [1; с.37]. Особенностью речи является постоянное изменение частоты основного тона. Монотонное, на одной ноте, произнесение нехарактерно для нормальной речи и иногда может служить признаком психического заболевания. Изменение частоты основного тона во времени имеет сложную структуру. Соседние периоды основного тона, как правило, отличаются по величине друг от друга, и эти различия передают информацию. Наиболее важная для интонации составляющая частоты основного тона это – крупные и плавные изменения (подъемы, падения и более сложные конфигурации), реализующиеся в пределах слогов, слов и синтагм. Именно применительно к данной составляющей контура частоты основного тона можно говорить о мелодике, только эти тональные изменения воспринимаются как мелодические и передают информацию.

На конкретные значения частоты основного тона, наблюдаемые на протяжение высказывания, влияет ряд факторов. Абсолютные значения частоты основного тона зависят, прежде всего, от индивидуальной высоты голоса говорящего. Голоса мужчин, обладающих голосовыми связками большей длинны, в среднем ниже женских голосов.

К ситуативным факторам относится, например общее повышение частоты основного тона (одновременно с увеличением уровня интенсивности) при возбуждении и эмоциональном напряжении. Диапазон тональных изменений и характер мелодического рисунка отражают индивидуальные особенности речи говорящего, а также его эмоциональное и психическое состояние.

Различная частота основного тона речевых звуков воспринимается человеком как разная их высота. Однако между объективной характеристикой – частотой колебания – и субъективной – высотой тона – существуют сложные отношения. Ощущение высоты звука зависит не только от частоты его основного тона, но и в какой-то мере от остальных его характеристик – интенсивности, длительности и тембра.

Характерная для речи картина изменения частоты основного тона, которую будем называть мелодическим контуром, имеет сложную структуру. Для характеристики мелодического контура используется несколько измерений, или параметров, контура и отдельных его участков. Важнейшие из них – направление, форма, интервал, диапазон, регистр (или тональный уровень), скорость и изменчивость мелодии.

Различительные возможности отдельных параметров мелодического контура ярко проявляются при описании интонационного своеобразия высказываний разных языков. Например, нейтральное законченное повествовательное предложение в русском языке оформляется обычно простым понижением тона. Для немецкого языка в этом случае характерен восходяще-нисходящий тон (различие форм при сходстве общего направления). В общем, вопросе в русском языке ударный слог отмечен крутым и высоким подъемом тона, в немецком же при низком положении ударного слога отмечается плавный подъем тона на заурядных слогах (различное распределение мелодического рисунка по слогам и различная скорость тонального движения).

Лингвистический аспект «мелодики речи». В лингвистике существует три основных способа представления мелодики речи: контурный, ярусный и комбинированный. Первый характерен для европейской традиции (Г. Суит, Д. Джоунз, О. Эссен, М. Граммон) и представляет мелодику речи в виде мелодических кривых. Ярусный способ характерен для американских исследователей (К.Л. Пайк) и фиксирует мелодику речи как прерывную последовательность мелодических ярусов, обозначая их цифрами. Ярусам придаются значения завершенности, незавершенности, выражения эмоций. Комбинированный способ (Ф. Данеш, П. Делатр, Е.А. Брызгунова, И.Г. Торсуева) является совмещением контурного и ярусного. Основанием для такого рассмотрения мелодики речи является то, что мелодические уровни не существуют вне контуров, а для контуров важна не только форма, но и распределение по уровням. Сочетание контуров и уровней могут рассматриваться как мелодические модели. Основы изучения мелодики речи заложены в отечественном языкознании В.А. Богородитским, А.М. Пешковским, Л.В. Щербой.

Ученые обычно стремятся дать какое-то наглядное изображение мелодики. В прошлом в работах фонетистов часто применялись для изображения мелодики ноты (например, у В.А. Богородицкого). В современных исследованиях для передачи мелодического рисунка, как правило, используются графики в виде системы координат, на которых по вертикали откладывается высота основного тона в герцах, а по горизонтали – время (отсчет времени на графиках приводится не всегда). Сплошной линией отмечается движение основного тона в гласных. Согласные с точки зрения мелодики особого интереса не представляют; они или изображаются пунктирной линией, или никак не изображаются. Что же относительно информативности смысла речи, то здесь как раз наоборот согласные звуки несут большую информативность, чем гласные.

Поэтому мелодика речи по своей природе суперсигментна: она как бы надстраивается над линейной структурой речи, над смыслом высказывания. Правда, как указывает В.Н. Всеволодский-Гернгросс, когда содержание высказывания, заключенное в словах, недоступно для восприятия, можно наблюдать как бы «мелодику речи» «в чистом виде». Во-первых, это имеет место при восприятии речи на иностранном, непонятном для слушающего языке; во-вторых, при слушании в затрудненных условиях, когда слов разобрать невозможно. В обоих случаях улавливается лишь «мелодика речи».

«Мелодика речи» является обязательным признаком устной, звучащей речи. Речь без «мелодики» невозможна. Богатство и содержательность речи, ее выразительные возможности обеспечиваются не только богатством словаря и мастерством словесного выражения, но также ее «мелодической» гибкостью, выразительностью и разнообразием. «Мелодика речи» занимает важное место в структуре языка и выполняет различные функции.

Семиотический аспект «мелодики речи». В недрах семиотических исследований возникла паралингвистика (от греч. π?ρα «около»), которая является новой языковедческой дисциплиной, занимающейся изучением факторов, сопровождающих речевое общение и участвующих в передачи информации. В настоящее время название «паралингвистика» прочно утвердилось в языкознании для обозначения отрасли науки, занимающейся в целом сферой несловесной коммуникации. Круг вопросов, обсуждавшихся первоначально в пределах паралингвистики, помимо прочих, охватывал все виды фонации (от говорения до вокального искусства). Представителем паралингвистического направления является Дж. Трейгер, который говорил о том, что вся область информации, не связанная непосредственно с передачей смыслового значения высказывания, относится к «эмоциональному языку» (у нас «мелодика речи») [2; с.21]. Так называемый «эмоциональный язык» является сопровождением звуковой речи. Дж. Трейгер различает две стороны этого явления: вокализация и голосовые качества. На этом основании к сфере вокализации причисляются «характеризаторы» (смех, плач, шепот), «классификаторы» (высота тона и т.д.) и так называемые разделители (междометия, кашель, чихание), а к голосовым качествам относятся языковые признаки артикулируемой речи (тон, тембр и т.д.). Коль скоро мелодика речи расширяет информативность речи посредством изменения основного тона голоса, следовательно, мелодический контур речи имеет знаковую систему. Правомерно выделить несколько критериев знаковости мелодики речи человека, для раскрытия семиотического аспекта.

Семиотический анализ мелодики речи заключается в том, что изначально сам человек выступает в качестве знака. Различные анатомо-физиологические формы речевого аппарата способствуют идентификации личности по мелодике речи: высоте, силе, тембру голоса, что непосредственно доступно чувственному восприятию другого человека. Эта система свойств голоса человека образует особую семиотическую систему, которую, по мнению Г.А. Глотова, можно назвать «естественной семиотикой жизни человека» [3; с.27]. Здесь правомерно будет употребить термин «экспрессивное значение знака» (выражение чувств и желаний посредством знака) [4; с.197]. Это равносильно тому, что мелодика речи – экспрессивный знак, выражающий эмоции, чувства, желания, настроения и т.п. Например, тон, каким произносится данное выражение, способ его произнесения – громко или шепотом – все это может указывать на радость, удивление и другие эмоции говорящего. Следовательно, мелодика речи весьма экспрессивна, но не всегда (монотонная речь). Но существуют еще категория языковых знаков с экспрессивным значением – это междометия.

Характерной особенностью мелодики живой непринужденной речи являются «звуковые жесты» [5; с.479], междометия. Для производства их применяется тот же речевой аппарат, что и для собственно мелодики звучащей речи. Однако возможности речевого аппарата используются более свободно, более широко. Поэтому в звуковых жестах нередко представлены неязыковые звуки. Описание их звуковой субстанции не может быть сделано в рамках канонической, нормальной фонетики языка. Приведем классификацию звуковых жестов.

Изобразительные звуковые жесты: Он ему сказал «Пошел!»/и (цоканье языком) на Александрийский вокзал//(изображается цоканье копыт лошади).

К переходному типу от мотивированного изобразительного жеста к символу можно отнести: Ты с ней ля-ля-ля-ля/и договариваешься о встрече/ладно?//(ля-ля – ‘болтать’).

Звуковые жесты – символы: Аяяй (айяйяй) (укор): Фьють и нет! (‘быстро, мгновенно исчезнуть’); А-а! (‘теперь понятно’); Угу (знак внимания или согласия).

Апеллятивные звуковые жесты: Эй, Ну, а также жесты с более узкой сферой употребления: Ау! (‘отзовись!’ – в лесу); Тсс! Тшш! (призыв к молчанию).

Эмоциональные звуковые жесты: Ах, Ох, Ух, Ой, Ай, О-о, Фу, О-го-го и т. п. выделяются тем, что их эмоциональное наполнение в очень большой степени зависит от интонации и сопровождающих их мимики и кинетических эмоциональных жестов. Сферы эмоций, совместимых с той или другой звуковой формой, очень широки.

Таким образом, вышеизложенные звуковые жесты, относящиеся к мелодике звучащей речи, сокращают вербальный текст, заменяя слова и включая в диалог те или иные дополнительные смыслы. Выступая в роли самостоятельной реплики или включаясь в высказывание, состоящее из вербальных и невербальных элементов, звуковой жест обнаруживает богатейшие ресурсы как чисто информативные, так и экспрессивные.

Поскольку мелодика речи – изменение высоты основного тона звуков, то важно рассмотреть сущность, природу звука как семиотического выражения. Артикуляционные органы имеют неодинаковые размеры у разных людей, и каждому человеку свойственна своя манера произношения звуков речи, поэтому звуки речи каждого человека имеют индивидуальный характер. Но при всем их многообразии они являются физическими реализациями (произнесением) небольшого числа фонем. В русской речи их насчитывается 41: 6 гласных («а», «о», «у», «э», «и», «ы»), 3 твердых согласных («ш», «ж», «ц»), 2 мягких («ч», «й») и 15 в твердом и мягком видах. Звуки речи «я», «ю», «е», «ё» относятся к составным («йа», «йу», «йэ», «йо»). В любом языке существует своя система фонем.

Будучи знаком, фонема (звук) имеет свое функциональное значение – быть органическим компонентом более крупного языкового знака, слова. Главная отличительная особенность фонемы состоит в том, что она в одиночку способна изменить все слово (сравним: калач и палач, падеж и падёж, каравай и караван, стереть и стеречь).

В устной речи фонема превращается в звук. Как единица языка фонема неизменна. Это никак не исключает, а, напротив, предлагает изменчивость воплощающего ее звука. Ведь фонемность не единственный признак речевого звука. Помимо него в звуке всегда есть и нелингвистические, но сопутствующие фонеме признаки, такие как сила, высота, скорость. Это нам только кажется, что одни и те же речевые звуки мы одинаково произносим и одинаково слышим. В действительности же акустические параметры одних и тех же звуков речи колеблются в довольно широких пределах и имеют множество градаций. Практически любой звук, особенно гласный, произносимый разными людьми, «не похож» на себя.

Любой речевой звук изолированно звучит несколько иначе, чем в сочетании с другими звуками, где он теряет некоторую свойственную ему устойчивость. Сильное влияние на звуковое воплощение фонемы оказывает ее позиционное положение в слове. Стоит ли фонема в начале, в середине или в конце слова; с гласной или согласной фонемой она соседствует; падает на нее ударение или нет и т. п. Следует добавить, что произнесение разнится в зависимости от того, какое оно – шепотное, вполголоса или громкое.

Любое звучащее слово, оставаясь самим собой, в своих конкретных воплощениях никогда не бывает точь-в-точь повторяющимся воспроизведением себя. Оно вечно переливается разнообразнейшими оттенками, тонами и полутонами. Причем одни и те же слова по-разному произносятся не только разными людьми, но и в устах того же самого человека всякий раз звучат иначе, чем прежде, в зависимости от его сиюминутного настроения, самочувствия, желания.

Смысл высказывания человека – это значение мелодики речи, пропущенное через живое человеческое «Я» и насквозь пропитанное им. Если значение принадлежит языку, который старается их сохранить, то смысл – вне языка. Он наличествует в мелодике речи, и только в мелодике речи, которая перестраивает значение, поскольку порождается силой творческого отношения человека к миру. В отличии от значения, которое заранее определено, смысл нельзя знать заранее. Его надо угадать как информацию о вещах неназванных через вещи названные. Ибо смысл присущ лишь данному высказыванию, и никакому другому. Мелодика речи всегда выражает неизмеримо больше того, что она обозначает. В этом и заключается природа мелодики речи, которая раскрывается посредством знаковости, акустики и лингвистики.

Литература:

1. Светозарова Н.Д. Интонационная система русского языка. Л.:1982.
2. Колшанский Г.В. Паралингвистика. М.: 1974.
3. Глотова Г.А. Человек и знак. Свердловск: 1990.-253с.
4. Философская энциклопедия. Гл. ред. Ф.В. Константинов. М.: 1964. Т.2.
5. Русская разговорная речь. Отв. ред. Е.А. Земская. М.: Наука, 1973.

Автор(ы) статьи: Карцева Г.А.
Раздел: не указан
Ключевые слова:

не указаны

Аннотация:

не указана

Текст статьи:

Артур Шопенгауэр (1788-1860) был последним немецким философом, предпринявшим попытку создать всеобъемлющую систему, способную разгадать тайну бытия. Он строил исходное положение своей философии на понимании Воли как некоего бессознательного, темного и в то же время динамичного, активного начала, внутренней сущности всех сил, созидающих мир, который, в свою очередь, есть лишь ощущение субъекта и существует постольку, поскольку существует этот субъект. Воля, проходя через ряд ступеней объективации, достигает вершины в человеке, стоящем в центре мироздания. По мнению Шопенгауэра, существует аналогия между миром как целым, с одной стороны, и человеческим сознанием – с другой: «Уже в древние времена говорили о человеке как о микрокосме. Я перевернул это положение и указал в мире микроантропос, поскольку воля и ее представление его сущность». Таким образом, Воля является внутренней сущностью субъекта, для которого мир есть объект созерцания – Представление. Исследуя понятие «воля», Шопенгауэр вводит понятие «жизнь» как связующее звено между Волей и временем, как ритмическое проявление Воли в настоящем. Причем, будущее и прошедшее отнюдь не являются проявлениями жизни, а находятся лишь в понятии, в связи познания. Воля, то есть внутреннее содержание, существо мира, становится адекватной воле к жизни, представляющей собой видимый мир, явление, зеркало Воли. Воля не знает времени, но, чтобы объективировать свою сущность, принимает его форму в мимолетных явлениях жизни. В своей сущности Воля непознаваема для субъекта, она есть вещь в себе. И лишь искусство, создание гения является единственной формой постижения идей. Гений, благодаря чистому созерцанию и силе своей необыкновенной фантазии, призван выразить в искусстве вечную идею Воли. Непосредственным отображением Воли выступает музыка, которую Шопенгауэр ставил не только выше всех других видов искусства, но и выше философии. Музыка, как считал Шопенгауэр, схватывает самую суть Воли, то есть ее вечное становление, поэтому именно через музыку, ее ритм, она и возвращается к исходному началу, пройдя через ряд объективаций. Особое положение музыки в ряду искусств Шопенгауэр объяснял тем, что в то время, как произведения изобразительных искусств есть снимки с их прообразов (идей), и задача их дать чистое представление или познание мира, музыка – сама есть прообраз или новая идея, которая ею же вносится в мир и является снимком с мировой воли, непосредственной объективацией которой музыка и оказывается в качестве новой идеи мира. Таким образом, музыка равноправна не с другими искусствами, а с теми идеями, отпечатками которых служат произведения изобразительных искусств. Более того, музыка, совершенно независимая от мира явлений, могла бы по Шопенгауэру существовать даже тогда, когда мира не было бы вообще. В этом и заключается основное отличие музыки от других искусств. Еще одно отличие кроется в том, что музыкальный язык универсален и понимается всюду и всеми, благодаря тому, что музыка говорит не о конкретных вещах, а о чувствах, к тому же, не о каких-то переживаниях определенного человека, но о чувствах вообще, до определенной степени абстрактных, и если другие искусства говорят только о тени, то музыка – о существе. На иррациональном, интуитивном уровне музыка с помощью ритма проникает в таинственный внутренний мир человека. Она не пользуется словами, которые настолько грубы и вульгарны, что не могут даже приблизительно объяснить сущность бытия. Постичь истину способна лишь музыка.

Вслед за древними греками, представителями пифагорейской школы, переносившими известные им музыкальные соотношения на всю вселенную, весь космос, считавшими, что космос образован симметрично расположенными и настроенными на определенный тон сферами, а вещи и души имманентно содержат в себе гармоническую структуру, Шопенгауэр устанавливал параллели между музыкой и идеями. По его мнению, неорганическая природа, планетная масса узнается в самых низких тонах гармонии, которые аналогичны низшим ступеням объективации воли. В совокупности сопровождающих голосов, создающих гармонию, сокрыта вся лестница идей, в которых объективируется воля. В мелодии же выражается высокая ступень этой объективации, осмысленная жизнь человека, его стремления. Мировая воля проявляется в музыке через ритм. Темп как один из параметров ритма, согласно Шопенгауэру, несет идейное содержание. Например, быстрые мелодии говорят о веселом характере, медленные – напротив, грустны. Короткие фразы танцевальной музыки повествуют о легкомысленном, беззаботном существовании, если же они в миноре, то это указывает на неудачу в мелком счастии. Торжественное изложение на едином дыхании широких построений в быстром темпе создает представление о целенаправленном стремлении к благородным идеалам, очень же медленный темп может повествовать лишь о муках.

Создание и восприятие музыки, по мнению Шопенгауэра, есть процесс иррациональный. Композитор в своих произведениях раскрывает внутреннюю сущность мира в состоянии вдохновения, лишь под стихийным влиянием ритма мировой Воли, совершенно не понимая языка, на котором он выражает глубочайшую мудрость мироздания. Восприятие же музыкального произведения происходит только в момент его исполнения, когда выразитель мировой Воли – ритм – проникает в человека без включения рассудка, так как, согласно Шопенгауэру, музыка воздействует непосредственно и совершенно не требует осмысления. По этой причине Шопенгауэр не принимал программность в музыке, а также синтез ее с другими видами искусства, называя, например, оперу «антимузыкальным изобретением к услугам немузыкальных душ». Такое странное мнение Шопенгауэра по поводу оперного искусства, было обусловлено убеждением в том, что усиление эстетического воздействия никогда не может быть достигнуто с помощью нагромождения средств. Однако в отрицании всякого сознательного начала в восприятии музыки философ противоречил сам себе: в его понимании музыка выражает все возможные стремления и проявления воли в одной только форме, без содержания, но она все-таки носит познавательный характер и «дает предшествующее всякой форме сокровенное зерно».

Идея Шопенгауэровской Воли привлекла одного из самых блестящих и спорных мыслителей европейской философии Фридриха Ницше (1844-1900), первоначально строившего свои взгляды под воздействием книги Шопенгауэра «Мир как Воля и Представление». В его творчестве «воля к жизни» меняет свою направленность, превращаясь в «волю к власти», которая представляет основную черту челове ческого существования. Однако она не есть стремление к господству сильного над слабым, а, напротив, желание сделать слабого сильным. Личность должна осознавать себя личностью, только так она может стать сильной и свободной. К понятию «воля к власти» Ницше привели попытки осознать единую основу таких состояний психики, как инстинктов, эмоций, интеллекта и прочих. Он сделал вывод, что сила импульсов, или, как он их называл, количественные различия, а другими словами, метр, лежит в основе качественных различий, то есть ритма. Власть над собою по Ницше выше, чем власть над другими. Человек обязательно осознает, что он знает о себе далеко не все, и что на самом деле его внутренний мир значительно богаче, чем он сам может представить. Поэтому, воля к власти есть, прежде всего, воля к овладению самим собою, к овладению всем своим миром, к тому, чтобы в своем су­ществовании быть больше самого себя. Начав с психологического объяснения воли к власти, Ницше перешел к ее онтологической концепции. Весь космос понимался им как непрерывная борьба «квантов власти», каждый из которых непременно стремится к власти над другими, к собственному превращению в организующий центр мира. Таким образом, ритм социальных отношений, построенных на господстве и подчинении, Ницше распространил на отношения мирового порядка. Вслед за Шопенгауэром, считавшим только гений композитора способным выразить мировую Волю, Ницше увидел такую силу и власть в немецком композиторе Рихарде Вагнере, которому и посвятил свою первую книгу «Рождение трагедии из духа музыки». Основная мысль ее заключается в необходимости диалектического единства двух противоборствующих начал искусства – аполлонического и дионисийского, которое по Ницше есть основа развития искусства, равно, как рождение живого существа зависит от двойственности полов, находящихся в постоянном противодействии и примиряющихся лишь периодически. Ницше не случайно заимствовал у древних греков символические образы их богов, желая перенести в современное ему понимание огромную противоположность между пластическими искусствами – аполлоническими – и музыкой – искусством Диониса – в античном художественном творчестве. Именно борьба этих противоположностей и побуждает различные искусства к новым образованиям, и они, в конце концов, связываются волей древних греков в некоторую постоянную двойственность в искусстве античной трагедии. «С двумя божествами искусств, Аполлоном и Дионисом, связано наше знание о той огромной противоположности в происхождении и целях, которую мы встречаем в греческом мире между искусством пластических образов – аполлоническом – и непластическим искусством музыки – искусством Диониса…».

Что же заставило Ницше обратиться к образу Диониса – богочеловека, любимца Зевса, родившегося от земной женщины, преследуемого за это женой Зевса – Герой, покровителя виноградарства и виноделия, шествующего по земле с песнями, плясками и весельем? Для Ницше Дионис есть олицетворение исступления от наплыва живых энергий, образ изобилия, чрезмерности и стихийности Вселенной и природы. В человеческом сознании дионисийство проявляется в оргийном самозабвении, в безумном восторге потери себя в хаосе и нового обретения собственной сущности в инстинктивном единении с ритмом природы. Ницше подробно останавливалтся на разъяснении сущности дионисийского начала. Состояние это он сравнивал с опьянением, с воздействием наркотического напитка, о котором повествуют древние гимны, такое же внутреннее ликование просыпается в человеке и животном во время приближения весны. В этот момент человеку не нужны слова, он выражает себя в пении и пляске, его жесты становятся магическими, он чувствует в себе божественную силу, сама природа властно творит искусство с помощью его тела и голоса. По мнению Вячеслава Иванова религия Диониса есть религия мистическая, в который главным становится обожествление человека, и в этом-то и состоит смысл дионисийского исступления. Как и любое другое вдохновенное состояние, оно бескорыстно, бесцельно и безвольно, представляет собой выход из времени и погружение в безвременье. В дионисийском исступлении Ницше познал тайну круговорота жизни и вечного ритмического возвращения во времени, отличающего древнюю философию. Дионисийское начало стало для него синонимом эстетического, а жизнь – эстетическим феноменом.

В противоположность дионисийскому началу аполлоническое – это полное чувство меры, самоограничение. Для Ницше различие между этими началами аналогично противоположности между сновидением и опьянением. Он руководствовался стойким убеждением в том, что, помимо реально существующей действительности, есть отличная от нее – вторая действительность, а первая – всего лишь иллюзия. Истинная действительность проявляется в сновидениях, властитель которых – Аполлон – тот, что, являясь Богом сил, творящих образами, есть в тоже время и Бог, вещающий истину, пророчествующий грядущее. Сон совершенен, он обладает высшей истинностью и исцеляющей силой природы, в то же время он наделен даром художественного творчества, в отличие от отрывочной и бессвязной действительности дня. Сновидение наполнено чувством меры, мудрым покоем, ограничением самого себя от диких порывов суровой реальности. Мера необходима и для того, чтобы иллюзия, красоту и мудрость которой символизирует Аполлон, не ввела нас в полное заблуждение и не приняла вид грубой действительности. Понятие «иллюзия» тесно связано у Ницше с понятием «индивидуации» – мерой индивида, его границами. В отличие от этого дионисийство есть чрезмерность, находящаяся в постоянной борьбе с мерой, упорядоченностью, красотой, законом, моралью. В этом противоборстве находит выражение трагизм человеческого существования, подлинность которого скрывается искусством, создающим иллюзорную действительность. Музыка, напротив, обнажает его, так как, по мнению Ницше, она лишена образности: «Дионисический музыкант – без всяких образов, сам во всей своей полноте – изначальная скорбь и изначальный отзвук ее». Дионисийство, считал Ницше, – это подлинное бытие, полное противоречий и трагизма, в противоположность иллюзорному и ненастоящему бытию аполлоническому, хотя и радостному, умеренному и красивому. Подлинность античной музыки, согласно Ницше, мы находим в трагическом хоре: «Этот хор созерцает в видении своего господина и учителя – Диониса и поэтому он извечно – хор служителей: он видит, как бог страждет и возвеличивается, и поэтому сам не принимает участие в действии».

Находясь под воздействием идеи А. Шопенгауэра о том, что музыка является непосредственным отображением Мировой Воли, Ницше пришел к убеждению, что, поскольку воля не есть эстетическая категория, музыка сама по себе – не то же, что и воля, однако она является как воля, а образная действительность занимает по отношению к ней подчиненное положение: «…музыка … является как воля в шопенгауэровском смысле слова, т.е. как противоположность эстетическому, чисто созерцательному, безвольному настроению».

По мнению Ницше, каждый художник является либо аполлоническим художником сна, либо дионисическим художником опьянения. Особенность менталитета древних греков состояла в господстве в их сознании мудрого образа Аполлона. Именно поэтому, несмотря на существование дионисийских празднеств на обширной территории от Рима до Вавилона – вакханалий (Римское имя Диониса – Вакх), основа которых состояла в неограниченной половой разнузданности до самых мерзких ее проявлений, в греческих празднествах дионисийство выражалось в пении, представлявшем собой новую по духу музыку, отражавшую единение человека с природой. До вторжения в Грецию дионисийских празднеств музыка воспринималась как творчество, строго аполлоническое, тщательно метрически организованное. В дионисийской же музыке находило символическое выражение существо природы через совершенный, ритмизирующий все члены плясовой жест, необузданный ритм которого постепенно захватил и вокальную музыку. Первоначально воспринятая древними греками с недоумением, дионисийская музыка постепенно заняла прочные позиции, доказывая тем самым, что даже самому разумному человеку необходимо время от времени единение с природой, выражающееся в непредсказуемом поведении и отношении к установленному порядку вещей. Без этого не рождается иллюзии, а точнее, художественного образа; для истинного искусства обязательным условием становится двойственность аполлонического и дионисийского начал. Образцом их сочетания стала, по мнению Ницше, досократическая Древняя Греция, где эти начала в постоянном противоборстве и соединении создали из трагического хора, являвшегося, по сути, отголоском дионисийских празднеств, при обогащении его аполлоническим миром образов великое искусство трагедии. В античной трагедии отразились противоречия человеческого сознания, постоянные разногласия субъекта и объективной действительности, борьба личности с самой собой как частью природы. Для Ницше древнегреческая трагедия есть пример творчества одновременного опьянения и сна, когда художник, находящийся под наркозом дионисийского буйства, устав и уединившись, попадает под аполлоническое воздействие сна, во время которого ему открывается его единство с внутренней первоосновой мира, то есть, его истинное состояние. Именно при этом условии и возникает настоящее творение.

Необходимость сочетания дионисийского и аполлонического начал для любой творческой деятельности уже была заложена в древнегреческой мифологии, в которой как бог музыки и поэзии Аполлон, так и бог виноградарства и виноделия Дионис считались вдохновителями поэтов и музыкантов. Но вдохновение, посылаемое Аполлоном основывалось на гармонии и разуме, в то время как дионисовое – на неистовстве и веселом охмелении. Существует античный миф о фессалийском царе Эврипиле. Его сюжет, в котором заключена великая мудрость, повествует о том, что после победы фессалийцев над Троей одержимая ясновидящая Кассандра бросила к ногам царя-победителя древнюю святыню – ковчег работы Гефеста с заключенным в него смоковничьим идолом Диониса, подаренный самим Зевсом строителю Трои в залог своего покровительства. Как только взглянул герой на образ Бога, так разум его помутился. В короткие минуты периодического просветления ума Эврипил решает отправиться искать врачевания у Аполлона. Наконец царь попадает в храм Аполлона, где полностью исцеляется от своего священного недуга и в окрестностях Патр становится правителем, управляя страной рассудительно и справедливо. Древняя легенда будто стала пророчеством Ницшеанского мировосприятия. Однако, декларируя равенство обоих начал в творчестве, Ницше на самом деле являлся выразителем превосходства дионисийского, основу которого составляет необузданный инстинкт жизни. Его притягивали хаос, безмерность, стремительный шквал жизненных сил. По сути, Ф. Ницше проповедовал свободу поведения, возвращение к природе, освобождение естественных инстинктов из-под гнета морали и норм общественного порядка.

Останавливаясь подробно на истории эллинизма, Ницше в «Рождении трагедии из духа музыки» отмечал, что это единство двух начал было разрушено Сократом, творчество которого никогда не отличалось художественным вдохновением, и это привело к уничтожению трагедии как жанра. Ницше обвинил Сократа в отторжении дионисийской свободы духа, что обеднило внутренний мир древнего грека и заставило человечество жить согласно сухим инструкциям разума и морали. Именно по этой причине, как считал Ницше, искусство и вообще культура начали постепенно деградировать. Хотя, дионисийство время от времени прорывалось наружу, чему примером могут служить средневековые празднества в честь различных святых, во время которых постоянно возраставшая толпа, с пением и плясками передвигалась по различным городам. Возрождение необузданного ритма дионисийского духа в современную ему эпоху Ф. Ницше увидел в музыке Рихарда Вагнера.

Стремление к свободе поведения, а фактически, к имморализму в дальнейшем привело Ф. Ницше к отходу от философии А. Шопенгауэра, проповедовавшего волю к морали, а затем и от Р. Вагнера. В своем Туринском письме «Казус Вагнер» Ницше назвал Вагнера великой порчей для музыки, так как он, по мнению философа, воспользовался ее гипнотическими свойствами с целью возбуждения больных нервов. Согласно Ф. Ницше, в музыке Р. Вагнера произошло вырождение ритмического чувства, что сделало музыку лишенной естественного здоровья.

Автор(ы) статьи: Зотов С.В.
Раздел: не указан
Ключевые слова:

не указаны

Аннотация:

не указана

Текст статьи:

В конце XX в. – начале ХХI в. вопросы о национальных культурах вылились в рождение новых парадигм о структуре, функциональности и устойчивости основных их позиций. Возникшие в пост-классическую эпоху новых научных концепций позволили по иному взглянуть на их сердцевину и пути изучения. Вся предыстория их исследования показывает, во-первых, их субстанциональность, во-вторых, наличие чего-то общего постоянного (константного), устойчивого, что и является основой сохранения их направленности, лица, самоотождествлением при мощных процессах взаимодействия.

Методология исследования, давая множественные ракурсы анализа конкретных культурных явлений, тем не менее, затрудняет пути изучения взаимодействия культур как сложного процесса и определения степени устойчивости в ней субстанций национальных культур. В методологии есть упоминания, что внутри культур происходит симбиоз, синтез, диффузии, аккультурации и др. явления, но как именно происходят эти процессы, что с чем взаимодействует до настоящего времени не совсем ясно. Не ясно также и то, каким образом аккультурация как временная и пространственная позиция приводит к обратным явлениям: восстановлению ценностей реципиентных культур, не говоря уже о культурах донорах.

Это ставит ряд вопросов, в частности, вопрос о рассмотрении культуры как живого динамичного организма, обладающего всеми его атрибутами, способного самовосстанавливаться в части сохранения локальных или национальных основ.

Субстанции культуры (язык, деятельность, традиции, наука, искусство, религия, и др.), составляют ее ядро. Они есть сложный комплекс взаимообусловленных и взаимоподчиненных явлений, каждое из которых обладает высокой степенью автономности, и, одновременно, испытывает на себе воздействие других. Сама соотносимость субстанций культуры представляет собой взаимосвязанность такого порядка, который синергетически структурирует элементы внутри себя (1). Здесь они представляют собой характерные фрактальные аспекты, и находятся в состоянии динамики – изменчивости, производимой творчеством. Это создает своеобразную картину мира внутри конкретной культуры, которая поддерживается и передается ее носителями, и в то же время определяет их деятельность, способы трансляции, длительность жизни элементов и др.

Размерность фрактальности увеличивается по мере возрастания нововведения в культуру иных компонентов, при этом вливание новых компонентов увеличивает мозаичность и вариативность сочетаний внутри новой модели культуры, но не уничтожает ее первородных качеств (2). Именно поэтому статус субстанциональности культуры приобретают не все, а наиболее приемлемые для развития человека конкретного времени. Культура вбирает в себя все и позволяет человеку, времени и обществу использовать то, что более всего соответствует их потребностям. В силу этого, созданные ценности, могут длительное время храниться в ней, не становясь нормативными ценностями определенное время. И лишь тогда, когда общество и личность доходят до уровня понимания и усвоения их, они включаются в образ жизни и выполняют свои функции.

Субстанциональный мир, как постоянно меняющаяся структура, определяет внутреннюю онтологию культуры и представляет собой чрезвычайно сложный, пульсирующий процесс, подвергающийся многочисленных колебаниям, которые осуществляются практически постоянно: тенденции дифференциации субстанций сменяются их интеграцией, разбегание – сближением, ослабление связей – усилением и др., то есть выраженной цикличностью. В силу этого, культура как сложная система, имеет достаточно значительное число путей развития, часто альтернативных друг другу. Их множественность определяется вариациями согласованности субстанциональных компонентов: социальных норм, идеалов, ценностей, включенных в единый смысловое поле, которое поддерживает культуру как единую систему. Естественно, что внутренние изменения, происходящие в указанных наборах, приводят к возможным изменениям путей дальнейшего развития.

Путь развития культуры дает множественные доказательства того, что крупнейшие цивилизации возникали, достигали кульминации своего развития, угасали и растворялись в других культурах, давая им пищу (элементы культуры) для своего становления, развития и др., чередуясь, друг с другом, во времени и пространстве. Отсюда, совершенно ясно, что циклы развития в обязательном порядке связаны между собой. Они не прерываются, они суживаются или расширяются, как бы перетекают друг в друга и создают непрерывность развития и, следовательно, осуществляют передачу субстанций, соединяют их в определенный бытийный ряд и др.

Онтологичность культуры способна включать себя и функционально локализовывать или разблокировать разноуровневые построения (реальные или потенциальные), что динамизирует взаимодействие элементов между собой. В качестве последнего выступают люди — носители культуры, которые трансформируют потенциальные реалии в конкретные деяния. Они обращаются и прошлому опыту поколений, анализируя неограниченные массивы информации за очень короткое время, и к ценностям знаниям культуры своего времени. В этом процессе происходит анализ возможностей, заложенных в данной культуре. Каждая конкретная субстанция раскрывается через совокупность других, ее определяющих, но и эти другие также требуют раскрытия через какие-то третьи структуры и так далее, до бесконечности. Взаимообусловленные субстанции обретают определенность внутри смыслового поля себе подобных. Поэтому целостное «смысловое поле» разъясняет каждую через соотношение со всеми другими. Субстанции взаимопроникают и взаимообусловливают друг друга и, в результате, каждая из них содержит в себе или предполагает всю систему в целом, функционируя во времени и пространстве.

При этом культура временного воздействия не испытывает, поскольку она включает в себя потенциал – реалии, которые в совокупности работают как равноправные ее элементы. (1).

Сущностной особенностью культуры является ее мультиустойчивость, что связано со значительным числом достаточно автономных внутренних компонентов, которые могут переживать различные формы трансформации, одновременно сохраняя позитивную (неизменную) форму преемственности своих базовых ценностей. Это часто наблюдается в процессе культурных взаимодействий донорской и реципиентной (дающей и принимающей) культуры. После достаточно длительного контакта создается впечатление, что донорская культура поглощает другую, но с течением времени выясняется, что константные субстанции реципиентной части не только не пропали, но существуют в усиленном виде, в том числе и в культуре донора, потеснив в ней многие компоненты. Здесь происходит выход из неустойчивого состояния, каковым всегда являются процессы взаимодействий. Первоначально это осуществляется как определенное капсулирование своих ценностей, адаптация к другим, исследование нового ценностного поля, в которое затем впрыскиваются свои исконные константные субстанции. Возможность множественных выходов из неустойчивых состояний укрепляется нелинейностью, используемой и для функционирования и для анализа этих систем (4).

Культура, как никакая другая структура, включает в себя и элементы хаоса и тенденции к созданию космоса (гармонии). Природоположенность пары гармонии – хаоса дает возможность рассматривать их как дополнительную пару динамических компонентов культуры, которые позволяют существовать субстанциональным ее компонентам. По сути дела именно из хаоса возникают субстанции периферии культуры, которые и вступают во взаимодействие с другими культурами. Поэтому ее изначальное природное состояние целесообразно характеризовать как состояние динамического хаоса, в котором развиваются и сосуществуют гармоничные элементы. Но, первоначально хаотичные и становящиеся затем, гармоничными, элементы с течением времени могут возвратиться в свое первоначальное (хаотичное) состояние. При этом они не исчезают, а лишь трансформируются и наполняют окружающую среду (поле культуры) в неорганизованном неструктурированном виде. Сама хаотичность есть источник самоорганизации культуры, в которой возможна свобода выбора и его развитие в рамках сгармонизованного элемента. Наличие свободы выбора и свободы воли элементов выступают как амбивалентные образования (2). С одной стороны – это внесение хаоса и усиление спорадичности развития, с другой возможная жесткая детерминанта деятельности, вследствие ее четкой выстроенности и целеустремленности.

Одновременно с этим, наличие субстанций в виде динамических, функциональных элементов не представляет собой культуры. Это лишь набор элементов, который должен удерживаться воедино определенной силой, или пространственным построением, обладающим этой силой. В качестве таковой выступает особая энергия, обладающая полевыми свойствами, пронизанными сходными мыслеформами, которые удерживают в зоне своего воздействия смысловую (предметно-энергийную, ментальную) конструкцию культуры. Последняя (энергия) представлена информацией. Ее форму образуют пространство, время и чувственные качества. Само содержание ее не зависит от формы ее «воплощения», т.к. одна и та же информация может быть чувственно представлена в различной форме.

При этом степень оформленности представлений колеблется в широких пределах. На одном полюсе могут находиться «эйдетические» образы, которые отличаются от чувственных образов лишь своей произвольностью, независимостью от текущей сенсорной стимуляции. На другом — предельно абстрактные представления почти лишенные всякой оформленности и, таким образом, почти неотличимые от смыслов” (3, с. 114). Однако, вся она – энергия-информация как полевая структура окружает всю совокупность ценностей культуры и придает им специфический смысл. Именно эта позиция и позволяет осуществлять различные переходы культуры и рассматривать ее как особую структуру, представленную и формообразующими и смысловыми позициями, на общее содержание и направленность которых воздействует единая субстанция – направленность движения духа.

Это особые поворотные точки, от которых зависит дальнейшее развитие социокультурологических констант, что характерно для любых эпох, где любое развитие культуры, в рамках внутреннего или межкультурного взаимодействия находится в русле влияния тех доминант, которыми наиболее выделена эпоха. Доминанты культуры, создают особое смысловое поле, выстроенное синергетически. За какой бы смысл не взялся человек, каким бы единичным смыслом он не стал оперировать, за этим всегда вытягивается вся совокупность смыслов, принятая в данной культуре, то есть она обуславливает энергетику совокупных взаимообусловленных смыслов.

Более того, культура закрепляется единым узором взаимосвязанных смыслов, где рисунки соединения, их фрагменты – есть эмоциональные построения различные по времени (настоящие, прошлые и будущие чувственные переживания), а собственно смыслы образуют систему связей между ними. Следовательно, смысловое энергетическое поле культуры объединяет в себе мыслеформы, константные субстанции культуры, эмоциональные отклики людей (ее носителей) на события. Все это увязывается в единую структуру ментально-эмоционального свойства, в которой люди, актуализируют их событийно и эмоционально. Они динамизируют культуру, включаются в ее переживание и, одновременно, упорядочивают всю систему константных субстанций в смысловом поле по определенной иерархии, категориям. Последнее (смысловое поле) определяет готовность всей их совокупности к реализации в нужное время. Так как оно существует чрезвычайно долго, жизнь которого равна жизни цивилизации, то в нем меняются оболочки некоторых построений, но основополагающие субстанции остаются неизменными, поэтому представители единой нации понимают культурное наследие своего народа спустя сотни и тысячи лет.

Исходя из этого, видеть окружающее и осмысливать его, не используя усвоенные категории, невозможно. Очевидно, что основание этих традиционных, «само собой разумеющихся» субстанций — норм, идеалов, установок личности разное в различных культурах, что приводит к их непониманию или противостоянию. Именно это обстоятельство предопределяет «несоизмеримость» образов человека разных культур, а также норм, идеалов, установок личности. Таким образом, если мы графически представим структуру культуры с совокупностью взаимосвязанных субстанций, то увидим, что они есть спорадическое сочетание (динамический хаос), каждый элемент которого определяет восприятие, деятельность и динамику другого, что и создает свою картину мира каждой конкретной культуры.

Литература

Дугин А. Эволюция парадигмальных оснований науки. М., 2002
Дубин И. К феноменологии творчества через синергетическую сложность. М., 2002.
Иванов Е. Материя и Субъективность. Саратов, 1998.
Лурия А.Р. Об историческом развитии познавательных процессов. Экспериментально-психологическое исследование. М., 1974.

Автор(ы) статьи: Зотов С.В.
Раздел: не указан
Ключевые слова:

не указаны

Аннотация:

не указана

Текст статьи:

Язык, рассматриваемый как субстанция культуры и одновременно как размерная фрактальность, выступает средством объединения культуры в единое смысловое поле и создание единого тезауруса ее носителей – людей, выросших и сформированных в ней. Он призван передавать мысли и чувства и сам представляет собой сложнейшее образование, в котором собственно вербальному языку отводиться незначительное место, который лишь в совокупности с другими группами языков способны передать определенную информацию. Каждую фракцию языка как открытой системы можно рассматривать как отдельный «организм», способный к саморазвитию. Используя внешнюю семиотическую среду, коды восприятия, язык как система воссоздает и развивает свои структурные концепты. В данном случае, свойства открытости создают условия для самоорганизации, стимуляторами которой выступают внешнезаданные условия, которые и находят отражения в языке, и, одновременно, модифицируют его как зеркало эпохи [3].

Существенным параметром самоорганизации является природная нелинейность развития языка, которая стимулирует его развитие, т.е. ситуация, при которой состояние его на каждом последующем шаге зависит не столько от начального состояния, сколько от непосредственно предшествующего, и развитие совершается через случайность выбора пути. При этом система смысла языка нелинейна, многосмыслена только на определенных этапах развития и настолько, насколько участвующие в диалоге или чтении хотят этого, могут себе подобное позволить, способны понять. Отсюда проистекает, что, для передачи содержания, оно должно быть распределено между структурами определенных типов, расположенными в определенном порядке, и т. д. Важнейшей его особенностью становится ее понятность для адресанта, то есть единый тезаурусный слой, единый терминологический словарь, который используют оба в своем общении. В данном случае в информационной коммуникации остро встает вопрос о проблеме смысла и языка. Ю. Лотман указывает, что языковой семиотический механизм преследует цель адекватной передачи определенного сообщения. Система работает «хорошо», если сообщение, полученное адресатом, полностью идентично отправленному адресантом, и «плохо», если между этими текстами наличествуют различия. Эти различия квалифицируются как «ошибки», на избежание которых работают специальные механизмы структуры (избыточность, в частности). Например, мы сразу отмечаем, что мышление может свободно уточнять свои категории, вводить новые, тогда как категории языка, будучи принадлежностью системы, которую получает готовой и сохраняет каждый носитель языка, не могут быть изменены по произволу говорящего. Для того, чтобы достаточно сложное сообщение было воспринято с абсолютной идентичностью, нужны условия, в естественной ситуации практически недостижимые: для этого требуется, чтобы адресант и адресат пользовались полностью идентичными кодами, то есть, фактически, чтобы они в семиотическом отношении представляли бы как бы удвоенную одну и ту же личность, поскольку код включает не только определенный двумерный набор правил шифровки — дешифровки сообщения, но обладает многомерной иерархией. Даже утверждение, что оба участника коммуникации пользуются одним и тем же естественным языком (английским, русским, эстонским и т. д.), не обеспечивает тождественности кода, так как требуется еще единство языкового опыта, тождественность объема памяти. А к этому следует присоединить единство представлений о норме, языковой референции и прагматике. Если добавить влияние культурной традиции (семиотической памяти культуры) и неизбежную индивидуальность, с которой эта традиция раскрывается разным носителям культуры, то ясно, что совпадение кодов передающего и принимающего в реальности возможно лишь в некоторой весьма относительной степени. Из этого неизбежно вытекает относительность идентичности исходного и полученного смыслов [3].

Смысловые позиции сообщений чрезвычайно обширны. Выйдя из слова, пройдя через жест, рисунок, танец, дым от костров и др. способы передачи информации, человечество научилось закреплять информации в письменных символах. Затем это трансформировалось в экранную культуру, разнообразную по своим техническим характеристикам и, вышли на уровень информационного общества, по поводу которого Т. Стоунер отмечал, что «…инструменты и машины, будучи овеществленным трудом, суть в то же время овеществленная информация» [6, с. 92].

Важно помнить, что языковое и текстовое сообщение имеет специфические свойства. Известное «если у меня есть два яблока и одно я отдам, то у меня останется одно. А если я поделюсь своей мыслью, то у меня останется все что было. Если я разрешу кому-нибудь использовать мое сообщение, резонно полагать, что и он поделится со мной чем-нибудь полезным». Так что, в то время как сделки по поводу материальных вещей ведут к конкуренции, информационный обмен ведет к сотрудничеству. Информация, таким образом, — это ресурс, которым можно без сожаления делится. Другая специфическая черта потребления информации заключается в том, что в отличие от потребления материалов или энергии, ведущего к увеличению энтропии во Вселенной, использование информации приводит к противоположному эффекту – оно увеличивает знания человека, повышает организованность в окружающей среде и уменьшает энтропию» [6, с. 26.].

Одновременно с этим, будучи достаточно понятным в предметно-информационном плане, язык представляет собой существенную сложность на уровне проблемы переводимости в процессе коммуницирования культур, как внутри ее элементов (например – переводе литератрного языка в художественный, художественного в научный и др.), так и в процессе коммуникаций представителей разных культур (как национальных, так и профессиональных, образовательных и др.). Это связано с кодированием каждой группой языковых систем. При кодированиях культура сталкивается с тем, что подобные модификации приводят к постоянным приращениям смыслов. На бытовом уровне это заметно чрезвычайно хорошо, когда исходная информация сообщает о простейшем случившимся событии, а окончательная (трансформированная) гиперболизирует и абберрирует ее настолько, что воспринимающий должен срочно эвакуироваться со всей семьей в целях сохранения жизни.

Таким образом, чрезвычайно остро встает проблема тезауруса – единого информационного понимания, что может быть достигнуто лишь между коммуникантами, находящимися на одном уровне развития и объединенными сходной ситуацией, например, единой национальной культурой, или единой средой. Исследования показывают, что подобные совпадения достаточно нечасты и могут быть выявлены лишь у людей одного профессионального, возрастного, понятийного, эмоционального и др., основанных на единой национальной культуре, уровнях. Более того, если какие-то части передачи и восприятия информации могут рассматриваться как стабильные (профессионально-демографические параметры), то другие (эмоциональный настрой, состояние здоровья, наличие или отсутствие времени и др.) – как ситуативные параметры. Они определяют восприятие и усвоение соответственно себе, более того, по значимости они могут перекрывать стабильные позиции и искажать смысловые основы последней.

Множественные виды языковой коммуникации не могут преодолеть тезаурусной разницы, основанной на многоаспектности информации, заложенной в послании, самом тексте. Этими характеристиками отличается практически любой текст. Элементарный призыв: «Иди сюда, если хочешь», с одной стороны предельно ясен, с другой, добавление, обращенное собственно к желаниям человека вынуждает его экстраполировать это обращение к говорящему. В данном случае можно предполагать, что последний чем-то занят, не хочет отрываться, но, одновременно, ориентирован на чужую деликатность. Вследствие этого, услышавший подобное предложение человек, колеблется в принятии решения и наделяет своего визави своими намерениями. Принятие решения в этом случае зависит от направленности воспитания, настроения и других аспектов. А в действительности все проистекает от двусмысленности сообщения, заложенной в этом коротком предложении.

Есть целая серия текстов, где истинный смысл намеренно закодирован, скрыт от случайного прочитывания непосвященных. Этими характеристиками обладают тексты эзотерической литературы, информация разведчиков и др.

Приведем достаточно простой текст «Архангельской седьмицы» Е. Свитко:

«1. Говори ниже Слова. Говори ниже!
Качество: сила пронизывать глубины материи.
2. Поборник желания, дай ищущему то, в чем он нуждается.
Качество: двойственные аспекты желания.
3. Распусти нить. Разверни Путь. Соедини человека с Господом. Восстанови.
Качество: сила раскрывать Путь.
4. Все цветы твои. Помести корни в грязь, цветы – на солнце. Докажи, что грязь и солнце, цветы и корни суть одно.
Качество: сила выражать божественность.
5. Проносись везде, и возвращайся. И прокатывайся везде вновь. Совершай цикл развития во всей сфере небес. Докажи, что все есть одно.
Качество: гармония сфер.
6. Окрась звук. Озвучь цвет. Создавай звуки и узри их превращающимися в тени, которые, в свою очередь, производят звуки. Тогда все видится как одно.
Качество: единство истинной красоты» [5, с. 28-29].

Каждая строфа здесь представляет собой закодированный текст, который ясен посвященному, однако смысл его углубляется по мере того, как посвященный расширяет свои познания и способности. Для глубокого понимания нужно знать предысторию, эзотерическую философию и ключ транскрипции. Если в первоначальном чтении достаточно будет применять к каждому изречению в качестве ключа «Изумрудную скрижаль» Гермеса Трисмегиста «Что наверху, то и внизу. .. Бог – есть начало и конец всего, Слово и звук – едины, и все есть первооснова» … [1], то по мере развития личности каждое изречение становится наполненным новым более глубоким смыслом и является руководством к действию.

Не случайно книги эзотерического содержания монахи изучают всю свою жизнь, находя при каждом новом прочтении все новые и новые трактования известного для себя прежде. Более того, в обыденной жизни все используют свои информационные коды. В присутствии маленьких детей родители говорят иначе, нежели в их отсутствии, в присутствии родителей взрослые дети говорят так, чтобы не ранить их и, одновременно завуалировать сказанное. Все в данном случае увязывается с ролевыми предпочтениями присутствующих и их отношению к окружающим.

Одновременно с этим, каждая эпоха и ее доминанты отражает в языке все происходящее. Язык, как никакая другая константа, фиксирует в себе и изменения, происходящие в обществе и отношения к ним. Таким образом, эта фрактальность, как в зеркале отражает трансформацию наличной культуры, нормативные позиции и отношение к изменениям. В качестве таковой можно отметить СМИ, которые создают и входят в смысловую и понятийную разницу языка (в связи с развитием СМИ и рекламы в ней). Это так называемые «третичные» и «блип-культуры». Современное общество с его высокой скоростью жизни приводит к действию так называемые блип-культуры (Тоффлер). Он отмечает, что мы “живем в мире блип-культуры. Вместо длинных “нитей” идей, связанных друг с другом, — “блипы” информации: объявления, команды, обрывки новостей, которые не согласуются со схемами. Новые образы и представления не поддаются классификации — отчасти потому, что они не укладываются в старые категории, отчасти потому, что имеют странную, текучую, бессвязную форму.

Отражение социальных событий в языке очень показательно в последнее время в России. С 90-х годов в стране усилился интерес к публичному слову, выступлениям, обсуждавшим насущные проблемы, что было многократно усилено СМИ. Социальный интерес к этому был высок не только потому, что увязывался с реальностью, но и с формообразующими аспектами языка – публичности, ораторском искусстве говоривших и др. Это трансформировалось в такие фрактальные изменения, которые привели к их распространению в бытовой жизни, насыщенной афористическими высказываниями и выражениями. Лаконичные высказывания, содержащие обобщение социального и жизненного опыта человека, литературно обработанные и по своей форме отвечающие условиям афористичности (краткость, запоминаемость, образность), стали, с одной стороны, приметой времени, с другой – специфическим жанром современного языка — народнолитературными афоризмами. Афористичность прямо увязывает язык с отношением к его социальной онтологии. Содержательность афоризмов чрезвычайно обширна. Они затрагивают политику, экономику, культуру, образование, общечеловеческие моральные принципы: отношение к труду, деньгам, ближнему, судьбе, смыслу жизни и мн. др. при этом, общая тональность таких высказываний в подавляющем большинстве – ирония, юмористичность, которая усиливается по мере укрепления благосостояния и формирует легковесное отношение к позиционируемым концепциям политиков, окружающей действительности. Представляет интерес, что большая часть высказываний подобного рода ситуативна, становится основой межличностных коммуникаций, выливается в нормативную сферу культуры, что в совокупности дает фрактальную диффузность. Выражения типа: «Жизнь дается один раз, а удается еще реже»; «Выжимая сок из народа, следует все же предохранять его от брожения», при этом традиционно хранящаяся в языке часть афоризмов трансформируется к настоящему времени и становится подлинными образцами языкотворчества. Они могут и содержать элементы известных цитат, политических лозунгов и являться результатом «обыгрывания» смысла и формы (Ворон ворону газ не выключит; Народ и мафия бессмертны и тому под.). Заметная лексическая особенность этих текстов — включение жаргонных, ругательных слов и фразеологизмов (Отморозков разморозить просто: их надо замочить и др.). При этом важным становится тот факт, что афоризмы встраиваются в общую систему русского языка, — оценочного по своей природе. В них происходят обобщения жизненного опыта, отношения смыслового противопоставления или сближения, обеспечиваются на лексическом уровне, что в целом и создает «игру слов» (Здоровье не купить, им можно только расплатиться).

Таким образом, язык как константная субстанция культуры, активно вводит в себя аналитическую оценку действительности, выражает специфическое языковое сопротивление происходящему и одновременно психологическую защиту от него. Поэтому, практически в любой информации присутствуют множественные смысловые нагрузки, и ни одна из них не может быть абсолютно прозрачной и однозначно понимаемой.

Из этого можно сделать вывод, что языковой код всегда обладает большим смысловым содержанием, нежели его воспринимают. Его смысловые нагрузки связаны с целым рядом моментов, которые включают в себя развитие коммуникатора и реципиента, ситуацию, в которой оба находятся, настроение, состояние здоровья, ролевые позиции и окружение. Следовательно, в самом лучшем случае из него изымается лишь то, что необходимо для непосредственных действий «здесь и сейчас», остальная смысловая нагрузка остается за кадром и может быть использована впоследствии или просто забыта.

В силу этого, как и любое объемное явление, языковой код перекрывает и покрывает своим смысловым содержанием конкретное событие и оставляет место для размышлений, надстраивающихся над ситуацией. Он – лишь легкий флер, под которым скрывается более глубокое содержание. Следовательно, в процессе быстрой речи-информации, которая лишь знакомит с перечнем событий, она фиксирует таковые. В более сложных случаях, дает возможность глубокого и всестороннего анализа конкретного события, явления, знания и др.

Многослойность и полигносеологические аспекты ее выдвигают этот феномен в ряд чрезвычайно сложных для изучения, восприятия и измерения ее позиций при передаче.

Помимо чисто информационной направленности язык выступает как мощный символ, в котором кодируется и закрепляется конкретная национальная культура. Это особенно заметно в художественном литературном языке. В данном случае, смысл сообщения (информации) намеренно отделяется от языка, как символической передачи. Например, великие творения (Достоевского, Пушкина, Толстого и др.) производят сложнейшие операции с текстом, насыщая его сообразно своему гению. В этом случае, читатель воспринимает и информацию, заключенную в произведении и изучает язык, как семиотическую систему, чрезвычайно красочную и избыточную, в силу чего она может передать тончайшие нюансы переживаний, красоты природы и др., то есть заключает в себе совокупность визуальных и эмоциональных аспектов, закодированных в литературном тексте (3). В данном случае интерес перемещается на само поле языка, которое демонстрирует яркость и насыщенность породившей его культуры.

Таким образом, язык, насыщающий пространство культуры, представляет собой совокупность множества фракталов, которые постоянно взаимодействуют друг с другом, заменяют друг друга (письменный на живописный, разговорный на мимический и др.), что позволяет говорить о нем как о чрезвычайно подвижном образовании. Он фиксирует в себе направленность мышления и в целом кодирует мировосприятие или ментальность, свойственные тому или иному народу в конкретное время. Казалось бы, при такой подвижности, язык не может выступать константным фракталом национальной культуры.

Но, однако, целый ряд исследователей (Ю. Лотман, А. Лурия, Красных В., Ктони М., Мельхиседек Д. и мн.др.) утверждают, что языки функционируют как аккумуляторы культурной памяти. Язык в обязательном порядке сохраняет рисунок своего предшествующего контекста, звучания. Сам характер говора и диалекта и их изучения помогают часто более подробно, чем исторические изыскания, рассмотреть историю развития конкретной культуры. Не случайно лингвокультурология обращается к исследованию текстов и восстановлению по ним развития культуры все чаще. Один факт расшифровки проторусского языка и анализ с этой точки зрения множественных, в том числе и древнеегипетских текстов говорит само за себя. Это совершенно естественно, так как любая ушедшая картина культурной жизни предшествующих эпох доходит до нас неизбежно во фрагментах. В данном случае текст как памятник языка реконструирует целостные значения, сумму контекстов, в которых данный текст приобретает осмысленность. В данном случае, фрактальность культурного отрывка переходит в целостность посредством текста, который воссоздает вокруг себя достаточно конкретное культурное пространство, наполненное совокупной суммой семиотических смыслов. В результате язык снова становится семиотической сферой, воссоздавая культуру со всеми ее производными [2].

Однако, не весь язык, как и не все тексты, вложены в высокую культурную традицию. Время от времени язык подвергается искажениям, засорениям, что, естественно, производит пульсирование его как синергетической системы. Эта пульсация движется от чистоты к значительным искажениям языка, от использования в разных социальных стратах и разных ситуациях совершенно разного языкового узора. Подобные аспекты рассматриваются как маргинальные элементы других культур, случайно или целенаправленно занесенные в конкретную культуру. Но, как отмечает Лурия А., язык имеет достаточно прочную память, создает вокруг себя семантический ареал бытования, поэтому вторжения в него, можно рассматривать как слабые синергетические возмущения, динамизирующие развитие культуры самого языка. Сама природа языка содержит в себе программу его дальнейшего развития, что смыкается с развитием культуры и обуславливается внутренней подвижностью и наличием резервов роста [4].

Это подтверждается тем, что языки, сохраняющие культурную активность, обнаруживают способность накапливать информацию, то есть обладают способностью памяти, самовосстановления и эндогенного реконструирования. Очевидно, этими позициями объясняется, пульсирующий уровень чистоты языка, его мощность, способность воздействовать на мышление и конструировать ментальность.

Литература

Гермес Трисмегист и герметическая традиция Востока и Запада. М., 2001
Культура имеет значение. Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу. М. 2002.
Лотман Ю. Семиосфера. СПБ, 2003
Лурия А.Я. Язык и мышление. Москва. «Аспект-Пресс». 1998.
Свитко Е Архангельская седьмица. СПБ, 1997.
Стоунер Т. Информационное общество. Какое оно?. М., 2001.

Автор(ы) статьи: Залитайло И.В.
Раздел: не указан
Ключевые слова:

не указаны

Аннотация:

не указана

Текст статьи:

ТВ последнее время у специалистов различных областей науки: этнологов, историков, политологов, социологов, культурологов, возникает интерес к проблеме национальной диаспоры, где она рассматривается не как типичное явление нашего времени, а как уникальный социокультурный, исторический, этнополитический феномен.

Несмотря на широкое использование этого термина в научной литературе, поиск наиболее четкой дефиниции понятия «диаспора» продолжается до сих пор. Многие исследователи, такие как С.В. Лурье, Колосов В.А., Галкина Т.А., Куйбышев М.В., Полоскова Т.В. и др., дают своё определение этому феномену. Некоторые учёные строгому определению предпочитают выделение отличительных черт или характерных признаков диаспоры.

Конечно, выделение этих характеристик поможет представить диаспору как уникальное явление в культуре современной России, но прежде следует заметить, что феномен диаспоры весьма сложен и поэтому общепринятое определение для него отсутствует. Автор данной статьи ориентируется на следующее определение: диаспора – устойчивая форма общности, образовавшаяся в результате миграций, проживающая локально или дисперсно вне исторической родины и имеющая способность к самоорганизации, представители которой объединены такими признаками, как групповое самосознание, память об историческом прошлом предков, культура народа.

Среди исследователей нет единого мнения в том, какие из диаспор относить к «классическим», «старым» или «мировым». Так Т.И. Чаптыкова, исследуя феномен национальной диаспоры в своей диссертационной работе, относит к классическим народам в древнем мире диаспоры греков и евреев, а армянской, испанской, английской диаспорам отводит значительную роль «в мировом социально – культурном прогрессе», причем армянскую называет «старой». А.Г. Вишневский рассматривает армянскую, еврейскую, греческую диаспоры как «классические» в плане длительности существования, а также отвечающих основным критериям диаспоры. Исследуя феномен «мировых» диаспор, Т.Полоскова указывает на их основные типологообразующие признаки:
- широкий ареал расселения;
- достаточный количественный потенциал;
- влияние в области политики, экономики, культуры на развитие внутригосударственных процессов;
-наличие институциональных структур, предполагающих функционирование международных диаспоральных объединений;
-самостоятельное осознание человека как представителя «мировой» диаспоры.

Опираясь на представленные признаки, к числу мировых диаспор можно отнести еврейскую, армянскую, китайскую, греческую, украинскую, российскую, немецкую, корейскую и ряд других. Но, помимо представленных признаков мировых диаспор следует указать такой внутренний консолидирующий фактор, как сплоченность, а также достаточно длительное время существования.

К «новым» можно отнести диаспоры, образовавшиеся в конце 20 в. в Евразии и Восточной Европе в результате развала всей социалистической системы, а именно в СССР, СФРЮ, ЧССР.

Но в этой статье предстоит рассмотреть так называемые «новые» диаспоры, которые возникли в постсоветское время и оказались в связи с переделом государственных границ, массовыми миграциями, кризисной ситуацией в социально — экономической сфере и рядом других причин на территории России. Важно отметить, что степень национальной самоидентификации титульного населения республик бывшего СССР после передела границ, проходившего на фоне дальнейшей активизации социальных движений, а также в связи со сменой руководства и идеологии в странах СНГ и Балтии, существенно возросла и приобрела более открытый характер. Потому вплоть до 1991 года для молдаван, казахов, киргизов и других национальностей, долгое время живших в едином государстве, понятие диаспоры имело отвлечённый характер. Сейчас новые диаспоры находятся в стадии становления, хотя за последнее десятилетие их организованность значительно возросла, а сфера деятельности расширилась (от культуры до политики) и на фоне других здесь выделяются украинская, армянская диаспоры, ставшие органичной частью мировых.

Итак, политические события конца 20 в., прокатившиеся по странам социалистического лагеря и их последствия обусловили начало процесса образования «новых» диаспор в России. А созданию мировых диаспор, по мнению большинства исследователей, предшествовали следующие причины:
- насильственное переселение на территорию другого государства (например, еврейского народа Палестины в 6 в. в Вавилонию);
- набеги агрессивных соседних племён, а также завоевательные операции величественных;
- колонизационные процессы (классический пример-создание греческих колоний в Средиземноморье);
- преследования по этническому и религиозному признакам;
- поиск новых торговых путей – одна из основных причин возникновения армянской диаспоры;
- давнее перемешивание» различных народов, сосредоточенных в одном географическом ареале и невозможность проведения между ними чёткой границы;
- переселение этнических общин по приглашению правительств государств, нуждающихся в рабочем и интеллектуальном потенциале (например, немецкая община в России 17-18 вв.).

Новая и новейшая история обозначила ряд других причин, послуживших образованию диаспор вне своей родины:
- экономические преобразования, потребовавшие значительных трудовых ресурсов (США, Канада, Латинская Америка, Индия, ЮАР, Австралия);
- аграрное переселение;
- притеснения в общественной жизни, нередко трактуемые как этнические преследования (поляки, ирландцы, немцы, итальянцы).

Все вышеуказанные причины вызывали массовые миграции народов. Этот основополагающий фактор позволяет сделать вывод о том, что основой возникновения «мировых» диаспор являются миграции. Автор статьи, посвящённой изучению теоретического и прикладного аспекта диаспоры — Лаллука С., также считает миграции обязательным компонентом диаспоры. Другой исследователь, определяя понятие «диаспора» отмечает, что это этническое меньшинство, сохраняющее связь со страной происхождения, возникло именно в результате миграции.

Основной же причиной возникновения «новых» диаспор был распад единых полиэтнических государств — СССР, ЧССР, СФРЮ, и образование на их месте независимых государств, когда в одночасье после передела границ миллионы граждан оказались в положении «иностранцев», при этом никуда не эмигрируя. Хотя сам развал СССР, предшествующие и последовавшие за ним межэтнические конфликты, гражданские войны, а также тесно связанное с этим ухудшение внутриполитической, социально-экономической ситуации, безусловно, вызвали массовые миграции по всей территории бывшего Союза. Предпочтением у беженцев, вынужденных переселенцев в то время были регионы, граничащие с Казахстаном, а также центральная и юго-западная часть страны. Так, основным прибежищем в одних случаях и временной перевалочной базой — в других для мигрантов из Закавказья стали такие крупные города Северного Кавказа как Ставрополь, Пятигорск, Краснодар, Сочи. И все же значительная часть «новых мигрантов» из стран СНГ и Балтии концентрируется в Москве. На 1 января 2000 г. количество проживающего нерусского населения в российской столице составило более миллиона человек. Во многом это объясняется тем, что в 90-х г.г. при значительном сокращении выезда из России, а не увеличении въезда, как принято думать, произошёл необычный подъем миграционного прироста России за счет республик бывшего Союза. Кроме этого, изменения миграционного потока зависят от ряда других обстоятельств, а именно:
-всплеск национализма, пришедшийся на конец 80-х, когда в Азербайджане, Узбекистане, Таджикистане и Казахстане произошли первые межэтнические конфликты, который продолжился в 90-х г.г. вооруженными столкновениями в Таджикистане, Молдавии, странах Закавказья;
-прозрачность российских границ, благодаря чему практически все желающие могли беспрепятственно въехать в Россию;
-принятие Россией Закона «О беженцах».

Немаловажным является и тот исторический факт, что при формировании нашего многонационального государства русский народ был идеологическим и экономическим «старшим братом» для других народов советских республик. И это служит «моральным оправданием устремлений мигрантов» для переезда в российскую столицу, где они, по их представлениям, должны получить жилье, работу и другую социальную помощь. Также необходимо отметить заметный рост иммиграции в Россию в 1994 г., что связано с более быстрым движением России по пути рыночных реформ. Но мигрантов в плане дальнейшего обустройства всегда привлекали более развитые в экономическом и финансовом отношении регионы.

При этом следует сказать, что в качестве основополагающего критерия возникновения «мировых диаспор» выступают миграционные процессы, вызванные различными обстоятельствами, в то время как для «новых» («постсоветских») диаспор явился распад единого полиэтничного государства.

Необходимо добавить, что распад СССР и образование независимых государств послужили неким толчком к появлению такого «этноявления как реассимиляция. Если раньше, скажем, украинцы в массе своей имели множественную идентичность, благодаря которой можно было считать себя гражданином СССР, россиянином и украинцем одновременно, то сейчас на первый план выдвигается принадлежность к той или иной нации. То есть значительная часть нерусского населения осознает свою этническую принадлежность, хочет ее сохранить, передать потомкам, пытается установить контакты с исторической родиной. И этот интерес в последнее время не случаен, — так долго навязываемая гражданам Советского Союза политика «плавильного» котла рассыпалась одновременно с его развалом. Впрочем, негативной стороной распада полиэтничного государства явился невероятный количественный рост националистически настроенных различных групп, партий и т.д.

Следовательно, реассимиляция, возрождая у нерусского населения России собственный национальный интерес, способствует объединению людей по этническому признаку.

Относительно миграций, последовавших за процессом распада единого государства и способствующих образованию «новых» диаспор, хотелось отметить, что в России они в последние 10 лет осложнены такими существенными факторами как быстротечность, а также неготовность российских властей и определенных служб к приему неконтролируемого потока беженцев, переселенцев и других «инонациональных мигрантов». И здесь особая роль как адаптивной формы социальной организации этнических мигрантов принадлежит многочисленным диаспорам, которые за исключением украинской, армянской, еврейской, немецкой и ряда других, находятся на начальной стадии своего становления. Вышеуказанные «новые» диаспоры, влившись в состав «мировых», получили от них финансовую и организационную поддержку, в то время как образование диаспор в России, например, бывших Среднеазиатских республик происходит гораздо медленнее и труднее. Причина этого заложена в глубокой разности культур, языка, религий, образа жизни, системы ценностей и пр.

Но в любом случае, вне зависимости от национальной или конфессиональной принадлежности, человек, принуждённый покинуть свою родину и оказавшийся в иноэтничном окружении испытывает некий психологический стресс. Потеря своего жилья, работы, разлука с родными, друзьями — все это усугубляет и без того тяжелое психологическое состояние человека. Причем стресс этот вторичный. Первое шоковое состояние человек испытывает у себя на родине в результате угрозы физического насилия, этнического преследования или социального давления со стороны националистически настроенных представителей «титульной» нации.

Напряжение психических сил, последовавшее за этим состояние неопределённости в общественном сознании вынужденных переселенцев, связано и с потерей одной из составляющих множественной идентичности — идентификации человека с советским народом. И хотя этническая принадлежность гражданина СССР нередко становилась «не вопросом его личного самоопределения, а устанавливалась государством «по крови» и фиксировалась в официальных документах», теперь, после возникновения суверенных государств человеку все больше «приходится вносить существенные коррективы в личностные параметры идентификации». А одним из самых устойчивых показателей общности, не утративший своей действенности, оказался именно другой элемент множественной идентичности — отождествление себя с той или иной нацией. Итак, в государствах постсоветского времени в условиях стремительного роста этнического самосознания возникла «необходимость поиска новых форм групповой идентичности, безопасности и экономического благополучия», что также связано с психологическим напряжением и обеспокоенностью.

Как видно, преобладание стрессовых причин вынужденной миграции в значительной степени влияет на психическое состояние этнических мигрантов. Именно поэтому одной из главных функций диаспоры в этих условиях представляется функция адаптации. Особое место в связи с этим занимает психологическая помощь диаспоры своим соотечественникам, попавшим в беду. Следует отметить, что своевременная помощь в процессе адаптации играет важную роль для обеих сторон, как для прибывающей, так и принимающей. Немаловажно, что среди мигрантов могут находиться люди, имевшие на родине высокий общественный, политический или экономический статус и их вливание в национальную диаспору еще более укрепит и повысит её значимость. Отметим, что воспроизводство за счет мигрантов для любой устойчивой этнической общины всегда являлось непременной задачей. Итак, продолжая рассматривать адаптационную функцию диаспоры в постсоветское время, в ней можно выделить бытовую, психологическую, социально-экономическую, социокультурную адаптацию. Последняя представляется как процесс вхождения отдельного человека или группы в иноэтничную среду, сопровождающийся приобретением навыков, умений в различных сферах деятельности, а также усвоением ценностей, норм этой группы, где человек работает или учится и принятием их для создания линии поведения в новой среде.

Социокультурная адаптация мигрантов в новой среде носит более долговременный характер и проходит тем труднее, чем более устойчива и сплочена диаспора, что в свою очередь зависит от следующих факторов:
-степени компактности проживания;
-численности диаспоры;
-активности ее внутренних организаций и объединений;
-наличия «цементирующего этноядра».

И если первые три фактора являются объективными, то последний субъективный фактор, включающий в себя или сильное этническое самосознание, или историческую память, или мифологизацию утраченной родины, или религиозную веру и убеждения или совокупность всех этих признаков, не позволяет полностью раствориться в новой социокультурной среде.

Кроме психологической, моральной поддержки, осуществляемой в рамках диаспоры, этническим мигрантам оказывается существенная материальная помощь. И здесь немаловажным является факт принадлежности диаспоры к статусу «мировых», имеющих возможность оказать финансовою поддержку своим соотечественникам.

Таким образом, диаспора, являясь универсальной формой, позволяющей одновременное существование в иноэтничном окружении и в среде своего этноса, облегчает адаптацию прибывших соотечественников. Причем, значение этой функции возрастает в период вынужденной, а не естественной миграции, когда у этнических мигрантов проявляется одна из наиболее сильных психологических особенностей — желание вернуться на родину.

Адаптационная функция имеет две взаимосвязанных направленности: внутреннюю и внешнюю. То есть адаптация этнических мигрантов осуществляется в рамках диаспоры и в то же время велико значение диаспоры как принимающей стороны своих соотечественников извне. Поэтому нельзя полностью согласиться с мнением тех исследователей, которые принижают роль адаптационной функции диаспор, связывая это с тем, что современная диаспора рассматривается как временное прибежище человека, у которого только два пути: или вернуться назад на родину или полностью ассимилироваться в новой социокультурной среде.

Наряду с функцией адаптации, имеющую как внутреннюю, так и внешнюю направленность, следует перейти к рассмотрению собственно внутренних функций диаспоры. И основной или наиболее распространенной внутренней функцией этнических диаспор вообще можно назвать «сохраняющую» функцию, включающую следующие признаки:
1) сохранение языка своего народа;
2) сохранение этнонациональной культуры (обряды, традиции, жизненные устои, домашний уклад, танцы, песни, праздники, национальная литература и т.д.);
3) сохранение определенной конфессиональной принадлежности;
4) сохранение этнического самосознания (национальная идентификация, этнические стереотипы, общая историческая судьба).

Функция сохранения материальной и духовной культуры имеет важное значение для диаспоры. При этом, в одних случаях, она самопроизводна (особенно это отмечается в компактных поселениях этногрупп, где сильны традиции народа и где общение осуществляется преимущественно на родном языке), в других, — сохранение языка и других основ культуры ведется с привлечением дополнительных средств, таких как, создание национальных школ, выпуск специальных газет, журналов, теле — радиопередач, организация выступлений различных фольклорных коллективов и др. И в том и другом случае важным фактором сохранения национальной культуры является приток новых мигрантов с исторической родины. Помимо этого диаспора лучше сохраняет себя в окружении другой культуры благодаря объективному и субъективному факторам, к которым соответственно можно отнести активную деятельность общественных объединений и организаций, возглавляемых авторитетными лидерами, внутреннюю мобилизацию, терпимое отношение титульного населения, и некое этнопсихологическое ядро под которым понимается этническое самосознание.

Рассматривая функцию сохранения этнической культуры, языка, самосознания как одну из важнейших функций (как старых, так и новых диаспор), следует обратить внимание на ту часть нерусского населения, которая уже давно живет в России, и успела адаптироваться, а также частично ассимилироваться. Но в связи с известными событиями, их желание возродить свою этнокультурную самобытность и наладить более тесные контакты со своей этнической родиной, резко возросло. Деятельность старых национальных диаспор на территории России заметно активизируется, что выражается в создании новых организаций и объединений, основными задачами которых являются контакты в области, как культуры, так и экономики и политики двух стран.

При анализе внешних функций диаспор, необходимо отметить, что они более многочисленны и разнообразны, чем внутренние. Сюда можно отнести взаимодействие в области экономики и политики, осуществляемое между так называемыми страной-хозяином, страной-матерью и самой диаспорой. При этом экономические и политические отношения между ними, в отличие от контактов в сфере культуры не находятся в прямой зависимости от национальных особенностей тех или иных народов.

В экономике нашей страны в начале, и особенно с середины 90-х годов все большую силу набирает такой феномен как этническое предпринимательство, связанное с определенными видами деятельности различных диаспор. Особенно этот вид предпринимательства широко развит в приграничных районах России. Так, китайцы в этих и других регионах заняты преимущественно торговлей товарами китайского производства, кроме этого они выполняют работы в сельском хозяйстве, занимаются ремонтом обуви. Корейцы, арендуя земли на Дальнем Востоке для выращивания овощей, впоследствии занимаются продажей салатов и приправ в различных российских городах. Торговля «южными» фруктами и овощами на рынках крупных городов России осуществляется, а нередко и контролируется в основном представителями азербайджанской, армянской, грузинской и других диаспор. Говоря об их занятости в сфере торговли, Рязанцев С.В. отмечает, что они еще во времена СССР специализировались на доставке и торговле фруктами, овощами, цветами и эта торговля приобрела «колоссальные масштабы». Удачно используя особенности своей национальной кухни, «южане» открывают небольшие кафе, закусочные, а также рестораны. Вдоль автомагистралей выстраиваются разнообразные придорожные кафе с дагестанской, армянской, грузинской кухней. То есть этнические мигранты стремятся занять свободные экономические ниши, которые вовсе необязательно являются «престижными». С течением времени, накопив более солидный капитал, этнические предприниматели расширяют сферу своей деятельности или переключаются на другой бизнес. И здесь возможно ослабление прочных связей со своей диаспорой, возникновение желания «отпочковаться» от своих соплеменников. Но процессы индивидуализации людей характерны как раз для сегодняшнего времени и охватывают не только жизнедеятельность внутри диаспор, но и всё общество в целом. Тогда как нервом диаспоры являются именно общинные формы бытия.

Следовательно, при рассмотрении функций национальной диаспоры в России выделяется экономическая, которая наиболее актуальна в настоящее время.

Не менее значимы в последнее десятилетие политические функции, выполняемые рядом национальных диаспор России. Так, деятельность некоторых организаций сосредоточена на поддержании целей независимости (абхазская диаспора), другие – выступают как оппозиция правящему режиму (таджикская, узбекская, туркменская). Одной из главных задач немецкого объединения «Возрождение» было возвращение немцам автономной республики на Волге. Г. Алиев на встрече в Москве с представителями азербайджанской диаспоры акцентировал внимание на том, что необходимо не только осуществлять регулярные контакты со своей родиной, но и «стараться активно участвовать в политической и социально – экономической жизни страны проживания «. Президент Украины также заинтересован в дальнейшей политизации украинской диаспоры, так как Россия имеет стратегическое значение для этого государства. Недавно образованный Союз армян России, духовно и организационно объединивший более двух миллионов российских граждан, готов с помощью общественных инструментов корректировать действие политиков, если они будут уклоняться «от логики объективного развития российско-армянских отношений». При этом, выделяя новую роль национальных общин — «здоровое вмешательство в большую политику».

Существует опасность, что диаспоры в России могут стать «излишне» политизированными. Но это во многом зависит от амбиций их лидеров, а также от активизации деятельности политэмигрантов, которые, выехав за границу не оставили мысли переустроить свою покинутую родину. Вследствие этого властям необходимо идти на сближение с представителями диаспор и учитывать их интересы при взаимодействии в области политики, осуществляемой между страной их проживания, исторической родиной и самой диаспорой. Таким образом, считается необходимым выделение политических функций присущих большинству диаспор в современном мире. Однако и их абсолютизация может привести к усложнениям взаимоотношений между целыми государствами. Очень верно об этом сказал президент Союза армян России: «политики приходят и уходят, а народы остаются».

Но наиболее распространённой функцией диаспоры следует указать культурно-просветительскую функцию. Ведь именно в сфере культуры, трактуемой в самом широком смысле слова и сосредоточены все основные отличительные особенности народов. «И у каждого народа особая национально – зарождённая, национально выношенная и национально выстраданная культура» – подчёркивает Ильин И.А.

У народов, оказавшихся в иноэтничном окружении, отсутствуют такие объективные факторы как территория, политико-юридические институты, а также устойчивый хозяйственный уклад. В этих случаях особая роль принадлежит субъективно-психологическим компонентам, таким как система ценностей, включающая сильное групповое национальное или этническое самосознание, сохраняющееся долгое время, мифологизацию потерянной родины, религиозные убеждения, особенности фольклора, язык, обладающий этнической спецификой и т. п.

Феномен диаспоры, в первую очередь, основывается на культурной самобытности, а её отрыв от родины усиливает стремление к сохранению, а в дальнейшем и пропаганде своей культуры, языка. Кроме этого, процесс распада СССР и появление на карте мира нескольких новых независимых государств вызвало у нерусских жителей России рост национального самосознания, желание глубже узнать историю, культуру своего народа, о дальнейших отношениях между Россией и родиной их предков. Эти факты, на определённой стадии развития диаспоры, способствуют возникновению в её рамках эффективных организационных форм существования, представленных различными объединениями, организациями, обществами, партиями, движениями и т. д.

Таким образом, проводя сравнительный анализ «мировых» («классических» или «старых») и «новых» диаспор, следует отметить, что основной причиной первых были миграции, вызванные различными обстоятельствами. Распад единых полиэтнических государств (СССР, ЧССР, СФРЮ), социально-экономическое и политическое реформирование этих образований, связанное с переходом к рыночной экономике, межэтнические конфликты и последовавшая за этим неконтролируемая миграция, привели к образованию, так называемых, «новых» диаспор.

Автор(ы) статьи: Жилкина Н.В.
Раздел: не указан
Ключевые слова:

не указаны

Аннотация:

не указана

Текст статьи:

Творчество, как фактор, формирующий культуру, определяет большинство ключевых моментов социального и личностного развития. Большинство ситуаций конкретной повседневности требует нестандартного подхода, провоцируя включение проблемного мышления. Именно творчество во всех его проявлениях становится панацеей и от болезней отдельных личностей, и от переходных состояний общества в целом, когда практически каждый вовлекается в вынужденный творческий процесс.

Необходимость поэтапного преодоления всех стадий творческого процесса самоорганизует и мобилизует внутренние силы личности, то есть вводит ее в состояние экстремальности. Человек в этой ситуации часто становится «творцом поневоле», который должен участвовать в социальных изменениях и чрезвычайно интенсивно развивать собственные способности, позволяющие ему вписаться в окружающую действительность. Создание нового оборачивается значительным напряжением, то есть той же экстремальностью, но уже личностного порядка. Индивид, занятый процессом творения, испытывает (естественно или искусственно созданный) определенный подъем и мобилизацию всех сил, он мучительно ищет оптимальные соотношения формы и содержания творения; с тем или иным успехом движется к результату своей деятельности.

Структурообразующие формы экстремальности творчества: социально-предписанная, эсхатологическая, профессионально-стратовая, ситуативная, индивидуализированная, в свою очередь подразделяются по качественным и количественным параметрам. На них оказывают воздействие источник влияния, стимулирующий деятельность; масштаб и сложность целевых установок и вытекающих из них задач; ожидание и предполагаемая модель результата и его значимость для человека; длительность и сложность выполнения задач, и ряд других позиций.

Возникающая при соблюдении ряда условий (объективная необходимость, социальная и профессиональная необходимость, высокая индивидуальная мотивация), экстремальность в творчестве имеет свой механизм функционирования – поэтапное преодоление стадий творческого процесса идентично субъективному реагированию индивида на экстремальную ситуацию. Каждая из трех стадий этих двух явлений характеризуется специфической эмоциональной окраской, что обусловливает их сходство. Воздействие экстремального фактора вызывает у индивида «реакцию тревоги», на первой стадии творческого процесса – это страх перед информационным хаосом: потребностью в новой информации и невозможностью осознать и проанализировать весь объем уже имеющейся. Объективная необходимость мобилизации всех внутренних сил выводит индивида на стадию «адаптации», так же как вторая стадия творческого процесса характеризуется состоянием легкости генерирования идей, творческого «сомнамбулизма». Сознание, подсознание, потенциальные способности и творческий уровень личности повышаются, и начинается «полет» над повседневностью, активное погружение в творческий поиск. Неизбежное истощение человеческих сил на третьей стадии экстремальной ситуации наступает как результат длительного воздействия экстремального фактора. Таким же образом, третья стадия творческого процесса по завершении экспериментальной проверки и детального обоснования полученных результатов, становится стадией эмоционально-интеллектуальной опустошенности, физической усталости, недомогания.

Выстроенная экстремальная концепция творчества позволяет выделить эффективные стимуляторы социальной активности и творческой продуктивности. Анализ условий необходимых для продуктивной творческой деятельности показал, что большинству творческих личностей необходимы объективные или субъективные условия, которые по степени воздействия на эмоциональное состояние индивида идентифицируются как экстремальные и органично вписываются в любую форму творческой экстремальности. История свидетельствует, что экстремальные условия деятельности использовались практически каждым талантливым творческим человеком как способ стимуляции творческой активности и продуктивности. Результаты проведенного исследования подтвердили актуальность необходимости такого использования в настоящее время и показали, что основным экстремальным фактором, имеющим какое-либо воздействие на творчество, являются ограниченные (порой просто искусственно) временные параметры.

Автор(ы) статьи: Жилкина Н.В.
Раздел: не указан
Ключевые слова:

не указаны

Аннотация:

не указана

Текст статьи:

Генерирование идеи начинается еще на стадии обработки информации, т.е. в процессе восприятия и запоминания. Как показали эксперименты Э. Головапя, наиболее вероятной формой хранения информации в мозгу является ассоциативная сеть, которая делает возможными интуитивные мгновенные решения. Предпринимая попытки разработать методы, позволяющие проникнуть «внутрь» творческого процесса, математик Дьердь Пойя провел ряд серьезных исследований и убедительно показал, что, если пассивно ждать, решение может вовсе никогда не прийти: человек активно ищет его, но не осознает программу поиска [1]. На практике творческое решение проблемы нередко связано с неожиданным сопоставлением отдаленных явлений, не сходных внешне. Приоритет в данном методе у личности, с гуманитарным складом ума, обладателя художественного мышления, которое меньше боится пробелов в поступающей информации, в силу возможности заполнения их воображением. Это мышление оперирует цельными образами и высшими ассоциациями, схватывая самые общие связи на вершине иерархической лестницы ассоциаций, а затем уже находит их выражение через конкретную деталь [2].

В целом процесс кристаллизации творческой идеи скрыт от сознания и часто не заметен. Ф. Абрамов, например, писал об этом следующее: «Что толку говорить о той стороне писательской работы, повторяю, чрезвычайно важной, быть может, решающей в создании подлинного художественного произведения, которая почти совершенно не зависит от твоих усилий!» Тем не менее, появлению вдохновения предшествует большая скрытая работа, оно требует собранности, сосредоточения внимания. Рождение произведения из подсознания может осуществляться лишь в особом состоянии психики в целом. Это состояние можно определить как промежуточное между сном и бодрствованием. В.Ф. Одоевский называл его «сомнамбулическим». Совершенно особое состояние в момент рождения произведения обусловлено самим переходом от недоступного подсознания к сознанию – восприятие сознанием «подсказок» с его стороны возможны в некотором пограничном состоянии между тем и другим. Г. Гельмгольц писал, что хорошие идеи приходят в минуты рассеянного внимания. Д.И. Менделеев отмечал, что идея периодической системы химических элементов пришла ему перед засыпанием. Р.П. Уоррен говорил, что для достижения вдохновения ему необходимо добраться до состояния (во время длительного плавания), когда будто себе не принадлежишь. Академик А.Б. Мигдал писал о творчестве, как состоянии, «когда смешивается сознание и подсознание, когда сознательное мышление продолжается и во сне, подсознательная работа делается наяву».

Снижение контроля сознания может наблюдаться и в моменты особенно сильного возбуждения, в том числе в стрессовой ситуации. В некоторых случаях, обдумывая заранее все детали своего поведения и, улавливая момент, когда картина намечаемого сложилась, человек действует с такой огромной скоростью, что сознательный контроль поведения снижается. Повышенный темп деятельности позволяет осуществлять ее на вдохновении, в соответствии с наитием и внезапным развертыванием плана действий. Скорость смены действий в этих случаях велика и человек находится в это время в состоянии творческого экстаза. Иногда достижение контакта с подсознанием осуществляется при длительной активности, например, при ходьбе, езде на велосипеде, хозяйственных работах и пр. Безусловно, каждый способ имеет свои достоинства и недостатки. В целом же, вопрос о путях достижения вдохновения – это не только вопрос творческого долголетия, результативности творчества, но и продолжительности жизни творческого человека. Ожидание вдохновения может занимать часы или дни. Интуитивное чувство развивается, как правило, медленно – картина того, что интересует, должна сложиться, поэтому оно дает ответы на вопросы с большим запаздыванием, отвечает не на то, что спрашивается в данный момент. Рождению идеи предшествует ее созревание.

Когда Ньютона спрашивали, каким путем он пришел к открытиям, ученый отвечал, что всегда думал о них. Предмет исследования, говорил он, постоянно перед глазами и надо только ждать пока первые пробивающиеся лучи рассвета постепенно не осветят его сильным и ярким светом. Идея о систематической последовательности химических элементов Д.И. Менделееву пришла в голову в состоянии «цейтнота». 17 февраля (1 марта) 1869 года его ожидала срочная деловая поездка, которая подстегивала напряженную работу мысли. В таком состоянии напряжения и произошло открытие, которому способствовал также опыт, выражающийся в частом раскладывании Менделеевым пасьянса химических элементов [3]. Научно обоснованные факты показывают, что до тех пор, пока мысль жестко контролируется, ей трудно получить что-либо ценное, и человек становится творцом, когда уходит из-под контроля сознания. «Как мне кажется, – пишет драматург В. Розов, – художник мыслит до момента творчества и после него». Во время же самого акта творения размышления о происходящем быть не может.

Таким образом, согласно теории творческой экстремальности на первой стадии творческого процесса индивид находится в состоянии своеобразного страха перед информационным хаосом, противоречием между потребностью в новой информации и невозможностью осознать и проанализировать весь объем уже имеющейся. Это состояние по силе воздействия на человеческое сознание и подсознание можно сравнить с первой условной стадией поведения индивида в экстремальной ситуации, которая характеризуется первобытным страхом и мобилизацией как бы по тревоге адаптационных возможностей организма («стадия тревоги»). Но возможности человеческой психики и организма в целом ограничены. Находиться длительное время в состоянии тревожной неопределенности ни один организм не может. Таким образом, если индивид в относительно короткий срок не отказался от творческой активности, то на смену первой стадии приходит вторая. В творческом процессе на второй стадии происходит мобилизация всех внутренних резервов и рождается идея, открытие, новация.

При вхождении во второй этап творческого процесса логика становится бессильна. Поскольку принципиально новое знание невыводимо из прежней науки и ученому неведом алгоритм его извлечения, он апеллирует к внелогическим методам поиска, ищет ответа в интуиции. Когда проблема не решается в лоб, полезно «отправить» ее в подсознание. Получив задание, мысль будет продолжать работу, независимо от того, идет ли процесс сознательного обдумывания непосредственно данной проблемы. Под напором задания в мозгу образуется отражение проблемной ситуации, ее модель, которая настолько поглощает исследователя, что начинает жить в его сознании как бы самостоятельно, автономно. Модель становится доминантой, господствующим очагом возбуждения, находящимся в состоянии повышенной активности. Доминантные области агрессивны. Любая поступающая в мозг информация осмысливается под углом решения задачи, преобразуется так, чтобы помочь справиться с нею. На этом отрезке исследователь покоряется стихии мысли, отдавая себя во власть бесконтрольных состояний. Именно такие состояния и помогают творить. Состояние неуправляемости, отсутствие «прокурорского надзора» со стороны сознания необходимо для творческого прорыва, важно умение раскрепостить мозг, избавиться от тирании «я». Бесконтрольность позволяет вовлечь в научный поиск весь пришлый опыт, всю наличную информацию. Ведь неосознаваемое – огромный массив знаний, о которых исследователь в данный момент не отдает отчета. Плодотворность на этом этапе исканий находится в прямой зависимости от запаса знаний ученого, от его способности использовать все их богатство.

А. Пуанкаре называет удобным для открытий время путешествий, деловых поездок, визитов, то есть состояния отвлеченности от мучивших его проблем. Столь же плодотворными почитаются отпуска, туристские походы, а чаще всего – часы прогулки. Имеется много «показаний» ученых в пользу именно такой организации условий для поиска. Так, на прогулке по окраинам Глазго пришла Д.Уатту в 1765 году идея паровой машины. На прогулке же явилась «отцу русской авиации» Н.Жуковскому знаменитая формула подъемной силы крыла, а В. Гамильтону – решение проблемы гиперкомплексных чисел. Это произошло во время прогулки с женой вдоль канала в Дублине, где он жил. Здесь же, на месте «преступления», В. Гамильтон достал нож и вырезал на перилах моста формулу ответа. Для некоторых исследователей прогулки стали своего рода неотъемлемым сопровождением поиска. Академик А. Александров рассказывает об одном из крупнейших геометров мира, А.Погорелове, что свои лучшие работы он сделал, когда шел пешком из дома до института и обратно. Ежедневно 15 километров… Так же и Ж.Адамар считает, что, за исключением ночей, когда он не мог уснуть, все, что он нашел, он нашел, расхаживая по комнате.

Конечно, в часы прогулок работа мозга характеризуется и периодами сознательного обдумывания проблемы. И все же основная нагрузка ложится на интуитивные процессы. Здесь же важно отметить другое: открытие приходит в «нейтральное» время, в часы, не посвященные специально открытиям, и в этом, вероятно, скрыт секрет творчества. Подоплека такова, что все попытки сознательного решения, решения под контролем «я», обязательно поведут исследователя дорогой испытанных методов и концепций. Во время прогулок и других подобных занятий сознание отключено от активного вмешательства в процесс, а поиск отдан на волю непреднамеренных, отходящих от норм науки сцеплений идей. Это минуты, когда исследователь как будто и не помышлял о задаче, то есть сознательно не думал, казалось, не думал, но работа продолжалась, только шла она по нешаблонному пути.

По той же причине плодотворными для творчества оказываются состояния перехода от глубокого отдыха, каким является сон, к бодрствованию. Расторможенные сном структуры мозга, не успев еще обрести привычные состояния и нормы «поведения», наиболее открыты для неожиданных посетителей. В такие мгновения происходят невероятные сцепления идей, могущие оказаться плодотворными. Так, Р.Декарт писал, что «творческое настроение» посещает его, когда он бывает в расслабленном состоянии от сна. По собственному признанию К.Гаусса, перспективные догадки приходили ему в минуты пробуждения. Есть аналогичные свидетельства и многих других ученых. В один из таких моментов явилась, например, А.Эйнштейну решающая идея теории относительности. Изобретатель центробежного насоса Н.Аппольде отработал такую процедуру поиска. Когда возникали трудности в решении задачи, он дотошно ее «обсуждал» сам с собой, вызывая в уме все факты и принципы, относящиеся к интересующему случаю. Одним словом, формулировал программу исследования, загружая мозг работой. Решение приходило ему рано утром, когда он просыпался.

Как считает советский физиолог Н. Бехтерева, когда исследователь отвлекается от своей основной работы, «ответственные» за нее клетки мозга не просто отдыхают. Происходит пока необъясненное: мысли в это время словно «дозревают», чем и объясняются внезапно пришедшие решения, над которыми ученый трудился безуспешно. Таким образом, идет подспудная, отмеченная глубинными течениями деятельность бессознательных поисков.

Особое внимание привлекает творчество во сне – самое парадоксальное во всем феномене творчества, зато и наиболее сильно заявляющее о скрытой инкубационной работе мозга. Во сне мысль обретает наиболее расслабленные, наиболее освобожденные от надзора сознания состояния. Наука наиболее строгих, насквозь логических рассуждений, математика, однако, содержит немало свидетельств открытий во сне, например, Р.Декартом, К.Гауссом, Ж.Кондорсэ. После нескольких неудачных попыток А.Пуанкаре проинтегрировать уравнение, полученное в одном из исследований, ему приснилось, что он, читая лекцию студентам по исследуемой теме, на доске интегрирует именно то уравнение, которое ему никак не давалось. Припомнив содержание сна, и записав на бумаге ход рассуждений, Пуанкаре обнаружил, что решение верно. За установление химического способа передачи нервных импульсов австрийский ученый О. Леви был удостоен Нобелевской премии – мысль о наиболее важном эксперименте, определившем успех всего дела, пришла исследователю во сне.

Не менее выдающимся стало открытие А. Кекуле в 1865 году формулы бензольного кольца. Ему приснился бал, кружились пары, превратившиеся затем в целые группы атомов. Одна из них как-то незаметно держалась в стороне и этим привлекала внимание. «Мой умственный взгляд мог теперь различать длинные ряды, извивающиеся подобно змеям. Одна из змей схватила свой хвост и в таком виде, как бы дразня, завертелась перед моими глазами… Словно вспышка молнии разбудила меня… Я провел остаток ночи, разрабатывая следствия и гипотезы». Образ змеи, схватившей себя за хвост, и навлек идею замкнутой цепи атомных соединений, идею кольца [4].

Немало фактов творчества во сне собрано о художниках, композиторах, поэтах, писателях. Это образ знаменитой мадонны Рафаэля и ряд созданий Ф. Гойи, мелодия Первого концерта для фортепьяно с оркестром П.Чайковского и мотив «Дьявольской» сонаты Д. Тартини, это план и несколько сцен 1-го акта «Горя от ума» А. Грибоедова и т. д. В целом, творение во сне – загадочный феномен того же ранга, что и открытия в часы прогулок, отдыха, чтения не относящейся к делу литературы и других посторонних занятий. Оригинальные идеи обычно не рождаются в усталом мозгу, потому они и приходят во время прогулок, отпусков и т.п.

Структуры мозга не могут не функционировать. Как полагали уже древние (Аристотель, Гиппократ), сновидения – это проявления мышления, продолженного во сне. Но в изоляции от внешних, рассеивающих внимание факторов мысль способна извлечь из запасов памяти такие знания, которые в состоянии бодрствования остаются в тени, затушеваны наплывом «текущей» информации. В бодрствующем состоянии мысль исследователя не выплескивается из берегов традиционных течений, она ищет готовые методы, привлекает сложившиеся объяснения. Сны и грезы ведут к тому счастливому синтезу, который не дается при методическом обдумывании.

Таким образом, результат творческого процесса приходит внезапно, как плод свободного соединения идей. По этой внезапности он и назван озарением. Повышенное расходование внутренних резервов организма (в том числе и интеллектуальных) на второй стадии экстремальной ситуации обусловливает существование организма какое-то определенное время на «пике» своих адаптационных систем. Но процессы, проходящие на второй стадии и в том, и в другом случае не беспредельны. Это даже не этап, а акт творчества, который характеризуется мгновенностью протекания. Его сравнивают с бурно хлынувшим потоком света, с неожиданно засиявшим ярким свечением. Суть озарения в том, что элементы проблемной ситуации, то есть знания, непосредственно участвующие в решении проблемы и находившиеся до сих пор в разрозненном состоянии, замыкаются в единую целостную структуру. Именно потому, что происходит замыкание и рождается новое знание, озарение не может состояться по частям. Решение возникает сразу полностью и завершается быстро. Но вспышка озарения может замыкать цепь раздумий лишь у человека, выстрадавшего открытие. То, что нужное знание, завершающее поиск, оказывается «под рукой», всплывая в критическую минуту из пластов бессознательного, этот факт закономерен. Что именно человек может увидеть в самых безобидных ситуациях, что он может вспомнить, какие ассоциации пробудить – все это зависит от его эрудиции, опыта.

Наступление третьей стадии – «стадии истощения» сопровождаются в экстремальных условиях в организме сигналами о несбалансированности требований среды и ответов организма на эти требования. В отличие от первой стадии, когда эти сигналы ведут к раскрытию кладовых резервов организма, в третьей стадии эти сигналы – призывы о помощи, которая может прийти только извне – либо в виде поддержки, либо в форме устранения экстремального воздействия. Третья стадия творческого процесса становится стадией монотонного подведения итогов, экспериментальной проверки и детального обоснования полученных результатов.

Несмотря на то, что исследователь не знает, как он пришел к результату, не умеет тут же его обосновать, сам он уверен в истинности полученного. Для него правота добытой идеи и решение кажется самоочевидным уже в момент догадки. А. Эйнштейн, например, рассказывая о найденных им методах вычисления орбиты Меркурия, вспоминал, что он был совершенно убежден в очевидности результата еще до вычисления. По этой причине некоторые вообще с полным пренебрежением относились к дальнейшей судьбе своего открытия. Их не заботило, как они будут приняты. О Ж. Фурье говорят, что он во многих выводах полагался на свою мощную интуицию и его мало смущала строгость найденного результата. Оттого в ряде случаев добытое им было впоследствии развито и обосновано другими математиками: П. Дирихле, Г. Риманом, Г. Кантором, К. Вейерштрассом.

Фактически новая идея вначале не более чем гипотеза, которую еще надо отстоять, обосновать. И, лишь пройдя доказательство, она получает «прописку» в науке. Эта процедура и называется доведением результата и порой может быть растянута надолго.

Академик В. Глушков отмечал, что доказательство одной теоремы длилось у него три года, день за днем, буквально без передышки. А над задачами посложнее, говорит В.Глушков, бьются и по 20, и по 30 лет. Собственно поисковые действия на этом этапе не проводятся, ведь доказательство не может принести новых истин, оно лишь обосновывает добытое. Исследователи выделяют два способа решения задач: систематический и эвристический. Первый – метод проб и ошибок. Он по праву считается логическим, ибо предполагает построение алгоритма, рассчитанного на систематический анализ ситуации. Эвристический путь, то есть путь, использующий вспомогательные приемы, строится на догадке и потому связан с интуицией. Однако и на этом пути при решении некоторых типов задач обращаются к логике. Более того, некоторые исследователи (Л. Де Бройль, Г. Селье) выделяют два типа ученых. Их называют «интуитивисты» и «логисты»; имеется в виду преимущественное использование ими методов либо интуитивного, либо логического поиска.

Так, «интуитивисты», апеллируя к догадке, любят привлекать образы. Несклонные к длительной осаде позиции, они пытаются решать проблемы с ходу, нередко с первого же удара добиваются успеха. Наиболее яркие фигуры среди них – Г. Лейбниц, Э. Торричелли, Ж. Фурье и многие другие. «Логисты» любят систематические исследования. Следуя строгой аналитической выучке, ученые этого типа склонны обходиться без образов, избегают полагаться на догадки и строят новые теории преимущественно логическими средствами. Так, к примеру, проводил свое исследование великий шведский систематик К.Линней. Костяк его теории – классификация. Столь же методически рассудочно, способом проб и ошибок, шел обычно к открытию Т. Эдисон.

Подобное деление в известной степени условно. Большинству ученых подходят, по-видимому, промежуточные характеристики с той или иной мерой склонности к «логическому», а в основной массе к «интуитивистскому» типу. Искусство ученого – в способности сочетать оба эти начала: свободу воображения, питаемого интуицией, и холодный расчет; умение строить воздушные замки, но и умение обосновать их совсем не призрачную реальность. Эта обособленность интуитивного и логического в рамках их союза находит подтверждение с неожиданной стороны. Современная нейрофизиология достаточно убедительно показала наличие в работе полушарий мозга функциональной асимметрии. Левое сосредоточилось на абстрактном, логико-аналитическом мышлении, правое же ответственно за интуицию и образность, за художественное творчество. Правая половина мозга оставила за собой «сторожевые функции», слежение за внешней средой. Поэтому она все «видит» конкретно, эмоционально окрашено, работая на уровне чувств. Это позволило частично высвободить левое полушарие для анализирующей, обобщающей деятельности. В результате, помогая друг другу, полушария и разрешают жизненные задачи [4].

* * *

Все вышесказанное позволяет сделать вывод, что творческий процесс в трех основных стадиях по своей сути приобретает черты экстремальной ситуации и обладает сходством со структурой субъективного реагирования на нее индивида. Причем это сходство нередко остается без внимания самого творящего, так как в процессе творчества он, испытывая потребность в духовном уединении, отрешенности «от всего мирского», пребывает в эмоциональном напряжении, поднимающем «над суетой сует», в состоянии творческого «транса», характерном для творческой экстремальности. Погружаясь «с головой» в процесс создания нового или открытия, человек становится невосприимчивым к боли и голоду, переменам температуры и климатических условий, к словам и поступкам окружающих.

Таким образом, человек, вовлеченный в творческий процесс, обретает совершенно особое состояние – цельности, глубочайшего внутреннего единства. Это состояние сопровождается теми же признаками и эмоциями, что и любая экстремальная ситуация: скоростной спуск на горных лыжах, пребывание на тонущем среди океана теплоходе, необходимость катапультироваться из горящего самолета.

Литература:
1. Лук А.Н. Юмор, остроумие, творчество. – М: «Искусство», 1977. – 184 с.
2. Лук А.Н. Психология творчества.– М: Наука, 1978.
3. Вахтомин Н.К. Практика – мышление – знание: к проблеме творческого мышления. – М., 1993.
4. Сухотин А. Парадоксы науки.– М.: «Молодая гвардия», 1980. – 240 с.

Автор(ы) статьи: Жилкин В.В.
Раздел: не указан
Ключевые слова:

не указаны

Аннотация:

не указана

Текст статьи:

Основные проблемы информатизации обусловлены, прежде всего, противоречием между необходимостью своевременного использования в большинстве сфер человеческой деятельности больших информационных объемов высокого качества, и невозможностью оперативно формировать такие объемы, в силу отсутствия навыков применения информационных средств и технологий и, самое главное, неготовности массового и индивидуального сознания к такого рода деятельности.

В то же время, рассматривая информацию как нечто самостоятельное, в одном ряду с такими категориями как материя и энергия, например, А.Д. Урсул утверждает, что информация является не просто свойством, даже атрибутом материи и всех ее систем, а играет куда более важную роль в «жизни» этих систем, в природе вообще. Большое количество фактов и выявляемых закономерностей подтверждает приоритет информации над веществом и энергией, а также обусловливает ее способность кардинальным образом изменять всю структуру социальной деятельности [5].

Несмотря на свои специфические особенности, информация – как объективная реальность – является инструментом для получения знаний человеком, определяемым свободой его выбора. Приобретение естественного знания из получаемой информации подразумевает стремление к обозначенному результату, некоторые умения и навыки и наличие предварительных знаний, к которым можно нарастить новое. Разнообразные достижения, наработанные человечеством за все время своего существования, и представленные в виде знания (большей частью невостребованного), чтобы стать достоянием общества, должны быть превращены в информацию, отчуждены от своего непосредственного носителя, выражены в символьной форме. Абстрактность и равнодоступность информации для всех, тем не менее, не уравнивает индивидуальные возможности превращения ее в знание, связанные с личным опытом. Нельзя не согласиться с мнением Махниной Ф.М. о том, что в познавательной цепочке: «знание – информация, как превращенное знание – новое знание» наиболее уязвимым звеном является неумение находить и использовать нужную информацию [1].

Таким образом, проблема неумения пользоваться имеющейся информацией актуализируется и требует более детального исследования причин этого явления. В качестве рабочей можно выдвинуть гипотезу о необходимости формирования специфического сознания личности, стоящей на пороге информационного общества, которое мы предлагаем назвать информатизационным сознанием. В нашем понимании, информатизационное сознание – это специфическая форма отражения действительности (информационных процессов), опосредованная новыми информационными технологиями, включающая в себя ценностные установки личности, социальные ориентации, социальную активность в процессе построения информационного общества.

Необходимо указать, что в рамках информационного общества, информация рассматривается как особая субстанция, с одной стороны, формирующая материальную среду жизни человека (инновационные технологии, компьютерные программы), с другой стороны, выступающая основным средством межличностных взаимоотношений. Другими словами, информация одновременно определяет и социально-культурную жизнь человека, и его материальное бытие.

Вполне естественно, что изменения в общественной жизни обусловленные информатизацией и переходом к информационному обществу, повлекут за собой изменение требований к членам общества. Следует отметить, что проблема взаимоотношений техники, информации и личности в рамках информационного общества некоторым ученым представляется столь глобальной, что они считают необходимым воспрепятствовать нарастанию процессов информатизации, общей компьютеризации, так как уверены, что наращиванием техники нельзя решить человеческие и природные проблемы.

Безусловно, благодаря информационным технологиям человек значительно увеличивает объемы потребляемой информации, развивает мышление, активизирует познавательную деятельность, развивает художественный вкус. В то же время, неподготовленное сознание личности с расширением границ восприятия, мышления, познания получает зависимость от информационных технологий. Такие проявления информатизации общества, как информационный пресс, изменение традиционного уклада и образа жизни, возрастание объема операторских работ, изменение характера межличностного общения – в большой степени влияют на личность.

Двойственный характер высокого темпа перемен во всех сферах современного общества ставит перед каждой личностью задачи не просто приспособиться к изменениям, но и полноценно развиваться в их потоке. Развитие в этих условиях подразумевает приобретение человеком определенных знаний, умений и навыков для успешного оперирования информацией, обладание качествами, позволяющими совершенствовать эти знания, умения и навыки соответственно современным информационным технологиям, наличие мировоззрения информационного общества. В свете этих позиций, целенаправленное формирование информатизационного сознания личности представляется нам очень актуальным.

Процесс формирования сознания, в том числе информатизационного, напрямую связан с процессом развития личности в целом, которое определяется внутренними (физические и психические свойства человека) и внешними (среда и воспитание) условиями. Обе группы условий ведут к оперированию информацией – ее восприятию, накоплению, хранению, необходимости и навыкам использования, ее последующему порождению. Но в отличие от биологической информации, генетически передаваемой от поколения к поколению и определяющей основы биологической жизнедеятельности достаточно жестко, социальная информация заново усваивается и формируется каждым поколением с гораздо большей степенью свободы. Усвоенные знания уже имеющегося, повторение пути, пройденного человечеством в индивидуальном развитии, является условием способности к творческому созиданию, к увеличению общей суммы знаний, накопленных человечеством и передаваемых каждому новому поколению.

Одним из важнейших инструментов формирования потребностей, интересов, взглядов, ценностных установок, воздействия на мировоззрение человека в целом в условиях информатизации общества, механизмом воспитания и обучения становятся все те же информационные технологии. При этом изменения в развитии личности могут быть как позитивные, прогрессивные, так и негативные. Повсеместное внедрение новых технологий породило проблему защиты человеческого сознания от проникающего воздействия на сознание личности мощных информационных технологий. Для такого рода научных проблем и задач выделился новый раздел общей экологии человека – экология сознания, в котором рассматриваются проблемы взаимоотношений человеческого общества и информационного пространства в условиях интенсивного процесса информатизации всех видов человеческой деятельности [3].

Следует отметить, что воздействие новых информационных технологий на социальную структуру общества в рамках ускоряющейся информатизации, осуществляется по двум направлениям. Воздействие новых информационных технологий непосредственно на сознание человека происходит за счет значительного расширения его когнитивных и коммуникативных возможностей, при этом вопрос о влиянии новых информационных технологий на динамику изменения системы ценностей остается открытым. С помощью новых средств коммуникации информационные технологии воздействуют также на социальную организацию, что принципиально снижает издержки передачи информации, упрощает и стремительно ускоряет процесс создания географически распределенных социальных групп (сетей), характеризующихся преобладанием неиерархических «горизонтальных» коммуникаций, возможностью общения «всех со всеми» [6, 7, 8].

В то же время, современные исследования показывают, что при работе с компьютером человек также испытывает особые воздействия на свою психику, которые связаны с большим нервно-эмоциональным и зрительным напряжением, переработкой больших массивов информации, что, в свою очередь, может вызывать значительные изменения физиологических и поведенческих показателей и обусловливать психические отклонения, появление психосоматических жалоб, выражающихся в тенденции к повышенному переживанию и выражению негативных эмоциональных состояний. Непосредственно процесс освоения информационных технологий, как показали исследования Е.А. Умрюхина, Т.Д. Джебраиловой, И.И. Коробейниковой, зависит, в первую очередь, от устойчивых психических характеристик обучаемых [4]. При этом ряд авторских локальных исследований[1] выявил, что наличие хотя бы зачатков информатизационного сознания у личности обеспечивает положительный эффект не только при получении навыков использования информационных технологий, но и в эмоциональной составляющей этого процесса.

Тем не менее, вопрос о правомерности выделения информатизационного сознания в относительно самостоятельный вид общественного сознания все еще является дискуссионным. На данном этапе автор ставит своей целью попытку обоснования информатизационного сознания, научного поиска критериев его выделения, что требует осуществления таких методологических подходов, как онтологический, гносеологический и социологический.

Онтологический подход позволяет выявить природу, происхождение информатизационного сознания, его субстанцию. Субстанцией информатизационного сознания, как, впрочем, и всего общественного сознания, является материально-предметная деятельность человека, разновидностью которой, ее видом, как уже отмечалось выше, выступает информационная деятельность, осуществляемая в настоящий момент посредством новых информационных технологий. Эта деятельность в совокупности с информатизацией, как новым эволюционным процессом в жизни человеческого общества, и есть субстанционный фактор существования и развития информатизационного сознания.

Гносеологический подход позволяет рассмотреть информатизационное сознание через призму положений: общественное сознание отражает общественное бытие и общественное бытие определяет общественное сознание. Процесс отражения развивается как взаимодействие объекта и субъекта под воздействием общественной потребности. Объект отражения информатизационного сознания – отношения в сфере информационной деятельности, межличностные коммуникации опосредованные новыми информационными технологиями. Эти отношения с момента своего возникновения прямо и непосредственно отражаются, прежде всего, информатизационным сознанием.

Социологический подход предполагает сосредоточение основного внимания на социальном субъекте отражения, на носителе сознания, на его роли в процессе функционирования общественного сознания. Решение проблемы правомерности выделения информатизационного сознания подразумевает наличие в обществе социального субъекта, обладающего необходимостью в знаниях, идеях, умениях и навыках в сфере информационных технологий. Объективные информационные потребности и информационные интересы различных социальных страт и слоев в целом обусловливают такую необходимость. Социальная роль информатизационного сознания как структурного компонента общественного сознания характеризуется тем, что, по выражению Ф.Энгельса, «определенному сознанию соответствуют… определенные люди и определенные обстоятельства».

Практика информационной деятельности (как единство информации и новых информационных технологий), ее структура могут рассматриваться в качестве одного из наиболее общих критериев формирования структуры информатизационного сознания. Основным критерием перехода знания в сознание является, по мнению российского философа В.Д. Попова, общественная потребность групп и слоев в идеях, взглядах, теориях, выражающих информационные интересы социальных общностей и направленных на регулирование в сфере информационной деятельности [2].

Информатизационное сознание как вид общественного сознания подчиняется общим закономерностям развития его структуры. Оно имеет в науке и даже в идеологии свои компоненты, которые могут выделяться в относительно самостоятельные духовные образования. Информатизационное сознание участвует, прежде всего, в реализации информационных отношений, непосредственно связано с информационными интересами, с процессом производства и потребления информации, оказываясь, таким образом, органически вплетенным в общественные отношения в целом, отражая совокупность процессов и явлений действительности общества, стремящегося стать информационным.

Сущность информатизационного сознания можно связать с систематизированными знаниями, основанными на научном познании и сознательном использовании законов функционирования информации и информационных технологий. Но поскольку информатика и информациология – еще достаточно молодые отрасли научного знания, не успевшие наработать регулятивных норм догматичного характера, информатизационное сознание, на первый взгляд, не имеет под собой достаточной теоретической базы. В общепринятом понимании, теоретическое сознание должно получать выражение в системе законов и категорий, являющейся результатом научного познания того или иного вида деятельности. Вместе с тем, теоретическое сознание включает в себя взгляды и представления, порожденные практическим опытом людей, их участием в деятельности, связями, в которые они вступают в своей повседневной жизни. Эти взгляды и представления, далеко не всегда совпадающие с научными выводами, и образуют эмпирический слой мышления, или, так называемое, обыденное сознание. В своей повседневной практике люди руководствуются, как правило, этим обыденным сознанием, которое непосредственно определяет принимаемые решения, действия, поступки.

Анализируя данное явление, можно рассматривать информатизационное мышление как процесс и результат познания информационной деятельности в форме понятий, суждений, умозаключений, которые входят и в содержание информатизационного сознания. В этом смысле сознание – продукт мышления. С другой стороны, мышление осуществляется с помощью сознания, на основе достигнутого уровня сознания. В данном аспекте информатизационное сознание можно считать первичным элементом по отношению к информационному мышлению. Мышление, как процесс познания, есть информатизационное сознание в действии, в движении. Результат этого процесса выражается в формах мышления, которые затем переходят в содержание информатизационного сознания.

При более детальном рассмотрении отсутствие принципиальной разницы между анализируемыми явлениями – информатизационным сознанием и информационным мышлением – затрудняет адекватное отражение содержательной стороны каждого из понятий. Играя разную роль в процессах познания, они наполняются практически одинаковым содержанием, во многом отождествляются, в чем-то накладываются друг на друга, в чем-то повторяют друг друга.

В целом, информационное мышление включает в себя взгляды и представления, порожденные практическим опытом людей, их участием в информационной деятельности, теми связями, в которые они вступают в повседневной жизни. Подобное определение информационного мышления определяет сферу его функционирования: практика информационной деятельности, межличностные коммуникации опосредованные новыми информационными технологиями. Информатизационное сознание, в свою очередь, связано с более высокими, принципиально иными уровнями познания – это интегративная категория, включающая в себя познание функционирования и развития информациологических законов, системный анализ функционирования и развития новых информационных технологий и органичную интеграцию новых информационных технологий в личностное развитие индивида, осуществляемую на эмоциональном уровне.

Такой методологический подход позволяет рассматривать информационное мышление как форму проявления информатизационного сознания в конкретной общественной ситуации; при этом недостаточная развитость информатизационного сознания обусловливает противоречивость развития информационного мышления индивидов и социальных групп.

Вопросы формирования информатизационного сознания, как относительно новой научной категории, на данный момент не достаточно рассматриваются социологами, философами, психологами и информациологами. Между тем, важной и неотъемлемой чертой развитого информатизационного сознания является умение мыслить системно, даже глобально, видеть все богатство взаимосвязей и противоречий современного общества, находящегося на пути сложного перехода к информационному. Абсолютизация локальных процессов, ограниченность кругозора ближайшими задачами и перспективами, а также интересы сиюминутной выгоды, свойственные индустриальному этапу общественного развития, побуждали, например, игнорировать экологические последствия принимаемых решений и практических действий, поскольку эти последствия обнаруживаются, как правило, в отдаленной перспективе. Именно поэтому стратегический тип информатизационного сознания, столь важный и необходимый в современных условиях, нужен при решении проблем любого уровня на информационном этапе развития общества.

С учетом проведенного анализа можно говорить о путях или направлениях формирования информатизационного сознания. Первый из них связан с продуцированием и тщательной проверкой законов функционирования информации, другими словами, с созданием мощной теоретической базы в области информатизации. Второй – с изменением структуры общественной практики (как единства информационной деятельности и межличностных коммуникаций, опосредованных новыми информационными технологиями) в ходе дальнейшей информатизации как социокультурного процесса. И третий – с овладением необходимым на данном этапе развития общества объемом и качеством знаний. Глубокие знания расширяют кругозор и горизонт мышления, учат подходить к решению вопросов с профессиональных позиций, стимулируют творческую активностью. Овладение такими знаниями становится предпосылкой грамотного и эффективного функционирования в новом типе общества.

Резюмируя вышесказанное, можно сделать вывод об актуальности тщательного исследования феномена и необходимости формирования информатизационного сознания личности. При этом, следует особо отметить, что непосредственно процесс формирования информатизационного сознания должен быть целостным, а не в коем случае не фрагментарным. Должны быть сформированы информационная грамотность, информационное поведение, информационное мышление и в целом – информационная культура, которая, в свою очередь, способна выступить универсальным коррелятом во взаимодействии с информатизационным сознанием.

Литература:

1. Махнина Ф.М. Информатизация в контексте модернизации Российского общества. Дис. на соиск. уч. ст. канд. соц. наук. Казань. 1999.
2. Попов В.Д. Экономическое сознание: сущность, формирование и роль в социалистическом обществе. – М., 1989.
3. Рыжов В.А. «Мультимедиа…виртуальная реальность…сознание и обучение…» // Педагогическая информатика. – 1993. – № 1.
4. Умрюхин Е.А., Джебраилова Т.Д., Коробейникова И.И. Индивидуальные особенности физиологического обеспечения деятельности школьников при обучении работе на компьютере // Журнал высшей нервной деятельности. – 1993. – Т. 43. – Вып. 2. – С. 302-312.
5. Урсул А.Д. Модель устойчивого развития цивилизации: информационные аспекты // НТИ. Серия 2. – М., 1994. – №12. – С.6.
6. Чучкевич М. Что такое сетевая организация? – М.,1999.
7. Чучкевич М. Управление сетевыми организациями. – М., 1999.
8. Шадрин А. Трансформация экономических и социально-политических институтов в условиях перехода к информационному обществу.

Автор(ы) статьи: Ежова Н.А.
Раздел: не указан
Ключевые слова:

не указаны

Аннотация:

не указана

Текст статьи:

Начиная изучать и анализировать влияние визуального городского ландшафта на комфортность жителей, автор проводила ряд исследований, связанные, в частности, со сравнительными оценками респондентами эстетической привлекательности архитектурно-пространственной среды Тамбова. В качестве исходной позиции имелось ввиду, что в восприятии городского визуального ландшафта оказываются объединены разнородные характеристики объекта. Психологические установки, в которые вовлечен воспринимаемый элемент городской среды, его культурный статус, эмоциональное состояние, оказывают решительное влияние на оценку и формирования ими образа в сознании. На восприятие формы влияет и оценка человеком назначения здания и сооружения.

В ландшафте выявляются направления, наиболее благоприятные для движения и деятельности человека. Человек выделяет в пространстве наряду с позициями, объективно заданными, направления, определяемые положениями его тела: вперед, назад, вправо, влево. Эти направления не существуют вне связи с конкретной позицией, но имеют большое значение для организации поведения. В картине непосредственного восприятия всегда выделенной в городском ландшафте, они преобладают; исходная точка, начало векторов, по которым строится эта картина, передвигается вместе с наблюдателем.

На восприятие предметно-пространственной среды существенное влияние оказывает персональное пространство — окружающая человека зона, вторжение в которую вызывает различные психические реакции. Персональное пространство влияет не только на характер контактов между людьми, но и на восприятие архитектурных форм. Вместе с физическими габаритами человека невидимый, но ощущаемый пространственный канон (аура, сфера) вокруг него определяет габариты помещений расстановку вещей в них.

Образы осознаваемого пространства обязательно несут на себе печать протекающих в предметах восприятия процессов, то есть мы воспринимаем внутреннюю информации о предметах. Ландшафт дан и воспринимается через его живые компоненты — организмы, сообщества. Именно в результате этого, в одном месте мы чувствуем себя комфортно, в другом, неуютно и др. Они комплексно эстетизируются, осмысливаются, изучаются (энтомология, ботаника в широком смысле). Эти компоненты, в ряд которых могут входить многочисленные фрагменты и естественные артефакты, замещают целое ландшафта. Насыщенность пространства ими — главный ресурс пребывания в ландшафте, определение его ценности, а формы размещения — основа различения мест (ландшафтов) и их персонализации. Включение в ландшафт как среду достигается через понимание деталей. Главные из них складываются в цепочку (организм — семиотический симптом – метафора), что позволяет воспринимать ландшафт как целостность. В качестве организмов выступают знаки и символы отдельных мест, а сам рисунок — ткань ландшафта – становится жизненным (витальным) фоном для них. Насыщенное таким образом пространство выделено и противопоставлено остальному (некрасивому, безлюдному, и др.).

Из подобных аспектов складывается специфический способ ландшафтопереживания, который был свойственен многим великим писателям, композиторам, художникам, просто чутким людям, умеющим видеть и понимать окружающее. Реализация данного подхода зависит от того, насколько широко переживается жизнь. Так, А. Ферсман непосредственно переживал как жизнь минералов, так и включенность их в культуру; (ср. отношение к драгоценным камням в астрологии, «сады камней»). Подход растворяется в гилозоизме, где как живое трактуется просто вся реальность. Витализация ландшафта – это определенный способ включения в культуру и проживания в культуре природного. Контакт с ландшафтом возможен только как непосредственно личный, требующий воли к пониманию, терпения, эстетической зоркости. Достоверность получаемых нами сведений о форме, размерах объекта, расстоянии, а также пространственных оценок обеспечивается устройством аппарата зрения и характером самовосприятия.

Когда речь идет о зрительном восприятии, то можно предположить, что человеческий разум действует наподобие камеры фотоаппарата. Но можно также обнаружить, что восприятие представляет собой все, что угодно, но только не механическое средство регистрации вещей. Мир образов не просто запечатлевается в органах чувств, достоверно отражающих визуальные впечатления. Скорее, мы их получаем, рассматривая объект.

Точность визуального восприятия зависит от разных причин и условий – окружения, облегчающею сравнения и оценки, от той или иной активности восприятия и т.д. Результаты восприятия приближаются к строго определенной оценке и суждениям, обусловленными объективными качествами ландшафта.

Восприятие зрением основных измерений пространства взаимосвязано, однако их визуальная оценка неодинакова. Зрению свойственно преуменьшение пространственных величин. При определении величин в горизонтальной плоскости степень ошибок выше, чем в вертикальной, сказывается влияние ракурсных сокращений. Кроме того, движение глаз, которым как бы прощупывается объект, в вертикальном направлении требует более значительной, а значит, и легче учитываемой, работы мышц.

Кроме того, в процессе исследования ярко проявилось, что оценочные позиции ложатся на эмоциональную память и сугубо субъективные ощущения человека от конкретных мест, связанных и с личным восприятием и с общественным мнением, сложившимся в городе по отношению к ним.

Для анализа использовалась достаточно простая методика, на основании которой респонденты должны были проставить оценки (положительные или отрицательные) местам, районам и зданиям города. Респондентам задавались вопросы, на которые можно было бы дать довольно однозначным ответ.

Каждому упоминанию того или иного района, улицы, здания в позитивном контексте (т.е. в качестве красивого) присваивается коэффициент +1. Каждому упоминанию того же в негативном контексте (т.е. в качестве некрасивого) присваивается коэффициент – 1. Затем выводились среднеарифметические баллы по каждой позиции (зданию, ансамблю). Среднеарифметические баллы суммируются. После этого выстраиваются рейтинговые таблицы-шкалы объектов. Шкалы самых красивых и самых некрасивых объектов, вошедших соответственно в «белую» и «черную» двадцатки представлены на таблицах 1 и 2.

Из таблицы видно, что Набережная реки Цна лидирует в «белой» двадцатке с более чем двукратным отрывом от другого прекрасного района – парка – бульвара перед филармонией. Кроме того, заметное место в «белой» части шкалы занимают аспекты, расположенные в южном районе и районе улицы Советской – наиболее благоустроенных и эстетических мест города. Это ансамбли преимущественно «дворянских гнезд» — названия, издавна данные этим местам и до настоящего времени сохраняющих свой статус. Особой эстетической привлекательностью неизменно обладают места, сочетающие в себе элементы зеленого ландшафта, прекрасных растений, стилизацией под своеобразные сохранившие черты своего еврепеизированного облика прошлых веков, а также сохранившие встроенные в этот облик новые элементы – здание патриархии, первомайский мост, площадь первомайская с прекрасным памятником павшим воинам внутренних войск и др. Сочетание в «плюсовой двадцатке» новых построек и старых зданий (особняки на ул. Тельмана, здание Патриархии, первомайский мост очень гармонично сочетаются в эстетических оценках со старинными ансамблями: комплексом кардиологического санатория, знакомый не только всем тамбовчанам, но здешний парк славится прекрасной сиренью (более 50 сортов), которая весной становилась «жертвой» многочисленных набегов молодых людей) — зданием драматического театра, главного административного корпуса ТГУ и др.

Зоны отдыха, которых в «плюсовой» части шкалы довольно много, почти все помечены высокими баллами, что может быть связано с тем, что сам Тамбов сравнительно небольшой город, и этих мест просто не очень много. Большинство встреч, прогулок, в особенности гуляний с детьми (горсад и детский городок на Набережной) осуществляется именно здесь.

Переходя к «негативной» части рейтинговой таблицы-шкалы, к конкретной «черной» двадцатке тамбовских объектов (табл. 2), следует отметить, что они как пылесос «всасывают» оценки не столько архитектурно-художественные, сколько связанные с экстремальными климатическими условиями и с социальным негативом: плохой экологией, криминогенностью, этническими фобиями, отвратительными дорогами, свалками мусора и т. д.

Поэтому так заметны среди объектов, попавших в «негатив» Советский район, район «Белого Бака», «Астраханка», район Авторынка, Северная площадь, конец ул. Московской (корпус ТГУ), ул. Полынковская, ул. Киквидзе, ул. Бастионная, ул. Пролетарская, ул. К. Маркса, р-н ипподрома, Ласки, ул. Магистральная, Рылеева, Воронежская, Делегатская, Н. Вирты, Комсомольская пл.

Весь советский район по сравнению с ленинским отмечен печатью промышленных предприятий, связанных с ними особенностями, высокой загазованностью, чрезмерной перегруженностью транспортных магистралей и др. Часть из указных улиц не только не эстетизированы, но и имеют выраженный оттенок глухих деревень, в особенности это район вокруг авторынка, училища связи, где сохранились старые двухэтажные «жактовые» домики, древнейшие малюсенькие домишки, «вросшие» в почву, напоминающие землянки и др. Западный район, кроме того, населен маргинальными слоями общества: здесь много психически нездоровых людей, алкоголиков и др., что, естественно не проходит бесследно.

Сопоставляя «плюсовую» и «минусовую» двадцатки, можно сказать, что в «первой» двадцатке, явно преобладают объекты, символизирующие «аристократическую» Россию, а в «негативной» — столь же явно преобладают объекты, символизирующие низкий люд, который «плодится и размножается «без страха и упрека».

Таблица 1

Шкала 20-ти самых красивых мест Тамбова
(по мнению респондентов в 2003-2005 гг.)

Ранг
Районы, объекты, архитектурные сооружения
Средне-арифметический балл

1
Набережная реки Цна
+844

2
Бульвар перед филармонией
+344

3
«Детский городок» в районе С-цент.
+131

4
Здание «ГМПИ им. Рахманинова
+113

5
Здание «Драматического театра
+104

6
Центр Тамбова (площадь Ленина)
+99

7
Парк культуры и отдыха
+83

8
Здание Областной Епархии
+75

9
Парк Дружбы
+54

10
Площадь перед Детским миром
+49

11
Комплекс кардиологического санатория
+48

12
Здание ОАД
+40

13
Здание гл.корпуса ТГУ
+38

14
Площадь перед ж-д вокзалом
+36

15
Площадь перед Антеем
+35

16
Площадь перед ОГАИ
+31

17
Первомайский мост через канал Цны
+29

18
Площадь первомайская
+27

19
Здания ул. Тельмана
+20

20
Пос. Радужный (Чистые пруды)
+18

Таблица 2

Шкала 20-ти самых некрасивых мест г. Тамбова
(по данным респондентов 2002-2005 г.г.)

Ранг
Районы, объекты, архитектурные сооружения
Средне-арифметический балл

1
Советский район
-41

2
Свалка
-39

3
«Белый Бак»
-36

4
«Астраханка»
-36

5
Район Авторынка
-34

6
Северная площадь
-33

7
Конец ул. Московской (корпус ТГУ)
-32

8
Ул. Полынковская
-32

9
Ул. Киквидзе
-32

10
Ул. Бастионная
-31

11
Ул. Пролетарская
-30

12
Ул. К. Маркса
-30

13
Р-н Ипподрома
-30

14
Ласки
-30

15
Ул. Магистральная
-30

16
Ул. Рылеева
-30

17
Ул. Воронежская
-30

18
Ул. Делегатская
-29

19
Ул. Н. Вирты
-29

20
Комсомольская пл.
-29

Интересно отметить, что при более детальном анализе причин именно такого оценивания ландшафтного объекта, тамбовчане совершенно неосознанно опирались на древнейшие знания, сконцентрированные в китайском учении Фэн-Шуй, которая разработала философию гармоничного и благоприятного пространства и его организации.

Любой контур, лишенный равновесия, считается в Фэн-Шуй неблагоприятным. Данный принцип применим к участкам земли, зданиям, комнатам, предметам мебели. Все неблагоприятные формы имеют недостающие углы, тогда как правильные отличаются правильностью.

Естественно, что правильные формы всегда благоприятнее, чем неправильные, т.к. в последних возникает проблема недостающих углов. Как правило, это ведет к дисбалансу. Недостающие углы отнимают удачу конкретного угла, который отсутствует, а размер опасности при этом зависит от отношения к жизни живущего там человека. В силу этого, здания и сооружения, имеющие подобные диспроекции в очертаниях, оцениваются визуально как негативные, которые более воспитанные люди называюсь «загадочные».

Помимо оценки правильности форм и применения символизма элементов, эксперты Фэн-Шуй используют и др. методы для определения благоприятности форм. Например, практикуется распространенный способ «измерения» удачи зданий, когда пытаются по возможности определить, на какой китайский иероглиф похоже это здание.

Весьма интересны и некоторые другие позиции хорошего Фэн-Шуй, относящиеся к благоприятному и неблагоприятному воздействию на человека архитектурных форм в городском ландшафте. Так, по Фэн-Шуй, находиться в единственном в окрестности высотном здании неблагоприятно, как неблагоприятно находиться и в тени других более массивных зданий. В современном городском ландшафте высотные многоэтажные здания напоминают, как я уже говорила выше, холмы и горы в природной среде.

Когда одинокая башня парит в вышине, окружающие здания, чьи входы расположены напротив этого здания, страдают от плохого Фэн-Шуй. Когда поблизости находятся две высотные башни, они играют роль китайских благовонных свечей, особенно если верхушка этих домов-башен по ночам подсвечивается. Символизм здесь негативный, и город может значительно пострадать от тяжелого враждебного дыхания, излучаемого этими башнями. Печально известный пример этого, ставший символом катастроф — 2 американских небоскреба, атакованных 11 сентября 2001 года. Если такие дома-башни расположены вблизи здания офиса, лучше, если, они стоят позади него, а не перед ним.

Вообще же, формы зданий в городе оцениваются по двум измерениям: по форме плана здания, когда на него смотрят сверху (с воздуха), и по форме профиля здания, когда на него смотрят с поверхности земли.

вид Тамбова сверху

Как обычно, в этих двух проекциях благоприятными считаются формы правильные, особенно если они прямоугольные. Следующие формы обычно встречаются среди больших административных зданий и становятся неблагоприятными только в том случае, когда есть недостающие углы.

Здания квадратной формы считаются самими устойчивыми и прочными, удобны и красивыми. Они относятся к элементу земли и приносят пользу почти всем. Здания прямоугольной формы более благоприятны, когда взлетают ввысь. Когда такие здания еще и глубокие, их Фэн-Шуй считается» блистательным не только в настоящем, но и в будущем.

Почти все здания, выдержанные в таких пропорциях, попали в ранг «позитивного» оценивания. Более того, выясняется, что значение, заложенное в архитектурную форму, не случайно связано с ее оценкой — содержательность которой входит в состав общественной функции современного градостроительства и в большей мере определяет его место в культуре.

Чувственно-эмоциональное состояние, художественное воздействие архитектурных форм, весьма многогранно и охватывает широкую сферу информационных контактов человека с городским архитектурным окружением, различные формы мировосприятия.

Характерные эстетические чувства связаны не только с отличительными особенностями архитектурной среды, но и самих архитектурных форм. Можно заметить: если создателем архитектурной формы руководит пафос возвышенного образа, он будет стремиться к простоте и строгости форм, к их подчинению каким-то важным элементам, имеющим символическое значение, например, геометрическим центрам пространства, осям, пространственным раскрытиям.

Если же создается произведение, воздействие которого скорее основано на эстетическом наслаждении, то формообразование скорее будет подчиняться в большей мере поиску игры форм, их разнообразию и определенности, яркости и цветовым контрастам. Выявление и теоретическое объяснение таким особенностям восприятия и формообразования открывает возможности для значительного усиления воздействия архитектурных форм на человека. Ведь архитектурная форма как бы программирует определенное восприятие.

Мы исходим из того, что возвышенное связано с символическим началом. Поэтому сама символичность архитектурных объектов придает нашему восприятию возвышенный характер. Так, например, значительность памятников прошлого, органически связанных с историей существования народов и государств, придает черты возвышенного образам исторических ансамблей. В качестве таковых можно брать не только историко-культурные памятники, отмеченные древностью, но и простая табличка на доме, где отмечено, что «здесь с … проживал…» (названо имя известного или великого человека) уже возводил этот объект в ранг особенного. Если же объект сам по себе еще и старинный во временном отношении, то причастность к этому накладывает совершенно иной отпечаток – доблести, гордости, уважении и необходимости соответствия этому имени, событию, месту. Известно, что более строгие архитектурные формы тяготеют к возвышенному, более сложные и разнообразные — к эстетическому восприятию, основанному на интеллектуальном удовольствии. Это объясняется тем, что визуально сложные архитектурные формы, пробуждая самостоятельный интерес, становятся при восприятии источником наслаждения.

Необходимо отметить, что любой архитектурный объект содержателен и символичен уже тем, что предназначен для жизненных процессов. В качестве примера можно привести любой храм (Казанский) или кафедральный (Католический) собор. Их возвышенность — уже в самой устремленности пространства к льющемуся вверх свету, и эта устремленность вверх создает возвышенное состояние независимо от сложности форм (витражей готического собора или сложных росписей и богатства иконостаса православного храма). Но устремленность вверх — лишь одна из форм в архитектуре, делающая ее восприятие возвышенным. Не менее значим и другой пример: Вечный огонь, которому подчиняется композиция мемориального комплекса, может находится не выше, а ниже уровня глаз.

Раскрытие объекта в сторону величественного пейзажа — тоже один из способов вызвать чувство торжественности, величия, т.е. создать возвышенный образ. Даже крупная стеновая поверхность без проемов в определенном контексте создает собой символизирующее средство, придающее фасаду торжественность и величие. Эту закономерность прекрасно использовал академик А.К. Буров, проектируя главный фасад Центрального дома архитекторов в Москве. Торжественность и символичность подчеркиваются трех частным повторением арок, устанавливается стенд с локальным цветом.

Если строгость и простота форм создает возвышенные образы, благодаря символизации, то их стройность связана с возвышенным благодаря ассоциативности. Аналогии стройных форм с человеческой фигурой позволяет человеку ощущать себя частью архитектуры, чувствовать присутствие других, более величественных, подобных сил.

В такой ситуации восприятие также сопровождается ощущением причастности человека к чему-то неизмеримо более значительному, чем он сам, — к событиям, имеющим историческую или космическую масштабность.

Важную роль здесь играют высотные здания и сооружения. Но по мере удаления зрителей от здания постепенно пропадают детали, ослабляется четкость контура, стушевываются цвета. Это ослабление видимости в какой-то мере равносильно снижению воздействия сооружения на зрителя. Оно объясняется тем, что при больших удалениях начинает скачиваться в сильной степени т.н. «воздушная перспектива».

Известны и др. особенности восприятия личностью городских архитектурных форм. Например, применение архитектурных деталей, слегка уменьшающихся по своим размерам кверху, или горизонтальные членения с убыванием расстояний между ними, постепенное уменьшение ярусов и облегчение их кверху усиливает выразительность архитектурного объекта, создает больший перспективный масштаб и динамичность.

В результате проведенного социологическою исследования среди двух возрастных групп населения было выявлено отношение респондентов к городскому ландшафту г. Тамбова. Были получены мнения и пожелания относительно внешнего и внутреннего пространства города.

В ходе опроса удалось выяснить, что большинство принимавших участие в исследовании респондентов давно живут в г. Тамбове. При этом лишь молодые мужчины в возрастной группе от 16 до 33 лет вполне довольны той улицей, на которой они живут. Всем же остальным респондентам она не совсем нравится или не нравится вообще. Женщины (76% до 33 лет, 22 % более старшего возраста) полагают, что на улице не хватает детских площадок, цветов, мест для выгула собак и кошек и вообще чистоты и порядка. Мужчины полагают, что необходимо увеличить число баров, кинотеатров, дискотек.

Около 77% женщин обеих возрастных групп сошлись на том, что в г. Тамбове недостаточно зеленых насаждений, парков, скверов, бульваров. Мужчины полагают, что их вполне достаточно. Это опять же свидетельствует о том, что женщины более обеспокоены проблемой здоровой среды, чем мужчины.

Интересным является факт, что и мужчины, и женщины считают, что центр города расположен вполне удачно. И только 12,9% женщин и 46,2% мужчин более старшего поколения считают его планировку не совсем удачной. Это говорит о том, что люди с более богатым жизненным опытом более детально подходят к решению данной проблемы. Однако не совсем ясным остается то, почему 77% мужчин в возрасте от 34 до 50 лет и 80% женщин от1б до 33 лет считают, что у нас в городе достаточно памятников архитектуры, монументов, а вот остальные считают, что недостаточно. Очевидно, молодые женщины и мужчины старшего поколения больше внимания уделяют историческому прошлому, чем остальные респонденты.

Подавляющее большинство отметили, что в городе не хватает средств уличного освещения. Это можно объяснить, поскольку в городе действительно не везде хватает осветительных приборов, что провоцирует рост преступности и ряд др. негативных факторов. 7,7% мужчин в возрасте от 34 до 5% лет и 8,6% женщин этой же возрастной группы настаивают на необходимости того, чтобы в городе было больше бань и мест для оздоравливающих прогулок, Этих респондентов волнует проблема здорового образа жизни и мест рекреации.

Женщины считают, что в городе не хватает городского транспорта, фонтанов, предприятий бытового обслуживания, специализированных коммерческих киосков. В первую очередь это говорит о том, что их больше волнует проблема быта и рядовой жизни горожан.

Как выяснилось, совсем низкий процент респондентов утвердительно ответил на вопрос о том, что необходимо изменить центр города. Большинство, а именно — 80% женщин от 16 до 33 лет, 69,3% мужчин от 34 до 50 лет, а также женщин этого возраста и 24% молодых мужчин изменили бы в архитектурном облике г. Тамбова жилые массивы. Большинство женщин считает, что необходимы изменения в лучшую сторону относительно частного сектора, необходима его перестройка, озеленение, подведение к ним всех коммуникаций и др. Мужчины в возрасте от 16 до 33 лет снесли бы полностью частные постройки старого типа.

Удалось узнать, что больше всего жители хотят видеть город красивым. Примерно одинаковый процент респондентов считает, что он должен быть не только красивым, но еще и удобным. Конечно, еще они желают, чтобы он был оснащен новейшими достижениями архитектуры и градостроительства. Но несколько отстают молодые женщины, т.к. утвердительно ответили на этот вопрос 12% молодых женщин и 8,6% женщин более старшего поколения. Было установлено, что большинство респондентов из общего числа хотели бы, чтобы, чтобы административные, промышленные и жилые застройки находились отдельно друг от друга.

В результате исследования стало известно, каким образом влияют на горожан озелененные благоустроенные территории, такие, как парки, скверы, бульвары. Немногим меньше число женщин сошлись на том, что озелененные городские пейзажи способствуют появлению творческих идей у них. Большинство мужчин от 34 до 50 лет с этим согласились. Меньше всего респондентов обеих возрастных групп считают, что в парках и садах они защищены от городского шума. И уж совсем никого не оставляет равнодушным озелененный ландшафт нашего города. На этот вопрос утвердительно ответили лишь 7, 5% респондентов из числа мужчин в возрасте от16 до 33 лет. Это говорит о том, что зелень и озелененные городские пейзажи хотя и действуют на горожан по-разному, но главным остается одно — действие это во всех случаях, несомненно, оказывает благотворный эффект. Совершенно особенное отношение у горожан к световой архитектуре, не просто как к способу безопасного передвижения в темное время суток, но как к эстетической категории. Значительная часть (78%) респондентов отмечала красоту вечернего Тамбова.

Неравнодушны горожане и к выбору своего места жительства. Большинство всех респондентов желают жить как можно ближе к учреждениям культуры и образования, что говорит об их устремленности к интеллектуальной деятельности и к духовному обогащению. Так или иначе, они хотят соприкоснуться с возвышенным, что играет немаловажную роль в развитии личности. Меньшее число респондентов не хотело бы жить вблизи промышленных предприятий. Это вполне можно объяснить тем, что шум, вибрация, а также вредные химические вещества, выбрасываемые в атмосферу в первую очередь сказываются на жителях близлежащих домов.

Тем не менее, гораздо меньше респондентов хотели бы жить на окраине города, И совсем низкий процент из общего числа респондентов указывает, что место жительства не оказывает на них никакого влияния. Это говорит о том, что горожане неравнодушны к выбору места жительства.

Так, большинству женщин обеих возрастных групп, а именно — 72% возрастной группы от1б до 33 лет и 77,4% более старшей группы нравятся изысканные коттеджи европейского стиля. Зато 65% мужчин в возрастной группе от1б до 33 лет и 69,3% мужчин от 34 до 50 лет больше по вкусу стандартные дома Некоторым респондентам нравятся дома-небоскребы. Но мало кто хотел бы жить в домах частного сектора старого типа.

В исследовании изучалось воздействие внешнего вида дома или квартиры, в которых проживают тамбовчане. Стало известно, что большинству женщин в возрасте от 16 до 33 лет, а именно — 72%, и также 77,4% женщин более старшего поколения внешний вид их жилища способствует благотворному восприятию окружающей среды. В отличие от них, у мужчин обеих возрастных групп внешний вид их жилища порождает массу идей в области улучшения фасада жилища. Скорее всего, это можно объяснить тем, что представители сильного пола в гораздо большей степени обладают строительными профессиями и подходят к решению данной проблемы щепетильно и грамотно. Многим респондентам внешний вид их жилища поднимает настроение, жизненный тонус. Довольно интересно то, что глядя на свой дом или квартиру, меньше всего хотят поменять место жительства женщины и мужчины более старшего поколения. Они не хотят покидать свои обжитые, «насиженные» годами места.

Совсем низкий процент респондентов не обращает внимание на свой дом, квартиру.

Из результатов исследования можно сделать вывод: практически никого из опрашиваемых респондентов городской визуальный ландшафт не оставляет равнодушным. Так или иначе, горожане стремятся к духовному обогащению и эстетическому обогащению своей личности.

Эти позиции напрямую зависят от «мира видения» жителей, который у каждого чрезвычайно индивидуален.

Анализируя комфортность пребывания населения в городском визуальном ландшафте и, естественно, возможность его воспроизведения в ментальном плане, был использовать метод составления «ментальных» карте, при которых жители могли бы нарисовать план-карту наиболее привлекательного для них места, района и др.

Здесь обнаружились интересные вещи.

Большая часть жителей просто не помнит визуальный ландшафт города, если это не связано с конкретными нуждами. Лишь профессионалы, в большей степени архитекторы, строители, военные довольно точно запоминают ландшафт, как возможность ориентации на местности, умение найти дорогу и др. Часть людей просто обладает так называемым топографическим талантом, который позволяет не только запоминать общие и частные черты, но и прекрасно ориентироваться в этом пространстве. Подобные элементы памяти развиваются у водителей, должных запоминать дорогу др.

Остальная часть респондентов свободно обращается с составлением «ментальных карт».

Метод составления ментальных карт известен в психологии, фольклористике, этнографии, когнитивной лингвистике и поведенческой географии достаточно давно (Линч, 1982; Шемякин, 1940; Голд, 1990, Найссер, 1981). Ученых привлекает возможность увидеть мир воспринятый, запечатленный и переработанный сознанием определенного человека, мир который он долгое время хранил в памяти, а потом вновь воспроизвел на листе бумаги. Уровень достоверности таких карт зачастую зависит от личностных характеристик опрашиваемого человека (респондента), его уровня образования, качества жизни, рода занятий, семейного положения. При составлении этих карт не возможно обойти проблемы восприятия и памяти, более свойственные психологии, чем географии.

При создании ментальной карты была поставлена задача создать карту места, которое более всего нравиться в городе, стараясь вспомнить с внести в нее как можно больше деталей, более того, ее нужно было обозначить таким образом, чтобы указать к ней дорогу.

Известный план города Тамбова представляют собой достаточно впечатляющую композицию. Он может ассоциироваться и с орлом, и с человеком, одетым в широкий плащ. Но и в том и другом случае он — совершенно конкретное узнаваемое построение, достаточно таинственное и могучее. Географическое расположение его специфично, сам город как бы закрыт плащом-крыльями и весь технологиченский ландшафт простирается от севера к югу по длине распахнутых крыльев. Повернутая голова и часть правого плеча – канал реки Цны и леса, раскинувшиеся в ее пойме.

Городской визуальный ландшафт Тамбова чрезвычайно эклектичен. Наряду с урбанизированными районами соседствуют совершенно тихие деревенские пятачки. Все это поворачивает сознание населения в вектор слободского наклонения, в котором соседствуют часто амбивалентные позиции.

Прекрасные строения и ветхие домишки, «вросшие в землю», прекрасные магистрали и совершенно разбитые дороги, которые водители называют «как после бомбежки».

При анализе картографирования было выявлено, что большая часть респондентов взрослого возраста от 35 лет обязательно указывала на карте канал р. Цны, две базовые улицы – Советскую и Интернациональную. Сам город обозначался неким размытым пространством, в котором любимое (самое комфортное) место обозначалось более детализировано, где превалировали позитивные детали ландшафта.

Иногородние студенты, попавшие в фокус-группы, рисовали план Тамбова совершенно четко, ориентируясь на известное всем изображение – Орел-Тамбов, постоянно публикуемое в местных газетах и транслируемое по ТВ. Студенты, родившиеся и выросшие в Тамбове при составлении ментальных карты показали сходные данные с первой группой респондентов.

Насечение, проживающее в частных домах в качестве наиболее комфортных мест отмечает свой двор с подробным планом, жители микрорайонов в качестве таковых рассматривает наиболее красивые места (микропарки, детские городки, места гуляний и др.), находящиеся рядом с домом.

Семьи, имеющие машины, значительно расширяют зону комфортности. В их карту попали места, находящие вне города. Они связанны с рыбалкой, пикниками и др. Таким образом, комфортность горожан в визуальном ландшафте тесно увязана с эстетическим эмоциональным чувством. Это не просто любование красотой того или иного места, а совокупность нескольких параметров, наложенных на возможность душевного расслабления, временной длительности пребывания здесь и др.

Анализ ментальной картографии показал, что сам факт комфортабельности разбросан по времени. Люди, старше 60, отмечали те места, в которых они имеют возможность посещать сейчас, их карты отличались большей точностью и детализацией, представители среднего возраста отмечали комфортные для себя места, как правило 15-20 летней давности, студенты – межсессионные периоды, дети 7-10 лет не ориентируясь в больших масштабах, очень точно описывали парки, свои дачи, дворы.

Поэтому, городская ландшафтная комфортабельность – чрезвычайно индивидуализированное явление, состоящее из нескольких рангов:

Параметры городской визуальной комфортности:

Показатели
Оценивание (в баллах)

близость от места жительства
10

длительность общения именно с этим местом
10

свободное время
9

отсутствие психологических проблем
10

«погружение» в атмосферу места
10

красота (эстетизм) ландшафта
8

особое состояние психики (здесь и сейчас)
9

любимое время года
9

хорошая погода
9

хорошая компания
5

одиночество
5

Хочется отметить, что указанные параметры именно слагаемые городской комфортности. Лишь два последних показателя выступают как заменяемые (хорошая компания, одиночество), остальные воспринимаются лишь в совокупности, причем баллы оценки колеблются от 8 до 10, что, в принципе почти одинаково. Причем такая характеристика, которая могла бы по логике анализа выйти на передний план – эстетизм ландшафта, на самом деле выполняет не столь важную функцию. Она лишь «якорь», который привязывает визуализацию к конкретному месту и делает его впоследствии узнаваемым, что помогает быстрее войти в нужное настроение.

Таким образом, индивидуальная комфортность, создаваемая городским визуальным ландшафтом – производная от настроения, времени пребывания именно в этом месте, свобода от неотложных дел, что в целом позволяет «погрузиться» в природу, «прочувствовать» ее, тем самым, внеся в свою копилку позитива.

Автор(ы) статьи: Волынкин И.А.
Раздел: не указан
Ключевые слова:

не указаны

Аннотация:

не указана

Текст статьи:

Местное телевидение имеет сложную структуру. В окружающей среде оно выполняет не только роль «властителя дум», но и социальный заказ общества и его отдельных представителей. Если представить местное телевидение как систему, то отчетливо выявляются следующие группы:

• Собственно телевидение, а точнее редакция телевидения, с интересами ее руководителей, журналистов, финансистов.
• «Администрация» – местные органы власти, заинтересованные в местном телевидении как ресурсе влияния на аудиторию и соответственно на собственный электорат.
• «Собственники» – влиятельные персоны или организации, которые создают или финансируют местное телевидение с целью получения денег или влияния на местную политику.
• «Рекламодатели» – персоны или организации, заинтересованные в размещение на местном ТВ телерекламы для получения коммерческой (реклама товаров) либо политической (реклама персон) выгоды.

Местное телевидение в качестве продукта создает влияние на аудиторию. Собственно, получение влияния и есть основная цель всех групп взаимодействующих с телевидением (cм. схему).

Журналисты местного телевидения, как правило, заинтересованы в творческой, а их менеджеры в финансовой самостоятельности. Собственники (в основном это крупные местные предприятия или известные бизнесмены) заинтересованы в получении прибыли от телевидения и влияния на местную политику. Причем чаще всего прибыль не является главной задачей, так как в настоящее время телевидение нередко не в состоянии окупить затрат на него. Местная администрация ориентирована на контроль СМИ для реализации своих административных задач и поддержания политического влияния, в особенности этот контроль возрастает в предвыборной ситуации. Администрация, как правило, избегает вкладывание средств в телевидение и свое влияние на журналистов реализует через механизм административного регулирования. Рекламодатели рассчитывают продать товар и такой «посредник» как телевидение по широте охвата и влияния на аудиторию их вполне устраивает. Сложности у рекламодателя с продвижением товара возникают лишь тогда, когда таким товаром являются политики (PR – агентства, предвыборные штабы).

На редакционную политику местного телевидения косвенно или прямо влияют как администрация, так и собственники. Относительная независимость телевидения возможна в следующих ситуациях:

1. Отсутствие политики – когда телевидение ориентирована на коммерческую деятельность и не вмешивается в политику. Эдакий типаж канала «Культура».
2. Противостояние – когда противостоят друг другу разные группы администрации или собственника и появляется возможность несколько «дистанциироваться» от тех или других.
3. Позиция собственника – собственник придерживается принципа невмешательства в деятельность телевидения.
4. Поступление внешних финансовых потоков от рекламной деятельности – здесь понимается переориентирование на региональный рекламный рынок потоков в основном направленных на центральные каналы.
5. Поддержка влиятельной межрегиональной организации – возможное существование организации вроде Ассоциации региональных телестанций, которая бы юридически и организационно поддерживало местные станции и на федеральном уровне отстаивала их интересы.

Последние два варианта кажутся наиболее приемлемыми, так как менее всего зависят от местной политики. Организация или поддержка рекламных агентств ориентированных на региональный рынок в сочетании с Ассоциацией телестанций может реально содействовать увеличению степени независимости местного телевидения. Однако реализация данной стратегии поддержки местного ТВ неизбежно пересечется с проводящейся сейчас федеральной политикой информационного единообразия. Рассмотренные выше группы воздействия на телевидение является важными, но не менее значительную роль в этой цепочке взаимодействий играет зрительская аудитория. Механизм взаимодействия местного телевидения и аудитории мы проследим с учетом работ известных исследователей проблемы потребительского поведения телеаудитории.

Получение информации местного значения для локального общества является базовым в повседневной жизнедеятельности, поскольку позволяет выполнять и потребность в идентификации личности с окружением. Полученная информации о произошедшем событии или зарегистрированном телекамерами явлении и местной инфокультурной среды вызывает у обывателя ряд иных мотиваций: потребность человека в контакте с другими представителями общества, ввиду малой дистанции обмен информацией происходит оперативнее, при этом число контактов на порядок выше, чем в крупных мегаполисах. В зависимости от характера переданного сообщения реализуется другие потребности. Если информация позитивного направления осуществляется потребность в снятии напряжения, эмоциональной разрядки. Потребность в получении знаний, которые можно использовать в своей практической деятельности успешно выполняется при трансляции информации просветительского содержания. Художественно-эстетическая потребность находит разрешение в просмотре телезрителями культурных программ.

Как показывают данные многочисленных исследований, среди существенных факторов, оказывающих влияние на мотивы и потребности индивида в потреблении средств массовой коммуникации, большое значение имеет уровень образования. Обнаружено, что до получения среднего образования наблюдается процесс роста информационных потребностей, причем роль телевидения возрастает особенно резко. Далее, с ростом уровня образования отношение к телевидению заметно варьирует. В группах с гуманитарным образованием телевидение во многом замещается и дополняется другими средствами массовой коммуникации, оставаясь, в основном, в роли информатора о текущих событиях, в то время как в группах с техническим, сельскохозяйственным, экономическим высшим образованием оно занимает ведущее место. В малых городах уровень образованности населения в большей степени относится ко второй группе. Техническое образование широко востребовано на предприятиях текстильного и сельскохозяйственного профиля. Малый (предпринимательский) бизнес в последнее время заметно выделяется на общем фоне трудоустройства населения. Перевес технических специалистов в средне специальным и высшим образованием объясняет популярность местного телевидения как главного фактора социализации в культурное среде локального общества.

На выбор средств массовой коммуникации значительное влияние также оказывает возраст. Пик увлечения телевидением наблюдается в период полового созревания и раннего юношества, после чего следует период спада интереса. Кроме того, в серии исследований выявлены определенные закономерности, доказывающие влияние материального положения на потребление телепродукции: чем ниже материальный уровень жизни человека, тем больше он привязан к телевидению. Последний аргумент только подтверждает растущий уровень популярности местных СМИ и в особенности телевидения. В целом, обобщая исследуемые признаки, получаем следующую их классификацию:
а) Признаки, характеризующие внутреннюю структуру аудитории, относительно независимые от средств массовой коммуникации:

• социально-демографические (пол, возраст, социальный статус и т.п.)
• социально-психологические (потребности, установки, мотивы, интересы).
б) Признаки, характеризующие аудиторию в ее непосредственных взаимоотношениях со средствами массовой коммуникации:
• характеристики условий, при которых происходит подключение аудитории к потреблению средств массовой коммуникации (экономические, географические, временные и т.п.);
• включенность аудитории в потребление того или иного канала средств массовой коммуникации (частота, интенсивность, регулярность обращения к тому или иному источнику и т.п.);
• характеристики отношения аудитории к материалам средств массовой коммуникации (отражают степень удовлетворенности, оценку и т.п.);
• характеристики информированности о различных событиях, отраженных в средствах массовой коммуникации.

Своеобразным ключом по отношению ко многим характеристикам аудитории, перечисленным выше, является образ жизни. Его связь с большинством социально-демографических показателей, личностными особенностями человека, его мотивами и потребностями, системой ценностей и т.п. послужили причиной широкого распространения исследований, направленных на установление взаимосвязи образа жизни с потребительскими привычками аудитории.

Если проводить анализ образа жизни человека из малонаселенного городского пункта следует рассмотреть характеристики окружающей его малой группы людей, и условий функционирования городской среды в целом, как основного фактора влияния на материальные и духовные становления личности.

По откликам телезрителей в программах местного телевидения их привлекает позитивность и аналитичность информационной подачи. Местные тележурналисты рассматривают новости как некую модель жизни, средство консолидации общества, дающее ценностные ориентации, а не только «голые факты». Выпуски новостей региональных телекомпаний отличает внутренняя направленность на человека в рассмотрении любой проблемы, подача события с позиции полезности для каждого жителя. «Социальный момент» присутствует в любом сообщении, будь то сообщение о принятии новых законов, экономических проблемах региона, природных и технических происшествиях. Характер такой подачи информационных сообщений во многом определяется личностными ориентирами самих тележурналистов. Уровень заработной платы и проблемы социального плана тем, кто делает местное ТВ известны не понаслышке. Поэтому разобраться в той, или иной проблеме или ситуации они пытаются прежде всего и для себя.

Другой важной целью исследования является установление всевозможных связей между описываемыми характеристиками и особенностями восприятия сообщения и коммуникатора. Коммуникатор наравне с аудиторией является ключевой фигурой процесса массовой коммуникации. Анализ литературы в этой области показывает, что ученые по разному подходят к решению данной проблемы. В одних случаях модели коммуникатора включают обобщение и классификацию всех возможных особенностей человека. Но наиболее объективным на наш взгляд подходов, используемым для построения целостной концепции восприятия коммуникатора в рамках нашего исследования является выявление базовых факторов, наиболее значимых для коммуникативного процесса, где модель коммуникатора построена на трех ключевых характеристиках, связанных с психологическими механизмами коммуникативного воздействия:

• кредитности или доверии к коммуникатору, основанном на восприятии его как компетентного, надежного и квалифицированного и определяющем внутреннее принятие сообщения;
• привлекательности, основанной на обаянии коммуникатора, связанной с механизмами идентификации и имеющей большое влияние прежде всего тогда, когда тема сообщения затрагивает не объективную реальность, а субъективные предпочтения аудитории;
• власти, связанной с внешним принятием сообщения.

На двух рядах отношений, характеризующих роль коммуникатора в коммуникативном процессе:

• коммуникатор — сообщение;
• коммуникатор – аудитория.

Первый ряд отношений определяет фактор «компетентность – убежденность». Этот фактор включает такие характеристики коммуникатора как адекватное знание действительности, о которой он говорит, его искренность, правдивость, убежденность в том, что он говорит, выражение собственной позиции и умение донести свои знания, мысли до аудитории. В локальной среде этот фактор является базовым. Необъективность суждений коммуникатора исходя из схемы «коммуникатор – аудитория» может быть проверена последним участником коммуникативного процесса.

Отношения – «коммуникатор – аудитория», характеризуемые фактором — привлекательность, предполагают в этой модели два ряда характеристик: отношение коммуникатора к аудитории и отношение аудитории к коммуникатору. Первые включают знание своей аудитории, искреннее уважение к ней, умение обращаться с ней на равных; вторые — известный аудитории авторитет коммуникатора, внутреннюю и внешнюю привлекательность коммуникатора, симпатию к нему, умение адекватно реагировать на обратную связь от аудитории. Именно эти факторы и характеристики раскрывают ожидания телеаудитории. Их наличие у конкретного коммуникатора обеспечивает эффективность коммуникативного процесса, а значит, и более высокий уровень потребления конкретных телепередач. Диалог «коммуникатор- аудитория» на местном телевидении удается благодаря избранному человекоцентрированному подходу функционирования. Факторы восприятия и оценки большинства качеств коммуникатора, во многом определяются ситуацией взаимодействия и индивидуальными особенностями зрителя. Большой валидности в предпочтениях телезрителя к программам местного телевидения не наблюдается, поскольку механизм производства телесобщений постоянно апробируется повседневно практикой, позволяя более адекватно определить причины принятия или отвержения того или иного коммуникатора, а, следовательно, той или иной передачи.

Информационный аспект сообщения — важнейший компонент массовой коммуникации, поскольку является самой сутью коммуникативного процесса. В этих условиях необходимость оптимизации построения сообщения и передачи информации, делающие массовую коммуникацию более эффективной и привлекательной для потребителя, становится одной из очевидных задач исследователей.

Специфика обмена информацией в массовой коммуникации заключается в особых условиях его протекания и, прежде всего, в отсроченной обратной связи, не позволяющей сразу же видеть реакцию аудитории и корректировать сообщение в нужном русле.

Кроме того, как и в любом другом акте общения здесь для эффективного обмена необходим определенный уровень культурно- психологического сходства коммуникатора и реципиента. Именно такой уровень идентичности наблюдается в работе местного телевидения. Влияние как результат обмена информацией успешно реализуется в местной инфокультурной среде, когда человек, направляющий информацию (коммуникатор), и человек, принимающий ее (реципиент), обладает единой или сходной системой кодификации и декодификации.

Эффективности при таком обмене удается достигать за счет свойств: полезности, ценности, и значимости информации для аудитории. Объективность фактора эффективности такого коммуникативного процесса измеряется:

• с одной стороны, степенью известности: чем больше в сообщении известно реципиенту, тем меньшую ценность оно представляет;
• с другой стороны, ее избыточностью (но в ограниченном объеме), увеличивающей помехоустойчивость;
• степенью соотнесенности ее ценности с потребностями человека.

Для коммуникатора в локальной инфокультурной среде важно, чтобы форма сообщения способствовала оказанию соответствующего социокультурного воздействия; для аудитории — наиболее успешному удовлетворению потребностей. Их роль в потребительских предпочтениях телеаудитории следует из особенностей телевидения как продукта потребления. Условия потребления телевизионной продукции очень специфичны по сравнению с условиями потребления большинства других товаров и услуг. Видимое отсутствие денежных отношений с производителем приводит к отсутствию материального риска от впустую потраченных денег. Постоянно имеющаяся возможность переключить телевизор с одного канала на другой редуцирует моральный риск разочарования от неудовлетворившей ожиданий передачи. Простое наблюдение за тем, как происходит ее выбор показывает, что часто это просто бездумное переключение кнопок в поисках чего-то более-менее подходящего.

Образ коммуникатора и жанровая и тематическая направленность сообщения, как показывает анализ литературы, являются для телевизионной продукции основными свойствами (Шерковин, 1973; Пронина, 19876; Богомолова, 1991 и др.). Жанр и тема в большей степени отражают способность передачи выполнять общепсихологические функции, а значит удовлетворять такие потребности как потребность в отдыхе и развлечении, познавательная потребность, утилитарная потребность и т.д. Образ коммуникатора формирует тип контакта телезрителя с коммуникатором и, в первую очередь, определяет выполнение функций социально-психологических и соответственно удовлетворение потребностей, обусловленных социальной природой человека: потребности в формировании общественного мнения и ориентировке в мире социальных явлений, потребности чувствовать себя членом своего общества, потребности в контакте с другими и т.д.

Для понимания потребительских предпочтений также важно, что коммуникатор-ведущий дает телевизионной продукции по сравнению с любой другой серьезное преимущество, априори определяя ее индивидуальность. Присутствие человека на экране делает конкретную телепередачу настолько уникальной, что можно предположить, что этого вполне достаточно для ее выделения даже из аналогичного по теме и жанру ряда продукции. Наиболее ярко эта индивидуальность проявляется в случае, когда телепередача уже в течение некоторого времени популярна у телезрителей, и телеаудитории хорошо известны личность коммуникатора и особенности его поведения.

Для устойчивого существования любого телевизионного канала коммуникатору, как и производителю любой другой продукции, необходимо привлечение как можно большего числа потребителей, поскольку от их количества зависят его доходы.

Высокие рейтинги тех или иных передач или канала в целом, являясь относительно объективным показателем уровня потребления, а значит, и эффективности выполнения каналом тех или иных функций массовой коммуникации, позволяют привлекать дополнительные источники финансирования, прежде всего в лице рекламодателей. Кроме того, значимость того или иного телевизионного канала как источника информации, его весомость в формировании общественного мнения, является основанием для его финансовой поддержки различными экономическими и общественно-политическими структурами. В этом случае интерес также представляют телепередачи и телевизионные каналы с большой по объему аудиторией.

Стремление привлечь максимально возможное количество потребителей реализуется за счет специальных психологических приемов: информирования о своей продукции и придания ей определенной индивидуальности — уникальных качеств, позволяющих при всей однотипности существующих здесь продуктов и схожем наборе выполняемых ими функций выделить собственный из ряда аналогичных товаров или услуг.

В нашем случае принадлежность той или иной передачи определенному каналу с экономических и правовых позиций является характеристикой аналогичной товарной марке, поскольку закрепляет право собственности на нее и т.п. за определенным коллективным коммуникатором. Ситуация же с оценкой психологической роли, а значит, и оценкой роли разных телевизионных каналов в потребительских предпочтениях телеаудитории — гораздо сложнее; в своем непосредственном виде она практически никогда не рассматривалась исследователями и требует изучения.

Имея собственную организационную структуру, штат корреспондентов, журналистов, редакторов, аналитиков, ведущих и т.д., каждый телевизионный канал может рассматриваться как самостоятельный источник информации. Следует отметить, что в эмпирических исследованиях прессы, радио и рекламы также накоплено достаточно материалов, указывающих на связь отношения к источнику информации в целом (газете, радиостанции, рекламному носителю и т.п.) и того, как воспринимается конкретное сообщение, степень его ценности для аудитории. Именно данные о роли марки в предпочтениях потребителей и значении источника информации при восприятии массовой коммуникации позволяют нам, несмотря на всю неоднозначность проблемы предположить, что телевизионные каналы могут влиять на выбор передачи для просмотра, в первую очередь, за счет того, что они по — разному воспринимаются телеаудиторией.

Таким образом, подводя итоги, следует отметить, что широкие возможности в удовлетворении потребностей общества и человека сделали телевидение одним из самых популярных и выгодных продуктов производства и потребления. Одним из доказательств этому служит постоянное появление новых телевизионных каналов.

В такой ситуации понимание механизмов предпочтений телеаудитории как одного из аспектов повышения эффективности массовой коммуникации становится особенно актуальным, поскольку позволяет привлекать внимание большего количества потребителей, увеличивая рейтинги популярности. Это является особенно важным в условиях все время возрастающей конкуренции между разными производителями.

Анализ литературы по проблеме потребительских предпочтений показывает, что в их основе лежат свойства продукта, соответствующие актуальным потребностям и мотивам человека. Мотивы и потребности определяют направление и границы поиска желаемых свойств в предмете, а инструментом, позволяющим оценить степень соответствия желаемого действительному, являются когнитивные процессы человека.

Утвердившиеся в психологии представления об обусловленности когнитивных процессов всем социальным опытом человека, доказанные экспериментально и теоретически, свидетельствуют, что свойства товара или услуги такие, какими они воспринимаются субъектом, не всегда соответствуют объективно заложенной в них ценности. В процессе потребления первоначальные функции товара нередко меняются благодаря приданию ему дополнительной субъективной ценности и наделению его дополнительными свойствами, обусловленными прежде всего общественной ситуацией его потребления.

Таким образом, изучение того, как воспринимается тот или иной продукт, направленное на углубление понимания и анализа субъективной информации о товаре, имеющейся у потребителя, является основой для понимания причин потребительских предпочтений, позволяя в определенной мере прогнозировать его поведение.

Качества коммуникатора особенно важны для телеаудитории, поскольку придают телепередаче ярко выраженную индивидуальность, усиливая разницу между телепродукцией, аналогичной по функциям, жанру и теме, значительно упрощая выбор.

На первый взгляд, специфика телевизионной продукции снимает необходимость учета каких-либо других факторов в анализе зрительских предпочтений. Легкость замены одной телепередачи другою путем простого переключения кнопок, незначительность финансовых затрат на потребление телепродукции существенно снижают материальный и психологический риск неправильного выбора. Вместе со снижением риска уменьшается вовлеченность потребителя в этот процесс и повышается его случайность.

Тем не менее на значимость телевизионного канала в потребительских предпочтениях телеаудитории указывают разработки о влиянии источника информации на восприятие массовой коммуникации.

Кроме того, в настоящее время на практике коммуникатор не редко пытается подчеркнуть уникальность своего продукта помимо прочего его принадлежностью к продукции определенного телевизионного канала. Имеются также свидетельства о том, что деятельность многих (в первую очередь, общенациональных) телевизионных каналов подчинена специально разработанным концепциям, которые акцентируют их индивидуальность, придающую их телепродукции дополнительную ценность.

Успешная реализация подобных мер должна найти отражение в восприятии телезрителей. В этом случае образ каждого телеканала в представлениях телеаудитории будет обладать набором особых качеств, отличающим его от других телеканалов, и качества эти будут иметь субъективную значимость для удовлетворения потребностей телеаудитории.

Следует также отметить, что следствием обусловленности этих качеств мотивами и потребностями телезрителей должны стать определенные различия в восприятии телеканалов разными социальными группами аудитории. Связаны они будут прежде всего с различиями в мотивации их обращения к телепродукции.

Разница в восприятии телевизионных каналов, безусловно, должна отразиться на потребительском поведении телеаудитории. Субъективная значимость тех или иных характеристик определенного телеканала будет в этом случае влиять на выбор потребителя, т.е. должна обнаружиться зависимость выбора телепередачи зрителем от ее принадлежности конкретному каналу. В нашем случае объектом исследования является региональное телевидение, поскольку именно в его структуре, на первый взгляд почти тождественной общепринятым моделям, ТВ существуют отличия в работе, как самих коммуникаторов, так и реципиентов.