Раздел: ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:
праздник, праздничная культура, ритуал, праздничный цикл.
Аннотация:В статье рассматривается праздничная культура XVIII века, классифицированная как: 1) придворные; 2) народные торжества по аналогии с Мистериями Ренессанса; 3) приватные праздники, которые стали привычными к концу XVIII века. Для внедрения культурных новаций в быт требовалось идентифицировать праздничные действа с традиционно-сакральными элементами культуры, что ритуализировало светские праздники и быт.
Текст статьи:
Начиная с петровских преобразований в беллетристической и бытописательской литературе возникает стереотип восприятия городской культуры как череды бесконечных праздников, триумфов, каруселей, маскарадов, балов, приемов, гуляний, фейерверков. Действительно, атмосфера праздника, была свойственна русской культуре XVIII века для которой был характерен период ученичества у Западноевропейской культуры. Состояние ученичества было не случайным, так как игровая природа русской культуры этого времени определялась состоянием текучести, незавершенности и изменчивости самой российской действительности. Потребность в игре диктовалась возникшим в русском обществе напряжением от встречи с новым, “чужим”, которое активно привносилось активно в жизнь и быт людей разных сословий реформами Петра I. Через игру (праздник, развлечение, ритуал) снимался страх перед непривычным, незнакомым и “незаконным” с точки зрения православия и православной культуры, что помогало вытеснить из массового сознания чувство неуверенности. Игра освобождала “маленького” человека от тягот жизненных перемен, реформаций и модернизаций, осуществленных в России в I четверти XVIII в. делала восприятие бытия веселым и в некоторой степени беззаботным. “Человек играет тогда, когда он празднует бытие” . Вместе с тем, в праздничной культуре XVIII века наблюдается еще одна немаловажная особенность: все участники игровых действий сохраняли способность воспринимать ситуацию как бы извне, с позиции стороннего наблюдателя. Такое положение стало возможным при появлении в пространстве русской культуры западноевропейской индивидуалистической идеи . В России “бытийная валентность” новой европейской культурной модели выглядела проблематичной, так как радикально отличалась устоявшихся культурных образцов и потому воспринималась скептически. Это позволяет понять назначение игрового начала. По словам Й. Хейзинги праздник и игра (как его органическая часть) выключали участников из обыденной жизни, расширяли “временные и пространственные границы” и задавали параметры существования “заодно строгой определенности и настоящей свободы” .
Со времени Петра I, впервые временные и пространственные границы праздника вышли за рамки установленного годичного цикла. Праздники, как в Средневековье, так и в Новое время прерывали тягостную в своем однообразии череду дней. Извлекая из потока будней людей, праздник был призван выполнять замещающую функцию. Кроме того, по замечанию М. Бахтина, для праздника была характерна “своеобразная логика обратности…, логика непрестанных перемещений верха и низа” , все делалось вопреки установленным правилам . События реальной жизни разворачивались в сфере свободы, что позволило позже, к дочери Петра I “приклеить” смелое и искристое прозвище “веселая Елисафет”. Игра в празднике XVIII столетия была призвана опровергнуть законы, запреты, сословные перегородки и условности. “Пародия, профанация, вольное, фамильярное отношение распространилось на все ценности, мысли, явления и вещи”.
Праздники XVIII века можно классифицировать как: 1) придворные; 2) народные торжества по аналогии с Мистериями Ренессанса; 3) приватные праздники, которые стали привычными к концу XVIII века . Третий тип праздников в отличие от первых двух в части организации и сценариев их проведения, наполнения художественными элементами, носил просветительский характер и был адресован “для благородных, для мужей степенных, купечества и прочих, благопристойно одетых” . Праздники указанных типов можно также дифференцировать по восприятию органами чувств. Они отличались широким использованием декораций. Декорирование праздников было призвано продемонстрировать участникам и зрителям “живые картинки” городской жизни различных сословий российского общества. С этой же целью осуществлялись сценарные постановки “кукольных” мизансцен, “говорящих” картин, театрализованных пасторалей, соответствующим образом освещались дворцы, парки, пруды, фонтаны, иллюминировались декорации. Исследователи отечественной культуры неоднократно обращали внимание на то, что праздник XVIII века был достаточно похож на театральную постановку, в которой был пролог (приезд гостей), завязка (обед), развязка (бал, фейерверк), эпилог (разъезд гостей) . Нам бы хотелось подробнее остановиться на “завязке” праздника – обеде.
Обед в праздничной культуре XVIII века весьма примечательным компонентом. Он представлял собой совместную трапезу. Не случайно обед сохранился в канве праздника как один из древних и устойчивых форм социализации, восходящей к первобытному жертвоприношению. Как элемент игры обед имел строгие правила, которые были обязательными для исполнения. По мере распространения правил европейского этикета в пространстве бытовой культуры, в том числе и на обеды любые изменения поначалу воспринимались с опаской, так как участники трапезы боялись, “что такая новация, изменение или даже случайное нарушение традиции могут вызвать разрушение гармонии в мире, упорядоченного взаимодействия всех “деталей”, целостности, каковой является мир после его сотворения” . Иными словами, возникал страх перед повреждением сигнальной наследственности, “которая представляет собой передачу поведенческих навыков потомству путем научения через условный рефлекс подражания” . Основания для подобного рода страхов были. Они заключались в том, что во время праздничного (публичного) обеда нарушалась вековая традиция коллективной молитвы, предварявшей прием пищи призванной благословить ее и всех сидящих за обеденным столом. Вместо молитвы начало трапезы, и все время обеда сопровождали игрой духового оркестра, который исполнял светские произведения популярных европейских композиторов. В целом праздники XVIII века и обеды, как их органическая часть, были призваны десакрализировать всю систему праздничной культуры допетровской эпохи и “сакрализировать” ценности новой светской российской культуры, пропитанной идеалами и духом свободы, рационализма и антропологизма. Их вживляли в общественное сознание, не забывая о том, что “новое” (европейское) — это “чужое” и даже чужеродное явление для русской культуры. Для внедрения культурных новаций в быт требовалось идентифицировать праздничные действа с традиционно-сакральными элементами культуры. Для этого светские праздничные затеи должны были приобрести ритуальную форму. Ритуальность нового праздника была бесспорной, но вместе с тем и поверхностной. “Ритуальные аксессуары, жесты, тосты…, надобеденные позиции праздника служат не более “чем зоной перехода к антиобеденному экстазу, раскрепощению душ и тел…” . На празднике лежала большая смысловая нагрузка, он нес в себе значительный гносеологический потенциал, так как, оказался способным изменить сознание участников, решительно развернуть его в сторону нравственных и эстетических компонентов жизни, приглушенных обыденностью повседневности. В ходе новых праздничных действий и торжеств создавались условия для формирования целостности человеческой личности. Праздник также задает некую невербальную, некатегоризированную установку на укоренение в пространстве “своей” культуры “нового”, в том числе и нового образа жизни, новые стереотипы поведения, формы общения ; создает пространство для процессов инкультурации и социализации, передачи принятых и освоенных культурных ценностей от одного поколения другому. Вышесказанным можно объяснить тот факт, что светские праздничные затеи XVIII века в России приобретали ритуальную форму. По этой же причине они быстро и естественно, внедрились, во-первых, в локальную праздничную культуру, сформированную в допетровской Руси, обогащая её новыми (светскими – по своей природе) символами, знаками и смыслами, а во-вторых, частично заместили традиционные для национальной культуры праздничные формы или же слились с ними, придавая им непривычный ранее вид (Рождество-Новый год).
Вместе с тем, новые праздники не убрали из культурного пространства традиционные русские праздники, в основе которых лежал годовой цикл (календарь), одобренный русской православной церковью. Последние мирно уживались со вновь введенными торжествами и делали праздничный календарь весьма наполненным. Обилие праздников в России в XVIII веке, которые иногда длились неделями удивляло трудолюбивых, склонных к пуританству и сдержанности европейцев . Это объясняется тем, что скептически настроенные иностранцы не могли адекватно воспринять местные ритуальные смыслы праздничных церемоний и оценить их роль в осуществлении европеизации русской культуры и соответственно в аккультурации и инкультурации по преимуществу дворян, а также обеспеченных городских слоев населения.
Как мы указывали выше, праздники были призваны отвлекать от рутинной повседневности буден. Для этого использовались разнообразные приемы развлечения гостей. Этимологически слово “развлекать” восходит к французскому слову “diverter” и производного от него “divertissement”. Глагол также имеет значение “отвлекать”. Те же значения сохраняются в XVIII веке и в его русском эквиваленте. В “Письмах русского путешественника” Н.М. Карамзина слово “развлекать” употребляется в значении “отвлекать” внимание. Он пишет: “Бесчисленное множество статуй, групп, ваз… не привлекают, а развлекают внимание…, так что вы не знаете на что смотреть…” . Синонимом слова “развлекать” было слово “увеселять”. Развлечения (увеселения) приобрели особое значение в архитектонике праздничной культуры XVIII века после отмены обязательной службы дворян и утверждения в общественном сознании самодостаточной ценности частной жизни. С этого момента развлекательная культура начинает выполнять в обществе интегративную, социализирующую роль применительно к субъекту веселья. Этим обусловлено появление нового набора форм приватных развлечений (любительские спектакли, музицирование) которые были призваны “образовывать” ум, чувства и воспитывать тонкий художественный вкус. В связи с этим возникли увлечения (хобби): естественнонаучные занятия, коллекционирование, приватные “съезды” и кружки. Живший в это время в России граф Сегюр так описывает светские “съезды”: “Кроме праздничных дней, обеды, балы, вечера немноголюдны, но общество в них было непестрое и хорошо выбранное, они не были похожи на пышные наши рауты, где царствует скука и беспорядок. Одежда, заимствованная у французских придворных, была менее покойна, чем фраки, сапоги и круглые шляпы, но она поддерживала приличие, любезность и благородство в общении. Так как все обедали рано, то время после полудня было посвящено исполнению общественных требований, обычным визитам и съездам в гостиных, где ум и вкус образовывались приятным и разнообразным разговором. Это напоминало мне то веселое время, которое я проводил в парижских гостиных” .
В арсенал развлекательной культуры наряду с приватными видами “увеселения” входили и другие культурно-массовые мероприятия: балы, маскарады, шествия, гуляния, фейерверки и т.п., то есть все то, что делало городскую жизнь яркой, выразительной, пестрой, что заполняло досуг. В условиях перманентного веселья, вначале С-Петербурга, затем Москвы, а позднее Николаева, Одессы, Севастополя и других городов русская православная церковь старалась защитить религиозные праздники, указывая на их “душетворящее” свойство, и не одобряла шумные светские развлечения, находя их антихристианскими. Особенно активно церковь выступала против благотворительных увеселений, нашедших большое распространение в крупных городах в конце XVIII и в I половине XIX веках. Архиепископ Амвросий по этому поводу писал: “Наиболее прискорбное знамение нашего времени в этом отношении представляют… благотворительные увеселения…. Это поругание истинно христианской благотворительности; это вторжение своекорыстия и страсти к наслаждениям в то внутреннее святилище христианских сердец, где силою веры и благодати воспитывается нищета духовная, самоотвержение и самопожертвование…” .
В орбиту развлекательной культуры XVIII века была также вовлечена, кроме всего прочего, среда обитания горожан. В первую очередь это относилось к главному жилому дому городской усадьбы в эпоху барокко . Успешно осваивая культурный опыт Европы, Россия достаточно быстро осуществила дрейф от средневекового патриархального быта, от хоромов и теремов к светским, европейским архитектурным образцам. Первоначально эти изменения коснулись “верхнего” слоя общества, но затем, они отозвались в сознании и культуре значительных масс городского общества. Наиболее ярким и впечатляющим примером втягивания городской среды обитания в орбиту праздника и веселья являлся С-Петербург, который сам стал элементом развлекательной культуры XVIII столетия. Широкие прямые улицы, большие площади, роскошные дворцы и внушительные по своим размерам дома соответствовали властно-административному, сакральному и празднично-рекреативному, социокультурному смыслу. Роскошь и беззаботность светской суетности и праздности подчеркивала фасадная архитектура, которая демонстрировала одновременно многостильность и чистоту стилей, романтизм и театральность . Заимствуя все лучшее, что было создано в это время в Европе, петербургская архитектура утверждала идеи чувственных наслаждений посредством введения на фасадах пилястр, лопаток, раскреповок, карнизов, наличников, скульптур и так далее . Все это входило в праздничное оформленные пространства повседневности, насыщенное настроениями светлых ожиданий и перемен. Можно сказать, что XVIII век положил начало решительному повороту от замкнутого характера всех форм земного бытия: и от жилья до покроя одежды, от молитвенных песнопений в храме и в горнице перед иконами до новых архитектурных стилей, невиданного ранее интерьера, где звучали гимны земным радостям. Это говорило, прежде всего о победе нового светского отношения к миру, которое стало залогом роста национального самосознания, прогресса интеллектуальных, материальных и культурных потенций общества. Европейские достижения в области духовной и материальной культуры воспринимались в России торжество человека над силами природы. Находясь в состоянии ученичества, русская культура заимствовала у итальянцев эмоционально окрашенное барокко, у рационально мыслящих французов – классицизм. Вместе взятые элементы итальянской и французской культуры возбуждали в русском культурном сообществе жажду знаний, страсть к путешествиям будили художественную фантазию, ожидание праздника и радости. Изменившийся образ жизни стал диктовать характер перемен в жилом доме, который затронул, как композиционное строение, так и способы внутреннего убранства. Богатый дом в городе середины XVIII века разительно отличался от жилых построек начала века, замкнутых на хозяйственной и бытовой жизни семьи. Он стал открытым миру города и радостям общения, которые город дает. Дом в С-Петербурге становится публично обозримым, часть улицы где он располагался, превратилась в его парадное пространство, на котором разыгрывались вступительные и заключительные элементы праздника (встреча и проводы именитых гостей). В Москве, в отличие от С-Петербурга дом не выносился на улицу, но он становился доступным для обозрения благодаря сносу глухих заборов и возведению ажурных прозрачных решеток. С этого момента дом стал выполнять роль визитной карточки хозяина, поскольку, по словам современника “человек делается почтительнее по мере великолепности его жития и уборов” . По аналогии с человеком дом становится антропоморфным понятием (фасад — “лицо” дома). Растущие масштабы торжеств, маскарадов, балов, обедов требовали новых территорий. Эта потребность обусловила расширение парадной части дома, изменения интерьера. Последний выполнял функцию художественного украшения праздников и развлекательных мероприятий . С этого момента развлекательный элемент приобретает особый аспект: в интерьер дома вводятся зеркала, призванные отражать художественное действо, участниками которых были хозяева и гости. Множество зеркал преломляли пространство дома удваивали его, комнаты становились многомерными и светозарными. Не только зеркала, но и настенная, потолочная живопись должны были “выплеснуть” внутреннее содержание дома на улицу: “в зале нарисована на стенах охота, в гостиной ландшафты, в кабинете… кажется, стены были расписаны боскетом; где-то еще драпировкой или спущенным занавесом” . Развлекательная культура этого времени диктовала свои правила в образе жизни. Она не терпела статики. Этим объяснялись постоянные переезды монаршего двора и вельмож из С-Петербурга в Москву и обратно, из зимних домов-дворцов в летние, переходы по анфиладам комнат в залы и т.п. С наибольшей полнотой хозяин мог продемонстрировать всю глубину своей “экспозиции” во время торжественных обедов. За обедом демонстрировались лучшие образцы европейского декоративно-прикладного искусства (скатерти, светильники, сервизы, серебряные столовые украшения). Во время обеда гостей поражали искусством поваров, музыкантов, поэтов. Особое место в “спектакле” обеда занимали десерты. Оформление десертов предполагало настольные украшения в виде дворцов, фронтонов, беседок, буфетов, гор, фигур из сахара, карамели, воска, фарфора. Все это великолепие располагалось на огромных серебряных блюдах. Заказывались десертные композиции у знаменитых художников (Николо Пино,Ф. Растрелли, И.И. Кендрлер и др.). Несмотря на композиционную сложность, дороговизну материала, десертные настольные украшения, имели не постоянный, а оказиальный характер. Это обстоятельство определяло их временнỳю ограниченность, а сами предметы как — бы “запечатывали” его, и потому впоследствии попали в разряд занимательных диковин. Организация обедов как элемента праздничной и развлекательной культуры позволяет увидеть, что быт двора и дворян – “это не только жизнь вещей, это и обычаи, весь ритуал ежедневного поведения, тот строй жизни, который определяет распорядок дня, время различных занятий, характер…досуга, формы отдыха, игры…” .
В архитектонику праздника и развлечений города XVIII века входил бал как импортированный элемент западноевропейской культуры. Первые балы появились в Москве в начале XVII века при Лжедмитрии I и охватили лиц, причастных к самозванцу и включенных в новомодные царские забавы. В Россию балы вернулись лишь спустя столетие, в эпоху Петра Великого. К этому времени страна приобрела новое геополитическое значение, новые географические границы, иные: систему управления, стиль жизни, характер восприятия мира. С этого момента балы стали входить в культуру петровской эпохи “как элемент дидактической системы, порожденной новым типом государственного устройства” . Они оказались хронологически первой формой нового общественного церемониала, который потеснил из рисунка межличностных отношений ритуал, отведя ему достойное место в религиозных действах при рождении, венчании и похоронах. До начала XVIII века в общественном сознании ритуал воспринимался как способ сохранения сложившегося столетиями порядка. В этом качестве он организовывал и стандартизировал повседневность и потому заполнял все пространство человеческой жизни. За рамками ритуала оставались лишь экстравагантность и причуды, акты творчества и инициативы. Исходя из данного понимания ритуала, культурные новации Петра I воспринимались как причуды, хотя таковыми не являлись. Затем, по мере усвоения европейских культурных форм праздника, досуга, веселья, ритуал вновь входит в ткань повседневной культуры, но уже в ином, десакрализированном виде. Через светские ритуалы (церемонии) личность стала осознавать свою коллективную, сословную и культурную принадлежность. Сознание участников таких ритуалов-церемоний по сценарному замыслу организаторов должно было воспарять ввысь над житейской суетой и скукой буден. “Праздничные изменения сознания (через ритуал – церемонию — Т.Б., В.С.) решительно поворачивают его вплотную к нравственным и этическим сторонам жизни, так или сяк приглушаемым предыдущей…обыденностью” . Таким образом, праздник вообще, а бал, в особенности превращались в оригинальную форму допознавания социальной жизни и определения своего места в иерархически выстроенном социокультурном пространстве. Начиная с петровских ассамблей организаторы балов стали уделять особое внимание их церемониальности, так как это позволяло выработать формы общения, “кавалеров” и “дам”, “определить тип социального поведения дворянской культуры” (Ю.М. Лотман). На основе ритуализации бала возникла его “грамматика” (Ю.М. Лотман), а сам он превратился в некое целостное театрализованное представление, насыщенное эмоциями, значениями, символами. Со времени правления Елизаветы Петровны балы, стали вписываться в языческий календарь. Маслиничные маскарады были вытеснены маскарадными балами, а затем последние стали самостоятельной разновидностью бальной культуры. На протяжении XVIII и XIX веков бальная культура включает в себя как обязательный игровой элемент (шахматы, карты, лото, фанты и т.д.), к чему на первых порах добавлялось и курение – как новомодное развлечение. Каждый из видов игры имел свое собственное значение. Так игра в карты, это почти всегда игра с судьбой – недаром “на кон” ставились состояния, а следствием проигрыша могло быть самоубийство. Таким образом, карты становились формой через которую человеку позволялось ощутить свой рок, свою судьбу. В отличие от карт курение – это процесс, связанный с беседой, общением, и в этом отношении оно может рассматриваться, как форма позволяющая установить новые связи, отношения, укрепить дружбу с небольшим приятельским кругом, расслабиться, отдохнуть. По своей социальной функции бал, пожалуй, в наибольшей степени приближен к западноевропейскому карнавалу. Он предоставлял определенные возможности участникам праздника преодолеть социальные перегородки. При этом сохранялись сословные знаки. На петровских ассамблеях присутствовали и “работные люди”, но сидели они в своей специально отведенной части стола. Впоследствии, когда созданная Петром I иерархическая система стала отвердевать, сословные и статусные знаки приобрели важную регулирующую роль в бальном пространстве: каждая социальная группа была по-своему костюмирована, имела характерную прическу и занимала в зале свое особое положение. При этом пройтись в танце через зал было можно, но вернуться необходимо было на то место, которое заранее отведено социальной группе танцоров . Тем самым бал уменьшал сословную дистанцию, принятую вне бала и делал минимальной внутрисословную дистанцию. На балу представлялась возможность танцевать даже с членами царствующей фамилии, а иногда возникала возможность решать некоторые дипломатические проблемы. Основной пласт бальной культуры был ориентирован на сословно-консолидирующие функции, он оказывался эффективным средством воспитания чувства сословной корпоративности. Функциональное назначение бальной культуры заключалось в том, что балы стимулировали проникновение в культуру России европейских элементов культуры, новаций и как бы расчищали плацдарм для более глубоких и масштабных культурных преобразований. Об этом свидетельствует не только размах придворных балов, на которых во времена Елизаветы собиралось до трех тысяч человек , но и возникновение целой системы балов: придворные, частные, коммерческие, антрепренерские . Бальная культура вызвала к жизни спрос на новые профессии: танцмейстеров, хореографов, на оркестры и соответствующую светскую музыку и привела к появлению танцзалов, танцевальных школ, учителей танцев. Молодых людей учили танцевать менуэты, “англицкие контрадансы”, французские котильоны, польскую мазурку и т.п. Очерченные особенности бала XVIII – начала XIX веков – это церемониал. В бальном церемониале разворачивались социальные страсти и дискурсивные ходы (серия проходок отдельных пар, демонстрация искусности каждого танцующего “себя перед всеми”). На балу через особые церемонии проходило вынесение “Я” вовне и отождествление его с внешней данностью . Подтверждением этому может служить система общения мужчин и женщин на балу, выбор женщиной мужчины, выбор “царицы бала”. В этой части бальной культуры просматривалась ностальгия по непрожитым русской культурой временам средневековой рыцарской эстетики. Ориентация на демонстративность, зрелищность, парадную церемониальность бала контрастировали с функциональной нагрузкой “бальной рамы” (курительной, игровой, буфетной комнатами). Его “экстравертность” была направлена на выявление способности участников бала к овладению комплексом сословных норм. На эти же цели была направлена и атрибутика бала (платье, украшения, множество свечей, цветы, громкая музыка, танцевальные фигуры). К началу XIX века бал теряет свой церемониальный характер, обязательную “бальную раму”, он становится элементом повседневности, так как может состоятся во “всякий день”. Игровая коммуникация входит в структуру бальных танцев, а мазурка становится “кульминацией бала” (Лотман Ю.М.) Бал, как часть праздничной культуры XVIII века более всего разрушил “теремную культуру”. Во второй половине XIX века бал смещается на периферию культурной жизни. Подытоживая наш анализ бальной культуры XVIII – начала XIX веков мы можем сказать, что через канву бальных церемоний, танцев, рам в традиционную культуру проникали новые культурные формы и традиции заимствованные из Европы и эти традиции предстают как живые и динамические. Этот динамизм традиций был отмечен и охарактеризован Н.С. Арсеньевым, который писал: “Этот процесс передачи унаследованного и развития великих ценностей духовных, …создание и творение новых ценностей,…вдохновение и озарение непрерывного потока жизни новым содержанием… мы называем культурой” . Русская культура в целом в тех характеристиках, которые ей дал Н. Арсеньев в период европеизации праздничной культуры, предстает не только как трансляция образов, норм и ценностей прошлого новым поколениям, но и как открытая для нового система, свободная от контуров, заданного стереотипа традиционной культуры.
Праздничная культура как форма внедрения в общественное сознание России новых, европейских культурных концептов не может быть изучена достаточно полно без рассмотрения фейерверков. Они сопровождали как торжества, увеселения, приуроченные к дате, так и “триумфы” (празднества) в честь блестящих успехов на военном поприще. Названные типы праздников и сопровождавшие их фейерверки в XVIII веке представляли собой светскую городскую культуру. Начиная с Петра I, культура фейерверков формируется как апофеоз идеи государства . В отличие от всех других видов праздников фейерверки носили всесословный характер. “В их создании принимали участие самые различные группы населения, и они же были участниками и зрителями праздничных торжеств” . Зрительными залами фейерверков были улицы, набережные, площади. “Огненные представления” остались не только в памяти зрителей, но и фиксировались в гравюрах, рисунках, мемуарах. Кроме зрелищности фейерверки отличала яркая форма синтеза искусств; наряду с пиротехническими средствами в них применялись портретная и театральная живопись, скульптура, архитектура, литература, музыка . Это объяснялось тем, что праздничная культура XVIII века по своим масштабам не могла вместиться в пространство сцены или площади. В правление Екатерины II “огненные упражнения, как и вообще все искусство фейерверков, достигли такой высокой степени совершенства, какого до сих пор…кроме российского императорского двора, нигде в другом месте не видно еще и не известно”, – писал Я. Штелин . В контексте праздничной культуры XVIII века символы западноевропейской культуры воплощенные в атрибутах праздника, развлечения, ритуала осознавались не столько на гносеологическом уровне, сколько на уровне аксиологии. В символах праздничной культуры опредмечивались идеи и ценности европейской культуры и в таком виде они осваивались носителями русской традиционной культуры, благодаря чему менялось (европеизировалось) их самосознание. На базе интерпретации символов иной (европейской) праздничной культуры стали производиться символы и символические системы антропологически ориентированной русской культуры II половины XVIII- XIX веков. Элементы столичной праздничной культуры разносились по провинциальным городам, в то же время официальные торжества собирали наиболее яркие образцы локальной (провинциальной) культуры. Заметное влияние на обновление форм и стиля жизни оказывали перемещения крупных войсковых соединений по стране, которые способствовали тиражированию европейски модернизированных культурных образов. В результате возникают естественные предпосылки для полицентричности и неравномерности темпов модернизации. Это создало условия для формирования “полихронии” – сосуществования отдельных пространственных локусов. “Полихронное существование” носило не только территориальное выражение, оно оказалось характерным для всей образованной части населения. Жесткий прессинг верховной власти в целях сделать бояр и дворян в одночасье европейцами расщепил культуру высших сословий – церемониал по-европейски, каждодневность – по-старорусски. Развлекательное искусство, праздничность как элемент быта были изначально привилегией высших слоев общества, а им подражали вестернизированные дворяне, которые вслед за двором устраивали развлечения по западному образцу. Одним из распространенных элементов модернизированной праздничной культуры стала музыка, исполнявшаяся как крепостными, так и приглашенными профессиональными музыкантами. Жанровое, стилистическое содержание музыки этого периода изменилось. В городские дома вельмож и состоятельных людей приглашались симфонические оркестры, хоры, исполнявшие западноевропейский репертуар. Нередко они выступали в городских парках, во время ярмарочных гуляний. С конца XVIII и на протяжении XIX века по мере роста экономических возможностей купцы, промышленники, богатые писатели, адвокаты, врачи, чиновники, военные стали обустраивать быт (музицирование, пение) праздники и веселье по европейским образцам. Вслед за аристократией они потянулись к тому же досуговому антуражу, что и столицы . Это в свою очередь порождало новые очаги полихронии развлекательной культуры в российском обществе.
Несмотря на формирование вертикальной структуры развлечений – от локализованных в индивидуальном бытовом пространстве до внедомашних, схожих по форме с теми, которые были распространены в тот же период времени на Западе, Россия сохранила и пестовала ряд специфических, “коренных” свойств культуры, отличавших ее от европейских прототипов. Это в первую очередь относилось к выбору таких правил светского тона, которые должны были подчеркивать скромность и сдержанность в демонстрации чувств, в поведении, в одежде. Согласно установившимся правилам у человека не должно было быть ничего такого, что выделяло бы его из массы других, останавливало на нем взгляд. Даже если человек был одет сверхдорого, в нем ничего не должно бросаться в глаза. Нарушение этого правила могло привести к публичному осуждению, от которого не спасали ни возраст, ни титулы, ни заслуги.
Подводя итоги можно сказать, что сформированный в XVIII веке механизм преобразования русской городской культуры по европейскому образцу более всего отразился на системе празднично-развлекательной культуры, в которую вошли элементы “высокой” классической и романтической культуры, порожденной европейскими странами в Новое время. Модернизированные и ритуальные формы развлекательной культуры как бы вставляются в обиход наиболее влиятельных, зажиточных и образованных слоев российского общества, что приводит с одной стороны, к становлению общеевропейской ментальности россиянина, которая определила модель социокультурной памяти, а с другой стороны, порождила “полихронию”, что говорит о сохранении религиозно-этнических компонентов в празднично-развлекательной культуре России. В результате массовое сознание оказывается погруженным в ценностно-нормативные системы, принадлежащие различным цивилизационным периодам. В нем переплелись европейские идеи и ценности с культурно-исторической памятью, вскормленной идеями и ценностями византийского христианства и славянского политеизма.