православная церковь, реставрационность, переходное состояние

Попытки восстановления современниками древних знаний, обрядности, реконструирования в первозданном виде языческих культов, как правило, основываются на дошедших до нас письменных свидетельствах христианских миссионеров. Прочих же источников не сохранилось. Данные археологии помогают исследователям воссоздать некоторые детали культовой практики, но не способны пролить достаточного света на систему верований.

Текст статьи:

Реставрационность – преобладающий признак религиозных процессов в современной России. Общественное сознание, отторгая внедренный атеизм, постепенно возвращается к своему «первоначальному» состоянию. Большинство в качестве ориентира выбрало Православную церковь. Но также существуют определенные, причем, весьма многочисленные, группы  людей, считающие национальной верой древние традиции язычества. Таким образом, и славянский дух, и славянский менталитет очень ярко проявляют себя в раскрывшемся на рубеже веков, как ответ на угасание в российском обществе национального чувства, стремлении возродить русскую дохристианскую духовность.

Попытки восстановления современниками древних знаний, обрядности, реконструирования в первозданном виде языческих культов, как правило, основываются на дошедших до нас письменных свидетельствах христианских миссионеров. Прочих же источников не сохранилось. Данные археологии помогают исследователям воссоздать некоторые детали культовой практики, но не способны пролить достаточного света на систему верований.

Этнограф Виктор Шнирельман считает, что современное язычество – это «общенациональная религия, искусственно создаваемая городской интеллигенцией из фрагментов древних локальных верований и обрядов с целью «возрождения национальной духовности». Фактически же речь идет не о возрождении, а о конструировании идеологической основы для новой социально-политической общности, более соответствующей условиям модернизации»[1].

Таким образом, процесс поиска национальных корней и национальной идеологии в рамках современной языческой субкультуры по большей части сводится к самостоятельному моделированию и воссозданию культов на основе представлений о дохристианской религии славянских предков – как более или менее достоверных, так и измышленных.

Наряду с массовым распространением высокого интереса к дохристианским верованиям древних славян в России в середине 90-х г.г. также возникает явление, ознаменованное широкой популяризацией претендующих на научность, но не являющихся таковыми особой группы литературно-публицистических трудов. В них рассматриваются теоретические концепции, связанные с исторической тематикой, разработанные «людьми, далекими от профессиональных занятий исторической наукой, и прокламирующих необходимость коренного пересмотра той модели всемирной и отечественной истории, которая сложилась на основе фундаментальных научных исследований»[2].

Подобная литература в научной среде получила название фолк-хистори. Историк Дмитрий Володихин, который предложил использование вышеуказанного термина, классифицировал всю совокупность таких произведений следующим образом:

• к центральному классическому жанру следует относить труды авторов, изначально занимавшихся точными науками. В этом случае исторические концепции моделируются представителями иных научных областей. В качестве примера следует привести математика А.Т. Фоменко и его «Новую хронологию»;
• следующим по значимости жанром считается националистический, ключевой идеей авторов произведений которого является обеспечение «своих» этносов более глубокой и эпической по сравнению с прочими народами историей, которая прежде, подчиняясь некоей теории заговора, тщательно вуалировалась;
• под третьей разновидностью Д. Володихин выделяет так называемую «игровую историю», историю тайн и загадок. Этот жанр представляет собой синтез научно-популярной литературы низкого качества и литературно-философских идей постмодернизма. История здесь моделируется подобно арт-проекту;
• наконец, к последней группе относится публицистическая литература, в которой авторы манипулируют историческими фактами, по большей части вырванными из контекста, для удобного обоснования неких философских и политических мыслей.

В течение нескольких лет концепции, навязываемые подобной литературой, вначале не воспринимаемой научным сообществом всерьез, без существенных препятствий вошли в общественное сознание. Определяющим фактором стремительного вхождения произведений фолк-хистори в массовую литературу является их коммерческая составляющая, в частности маркетинговая перспективность. Сенсационность, отрицание классических теорий, уклон в сторону конспирологии, разоблачение неких интриг, наличие интереса общественности к древнейшей истории Руси и воздействие за счет всего перечисленного на эмоциональное состояние читателя позволило завоевать популярность, прежде всего, в сфере массовых развлечений.

Как уже было сказано, в произведениях националистического жанра фолк-хистори обществу предлагаются научно необоснованные версии исторической реконструкции, связанные с пропагандой национальной идеи. Скудность достоверных исторических сведений, необходимых для полноценного возрождения дохристианской духовности, подтолкнула заинтересованную общественность использовать в качестве основополагающих источников псевдонаучные литературно-публицистические труды. Таким образом, удобная идеология, насыщенная преднамеренными «подгонками», фальсификациями, доступно излагаемая для широких масс, крепко влилась в развивающуюся современную языческую субкультуру.

Ключевыми источниками, принятыми в среде сторонников реконструкции дохристианских славянских культов в качестве «священных текстов», являются «Велесова книга» и «Славяно-Арийские Веды».

«Велесова Книга» представляет собой утраченный текст, дошедший до ученых в виде копии, снятой исследователем славянской мифологии Ю.П. Миролюбовым в середине XX в. с нескольких десятков деревянных дощечек, подлинность которых документально не подтверждена. Широкую известность «Велесова Книга» получила, благодаря подготовившему ее для издания писателю А.И. Асову[3]. Он отмечает ее как «уникальный источник сведений о языке, культуре, вере предков всех славянских народов, составленный предположительно жрецами славянского бога Велеса в IX веке»[4]. Тем не менее, ряд отечественных ученых, таких как Д.С. Лихачев, О.В. Творогов, И.Н. Данилевский и многие другие в своих исследованиях пришли к выводу о поддельности «Велесовой Книги»[5]. Филолог О. Творогов прямо называет ее образцом «того направления в околонаучной мысли, которое уже получило определение как «фольк-хистори»», а также считает, что и Ю. Миролюбов и А. Асов пытались «существенно «укоротить» всемирную историю и, в частности, совершенно по-иному «прочитать» историю Руси»[6].

Несмотря на активные споры ученых относительно фальсификации «Велесовой Книги», она продолжает успешно издаваться, равно как и публикации сторонников А. Асова, совершающих сенсационные открытия и разрабатывающих концепции на ее основе в качестве достоверного источника. Все опубликованные труды очень быстро стали распространены в национально-патриотической среде современных последователей славянского язычества. Принимая перевод А. Асова за святыню, каждый «подготовленный» читатель мог извлечь из ее строк любую необходимую информацию по истории Древней Руси и славянскому мировоззрению. Новых жрецов язычества, движимых горячим сознанием национальной полноценности или даже исключительности, привлек в «Велесовой книге», прежде всего, миф о глубоком прошлом славян и русского народа, а также религиозная идея[7]. Книга стала уникальным инструментом и идеологической опорой для руководителей духовных общин, а главное, «отразилась практически во всех неоязыческих доктринах…» и «…стала своеобразной «библией славянского язычества»»[8], поскольку цитаты из нее были введены многими общинами в обрядовые действия.

Альтернативой ей предстал сборник произведений из четырех книг «Славяно-Арийские Веды», впервые опубликованный в Омске в 1999 году А. Хиневичем, главой религиозного объединения «Древнерусской Церкви Православных Староверов-Инглингов». «Веды» представляют собой якобы переведенные с различных древних языков священные тексты, которые, однако, могут быть признаны как содержащие признаки экстремизма[9].

В рамках различных интернет-форумов, посвященных проблематике славянских традиций довольно часто поднимается на рассмотрение вопрос, связанный с достоверностью текстов «Вед». При этом обе стороны сходятся во мнениях, что экспертизе могут быть подвергнуты лишь оригинальные металлические пластины, содержащие рунические письмена, посредством которых и был сохранен древний текст. Тем не менее, на предложения предоставить научному сообществу пластины с записями «Вед» А. Хиневич отвечает отказом, мотивируя это тем, что оригиналы спрятаны «по глухим деревням и скитам», где ими распоряжаются некие «общинники», при этом «точные места хранения нигде не указываются, поскольку нашу Древнюю Мудрость определенные силы пытались уничтожить в течение последней тысячи лет»[10].

Содержание «Славяно-Арийских Вед» достаточно разнообразно[11]. Они включают в себя древнескандинавскую «Сагу об Инглингах» в интерпретации А. Хиневича, запись беседы Перуна с людьми, в которой он повествует о заповедях, о прошлых и о грядущих событиях на Земле, о происхождении русского народа. Помимо этого «Веды» содержат общие сведения о культовой составляющей верования, а также целый комплекс различных мистических произведений древнего происхождения (по словам издателя).

Интересным фактом можно считать то, что сторонники концепции, предлагаемой «Велесовой Книгой» в своем официальном обращении обвинили представителей Инглиизма в лженаучном подходе. «Мы считаем своим долгом предупредить всех сторонников языческого мировоззрения, что при чтении книг названных авторов они могут быть введены в заблуждение теориями, замаскированными под науку. Это псевдоязыческое учение, псевдолингвистика, лженаука и откровенные домыслы. В конечном счёте, всё это ведёт лишь к дискредитации как современного языческого движения, так и российской науки» [12].

Среди прочих авторов, выделяемых в вышеуказанном обращении, присутствуют В.А. Чудинов и Г.С. Гриневич. Труды этих авторов содержат лингвистические исследования на тему существования праславянской письменности, а также попытки дешифровки сохранившихся надписей на археологических находках. По мнению Г. Гриневича многие древние памятники письменности являются праславянскими, что подтверждает наличие в них праславянского слогового письма[13]. В. Чудинов также поддерживает национальную идею, считая славянскую ведическую цивилизацию самой древней из известных науке, причем исследователь ведет речь о возникновении еще в древности именно русского (а не праславянского) языка.

В одной из своих работ В. Чудинов отмечает действия исследователей, «пытающихся противостоять официальной историографии», и добавляет, что «таково, в частности, и моё направление, неудовлетворенное тем местом в мировой истории, которое отводится Руси»[14].

Лингвист А.А. Зализняк, критикуя подобных любителей псевдонаучной дешифровки, отмечает, что вместо прочтения древнерусских текстов они «делают попытки прочесть по-русски те или иные надписи (или другие тексты), относящиеся к различным векам до н. э. или к ранним векам н. э., причём совершенно необязательно на территории России, – например, надписи на этрусских или критских монументах или сосудах. Понятно, что «по-русски» для них означает «на современном русском языке»»[15].

Таким образом, псевдонаучность трудов ряда подобных лингвистических исследователей, расшифровывающих якобы исторические тексты, объясняется желанием авторов увидеть эти надписи и трактовать их согласно внутренним убеждениям, закрывая глаза на множество противоречий и оправдывая абсолютно необоснованные этимологические эксперименты.

Автор «Литературной России» И. Колодяжный в одной из своих статей отмечает двойственность мнений общественности относительно жанра фолк-хистори, в которых одни считают его совершенно безобидной развлекательной литературой, а другие опасаются его негативного влияния на историческое самосознание и мировоззрение человека[16].

Существует печальный факт насыщенности современной языческой идеологии провокационным авторским творчеством, подаваемым за образцы языческого миропонимания. Убеждения большого числа радикальных группировок, признаваемых в основном деструктивными, базируются на псевдонаучных, негационистких и преднамеренно сфальсифицированных концепциях, издаваемых в рамках литературных трудов, характеризуемых как исторически достоверные. В качестве примера следует привести работы оккультиста Н.В. Левашова «Россия в кривых зеркалах» и писателя В.А. Истархова «Удар русских богов», открыто пропагандирующих идеи нацизма и экстремизма. Обе книги недавно были включены в федеральный список экстремистских материалов.

Разнообразие мифологии, предлагаемой авторами фолк-хистори, сказалось, однако, на разрозненности языческих духовных общин и как следствие замедлении возрождения дохристианской духовности и распространения языческих идей. И это при том, что столь широкая многоплановость лженаучных концепций обусловлена высокой заинтересованностью общественного сознания своим происхождением, своим прошлым. Причем даже не столько историчным и реальным, сколько идеализированным. Отсюда, в том числе, и популяризация в литературе и кинематографе жанра исторического фэнтази с эпическими сюжетами, обогащенными национальной тематикой, духом славянства.

Успешность концепций фолк-хистори несомненно связана и с тем, что авторы в своих работах демонстрируют неукоснительное следование древним традициям вне зависимости от того, так это или нет на самом деле. В качестве основополагающей идеи лежит миф о непрерывной Традиции, отражающий исконность и истинность современной языческой духовности, как продолжение древней. Опора на прошлое, привязанность к корням создает в общественном сознании незыблемый авторитет.

Полагаясь на лженаучные теории, взятые за основу идеологии современных языческих общин, уже из самой внутренней среды появляется новая волна псевдоисториков, далеких от классических трудов академических исследователей и научной методологии. Они, руководствуясь не достоверными фактами и научными гипотезами, а собственными принципами и категорическим неприятием традиционной историографии, «воссоздают» древнеславянскую духовность и дохристианское мировоззрение.

Фолк-хистори как стихийное явление представляет собой достаточно серьезную опасность для сферы исторической науки. Специалист по истории древних славян С.В. Алексеев считает, что «беда не в отсутствии научных трудов, беда – в их непопулярности»[17]. «Источник спекуляций – подрыв доверия к учёным. А много и других бед – низкие заработные платы, отсюда же падение престижа науки и уровня высшего образования». Историю в контексте возрождения дохристианских верований в современной России легко сфальсифицировать, манипулируя различными источниками и привязывая ее к необходимым фактам, чтобы добиться достоверности в глазах заинтересованной и нуждающейся в ней общественности. Однако самое важное заключается в постоянной необходимости помнить о том, что основной смысл истории – это ее дух, несущий определенную цель, которая может состоять как в разрушении, так и в созидании.

фантазия, творческий процесс, архетип, коллективное бессознательное, воображение, вдохновение, спонтанность, одержимость, новаторство

В статье анализируется процесс творчества с позиций психологии. Поэтапно рассматриваются психические факторы, являющиеся необходимыми при включении личности в процесс творчества. Подробно исследуются общечеловеческие, общезначимые идеи, названные Юнгом – «архетипы». Наличие именно этих идей и гарантирует гениальность того или иного произведения искусства, преодолевает личностное начало в человеке, выводит его за границы сознания свой личности.

Текст статьи:

Необходимым  компонентом  творческой  деятельности является фантазия, психологическое  содержание которой  состоит в построении образа конечного или промежуточных продуктов деятельности. По своему значению понятие фантазия  совпадает с понятием воображения.

Под фантазией в психологии понимают комплекс представлений, отличающихся от других комплексов представлений тем, что ему не соответствует никакой внешне реальной объективной данности.

Активная форма фантазии, принадлежит к высшим проявлениям духовной жизни человека, поскольку именно в активной форме сознательная и бессознательная личности субъекта сливаются в одном объединяющем произведении. Следовательно, фантазия становится одним из высших выражений индивидуальности; она создает единство этой индивидуальности и саму эту индивидуальность. Фантазирование уже представляет собой процесс и активную форму фантазии. Поэтому, процесс фантазирования тождественен с течением процесса психической энергии. Когда психическая энергия сосредоточивается вокруг комплекса представлений и достигает высшей точки, тогда начинается выброс энергии. Выброс психической энергии дает толчок творческой активности, которая осуществляет себя по-разному.

Каждая творческая личность обладает дуальностью. Она есть синтез противоречивых установок, порожденных личной жизнью и безличностным творческим процессом. Можно говорить о том, что личностный аспект творчества является его ограничением и только надличностное начало ставит творение в ряд выдающихся. Лишь то творение становится событием для человечества, которое выходит за границы личного опыта, тогда оно становится выражением коллективного человека, а художник – это и есть коллективный человек, который несет в себе бессознательную психологическую жизнь человечества.

И тот, кто сумел преодолеть в своем творчестве личное начало – способен выработать идеи, важные для всех людей. К таким гениальным общечеловеческим и общезначимым идеям можно отнести символы, найденные самим Юнгом – «архетипы», «коллективное бессознательное», «психологические типы». Таким образом, наличие таланта это возможность вычленить универсальные изначальные врожденные психические структуры, составляющие содержание коллективного бессознательного, найти объективное содержание фрагмента окружающего мира.

Фрейд освещает другую сторону фантазии. Стремясь к удовольствию, индивид желает освободиться от проявления внешней реальности и, желая быть свободным, индивид находит свободу в своих фантазиях. Как подчеркивает В. Лейбин в своей книге «Фрейд, Психоанализ и современная Западная философия», «принцип реальности» Фрейда не накладывает свой отпечаток на человека, руководствующегося в своей деятельности исключительно «принципом удовольствия». В фантазии человек наслаждается своей свободой, открыв для себя нечто вроде «заповедной пущи», отвоеванной им и ставшей его убежищем от внешнего мира с его различными требованиями и притязаниями «принципа реальности».

Сам механизм фантазии осуществляется следующим образом, фантазия спонтанно генерирует множество идей, затем эти отрывочные идеи подхватывает воображение, развивая и наслаивая их, друг на друга. Затем сознание вступает и контролирует идеи. В этом сонме идей сознание высвечивает самую яркую из них, превращая ее в доминирующую. Потом доминирующая идея расчленяется на ряд более детальных идей, каждая из которых вновь готова породить из себя все новые и новые идеи. Когда воображение окрашивает их гармонией слов, красок, тонов и полутонов – произведение растет и ширится в сознании художника. В этот момент начинается первичный отбор части идей по критерию красоты. Власть красоты в психике гения почти безгранична.

Чем шире пространство воображения, тем богаче и глубже внутренний мир личности и тем больше воображение способно давать жизнь явлениям скрытой реальности, в которой живет человек. Функция воображения выражает себя в различных представлениях поэтических, музыкальных, художественных образов. Но не каждый способен увидеть образ не глазами, а представить его в своем воображении и целостно нарисовать картину образа. Испанский поэт Ф. Г. Лорка смотрел на воображение как на синоним способности человека к открытиям. Воображение дает связь и жизненную очевидность фрагментам скрытой действительности, в которой движется человек. «Это воображение придумало четыре стороны света, – пишет поэт, – это оно открыло причинную связь вещей; но оно никогда не могло погрузить руки в пылающий жар алогизма и безрассудности, где рождается вольное и ничем не скованное вдохновение».

Загадка и природа воображения имеют истоки не только в самом психическом аппарате личности, но и в деятельности функций разных полушарий асимметричного мозга. Так, правое полушарие формирует и структурно охватывает целостный образ объекта, явления, ситуации. На основе восприятия множества звуков или визуальной реакции на отдельные признаки, детали, соединяет их в одну общую картину. Обрабатывает эти элементы и связывает их в одно целое, в одну структуру с большой скоростью – за счет параллельной работы клеток мозга. Левое полушарие мозга, наоборот, выделяет из целого детали, признаки, а потом анализирует их, устанавливает связи между признаками, объектами, понятиями. Можно сказать, что если правое полушарие образное, чувственное, художественное – отвечает за воображение и фантазию человека, то левое – логическое, аналитическое. Большинство физиологов считает, что за сознательную деятельность мозга отвечает только левое полушарие или, во всяком случае, ему отводится доминирующая роль. Так, например, выдающиеся художники пера обладают сильно развитым правым полушарием мозга.

Но воображения и фантазии мало, необходимо внезапное озарение, душевный подъем, то есть вдохновение, другими словами, эмоциональное состояние повышенной способности к творчеству.

Свойствами вдохновения Рибо считал внезапность и безличность: ««Вдохновение резко врывается в сознание, хотя и предполагает предварительную, скрытую работу, часто весьма продолжительную». Вдохновение приходит иногда во время сна и будит спящего. Вы чувствуете легкий электрический толчок в голове, в то же время вас что-то хватает за сердце. Это и есть момент гения», – приводит слова Бюффона Рибо.

Вдохновение – это состояние, когда неожиданно охватывает какой-то непонятный, чудодейственный смерч: поэт попадает под власть несущегося потока слов и рифм, композитор неожиданно оказывается во власти звуков.

Считается, что состояние вдохновения нельзя призвать по требованию разума, оно приходит спонтанно. Но Р. Вагнер в своей книге «Моя жизнь» вспоминал о том, как он целенаправленно вызывал у себя состояние вдохновения, когда он работал над оперой «Лоэнгрин». Он пишет: «Когда я хотел приняться за первый набросок музыки «Лоэнгрина», мне до того мешали неотвязно звеневшие в ушах мотивы «Вильгельма Телля» Россини, последней оперы, которой я дирижировал, что я пришел в настоящее отчаяние. Наконец я прибег к средству, оказавшемуся действенным и во время одной прогулки я стал энергично напевать, по свежей памяти, первую тему Девятой симфонии» Бетховена».

Есть и другие факты того, что великие люди вызывали вдохновение искусственно. Шиллер опускал ноги в холодную воду… Бетховен искал вдохновения бродя по полям в окрестностях Вены. Шуман говорил, что ему достаточно провести рукой по лбу, все приходит само собой… Математик Адамар находил сложнейшие математические решения в ходьбе вокруг стола… Гете писал «Фауста» многие годы. В письме к немецкому философу, Вильгельму фон Гумбольдту, он говорил, что затруднение состояло в том, чтобы силой добиться того, что на самом деле составляет самопроизвольное действие природы. Кроме того, Гете работал только в герметически закрытом – без малейшего доступа свежего воздуха – помещении. А Хемингуэй, наоборот, бежал из дома в шумное кафе, где писал роман, сидя за столиком. Эрнст Гофман, немецкий писатель и композитор, трудился в комнате, оклеенной черными обоями. А на лампу надевал то белый, то зеленый абажур. Леонардо да Винчи, для того чтобы приняться за работу, нужно было слышать звон колоколов. Собственно, творчество начинается там, где начинается вдохновение. Поэтому у многих творческих людей  есть свои способы, как достигать вдохновения. Часто они просто много работают в надежде, что рано или поздно вдохновение появиться, и тогда, может быть, получиться что-либо интересное. У писателя Юрия Олеши было даже такое правило «Ни дня без строчки». Так он и назвал свои дневники.

Вдохновение – это энергетическое движение, но это не только всплеск, но и поток. В моменты вдохновения психическая энергия проявляет себя и концентрируется на проблеме, все остальное в такой момент вытесняется на дальний план сознания, оно в моменты вдохновения закрыто для внешних влияний, внешняя жизнь отступает перед внутренней жизнью. Само слово вдохновение, фактически, означает вдохнуть или наполнить энергией процесс созидания. Есть авторы, чей дар гениальности исчерпывается одним высшим достижением, хотя творчество продолжается всю жизнь. Сервантес вошел в историю как автор одного гениального романа о «Дон Кихоте», а итальянский композитор П. Масканьи известен как гениальный автор одной оперы «Сельская честь». В русской литературе таков феномен неисчерпаемых произведений И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» – редчайшего сочетания сатиры, гоголевского гротеска и необыкновенного юмора. Но еще более необычен феномен французского офицера Руже де Лиля  – автора бессмертной «Марсельезы». «Гений одной ночи», – назвал его Цвейг.

Всего один раз в жизни под воздействием лунной ночи и страстного порыва, соединились в его душе великие состояния человеческого бытия: я мыслю, я бунтую, я страдаю, и потому я существую. Чрезмерная впечатлительность де Лиля под влиянием экстремальной ситуации перестроила всю его психическую систему. Впервые в своей жизни Руже де Лиль почувствовал это чудо вдохновения, когда его фантазия и воображение, идеи, мысли музыкальные образы овладели его душой. Все бунтовало в нем, сосредоточение было так сильно, что ему показалось, что пела сама его душа. Говоря языком науки, все исключительные и редкие для обычных людей факторы гениальности на короткое время одной ночи приняли у Руже де Лиля свои запредельные значения, и он попал в ту область, где рождается неповторимое. Так всего лишь один раз в жизни де Лиль воплотил в «Марсельезе» то, что называют даром гения, обессмертив свое имя.

Сколько он не сочинял потом, так и не смог превзойти то, что было создано им в ночь на 25 апреля 1792 года. Де Лиль умер несчастным, всеми забытым озлобленным семидесяти шестилетним стариком. Но в истории навсегда остается то, что является великим; она не забыла и де Лиля, он был похоронен в Парижском Пантеоне рядом с Наполеоном.

Можно заметить, что все формы творчества от науки до искусства обязаны своим существованием не только акту вдохновения и не столько ему, сколько соединению, сочетанию, синтезу фантазии, воображения, вдохновения и спонтанности. Только тогда проявляет себя вечная тайна творчества, только тогда творец раздвигает границы видимого мира.

А. Блок сказал о сущности поэзии такие слова, которые мы можем считать метафорой самого процесса поэтического вдохновения: «Стихи – это молитвы, сначала вдохновенный поэт-апостол слагает ее в божественном экстазе. И все к чему он слагает ее, – в том кроется его настоящий бог. Диавол уносит его – и в нем находит он опрокинутого, искалеченного, – но … бога. А если так, есть бог и во всем тем более — не в одном небе бездонном, а и в «весенней неге» и в «женской любви». Потом чуткий читатель. Вот он схватил жадным сердцем неведомо полные для него строки, в этом уже и он празднует своего бога. Вот таковы стихи. Таково истинное вдохновение. Об него, как об веру, о «факт веры», как таковой, «разбиваются волны всякого скептицизма». Поэт определил суть поэзии как зов читателя к тому вдохновенному состоянию, которое испытывает сам поэт, сочиняя стихи. Если читатель способен принять это состояние, значит, поэт достиг своей мечты. Это означает, что если при восприятии произведения искусства наступает вдохновенное состояние, подобное вдохновенному состоянию художника в момент творчества и достигается высокий уровень предельных переживаний, тогда эти предельные экстатические состояния души есть не просто сопереживание, вызванное произведением искусства, но и постижение гармонии, напряженности и замысла творения. Здесь рождается мгновение «совместного творчества» и психическая система человека (автономный творческий комплекс) меняется настолько, что может приобретать почти те же вклады факторов гениальности, как у художника-творца. В этом заключен зеркальный парадокс критерия гениальности.

Дар гениальности среди прочих свойств творческой личности включает в себя спонтанность психических процессов. Спонтанность – это психический процесс не только неподвластный разуму, но частично порабощающий его. Спонтанность – это поток выбросов из бессознательного мыслей, поток идей, поток догадок, поток озарений и парадоксальных решений. При этом спонтанность обязательно проявляет себя в союзе с интуицией, а интуиция, в свою очередь, нуждается в спонтанности.

Путь к идеалу совершенного творения лежит через всплески спонтанности. Когда нет спонтанности, тогда обнаруживает себя нерешительность и колебание между альтернативными решениями. Без спонтанности развитие смысловых структур происходит по традиционному пути стереотипных решений. Так утрачивает себя творческий поиск.

Нет спонтанности, значит, разум лишен той силы, которая движет творческим процессом. В спонтанности есть две противоположные стороны: с одной стороны, для творчества необходима спонтанность, которая свободна от контроля сознания, с другой, без контроля сознания – нет и помощи разума. Спонтанность не борется с разумом, она его усиливает, управляет им изнутри, питает и вступает в конфликт, когда последний опирается на излишнюю консервативность. В гениальности проявляет себя беспредельная спонтанность и только сверхспонтанность неконтролируемая сознанием (как высшая степень свободы в творчестве без заданного традицией русла и ограничения разума) позволяет совершать великие открытия. Великие открытия лежат далеко за пределами традиционных смыслов. Но чтобы попасть в эту запредельную область, нужен спонтанный процесс «за гранью» обычного, поэтому сверхспонтанность становится той границей, за которой царит ненормальность.

Продуктивность и интенсивность деятельности помогает гению преодолевать познавательно-психологические барьеры быстрее и легче, чем обычному человеку, который защищен консервативностью своего сознания. Сосредоточенность, по существу, тесно связана с повышенными значениями эмоционального поля, которое как бы окружает информационно-смысловые структуры. Повышенный уровень эмоциональной окрашенности информации связан с сосредоточенностью, а аномальные значения поля эмоций рождают сосредоточенность. Одно обуславливает другое. Сильный эффект положительной обратной связи выступает в роли мультипликатора. Одно усиливает другое. Это и есть часть общего механизма вдохновения у одаренного человека. По всей вероятности, способность сосредоточиться выступает одной из многих необходимых составляющих продуктивной творческой работы. У одаренного человека в момент сильнейшего сосредоточения на локальном участке напряженной смысловой структуры соединяются в единое целое и психические, и материальные силы, действующие  одновременно в одном направлении – найти новые элементы. Так в процессе творчества проявляет себя принцип навязчивого образа.

С творческой сосредоточенности начинается тяга психики к навязчивому образу. Навязчивый образ связан с чувством неуверенности. Спасение от этой психической неуверенности разум ищет в возвышении некоего образа – того образа, который заполняет мозг и поглощает большую часть психической энергии. Именно в навязчивом образе человек ищет спасение, в нем он находит выражение своих страхов, с помощью него оценивает духовную реальность. Навязчивый образ обладает парадоксальной природой, его психические кандалы играют или благотворную, или консервативную роль. Опираясь на прошлый опыт, навязчивый образ ведет психику в тиски, из которых есть только один выход – разорвать цепи, связывающие с прошлым. Но с другой стороны, навязчивый образ заставляет мозг усиленно «работать», чтобы найти подтверждение значению того образа, которым поглощено сознание. Когда суждения уже не имеют силы, а эмоции и чувства подходят к своему высшему пределу, когда интеллект, чувства и эмоции соединяются вместе, тогда в мгновенном озарении рождается мысль, идея или новый образ.

Если предположить, что поглощение навязчивым образом большей части психической энергии человека ведет сосредоточению всех сил организма, то его роль становится велика в тех случаях, когда кажется, что почти не остается сил преодолеть препятствия. Но в экзистенциальные моменты творчества благодаря силе этого навязчивого образа и наступает решительный переход к наивысшему воплощению творческих устремлений человека.

Сильная эмоциональная окрашенность и постоянное возбуждение информации обусловлены биологической значимостью навязчивого образа.

Если такой навязчивый образ овладел ученым, то роль этого образа зависит от того, какие идеи в нем содержатся – старые парадигмы науки или новый взгляд. Навязчивый образ, связанный с мыслями о новом, имеет прогрессивную направленность, но вынуждает его обладателя быть глухим к чужим (даже новаторским) идеям. Навязчивый образ предопределяет высокую одержимость и ненормальную заинтересованность нормального человека. Ненормальная заинтересованность проистекает от высокой концентрации мысли на достижении ранее поставленных целей. Навязчивый образ из-за чрезмерного возбуждения можно рассматривать в качестве особого «невротического» состояния, которое может быть как коротким, так и очень длительным.

В последнем случае переход в маниакальность может рождать самые парадоксальные идеи, впоследствии признанные революционизирующими прежние представления и взгляды. Склонность к помешательству гениальных людей, по-видимому, в первую очередь объясняется насыщенностью их сознания навязчивыми образами и интерференцией между ними, то есть взаимоподавление одновременно осуществляющихся психических процессов.

Творческая мысль и интуиция гения синтезируют новые смысловые структуры, которые запечатлеваются в кладовых памяти и ожидают момента начать свое бурное развитие. Психическая энергия, превращаясь в химическую энергию нервных клеток, которая в свою очередь преобразует энергию электрических импульсов, распространяющихся в нейронных сетях мозга по заранее проторенным и непроторенным путям. Новые пути, прокладывающие новые следы памяти, которые направляют течение мысли к новым идеям через бесчисленные комбинации связей одних нейронов с другими. Сплетение новых замкнутых нейронных цепочек, по которым  циркулируют нервные импульсы, генерируют калейдоскоп новых идей.

Завершающая структура приобретает сильную эмоциональную окраску (при этом меняется химический состав крови) и закрепляется в мозгу вблизи порога считывания. Непрерывное превращение психической энергии в химическую и электрическую знаменует циклический процесс творчества.

Если внутреннего резерва психической энергии все-таки недостаточно, чтобы произошел прорыв интуиции и мысли в новое знание, требуется «подкачка» внешней силы, в качестве которой выступает космическое метасознание. Есть предположение, что гениальностью обладают те люди, психика которых как бы связана с космическим метасознанием. Оттуда они черпают свои идеи (а по Вернадскому, в ноосфере содержится все накопленные человечеством знания).  Некоторые исследователи творчества Ньютона полагают, что невозможно одному человеку осуществить такое огромное количество открытий в разных областях математики и физики, которое совершил Ньютон. Поэтому биографы великого ученого вынуждены предположить мистическую идею о том, что сознание Ньютона будто бы подключалось к необъятному космическому океану знаний. Но на самом деле, хотя Ньютон и гений, невероятный охват сфер объясняется полным «выключением» из сознания ученого других сфер, что подтверждает известная история о том, как однажды Исаак Ньютон решил сварить куриное яйцо, не прерывая работу. Взял хронометр, чтобы варить яйцо в течение трех минут. Однако он был занят математической задачей, которую пытался решить в тот момент. Когда же он спохватился, то очень удивился: часы были поставлены вариться, а в руке он держал яйцо, чтобы засекать время.

Одержимость вытесняет все жизненные потребности, и они временно отключаются, чтобы не мешать доминирующей потребности, цель которой – успеть выразить свой могучий творческий потенциал. В сентябре 1833 года Бальзак пишет: «Я стану повелителем духовной жизни Европы! Ещё два года терпения и труда – и я перешагну головы всех, кто хотел связать мне руки и помешать моему восхождению. Я изведал преследования и несправедливость, и воля моя стала тверже меди». Сколько гениев думали так же, как думал Бальзак, переполненный мощным стремлением добиться признания и славы. «Воля моя стала тверже меди», – восклицает создатель «Человеческой комедии». Его не страшит необозримый океан препятствий.

Адлер писал, что «…стремление к превосходству является фундаментальным законом человеческой жизни; это «нечто, без чего жизнь человека невозможно представить». Ценой упорного труда, воли и вследствие механизма гиперкомпенсации индивид способен достичь даже уровня гениальности на каком-нибудь поприще. Излюбленный пример Адлера жизнь знаменитого древнегреческого оратора Демосфена, страдавшего в детстве заиканием и тиком, но ставшего, несмотря на эти недостатки, одним из самых знаменитых ораторов всех времен.

Стремление к превосходству и одержимость многое объясняют в творчестве гениально одаренных людей, в особенности, эти два фактора проливают свет ещё на одну крайне загадочную проблему – как объяснить неимоверную способность гения трудиться. Высочайшая производительность творческого труда обусловлена интенсивными процессами в бессознательном. Механизмы творчества гениев становятся ещё более таинственными и почти мистическими, когда стремление к совершенству своих творений у гениев, их одержимость созиданием тесно переплетаются с их жертвенностью. Это так называемый перфекциони́зм (от фр. perfection — совершенствование) — убеждённость в том, что совершенствование, как собственное, так и других людей, является той целью, к которой должен стремиться человек. Предполагается, что искомое совершенство включает, прежде всего, добродетели, а также развитие присущих человеку талантов и дарований. Сторонники перфекционизма иногда считают, что совершенствование человека является не только его нравственной задачей, но и смыслом всей человеческой истории.

Гении пассионарии, хотя разумом чувствуют свою неподконтрольность инстинкту самосохранения, но бессильны  сопротивляться двум сильнейшим влечениям стремлению к совершенству и непреодолимому влечению принести свою жизнь в жертву созидания.

Невозможно объяснить здравым смыслом невероятную продуктивность работы Леонардо и Микеланджело, Ньютона и Лейбница, Баха и Моцарта, Гете и Байрона, Толстого и Достоевского.

Одержимость – это та ось, вокруг которой вращается со всеми своими хитросплетениями судьбы стиль жизни гения. В индивидуальной психологии Адлера стиль жизни зависит от уникальной совокупности соединения черт, способов поведения и привычек, иными словами, всех факторов творчества, которые выстраивают жизнь человека. Стиль жизни зависит не только от личностных характеристик гения, но и от динамического взаимодействия внутренних механизмов творчества и социальной среды. Судьба вершит эволюцию стиля жизни на различных отрезках жизненного пути гения или неповторимая картина творческой одержимости каждого гения вынуждает к покорности саму судьбу? Так ли уж важно, кто над кем господин, но одна всепоглощающая страсть гения к творчеству пронизывает его жизнь. Чтобы усилия одержимости не пропадали даром, у нее должен быть союзник, и он есть. Это поистине безграничное терпение. Бесконечно шлифовал свои скульптуры в поисках нужной формы Микеланджело. Его тщательность и терпение в подборе нужного мрамора поражала даже каменотесов, видавших многое на своем веку. Вот как описывает И. Стоун в романе «Муки и радости» одержимость молодого Микеланджело: «Рустичи говорил ему: «Ты Микеланджело все время постишься, потому что не можешь заставить себя прервать работу, когда наступает полдень!». Вспоминая это ядовитое замечание, Микеланджело скорчил гримасу. Разве он не чувствует в себе решимости безраздельно отдаться своему делу… и разве он не готов, если необходимо, к посту и молитве, к любому искусу, лишь бы у него достало сил хоть ползком ползти в эти Сады, в эту мастерскую?».

Гений постоянно стремится к совершенству, оставаясь неудовлетворенным от достигнутого, ищет глубину и новые смыслы там, где их еще никто не обнаружил, отрываясь от современников во времени и пространстве. В этом и сила гения, и в этом трагизм его творчества.

Писатель И. Стоун сам являл пример человека, обладающего осью одержимости в чертах характера. Поражают не только его психологические характеристики этих людей, но и объем произведений. Книги Стоуна стали бесценным материалом для научных исследований о сущности творческого процесса. Но художественные биографии, как и исключительно научные исследования, никогда не отразят всей глубины творческого процесса. Никому не под силу осмыслить творчество и судьбу гения только в научных терминах или только в литературных сочинениях, ибо в творчестве гения всегда присутствует магическое начало. Это начало Цвейг определил как демонизм личности. «Демонический человек, – писал Цвейг, – вовсе не то же самое, что человек творческий, он может быть еще таинственнее в своей сущности, он весь – природная мощь, одухотворенная стихия. Внешне он ничем не выделяется, у него нет других примет, кроме производимого им воздействия – неописуемого, сравнимого лишь с некоторыми волшебными капризами природы. Вокруг него – тысячи и тысячи людей, и каждый из них, инертный и неодушевленный, стремится прочь, подчиняясь тяготению собственной жизни. Но он властно притягивает их к себе, неведомо для них самих наполняет их существо своей волей, своим ритмом, и, одушевляя их, он сам в них возвышается».

Как фундаментальное свойство характера личности одержимость по своей значимости не уступает ни воле, ни инстинктам. Это особое психическое качество, но это не воля. Одержимость, как и воля, иррациональна, поэтому источник её лежит в бессознательном. Вот почему одержимые гении могут быть бессознательно безвольными. Иногда одержимость может выступать как компенсация воли и часто одержимый гений кажется волевым. Хотя, на самом деле, одержимость, а не воля помогает ему преодолеть бессилие, неуверенность и даже пораженчество. В результате этого одержимый может добиться успеха и признания. Тесная связь одержимости и пассионарности как осуществление непреоборимого стремления к намеченной цели нередко  является иллюзорной, соединяя эти два уникальных качества незаурядной человеческой натуры. Когда пассионарность достигает своего максимума, как отмечает Л. Гумилев, она становится антиинстинктом самосохранения, потому что влечение к жертвенности оказывается запредельным.

Таким образом, ничто так не отличает гения как одержимость творчеством. Их одержимость несравнимо выше, чем одержимость алчного человека, стремящегося к накопительству. К предположению о том, что у человека в ДНК есть ген одержимости, подвигает тот факт, что учеными-генетиками уже обнаружены гены выносливости и физической силы, ген риска. Ортега-и-Гассет подчеркивает, что почти все великие люди были одержимыми, только последствия их одержимости, их навязчивой идеи представляются нам полезными и достойными уважения. Когда Ньютона спросили, как ему удалось открыть законы всемирной механики, он ответил: «Nocte dieque incubando» (Думаю об этом денно и нощно). Это признание в одержимости. Ортега-и-Гассет обнаруживает другой, не менее интересный оттенок одержимости, отличающий ненормально заинтересованного мыслителя от человека толпы. Он говорит, что человека толпы утомляет и удручает медлительность мыслителя, внимание которого подобно неводу, цепляющемуся за бугристое морское дно.

Противоречива природа одержимости. Она как будто бы держит гения в цепях, не дает ему покоя, иссушает его силы, но что стало бы с гением, если бы одержимость внезапно навсегда покинула его сознание, разве все то огромное богатство идей и мыслей не ускользнуло бы от гения вечно ищущего их. Однажды Бетховен признался: «…Если приходит мысль, я сейчас же её записываю… Я живу только в моих нотах». «Я встаю даже ночью, если мне что-нибудь приходит в голову, иначе я мог бы позабыть свою мысль». Большую часть сознательной жизни композитор провел «с пером в руках» записывая свои музыкальные идеи везде, где придется – в записных книжках, на обеденных меню, на счетах и даже на стенах. «Многие из нас, слушая симфонию сегодня, вполне уверены в том, что она вылилась у Бетховена ровным потоком, с самого начала ясная и совершенная. Ничего подобного. Бетховен отбрасывал страницы за страницами в таком количестве, что из них получилась бы книга солидного размера», – писал американский композитор Л. Бернстайн о Пятой симфонии Бетховена.

В своем непрерывном развитии одержимый таинственными силами гений создает для себя новый мир и мир своих творений. Такая концентрация психической энергии тесно связана с аномальным состоянием психики художника. Это почти лучевое направление психической энергии только в одно русло – русло творчества.

Но как бы ни была талантлива личность от природы, такое направление психической энергии есть результат рационального, быть может, даже не совсем осознанного, соизмерения своих потребностей и возможностей. Поэтому, в онтогенезе талантливой личности всегда присутствует период ученичества.

В период, когда развиваются способности, когда идет отбор материала, когда формируется духовный склад личности — творчество начинается с подражания. Самые оригинальные художники, поэты или композиторы сначала подражают уже признанным, являются чьими-то последователями или учениками, поскольку сначала воображение не располагает обширным материалом. В стремлении достигнуть полного совершенства автор глубоко погружается в свой внутренний мир и, разрывая с привычными образцами, он уходит в неизведанные пространства мысли, чувств, сюжетов и событий. Толчком для этого могут стать не отпускающие ни на минуту внешние обстоятельства и внутреннее чувство необходимости вырваться из тисков утомительного старого.

В художественном творчестве чувство новизны – это почти мистическое ощущение. К. Ясперс писал, что мир художественного творчества поляризован по одной оси: «на одном полюсе – те завершенные, замкнутые в своем космосе творения, в связи с которыми не возникает вопросов ни о других работах, ни о какой-либо экзистенции; творения, дарящие почти вневременное наслаждение своей благословенной красотой; но на другом полюсе – те постоянно встречающиеся в истории западного искусства работы, которые воспринимаются как выражение некой экзистенции, как частные решения, как этапы какого-то пути…», это те предельные случаи новаторства,  которые трудно оценить сразу.

В поисках новизны есть одно важнейшее свойство – это иррациональное искусство отбора – как предпочесть одно сочетание другому. А. Камю в книге «Бунтующий человек» приводит слова Э. Делакруа: «Суть живописи также состоит в отборе. Даже гений, – писал Делакруа, размышляя о своем виде искусства, — это всего лишь дар обобщения и отбора».

Хотя в творчестве любое повторение бессмысленно, ибо каждый период в истории культуры обладает своими идеями, своим стилем, своей формой, но все изменения, – полагал Ортега, – происходят лишь в пределах одного общего типа. Но наступает новый период, – продолжает он, – и «некогда великолепный родник иссякает», поскольку все возможные комбинации (в пределах одного типа) исчерпаны. «Поэтому можно считать удачей, что одновременно с подобным оскудением нарождается новое восприятие, способствующее расцвету новых талантов».

Но здесь возникает тот самый трагический вопрос, ответить на который однозначно почти невозможно. Почему многие из тех, кто опередил свою эпоху, кто перешагнул пределы уже ставшего привычным, остаются непризнанными? Ван Гог за всю жизнь продал только одну картину.

Изначальное стремление к новизне свойственно любой творческой личности. Размах этого стремления определяет пределы, не переступая которых, обычное мышление остается таковым, но как только границы нарушены – новизна, пугающая консервативные стереотипы, становится мощным побуждающим фактором, взламывающим старое и привычное. Новизна абсурдна. Она тревожит и одновременно манит. И потому гений абсурден. Абсурд рождает бунт, – считал Камю, – а бунт это всегда новизна.

Слабость обыденного мышления проявляет себя в отказе от бунта и смирении перед старыми формами. В старых формах отсутствует красота новизны. Но внезапно опасность бунта становится привлекательной, и тогда в красоте риска находит себя источник творческой силы. Мощным потоком новые смыслы встраиваются в систему прежних структур, они прорывают оковы старого, сдаваясь перед пламенным натиском новизны, и тогда начинается ее путешествие в лабиринтах структур и  переход за пределы обыденности в сторону неизведанного. Неотвратимо одним за другим вступают в действие все принципы творческого мышления.

И. Стоун в книге «Муки и радости» так описывает сомнения скульптора: «Натура Микеланджело требовала сказать нечто свое, самостоятельное. Но что скажешь нового и оригинального о распятом на кресте Иисусе, если его ваяли и писали красками уже столько веков? И хотя замысел распятия все никак не прояснялся, Микеланджело хотелось создать особенно прекрасную вещь… Он подолгу стоял перед Распятием Донателло в церкви Санта Кроче, дивясь величию замысла этой работы. Какие бы чувства ни хотел пробудить в зрителе Донателло, он великолепно передал ощущение силы, соединение с идиллической мягкостью, способной простить и в тоже время побороть, сломить сопротивление, готовность исчезнуть, рассыпаться в прах и, если надо, воскреснуть. Все это было чуждо Микеланджело, хотя, по-видимому, Донателло выразил тут свою душу. Микеланджело никогда не понимал, почему Господь Бог сам не мог совершить всего того, ради чего он послал на землю сына. Зачем был нужен господу сын? Изысканно красивый, тихий Христос Донателло говорил ему: Все свершилось так, как хотел Господь Бог, все было предопределено. И легко смириться и благословить свою судьбу, когда она уже предрешена. Я был заранее готов к этим мукам». Но такой взгляд на события Микеланджело не мог принять по своему характеру. Он возвратился к своему верстаку и стал размышлять с карандашом и пером в руках. На листе бумаги появилось лицо Христа, оно говорило: «Я умираю в муках, но страдаю я не от железных гвоздей, а от грызущих меня сомнений». Увидев образ страдающего человека, а не божества, скульптор запечатлел в «Распятии» боль человека, страдающего высшей формой страдания – сомнения.

В новаторстве выражается разрыв с прежними структурами творчества, поэтому среди всех факторов творчества новаторство занимает особое положение. Как только стремление к новизне исчезает, следом за ним исчезает оригинальность творчества и сразу уменьшается сила воображения и фантазии, творчество превращается в копирование привычного.

В заключении следует сказать, что неукротимое воображение, безграничная фантазия, капризы вдохновения, нечеловеческая сосредоточенность, навязчивый  образ, безмерная одержимость, бесконечный перфекционизм и стремление к новизне, все эти элементы и качества, безусловно, являются необходимыми, но они не исчерпывают само понятие талантливой личности, так как в принципе  сомнительно любое полное описание такого сложного культурно-психологического феномена.

Литература.

1. Адамар Ж. Исследование психологии процесса изобретения в области математики. М., 1970.
2. Ананьев Б. Г. Человек как предмет познания. СПб., 2001.
3. Бердяев Н. А. Смысл творчества // Философия творчества, культуры и искусства. М., 1994.
4. Краткий психологический словарь / Сост. Л. А. Карпенко; Под общ. ред. А. В. Петровского, М. Г. Ярошевского. М., 1985.
5. Лейбин В.Фрейд, психоанализ и современная западная философия. М., 1990 .
6. Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. СПб., 2005.
7. Юнг К. Г. Психологические типы. М., 2006

механизм преемственности, Осевое время, культурная преемственность.

Статья посвящена исследованию такого механизма преемственности в истории европейской культуры, диалектика которого обусловлена концепцией культуры, разработанной М.Б. Туровским. Поэтому по необходимости существенная часть статьи отведена изложению и обсуждению его идей. В целом работа направлена на исследование одного из самых радикальных разрывов, или поворотов в европейской истории, поскольку именно в таких разрывах яснее проявляются механизмы культурной преемственности. Наша тема – реализовавшийся в Осевое время[1] поворот от мифологической эпохи к риторической[2]. В статье он осмысляется как период зарождения философии. [1] По Ясперсу (см. Ясперс К. Смысл и назначение истории М. 1994 С 76 – 89) это время появления, даосизма, конфуцианства, зороастризма, еврейских пророков и греческих философов.[2] Эпоху от Осевого времени до XVII в. А.В. Михайлов и С.С. Аверинцев называли эпохой готового слова или эпохой риторики (см. сноску 13)

Текст статьи:

В обозримой для нас части человеческой истории, оставившей письменные свидетельства, событие, обозначенное рождением философии, выражает самое радикальное преобразование конституции человеческого бытия. Это событие если и не равновеликое, то сопоставимое в предшествующей истории с происхождением мифа, письменности, а в последующей – с возникновением мировых религий и науки. Потому невозможно рассматривать столь значительный вопрос, как рождение философии, вне надлежащего контекста, каковым здесь является общее представление о европейской истории. Строго говоря, философия и не оставляет такой возможности, поскольку требует обсуждения контекста (и предпосылок) предлагаемой конструкции и позиции исследователя.

I Контекст и предпосылки исследования

1. История как антропогенез, диалектика начала, эмпирические предпосылки истории

Принятое в исследовании понимание истории будет конкретизироваться по ходу изложения,  кратко же оно заключается в следующем. История представляется мне как последовательные этапы освоения человеком трех конституирующих его способностей – разума, добра и красоты, – исходно присущих человеку. В некотором смысле история является «антропогенезом», или – становлением человека субъектом своей истории. Такой взгляд на историю созвучен представлениям Конрада Лоренца, который писал: «Будучи далек от того, чтобы видеть в человеке подобие Божие, лучше которого ничего быть не может, я утверждаю более скромно и, как мне кажется, с большим почтением к Творению и его неиспользованным возможностям: связующее звено между животными и подлинно человечными людьми, которое долго ищут и никак не могут найти, — это мы!»[1]. В этом отношении антропогенез человека всегда еще только начинается. Данное утверждение, адресованное персонально  человеку, означает, что он призван всю свою жизнь еще только становиться человеком: звание «человек» является не пожизненной регалией, а рыцарским достоинством, которое надо непрерывно отстаивать.

По отношению к осмыслению истории это утверждение означает, что необходимо отказаться от полагания всеобщего (например, как опосредствования субъектности человека и объектности мира) в начало истории, а значит – необходимо отказаться и от идеи начала как некоторой основы развития, сохраняющейся в самом процессе. В связи с этим необходимо отметить, что использованные здесь слова «разрыв», «поворот» несут скрывающие суть дела коннотации: есть как будто бы некоторая линия развития, которая обрывается или поворачивается. На самом деле речь скорее идет о том, что развитие в этих узловых точках начинается заново, а точнее – впервые начинается. Потому предварительная, но важная задача исследования преемственности состоит в том, чтобы показать: философия не только не происходит из мифологии, но в принципе не может из нее родиться. 

Разработанная М.Б. Туровским диалектика начала[2] заключается в том, что оно не предопределяет процесс развития, поскольку само становится началом лишь в осуществлении развития. Если процесс уже состоялся и безмятежно идет, то такое заданное движение нельзя даже назвать развитием. Потому, считает Туровский, всякое развитие всегда и принципиально не «уже есть», а «еще только» возникающее, становящееся. Причем это нельзя понять так, что, пройдя стадию становления как антропогенеза (уже в прямом смысле слова), развитие (в качестве человеческой истории) приобретет упорядоченность, все более выявляя свою направленность (например, прогрессивного просветления Естественного света разума, т.е. – научного знания как единственного адекватного знания) в перманентном движении. Последнее означало бы, что само развитие состоит в исчерпании своего генерирующего источника, поскольку перед нами предстало бы некое подобие механического затухающего инерционного движения, причем затухающего даже не от внешнего сопротивления реальности, а от своей собственной внутренней устремленности к формальной упорядоченности. Однако, настаивает Туровский, в своем зачине становление совсем еще не предопределено как один раз и навсегда уже состоявшееся начало развития. Ведь ставшее начало является очевидным противоречием в определении. Начало в качестве ставшего есть исчерпанность, завершенность, результат. И этот результат как таковой есть целостность, выступающая моментом дальнейшего развития.

Начало, зачинающее процесс, возможно только как простая неопределенная непосредственность бытия факта, в нашем случае – факта взаимодействия отдельностей как отдельных индивидуумов. Тем самым, непосредственное как исходное начало может быть задано только исторически – в терминологии Туровского, — как эмпирические предпосылки истории[3] (но никак не логически, не в качестве всеобщего). А это значит, что не только абсолютного, но даже и конечного человеческого субъекта нельзя положить в начало человеческой истории. Необходимость задать начало «исторически» вовсе не предполагает, что надо рассказать некоторую историю, но требует положить начало как предельно пустое абстрактное особенное: взаимную релевантность (возможность взаимодействия) и иррелевантность (избыточность как источник самодеятельности) в качестве непосредственного отношения между отдельными индивидуумами. Подразумеваются индивидуумы пока только готовые к взаимодействию, но еще не состоявшиеся как развернутая опосредствованная определенность (как индивиды), — определенность, стянувшая в целостность свою историю.

Данное понимание логики развития в сочетании с убежденностью, что человеку изначально присущи три его основных способности (разум, добро и красота), как раз и предполагает трактовку истории как антропогенеза – становления человека субъектом своей истории.

Животное впервые в своей жизни готовится к зиме так, будто знает, что вскоре произойдет. Это инстинктивное знание принадлежит виду, представляя его исторический опыт. Говоря отвлечено-абстрактно, человеческая история начинается с того, что человек как индивид заранее знает, что он будет делать. Абстрактность данного утверждения обусловлена тем, что в истоке человеческой истории не было не только самосознания (оно обнаруживается в позднем эпосе, явно – с появлением трагедии), но даже самостоятельного индивидуального сознания, и вплоть почти до Осевого времени явно доминирует коллективное сознание. Если опыт животного записан в его органах и инстинктах, воплощающих в себе историю вида, то опыт человеческого коллектива представлен в знаковой форме — в виде «текстов». Еще антропоиды владели орудийной деятельностью, регулярно изготовляя загодя свои орудия, – стало быть, они знали, что собираются делать. В этом отношении речь идет, видимо, уже о человеке. Дело в том, что способы целедостижения здесь не заданы в органах, как у животных, а конструируются. Потому цели полагаются не в особенной форме (опыт вида), а как неопределенные: ведь средства для достижения целей надо еще сконструировать (причем – можно так, а можно иначе). В этом смысле цели полагаются под видом всеобщего (как неопределенные), где и располагается избыточность. Это еще «не вполне человеческая история», поскольку знаковость (или орудийность) сама по себе есть всего только характеристика опосредствованного характера действия. Здесь нет даже условия для осуществления выхода за заданный стереотип системы опосредствованных действий, поскольку эти действия жестко запрограммированы в знаках (или орудиях).

Такая возможность появляется, если знание коллектива присутствует в реальности их жизни в виде формул, записанных в культе. П. Флоренский показал[4], что культ есть своеобразная деятельность, реализуемая орудиями культа, особенность которых в том, что они символичны, т.е. теперь избыточность переместилась и в орудийное опосредствование. Сакральная символичность культа и его орудий, представляющих опыт коллектива в избыточной символической форме, выступив первой формой всеобщности, привнесла неопределенность во взаимоотношения человека с его окружением. Человек оказался открыт, не определен относительно мира, потому ему потребовалось самому вносить порядок в это чуждое окружение. Поскольку человеку не задан образ действий (он сам должен его выбрать или сконструировать), постольку он сам за него и отвечает. Тем самым, именно культ и его орудия открывают возможность отклонения от стереотипа – возможность избыточности теперь уже самого человека, а не только его орудий, – возможность «творчества», без которого нет человека и его культуры.

Но если животное основывается на опыте своего вида, записанном в органах и инстинктах, то как человеку опереться на опыт человеческого коллектива, записанный в символической форме орудий, в текстах «норм-знаков»? Особенность современного мышления, нередко воспринимаемая как релятивизм, говорил М.Б. Туровский[5], есть просто осознание источника определенности человеческих мыслей. Таким источником является своеобразная «догматизация», которая осуществляется в форме так называемой ментальности (нормативистика традиций, верований, пред-рассудков, коллективного сознания). Человек — существо коллективное (социальное) в силу того, что у него нет другого способа придать своему действию и знанию определенность. Потому определенность для человека оказывается безличной, или надличной, и в этом смысле «априорной», абсолютизированной (подробнее об этом речь пойдет дальше). Таким образом, лишенный своего естественного места в мире человек живет в ином мире – в обобщениях ментальности.

Именно мифологичные обживали обобщения ментальности – иными словами, осваивали идеальность целей человека, его способность удерживать нормы как принципы воспроизведения упорядоченности своих взаимодействий с миром. На протяжении всей огромной мифологической эпохи человек осваивал этот мир идеальных формул. И по сию пору каждый человек становится человеком, поскольку он проходит инициацию приобщения к надындивидуальному сознанию, причем это присоединение к надындивидуальной ментальности является реализацией его собственных сущностных сил.

Оговоримся, что в вышеизложенном вовсе не предпринималась попытка ответить на вопрос о происхождении человека – речь шла только о том, чтобы продумать, каковы те минимальные условия, без которых невозможно существование человека. Эти минимальные условия, производные от избыточности целеполагания и коллективности человека, названные эмпирическим предпосылками истории, Туровский и находил необходимым положить как такое начало становления человека, которое станет оформленным началом лишь в осуществлении развития человеческой истории.

2. Единственность жизненного мира и амбивалентная роль в нем мифологичного человека

М.Б. Туровский[6] считал, что первобытные осмысляли мир с помощью сюжетной интерпретации круга своей жизни: такая интерпретация осуществлялась за счет ретроспективной проекции наличного социального порядка на первоначальные времена. В этой инверсии наличное существование, взятое во всей его конкретности — вплоть до персоналий и других подробностей (тропинки освоенной ойкумены, возраст и окраска зверя, и т.д.), будучи адресовано сакральному мифологическому времени, обретает значение образцов или норм, определяющих актуальное бытие. Такая раздвоенность мира на актуальное как бы «бытие-сущее» и мифологическое непреходящее как бы «бытие-знание» предполагает, что преходящее сущее все-таки тоже бытийно (только не основательно), а значит, предполагается изначальность двойственной роли человека в мире.

Здесь прежде всего необходимо обратить внимание на то, что именно амбивалентная роль человека порождает раздвоенность мира его жизни. Причем не в том смысле, что мир для человека был сначала един, а потом он его удвоил; этот раздвоенный мир и есть единственно возможный вариант мира, в котором может жить Человек Разумный. С одной стороны, человек выступает участником взаимодействий с миром, а с другой – он же является посредником данных взаимодействий. Посредником, удерживающим параметры ограничений этих взаимодействий как нормы, правила их воспроизведения. Однако это и гусь умеет делать. Лоренц описывает[7], как прирученная им гусыня первый раз самостоятельно со «страхом и трепетом» (птицам неуютно в закрытом пространстве) поднималась за ним в спальню на второй этаж, и вначале лестницы, где было окно, рванулась было  туда, но, пересилив себя, вернулась и пошла дальше за любимым хозяином. В дальнейшем, поднимаясь наверх, гусыня всегда повторял этот заход к окну, считая его необходимым моментом (а может быть, и залогом[8]) успеха восхождения, но, постепенно осваиваясь, сократила это мероприятие до ритуального кивка в сторону окна. А однажды, когда хозяин забыл вовремя впустить ее и вспомнил об этом лишь в сумерки, она стремглав проскочила этот поворот и, уже почти поднявшись, опомнилась, очумело сбежала вниз, старательно выполнила ритуал поклонения окну – и уже со спокойной совестью пошла наверх. Так что дело не просто в самом по себе умении человека удерживать правила воспроизведения процесса.

Имманентное участие человека в мире, показывает Туровский, включает в себя инверсию. Конечно, задаваемые взаимодействием ограничения эксплицируются как нормы упорядоченности (правила воспроизводимости процесса) лишь человеком. Человеческая история есть дело освоения мира, и порядок, достигнутый в ходе его освоения, детерминирует самого человека. Причем этот порядок обрушивается на человека так, как если бы он был не результатом его деятельности, а исходным определением человека. Получается инверсия: мышление человека выступает как отражение упорядоченности мира (а ведь она им же и порождена), как пассивное воспроизведение упорядоченного мира. Именно с этой инверсией и столкнутся первые греческие философы.

Особенность восприятия мира мифологичными в том, что  оба мира — фантастически (на наш, современнный взгляд) «объясненный» мир и мир их вполне рациональной деятельности — для них являются принципиально единым миром, что как раз и удивило Леви-Брюля. К этому сюжету мы вернемся позже, а сейчас следует отметить другой ракурс этого вопроса. Мифологическое мировосприятие неустойчиво и зыбко: в одних и тех же событиях участвуют разные герои (варианты не согласуются), боги-мироустроители бывают и бессмертными и смертными, добрыми и злыми^[9]. Этой пестроте воспроизведенного в мифе мира резко противостоит принудительная стационарность обряда. Мифологичные живут не в мире, объясненном мифом, а в мире, где это объяснение опосредствовано ритуалом, являющимся средоточием жизни людей. Ведь структурированность мира гарантирована мифологической обрядностью, от которой не могут отступать ни люди, ни боги. Обряд как опосредствование вносит устойчивость в мифологическое восприятие мира, сообщая противоречивому мифологическому контексту значение образцовости, сакральности, священности.

Это непривычный для нас мир. Здесь исполнение с наибольшей мерой импровизации воспринимается как наиболее традиционное, человек совершенно свободен (и нисколько не озабочен своей свободой) — правда, внутри заданных обрядом жестких ролевых рамок, которые он однако и не думает нарушать. «Думает» здесь за него ритуал, прочерчивающий границы предметной деятельности и ясно указывающий, что надо делать; а вот как это сделать – тут индивидуальная, свободная изобретательность человека. Этот единый жизненный мир не разделен на природу и культуру (которые принципиально неразличимы в мифологическом мировосприятии), антропоморфен, обращается к человеку на избыточно естественном мифологическом языке, расписанном ритуалом до удобопонятных ролевых инструкций. Можно образно сказать, что именно описанная инверсия – обряд обосновывает миф – в конечном счете, выводит человеческий интеллект в русло спекулятивного мышления.

3. Конститутивные способности человека 

Предлагаемая интерпретация истории как процесса освоения человеком своих конститутивных способностей отнюдь  не вводит оценочный мотив (направленность к улучшению жизни человека или его счастью), но предполагает трактовку истории как становления человеческого в человеке, и в этом смысле – антропогенеза. В соответствии с тремя конститутивными способностями человека можно выделить (конечно, с большой мерой условности) три периода. В первый период – мифологическую эпоху — человек, по выражению М.Б. Туровского[10], привыкал жить в обобщениях ментальности: осваивал преимущественно идеальность целей как норм воспроизведения упорядоченности своих взаимоотношений с миром и людьми. Во второй период – от Осевого времени до XVIII в. (названный А.В. Михайловым и С.С. Аверинцевым[11] эпохой риторики, или эпохой готового слова) — человек осмыслял и осваивал уже главным образом трансцензус целеполагания. С начала третьего периода – с Нового времени — начинает доминировать осмысление уже рефлексивности целеполагания, и в этом плане переход к эпохе модерна и постмодерна (по-моему, их следует объединить) по своей радикальности соизмерим только с переходом от мифологии к риторической эпохе. Хотя, конечно, освоение в постсовремености рефлексивности целеполагания уже как образа жизни предполагает и отличие от модерна, поскольку означает, что теперь обычный средний человек (а не профессор философии) вынужден в повседневной жизни брать на себя индивидуальную ответственность за обоснование реальности, самодетерминацию и самоидентичность, выбор пути, свою культуру и планету.

Все три способности – идеальность форм любых отношений человека, трансцензус целеполагания и рефлективность – свойственны, в том или ином виде, человеку на всем протяжении его истории. Однако мифологичные осваивали, главным образом, не рефлективность (она им дана задаром как «культурный инстинкт» в виде «коллективной рефлексии» ритуала), а идеальность норм отношений к миру и норм совместной деятельности людей. Обживание современностью рефлективности как атрибута каждодневного существования вовсе не предполагает, что решение задач освоения идеальности отношений с миром и людьми или овладение трансцензусом целеполагания достаются нам автоматически, в качестве наследия (предшествующих традиций, текстов, институтов культуры, ментальности общественного сознания), – напротив, эти задачи в современности приобретают иной характер, требуя новый решений. Таким образом — подчеркну еще раз -  вовсе не предполагается некоторый прогресс в том смысле, что человек становится все лучше, совершеннее или умнее, и тем более речь не идет об общем историческом движении в сторону единственно адекватного (научного) знания или об увеличении власти над природой.

Вместе с тем представляется очевидным, что в мифологическую эпоху, когда человек овладевал идеальностью форм своих отношений к миру и людям, трансцензус и тем более рефлексивность целеполагания как индивидуальные способности еще практически не были освоены. В этом смысле речь и идет о последовательном и циклическом (поскольку в каждой из ипостасей представлены две остальные) освоении человеком своих способностей, т.е. – об антропогенезе. Причем такое освоение предполагает выстраивание человеком своего места в мире – культуры – и овладение своей стихией – временем.

Выделение этих трех периодов хотя и принято достаточно широко, но, что очевидно, весьма условно. Однако, как представляется (и я постараюсь это показать) вовсе не условно то, что обсуждаемый нами переход от одной эпохи к другой является настоящими разрывом в преемственности истории культуры. В третьей части статьи мы подробно разберем, что мифологическое сознание в принципе не может развиться до «осевого» сознания, потому переход к этой эпохе является своеобразным трансцензусом в истории культуры.

В статье выдвигается гипотеза, что собственно преемственность истории культуры отчетливо выражена как раз в этих «разрывах», когда история начинается как с чистого листа, заново полагая свое начало. Конечно, можно выстроить и традиционную плавно, непрерывно разворачивающуюся преемственность, но таковая здесь восстанавливается как бы задним числом: за счет адресования принципиально новационных смыслов, рожденных новой эпохой, к предшествующей. И поразительно, что такое ретроспективное приписывание новых смыслов предыдущей эпохе, в которой они в принципе невозможны, все-таки осуществимо. Более того – оно, в конечном счете, оправданно, потому что все три конститутивные способности – идеальность форм любых отношений человека, трансцензус целеполагания и рефлективность, или истина, добро и красота (у Платона это Мировой Ум, Единое и Мировая Душа) – свойственны человеку на всем протяжении его истории.

В последнем случае трактовки преемственности речь у нас будет идти о том смысле, который, выражая уже ставшее начало развития, представляет его как исчерпанное, и этот результат является целостностью, выступающей моментом дальнейшего развития. Туровский пишет: «Целое (целостность) [тем самым можно говорить о смысле – О.Р.] есть саморазвивающийся объект в определениях осуществленности (результатов) его собственной истории»^[12]. Начало, в качестве уже состоявшегося, представляет такой результат, который невозможен безотносительно к породившему его процессу. А поскольку в результате как целостности (смысле) представлено в снятом виде само движение процесса, постольку этот результат является воспроизведением исходного начала, но только в обогащенном виде. Это обогащение, показывает Туровский, состоит именно в том, что в воспроизведенном начале сформулировано определение преемственности развития.

Воспользовавшись случаем, отмечу, что некоторое нарушение последовательности изложения, которое, вероятно, затрудняет чтение, продиктовано здесь, как мне представляется, и самим предметом исследования, и — главным образом -  спецификой поставленной задачи: еще раз взглянуть на столь старый вопрос, как рождение философии. В заключение этой части статьи необходимо еще остановиться на обсуждении трансцензуса, поскольку в предлагаемой трактовке преемственности это понятие является одним из ключевых.

Человеческая деятельность по освоению мира всегда, с самого начала целесообразна и, тем самым, предполагает трансцензус за пределы освоенного жизненного мира. Действительно, какая же это цель, если она не выходит за пределы возможного? Хотя всякое человеческое действие целесообразно, но если оно осуществляется как культурный инстинкт, автоматически, то природа цели в нем не видна. Вот когда первобытный человек ставит себе цель, явно находящуюся за пределами его возможностей, например, завалить мамонта, тогда и обнаруживается трансцендентная сущность цели. Самое загадочное с тех времен и по сию пору – как такая цель вообще может прийти человеку в голову? Если же подобная цель поставлена, то дальше уже – дело техники (и это здесь не оборот речи, а само существо дела). Надо вспугнуть вожака и гнать к обрыву, а остальное стадо, как бараны, последует его примеру. Замечательно, что пока первобытные не извели таким образом крупные стада мамонтов (о чем свидетельствуют кладбища, содержащие сотни мамонтов и десятки метров пепла), они почивали на лаврах и подлинно трансцендентные цели радикально расширяющие жизненный мир (ведь цели и полагают его границы) не изобретали. Лишь затем они сформулировали столь же дерзкую до невозможности цель – догнать антилопу. Технически задача была решена изобретением лука (и дальше по той же схеме).

Если в качестве мысленного эксперимента поставить себя в ту первобытную ситуацию (человек  неизбежно будет осуществлять самооценку), то в рамках нашего эксперимента можно предположить, что ход его рассуждений будет примерно таков: «Значит, “я” отличаюсь от других, окружающих живых существ, которым положен предел. Волк не полетит, заяц не победит мамонта, а черепаха не догонит антилопу, и им в голову не приходят такие цели. А “я” являюсь существом, преодолевающим пределы. Тогда самооценка человека возможна относительно такого абсолютного деятеля, который способен преодолевать любые пределы. Только относительно такой абсолютной меры “меня” и можно оценивать». Другими словами, самооценка человека возможна относительно Абсолюта, потому на протяжении всей своей истории человечество порождает идею трансцендентного. Насколько человек соответствует подобной самооценке, настолько он соответствует и себе. Тогда именно самооценка перед лицом Абсолюта и не оставляет человеку в его индивидуальной жизни, а человечеству в его истории возможности состояться в качестве целостного завершенного результата своей жизни (в этом смысле историю, по-моему, и можно рассматривать как антропогенез). В данном рассуждении “я” означает первобытный коллектив, поскольку здесь не может быть индивидуальной рефлексии на границы своей деятельности (и соответственно – проблематизации свободы человека). В мифологическом мировосприятии возможна только надындивидуальная рефлексия коллективного субъекта, представленная в виде ролевых определений, задающих ритуально-культовые границы предметной деятельности. Другими словами, ничего подобного мифологичные не думали и подумать не могли, но они действовали как раз примерно так, как мы себе и вообразили. Однако еще далеко до тематизации самого трансцензуса целеполагания, тем более — рефлексии на него.

II Позиция исследования

1. Тематизация рефлексии на трансцензус целеполагания

Пропуская целые эпохи, мы обращаемся сразу к одной из первых тематизаций, но уже современной манеры рефлексии, которая была заложена еще в Возрождении. Наша цель сейчас заключается в том, чтобы начать формулировку рефлексивной позиции собственного исследования. Причем нельзя сказать, что мы вовсе отвлекаемся от темы исследования, ведь преемственность рассматривается как возобновление начала. А начало — это не то, что было когда-то, когда не было ни разума, ни совести, ни красоты, а то, что начинается сейчас — так же как начиналось всегда.

Современная манера рефлексии на трансцензус целеполагания явно становится предметом исследования (тематизируется) начиная с Возрождения. Такая тематизация обнаруживает связь открытости человека и его свободы, что отчетливо показал в своей «Речи о достоинстве человека» Пико делла Мирандола, сделав это изящно и бесхитростно, как умели мыслители Возрождения. Уже все завершив и распределив по сферам, создал Бог человека — « творение неопределенного образа, и, поставив его в центре мира, сказал: «Не даем мы тебе, о Адам, ни своего места, ни определенного образа, ни особой обязанности, чтобы и место, и лицо, и обязанность ты имел по собственному желанию, согласно своей воле и своему решению. Образ прочих творений определен в пределах установленных нами законов. Ты же, не стесненный никакими пределами, определишь свой образ по своему решению, во власть которого я тебя предоставляю. Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире. Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочтешь. Ты можешь переродиться в низшие, неразумные существа, но можешь переродиться по велению своей души и в высшие, божественные»^[13]. Тематизация рефлексии на трансцензус цели обнаруживает, что трансцензус целеполагания и самооценка перед лицом Абсолюта, не позволяющая человеку состояться как готовая целостность, являются двумя сторонами единого процесса человеческого жизнепроживания. Конечно, вряд ли первобытный (как уже отмечалось), античный и даже средневековый человек рассуждали так же, как Пика делла Мирандола. Однако также верно и то, что он вскрыл действительную природу человеческого существа.

Итак, именно потому человек и может быть свободен, что, в отличие от всех остальных живых существ, он не определен относительно мироздания, открыт миру, границу с которым должен положить (синтезировать) сам. Последнее обстоятельство (которому Джованни Пико не придал подобающего ему значения) подчеркивает, что речь идет не о свободе от мира явлений природы (например, где-то в мире сверхчувственных идей), а о свободе в природе, вовлеченной в круг самодетерминации разума (его ответственности за экспрессию природы). Осмысление этой ситуации стало задачей Нового времени и привело к различению двух горизонтов трансценденции: во-первых, Иное, имеющее целью человека, обращенное лично к нему, и, во-вторых, иное как безразличное к человеку – природа.

Можно рассмотреть культурный смысл проекта модерна^[14] (XVII – XIX в.в.), опираясь на сформулированную Черняком^[15] концепцию истории культуры в качестве начатого наукой разведения двух горизонтов трансценденции – Иного как личного и безличного начал. Именно пафос конструирования (познать – значит сделать) своего предмета (метод) позволил науке открыть разуму такое бытие (иное как безличное начало – природа), которое настолько отлично от мысли, что не обращается само, в качестве имеющего смысл, к человеку, но требует от мыслящего взять на себя ответственность за явленность смысла.

Тем самым получается, что только в Новое время теоретический разум впервые (опять, как всегда, – впервые!) предпринял фундаментальную попытку освободиться от мифологической предпосылки знания , включив в знание (сделав зависимым от разума) экспрессивность природы (иного). Тематизация мифологической предпосылки европейской культуры позволяла, в свою очередь, освободить ее религиозную предпосылку от античных одеяний.

2. Обращенность-сама-по-себе

Человек, в отличие от остальных живых существ, еще не обретает своего места в мире простым фактом своего рождения. Особенность человека, пишет Черняк, в том, что он является существом, к которому всё окружающее его обращается с призывом к пониманию: «я – камень, я – дерево у дороги, или я – твой Бог»[16]. В более привычной для философского уха транскрипции: человек не определен, открыт относительно мира. Словами Пико делла Мирандолы – является существом неопределенного образа. Для Ф. Ницше и философской антропологии это означает, что человек есть дезадаптивное, выродившееся животное, по Лоренцу, человек – переходное звено.

Для М. Хайдеггера концепт «открытости человека», или его «бытия-в-мире» предполагает уже необратимое преодоление гносеологической оппозиции, лаконично выраженное тезисом: познание и есть существование. Сознание, по Хайдеггеру, является не функцией мозга или способностью души, но открытостью человека перед миром, т.е. таким бытием в мире, которое не есть пассивное пребывание в нем, но – самополагание себя в мир. В своих целесообразных действиях человек преобразует мир — мир, который из-за открытости ему человека изначально для него выступает как неопределенность. Этим преобразованием человек вносит в мир свою упорядоченность. Втаком смысле познание и есть существование, или, словами Туровского, процесс познания и есть процесс целеполагания и целедостижения.

Цель — это объект, установленный мыслью таким образом, что он определяет саму мысль. Подобная само-детерминация мысли, начиная с Нового времени, означает, что мысль определяет форму, или способ, которым объект (природа) показывает себя. Природа в своем обращении к разуму не имеет другого голоса, кроме того, который дал ей разум. При этом речь идет хотя и о самодетерминации мысли, но все-таки о детерминации. В этом отношении цель — не понятие объекта, а сам объект. Потому здесь нельзя уйти от вопроса: что же в объекте благоприятствует (благожелательно) познавательным намерениям человека, его целеполаганию?

Хотя мысль предоставила природе форму явленности, но все же является-то сама природа. Речь идет об экспрессивности природы. Эта проблематика и заставила Хайдеггера обратиться к герменевтике языка как методу, позволяющему расслышать в поэзии еще незамутненный голос самого бытия, бытия как такового (Seyn). Возможность услышать этот голос предполагает подлинную открытость, которая не является гарантированной природной особенностью человека, как в философской антропологии, но требует выхода (трансцензуса) за границу с миром, положенную человеком, — за границу, которая и есть сам человек.

Тем самым, Хайдеггер утверждает, что последней, точнее — первой точкой инициации взаимоотношений человека с миром является сама возможность для объекта, природы принять на себя инициативу выстраивания отношений с разумом. Эта «возможность» представлена голосом бытия, голосом, который ничего не говорит: это голос-сам-по-себе как возможность говорения. Однако чтобы услышать призыв природы («пойми меня!»),  требуются умственные, эмоциональные, физические усилия человека. Здесь кажется наглядной иллюстрацией образ альпиниста, который лез, рискуя жизнью, по скалам, и вот он наконец потрясен возникшей перед ним неописуемой красотой. Но если бы его туда же  доставили вертолетом, то, вне всяких сомнений, его восхищение представшим перед ним пейзажем было бы не просто гораздо менее ярким, а совсем другим. Мое предположение состоит в том, что дело здесь не в самой по себе психологической настройке альпиниста, но в том, что сопротивление реальности как бы отодвигает в его впечатлении на задний план конкретное содержание информации, которую несет обращение природы, обнажая обращенность как таковую.

Разум или сознание человека – это его открытость миру (бытие-в-мире). Поскольку сознание не является некоторой субстанцией или способностью, которую можно понимать так или иначе, постольку получается, что как сознание себя понимает, таково оно и есть, так оно и функционирует в освоении природы и в человеческих отношениях. Рефлексия обязательно присутствует в сознании, но сознание вовсе не должно обязательно понимать себя – не только в каждом конкретном акте деятельности (которые обычно осуществляются автоматически), но даже хотя бы раз в жизни. Однако в любом действии сознания, даже осуществляющемся с легкостью культурного инстинкта, столь же автоматически присутствует рефлексия, поскольку ее характер задает манеру целеполагания и, соответственно, целедостижения. Потому упомянутое нами изменение понимания себя разумом в Новое время означает радикальную трансформацию существования человека.

Всякий ребенок является прирожденным «конструктором». Однако то, что мы назвали теоретической тематизацией «знания-конструирования», представляет собой изощренную, искусственную практику теоретического разума: доказательство теорем, диалектика, построение эксперимента и создание теорий. Обучение такому искусству подростка, даже с хорошими интеллектуальными способностями, — весьма сложная и проблематичная педагогическая работа. Тогда что же — нормальные, «средние» люди, уже не говоря о людях с ограниченными интеллектуальными возможностями, обречены быть только марионетками, исполняющими социальные роли? Конечно нет! Конструирование представлено и в нравственности, и в целесообразной деятельности[17], особенно в искусстве (что, например, Кант показывает в «Критике практического разума» и «Критике способности суждения»). Причем, условно говоря, нравственные и эмоциональные усилия конструирования равновелики интеллекуально-теретическим (а теоретически анализировать нравственность или эстетику ничуть не проще, чем само теоретизирование).

Но для того чтобы исследовать вопрос о знании-конструировании, естественно, требуются определенные теоретические ухищрения. По-моему, в полной мере это относится и к той теме, которую мы сейчас обсуждаем, — что такое «обращенность-сама-по-себе», представляющая в чистом виде знание как воспроизведение. Ведь одно дело уметь слышать обращенность природы к человеку, а совсем другое – исследовать саму «обращенность». Более того, очевидно, что тот, кто умеет видеть красоту природы, вовсе не обязательно умеет и передавать свое видение другим и, тем более, — анализировать «видение само по себе» или «красоту саму по себе».

Задача  объяснить, что такое «обращенность сама по себе», аналогична вопросу, что означает постоянное сопровождение декартовским «я  мыслю» всякого конкретного акта мысли, любого мыслимого. Наглядным здесь является классический пример со зрением, предложенный, с подачи Демокрита, Платоном и развернутый Плотином. Напомню, Демокрит считал, что глаз, как рука, с помощью исходящих из него излучений ощупывает предмет. О продуктивности этого примера нам недавно напомнил Л.С. Черняк в письме, где обсуждал свое несогласие с некоторыми рассуждениями моего коллеги. Причем этот пример используется в усложненном варианте, поскольку Черняку было необходимо как раз отличить субъективность «Я-мыслю» от субъективности «природы, обращающейся к Я». Воспроизведу эти, по-моему, очень изящные рассуждения, стараясь не искажать их, но памятуя о своей задаче.

Первая видимая глазом реальность – вовсе не сам глаз (или само видение), но, наоборот, – световая манифестация мира. Действительно, казалось бы, самоочевидный факт: глаз видит только образ мира, а вовсе не формирующую данный образ мощь своего видения. Этот самоочевидный факт предполагает, что, во-первых, душа, вооруженная глазом, видит предмет как внешний – находящийся за пределами души. Во-вторых,  видит этот внешний предмет, который, в своей световой самоманифестации, достигает души, располагаясь в ее интерьере. Объединяя эти два аспекта, получаем: когда нечто стало видимым, это означает, что оно, будучи входящим в душу, остается за ее пределами. Главное здесь, подчеркивает Черняк, что свойство быть и вовне и внутри созерцающей души является не физическим или химическим свойством предмета, а взаимосвязанными аспектами самого видения, которые, присоединяясь к предмету, делают его видимым.

Плотин пишет, что никогда бы не смог глаз увидеть солнце, не став солнцевидным. Эта метафора солнцеподобного глаза и глазоподобного солнца, считает Черняк, выражает осознание того, что в солнечном свете нам дано видеть излучаемую глазом творческую мощь самого видения. Хотя видение присутствует в любом видимом, конституируя его, но, чтобы это видение обнаружить, понадобился Платон, которого, естественно, интересовала в первую очередь мысль, а не зрение.

Начиная с Декарта разум понимает проблему субъектности как проблему своего одиночества в мире окружающих его не-интенциональных, несамовыразительных, несубъектных сущностей. При этом как раз первым детерминантом, с которым сталкивается мысль, выступает субъектность природы как иного, входящего в мысль. Но в этой обращенности природы к мысли предполагается и выраженность (субъектность) самой мысли как адресата иного. Субъектность мысли-адресата выступает конституирующей составляющей субъектности иного. Причем мысль так же не узнает своей субъективности в обращенности природы, как и глаз, который хотя и может нечто узреть лишь благодаря своей способности видеть само видение, но не узнает это видение в видимом.

Черняк предлагает наглядную аналогию. Только когда художник прилагает свои усилия для выстраивания картины в соответствии с требованиями техники перспективы, он обнаруживает, что видит природу не саму по себе, а в формах организации активности глаза (обнаруживает видение как организующее начало всего видимого). По-моему, хорошо «видно», что точно так же и «мыслимость» присутствует в любом акте мысли, во всяком мыслимом. Именно эта «мыслимость» у Декарта называется «Я мыслю», соприсутствующее во всякой конкретной мысли, а у Канта – «трансцендентальное единство апперцепции» (способность синтезировать чувственность и рассудок) как собственно творческая мощь разума. Это субъективность мысли, представленная знанием как конструированием. Точно так же обращенность сама по себе (выраженная знанием как воспроизведением) есть условие возможности любого конкретного обращения и к человеку и от человека. При этом в обыденной ситуации сама по себе эта обращенность и не видна и не слышна.

Вторая субъективность (самой мысли как адресата) выступает основанием (первой) субъективности иного. Последняя является первой в порядке временного следования: и в истории – как «обращенность» символических смыслов мифа к человеку^[18], и в онтогенезе – как обращенность родителей к ребенку^[19]. Но логически ни одна из этих субъективностей не обладает приоритетом. Это ядро позиции Леона Семеновича в данном его рассуждении: первая и вторая субъективность пребывают в неразрывном и неслиянном единстве, которое выступает базисным условием субъективности.

3. Конечность человека и приоритетность двух горизонтов иного 

Конечность человеческого разума (о которой писал уже Паскаль[20], называя человека «мыслящим тростником»), проанализированная Кантом, означает, что разум предоставляет природе формы явленности (голос). Другой стороной открытия этой мощи разума выступает обнаружение, что ни о какой бессмертной субстанции сознания (души) теперь уже говорить не приходится. Для Канта единственным содержанием познания здесь является установление связи между явлениями, а значит и разум есть не метафизическая сущность или способность духа, а только способ познания, и именно как конструирования (синтез многообразия в предметные единства). Причем речь-то идет не о гносеологии, а о свободе, без которой нет самого человека.

Ответственность за экспрессивность природы конечного разума означает, что он полагает свою границу с ней и, тем самым, включает себя в мир явлений. Без этой вовлеченности природы в круг самодетерминации разума – усилий разума, обеспечивающих (порождающую его) обращенность к нему природы – нельзя даже поставить вопрос о свободе человека в мире явлений. В «обращенности» природы речь идет о конституировании не просто мысли самой по себе, а существования человека – познания как существования. Осмысление своей ответственности за (порождающую существование человека) обращенность к нему природных и сакральных вещей и означает осознание человеком своей радикальной конечности. Это осознание пронзительно сформулировал Ф.Т. Михайлов: «Увы, чистое Небытие – это не когда тебя не было, это – когда тебя никогда не будет»[21]. Не стану здесь обосновывать, а просто отмечу, что это равно справедливо и для секуляризированного, и для религиозного сознания (человека). В статье используется концепт «обращенность», разработанный Феликсом Трофимовичем Михайловым[22], который называл обращенность порождающим человека отношением.

Само выражение «порождающее отношение» звучит оксюмороном, но трудно подобрать другое. Отношение предполагает элементы, которые соотносятся, а для порождающего отношения один из контрагентов как раз в нем и порождается. Такое отношение принято называть творением, но ведь обращенность природы все-таки не творит человека в прямом смысле слова, так же как и обращенность человека не творит природу.

Обращенность (сама по себе) природы представляет весть бытия, выражающую некую благожелательность к познавательным намерениям человека; несет призыв «пойми меня», конституирующий познание-существование человека. Чтобы услышать этот призыв, обращенный к «внутреннему» человеку (которому еще предстоит родиться), требуются его усилия. Напрашивающаяся здесь аналогия с пренатальными усилиями новорожденного не проясняет дело, но только затуманивает его. Вопрос, который здесь возникает, кажется относящимся к разряду о курице  и яйце.  Однако вопрос о последней, точнее — о первой точке инициации, в отличие от «куриного вопроса», содержателен.

Хотя логически ни одна из субъектностей не обладает приоритетом, но так же ли они соотносятся онтологически? Поворот в философском понимании бытия начался давно, но точку над «и» поставил Хайдеггер: время и есть бытие. Здесь предполагается время подлинное в отличие от неподлинного: время полиса, а не время ойкоса (сказали бы греки), время истории, а не безвременье предрассудков традиции (для Нового времени), время потока сознания (экзистенции), а не физически измеримое нивелирующее время толпы (время das Man). Речь идет, по выражению Туровского, о времени личностного существования человека, т.е. – о таком времени, для которого, показывает Черняк[23], неустранима его корреляция с вечностью, хотя вечность понимается по-разному. Однако самым радикальным является различие языческого, античного и христианского понимания вечности.

Греки обнаружили, что на вечность имеет право каждый индивид, поскольку он уникален: подобного ему никогда не было раньше и не будет потом. Причем бессмертие людей, так же как и богов, является здесь не вечностью в нашем смысле слова, а как бы вечно длящимся временем. Эта безразличная к человеку вечность представлена непреходящим круговым движением небесных тел, движением, в котором неразличимы прошлое и будущее. Независимо от того, верит конкретный европейский человек в Бога или нет, ему невозможно уклонится от того обстоятельства, что ни одна другая культура не знает личного Бога в христианском смысле этого слова, не знает обращенную лично к человеку вечность. Для нас важна возложенная здесь на человека ответственность, которая выражена центральностью вопроса о свободе как об онтологическом смысле человеческого существования.

Важнейшей исторической новацией европейской культуры стало рождение ею науки. Ее собственным уникальным делом является разделение двух горизонтов трансценденции, и это дело представляет актуальный и поныне культурный смысл рождения науки. Открытая Новым временем ответственность конечного разума за выразительность природы позволила разделить Иное – запредельное, лежащее вне мысли, радикально умонепостигаемое содержание мысли – на две ипостаси. Во-первых, Иное, имеющее целью человека, обращенное лично к нему, и, во-вторых, – иное как безразличное к человеку – природа. Это разделение горизонтов трансценденции сразу же было осознанно, в частности, Паскалем: «“Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова”. А не [Бог] философов и ученых»[24]. Правда, при этом для научного мировоззрения мир стал картиной[25], или представлением, он потерял свою выразительность. Но несмотря на то, что возникает задача возвращения природе ее экспрессивности (потерянной в научной картине мира), нельзя упускать из виду, что сам  этот горизонт трансценденции был прочерчен наукой. И хотя наука не решает проблему свободы человека в мире явлений, но именно она поставила эту проблему.  Заметим, что именно наличие этого  разделения препятствует адресации личностному горизонту безличных античных (мифологических) коннотаций.

Обращенность природы, инициированная усилиями человека, в свою очередь, индуцирует саморазвитие человека. Этот процесс вполне оправданно назвать саморазвитием человека, поскольку ответственность за данную обращенность, втягивающую его в конструирование своего отношения к природе, определяет возможность его существования как свободного в мире явлений природы. Иначе обстоит дело с обращенностью личностного Иного. Считает ли человек, что Скрижали Завета записаны Моисеем под диктовку Бога или что они являются культурными текстами, он все равно отдает себе отчет в их культурном смысле. Хотя в первом случае речь идет об обращении Бога к человеку, а во втором – об обращении человека к человеку, но в любом случае содержание этого обращения состоит в том, что Завет заключается по инициативе Бога, а не человека.

Если логически первая и вторая субъектности равноправны, то исторически обращенность природы (в филогенезе и онтогенезе) приоритетна, хотя ее состоятельность реализуется только усилиями ответной открытости человека. А бытие человека как время его личностного существования конституируется его ответом на призыв личностного Иного, и в этом смысле онтологически Его Обращенность изначальна. Рассмотренная историческая и онтологическая приоритетность первой субъектности (порождающий модус обращенности природного и сакрального мира) обусловила содержательность и самодетерминации мысли, и направленности саморазвития человека. Обнаружить эту онтологическую приоритетность иного не указанием на религию как феномен культуры, как мы сделали, а показать философски – является очень непростой задачей, достаточно вспомнить, сколько сил это стоило М. Хайдеггеру и какую вызвало критику. Между тем цена вопроса достаточно велика. Представляется оправданным предположение, что решение вопроса о возможной мере взаимопонимания двух людей, о согласованности их деятельности лежит как раз в том, насколько они отдают себе отчет в приоритете субъектности иного. Конечно, это только гипотеза, и для того, чтобы даже просто ее сформулировать, недостаточна апелляция к интуиции, но требуется серьезный анализ.

Такова позиция, с которой будет рассмотрено рождение философии как показательный образец механизма преемственности в европейской культурной традиции. Надеюсь, что после предпринятого обсуждения данной позиции будут понятными и сконструированное Туровским истолкование происхождения философии, и предложенная мной  трактовка преемственности.

деятельность, деятельностная концепция, критика деятельностного подхода.

Культурологический взгляд на развивающегося человека предполагает другие представления не только об объекте изучения (не деятельность, а культура), но и новые методы изучения. Акцент делается не на категориях развития и деятельности, а на анализе устойчивости, с одной стороны, и периодических структурных преобразованиях - с другой стороны. Культура человека - это форма социальной жизни, для которой характерны устойчивые способы поведения и разрешения проблем, определенные типы социальных отношений, специфическое понимание действительности. На первый план в теоретическом объяснении выходят социальные отношения и особенности культурного сознания.

Текст статьи:

Лев Семенович Выготский не всегда был последователен в своих построениях и методологических установках, давая своим ученикам поводы для творчества в духе, противоположном основным идеям культурно-исторической теории. Как спрашивается, Выготский понимает развитие психики? Как овладение собственными психическими процессами с помощью знаков под влиянием социальной детерминации со стороны общества. «Новому типу поведения, — пишет Выготский, — с необходимостью  должен соответствовать новый регулятивный принцип поведения. Мы находим его в социальной детерминации поведения, осуществляющейся с помощью знаков…Если вслед за Павловым сравнить кору больших полушарий с грандиозной сигнализационной доской, то можно сказать, что человек создал ключ для этой доски – грандиозную сигналистику речи. С помощью этого ключа он овладевает деятельностью коры и господствует над поведением… Но вся сложность вопроса становится очевидной, как только мы соединяем аппарат и ключ в одних руках, как только мы переходим к понятию автостимуляции и овладения собой. Здесь и возникают психологические связи нового типа внутри одной и той же системы поведения» (Выготский, 1983).

То есть, хотя ведущим является социальная детерминация («Не природа, но общество должно в первую очередь рассматриваться как детерминирующий фактор поведения человека. В этом заключена вся идея культурного развития ребенка» (Выготский, 1983), человек овладевает своим поведением сам, отсюда фраза «аппарат и ключ в одних руках» и «автостимуляция». Точно, как у И.Канта, хотя человек сам порождает реальность, но на основе априорных начал и ведет его разум, который, в конце концов, оказывается Творцом. У Выготского человек тоже сам овладевает поведением, но ведет его не Творец, а общество или, если речь идет о ребенке, педагог как  его представитель. Естественно возникают два принципиальных вопроса: что же это за человек, который с самого раннего детства может овладевать своим поведением (мы знаем, что даже не каждый взрослый на это способен), и каким образом происходит социальная детерминация? На первый вопрос Выготский отвечает так: овладевать своим поведением может только личность, то есть для Выготского каждый человек является личностью. «Детская психология не знала, как мы видели, проблемы высших психических функций, или, что то же, проблемы культурного развития ребенка. Поэтому для нее до сих пор остается закрытой центральная и высшая проблема  всей психологии – проблема личности и ее развития» (Выготский, 1983).

На второй вопрос ответ Выготского неоднозначен. С одной стороны, он характеризует овладение по аналогии с познанием и управлением природными процессами. «Остается допустить, что наше господство над собственными процессами поведения строится по существу так же, как и господство над процессами природы» (Выготский, 1983). Но тогда получается парадокс: психические процессы уже есть, а человек ими только овладевает; однако, спрашивается, откуда они взялись, разве именно не происхождение этих процессов нуждается в объяснении? К тому же, зачем тогда социальная детерминация?

Спасая свою теоретическую конструкцию, Выготский использует введенную еще в начале XIX века Фридрихом Фребелем оппозицию «внешнее – внутреннее» и понятие усвоение, причем внешнее определяется как социальное, а внутреннее как подобие («слепок») внешнего (Розин, 1971). «Многие авторы, — пишет Выготский, — давно уже указывали на проблему интериоризации, перенесения поведения внутрь…всякая функция в культурном развитии ребенка появляется на сцену дважды, в двух планах, сперва – социальном, потом психологическом, сперва между людьми, как категория интерпсихическая, затем внутри ребенка, как категория интрапсихическая…сам механизм, лежащий в основе высших психических функций, есть слепок с социального. Все высшие психические функции суть интериоризированные отношения социального порядка…вся их природа социальна; даже превращаясь в психические процессы, она остается квазисоциальной» (Выготский, 1983). Но тогда получается другой парадокс: внутреннее — это не природный процесс, а скорее результат психотехнических (социально-педагогических) воздействий.

Очевидно, чувствуя эти затруднения, Выготский характеризует овладение и по-другому, совершенно иначе, а именно как конституирование психической реальности на основе знаков; кроме того, развитие характеризуется Выготским как переплетение внешних и внутренних (включая биологические) факторов. Применение знаков, пишет Выготский, «в корне перестраивает всю психическую операцию, наподобие того, как применения орудия видоизменяет естественную деятельность органов и безмерно расширяет систему активности психических функций. То и другое вместе мы и обозначаем термином высшая психическая функция, или высшее поведение…Равным образом, когда ребенок усваивает, казалось бы внешним путем в школе различные операции, усвоение всякой новой операции является результатом процесса развития…каждое внешнее действие есть результат внутренней генетической закономерности»  (Выготский, 1983). Дело в том, что развитие по Выготскому происходит не  только в результате интериоризации, но и органического роста. «Поскольку, — отмечает Выготский, — органическое развитие совершается в культурной среде, постольку оно превращается в исторически обусловленный биологический процесс. В то же время культурное развитие приобретает совершенно своеобразный и ни с чем не сравнимый характер, поскольку оно совершается одновременно и слитно с органическим созреванием, поскольку носителем его является растущий, изменяющийся, созревающий организм человека» (Выготский, 1983).

Что же у Выготского получается в итоге? С одной стороны, личность овладевает тем, что уже есть, с другой – овладение представляет собой, по сути, творение психической реальности с помощью знаков в процессе усвоения внешнего, обусловленного внутренним развитием. Спрашивается, как это можно понять и согласовать? Однако есть противоречия и противоречия. Противоречия Выготского, на мой взгляд, являются источником дальнейшего развития психологической мысли, и не всегда их нужно спешить разрешать в духе монистического подхода.

Но посмотрим, в каком направлении Выготский направил мысль психолога. Чтобы реализовать программу культурно-исторической теории, необходимо было, во-первых, проанализировать и задать последовательность внешних социальных содержаний, которые усваивает или должен усвоить развивающийся человек, во-вторых, понять действие самого механизма интериоризации, в-третьих, охарактеризовать особенности внутренних содержаний (психических процессов и структур) и логику их «как бы имманетного» развития, которая на самом деле, по Выготскому, есть сплав культурного и биологического.

Наиболее последовательно все три задачи, на мой взгляд, пыталась решить школа В.В.Давыдова. С одной стороны, в ней с опорой на исследования в истории науке и логике задавались содержания, подлежащие усвоению, с другой – изучался сам механизм усвоения, с третьей – на основе психологических экспериментов и экспериментального обучения нащупывались особенности психических структур и предпосылок. Для нашей темы интересно, как Давыдов решает проблему развития. «В психологии,- пишет В.Давыдов, — отчетливо видны две диаметрально противоположные тенденции в подходе к проблеме «обучение и развитие». Первая из них, вполне соответствующая духу традиционной описательной психологии, наиболее явственно представлена концепцией Ж.Пиаже, созданной на основе огромного эмпирического материала и находящей все больше и больше последователей. Суть ее состоит в разведении и противопоставлении «развития психологических структур» и «специального обучения». Вторая тенденция, представленная у нас в работах последователей Л.С.Выготского и особенно остро формулируемая в самых последних статьях П.Я.Гальперина, связана с теоретическим сведением этих понятий друг к другу, с нахождением их взаимосвязи и постоянного взаимодействия (Давыдов, 1966).

В концепции имманентного развития, как правило, принимается более или менее осознанная предпосылка о том, что развитие ребенка происходит под действием внутренних имманентных факторов и условий и что поэтому обучение должно лишь следовать за этим развитием, подкрепляя его. Такое развитие, замечает Давыдов, «всегда есть саморазвитие — его источники и условия коренятся в особенностях строения и структурирования самих психических образований» (Давыдов, 1966).

Напротив, в концепции формирования принимается ценностная установка, по которой именно обучение и усвоение культурно заданных содержаний образует ведущий фактор интеллектуального развития ребенка. «Что происходит с человеком от рождения до смерти?» — спрашивает В.Давыдов. «Не что иное, как овладение, приобретение, освоение, присвоение вне его лежащей общественной природы, опредмеченной в материальной и духовной культуре, т.е. в особых продуктах предметной деятельности предшествующих поколений людей. Происходит формирование его собственной деятельности, в частности и ее управляющих механизмов психики. Все, что в итоге выступает как деятельность индивида, а также все условия ее формирования — все это первоначально существовало как общественный образец вне и независимо от данного индивида » (Давыдов, 1996).

Если в концепции имманентного развития фактически постулируется изоморфизм интеллектуально-биологических структур и содержаний, данных в обучении, то в концепции формирования принимается изоморфизм структур деятельности и психических структур. Утверждается, что психические структуры формируются в соответствии со структурами культурных содержаний — деятельности, норм, способов. «Согласно этой теории, — пишет Н.Ф. Талызина,- различные виды интеллектуальной деятельности должны выступать в процессе обучения как предметы специального усвоения. При этом новые ее виды не могут быть усвоены сразу в умственной, идеальной форме. Исходной формой интеллектуальной деятельности является деятельность внешняя, материальная. Психической, идеальной она становится лишь после ряда качественных преобразований, происходящих по нескольким параметрам (Талызина, 1966).

В концепции формирования в качестве формирующих структур обычно задаются ситуации обучения, внешние условия, учебные средства и знания деятельности, образцы деятельности и т.п. В качестве психических структур выделяются психические функции, способности, умения, навыки, образы и т.п. Для объяснения связи и взаимообусловленности обоих видов структур проводится рассуждение, показывающее, что усвоение и присвоение содержаний обучения зависит от наличия определенных психических структур ( иногда их называют субъективными предпосылками развития), а те в свою очередь сложились при усвоении определенных содержаний обучения (объективных предпосылок ). В.Давыдов отмечает, что «присвоение » и развитие не могут выступать как два самостоятельных процесса, поскольку они соотносятся как форма и содержание единого процесса психического развития человека» (Давыдов, 1996).

Объясняя условия (причины) появления очередных этапов психического развития, сторонники концепции формирования используют не только понятие возраста, но и представление о ведущей деятельности. По А.Н.Леонтьеву ведущая деятельность имеет три основные признака. Во-первых, это такая деятельность, в форме которой возникают и внутри которой дифференцируются другие новые виды деятельности; во-вторых, — такая деятельность, в которой формируются или перестраиваются частные психические процессы; в-третьих — деятельность, от которой ближайшим образом зависят наблюдаемые в данный период развития основные психологические изменения личности ребенка (Леонтьев, 1972).

В.Давыдов под ведущей деятельностью понимает, с одной стороны, наиболее значимый для каждого периода «тип целостной деятельности ребенка», определяющий те психические изменения, которые в этом периоде возникают «и которые в самом главном и основном определяют сознание ребенка, его отношение к среде, его внутреннюю и внешнюю жизнь, весь ход его развития в данный период» (Давыдов, 1996). С другой стороны, понятие ведущей деятельности, по мнению В.Давыдова, является эквивалентом введенного Л.Выготским представления о социальной ситуации развития в данном возрасте, «определяющей целиком и полностью те формы и тот путь, следуя по которому ребенок приобретает новые и новые свойства личности, черпая их из социальной действительности, как из основного источника развития, тот путь, по которому социальное становится индивидуальным» (Давыдов, 1996).

Таковы основные представления российской психологии относительно детского развития. Как мы видим, они основываются на «трех китах»: деятельностных представлениях, концепции формирования, представлении о психическом развитии. Можно заметить, что, говоря о деятельности, психологи, объединяют в этом представлении разные планы и образования — источники (механизмы) изменения психики, преобразующую деятельность, психическое опосредование, работу сознания, изменение самого действующего субъекта, «других», как необходимое условие такого изменения и т.п. Деятельность, утверждает С.Смирнов — это не просто совокупность процессов реального бытия человека, опосредованных психическим отражением, она несет в себе те внутренние противоречия и трансформации, которые порождают психику. И субъект и объект конституируются в деятельности. Самостоятельно открыть формы деятельности с предметами человек не может. Это делается с помощью других людей, которые демонстрируют образцы деятельности и включают человека в совместную деятельность. Деятельность всегда носит опосредованный характер. В роли средств выступают орудия, материальные предметы, знаки, символы и общение с другими людьми.

Не будет большим преувеличением утверждение, что представление о деятельности создавалось, чтобы реализовать марксистскую установку на изменение и преобразование мира и человека. Еще в 1922 году Рубинштейн, в то время весьма далекий от марксизма, писал: «Итак, субъект в своих деяниях, в актах своей творческой самодеятельности не только обнаруживается и проявляется; он в них созидается и определяется. Поэтому тем, что он делает, можно определить, что он есть: направлением его деятельности можно определять и формировать его самого. На этом только зиждется возможность педагогики» (Рубинштейн, 1922).

А вот позиция В.Давыдова. «Мы полагаем, — пишет он, — что именно понятие деятельности может быть той исходной абстракцией, конкретизация которой позволит создать общую теорию развития общественного бытия людей и различные частные теории его отдельных сфер. На этом пути стоят большие препятствия, одно из которых как раз и связано с трудностями дальнейшей разработки философско-логического понимания деятельности» (Давыдов, 1996).

К концепции В.Давыдова можно задать много вопросов, но главные из них такие: какую все-таки роль играют психические структуры, а также как объяснить феномен возрастных или возможно культурных сдвигов (трансформаций) самого развития? Кстати, Выготский помимо привычных представлений о развитии предлагал ввести понятие «революционного типа развития» («резкие и принципиальные изменения  самого типа  развития, самих движущих сил процесса» (Выготский, 1983).

Кроме того, известно, что деятельностная концепция, в рамках которой работал  В.Давыдов и многие другие российские психологи, сегодня подвергается критике. В 2001 году «Вопросы философии» опубликовали подборку статей известных отечественных философов, методологов и психологов, посвященных проблеме деятельности и деятельностному подходу. Основные  позиции участников разделились «за» и «против». С одной стороны, признается кризис деятельностного подхода. Например, В.А.Лекторский в статье «Деятельностный подход: смерть или возрождение» констатирует, что «деятельностная тематика как в философии, так и в психологии утратила былую популярность» (Лекторский, 2001). В.С.Лазарев в статье «Кризис «деятельностного подхода» в психологии и возможные пути его преодоления» пишет, что «деятельностный подход, создававшийся несколько десятилетий назад  для преодоления психологического кризиса, сегодня сам находится в кризисном состоянии» (Лазарев, 2001).

С другой стороны, ведущие идеологи деятельностного подхода (В.А.Лекторский, В.С.Швырев, Ю.В.Громыко, В.И.Слободчиков) утверждают, что деятельностный подход не только не изжил себя, но при определенной модификации и расширении является весьма перспективным. Правда, некоторые участники дискуссии, например, В.Лекторский, Ю.Громыко, В.Швырев предлагают такое расширение (например, учет представлений, полученных в недеятельностных и антидеятельностностных концепциях и дискурсах), которое ставит под вопрос сам деятельностный подход.

Об эволюции взглядов в отношении деятельностной концепции можно судить, например, по позиции В.П.Зинченко, являющегося, как известно, одним из создателей теории деятельности. «Психологическая теория деятельности, — пишет он, — игнорирует или упрощает духовный мир человека, редуцируя его к предметной деятельности, она бездуховна, механистична…Нужно преодолеть «детскую болезнь» и понять, что ни деятельность, но культура не могут претендовать «на формулирование исчерпывающего объяснительного принципа» (Зинченко, 1987).

Мотивы критики теории деятельности можно пояснить следующим образом: во-первых, не удался эксперимент социалистического строительства нового человека. Некогда единая социалистическая школа, где ребенок формировался под сильным идеологическим давлением и контролем (то есть, когда, действительно, социальное-социалистическое определяло индивидуальное и личность), уходит в прошлое. Вместо этого складываются разные педагогические практики: светская школа, религиозная, эзотерическая (Вальфдорская педагогика), инновационное педагогическое творчество, школа, ориентированная на гуманитарные ценности, на ценности современного экономического общества и др.

Во-вторых, идеи социалистического программирования, проектирования и управления, теоретическим обоснованием которых, к сожалению, выступали идеологически истолкованная культурно-историческая теория и теория деятельности, все больше подвергаются критике. Вместо них предлагаются такие варианты социального действия, которые основываются на участии всех заинтересованных субъектов (идеи педагогики сотрудничества, участия в образовательном процессе учеников и родителей и пр.)

В-третьих, меняются представления о психическом развитии. Оно объясняется теперь не только в рамках психологии, ориентированной на идеалы естественной науки. Все больший интерес привлекают к себе психологические теории гуманитарной ориентации, а также и непсихологические концепции (понимающая социология, антропология и др.). В рамках этих подходов развитие ребенка описывается иначе, чем в теории деятельности.

В-четвертых, современная жизнь становится все более разнообразной и культуросообразной. Для нее характерны разные формы и стили жизни, многообразие форм культурного существования. Социальная жизнь все больше определяется культурными факторами. Л.Г.Ионин отмечает, что «изменяется роль культуры в обществе, при этом меняется само понимание культуры. Это уже не столько пассивное отражение, пассивный слепок с реальных процессов поведения, сколько их активная «форма». «Кодируя», «драматизируя» свое поведение, соотнося его с мифом и архетипом, индивиды сознательно используют культуру для организации и нормализации собственной деятельности. Поэтому было бы глупо сейчас ссылаться на популярные несколько десятилетий назад представления о культурном лаге, об отставании культурного осмысления от реальных социальных процессов; наоборот, теперь культура оказывается логически и фактически впереди того, что происходит в реальности…Как заостренно сформулировал западный ученый: «Там, где раньше было «общество»… стала «культура» (Ионин, 1996).

Развитие культурологии, понимающей социологии, современных теорий личности позволяют наметить другой подход, который условно можно назвать «культурологическим» («гуманитарно-культурологическим»). В рамках этого подхода может быть введено понятие о «культурах» человека. Сразу подчеркну, что понятие культуры человека не отрицает понятие деятельности. Деятельность является моментом культуры человека, но не исчерпывает её. В отличие от деятельности культура человека изменяется дискретно: одни культуры сменяют другие («предпосылки детства» подготавливают «культуру детства», затем складывается «подростковая культура», на смену которой приходит «культура взрослого человека»).

Культурологический взгляд на развивающегося человека предполагает другие представления не только об объекте изучения (не деятельность, а культура), но и новые методы изучения. Акцент делается не на категориях развития и деятельности, а на анализе устойчивости, с одной стороны, и периодических структурных преобразованиях - с другой стороны. Культура человека — это форма социальной жизни, для которой характерны устойчивые способы поведения и разрешения проблем, определенные типы социальных отношений, специфическое понимание действительности. На первый план в теоретическом объяснении выходят социальные отношения и особенности культурного сознания.

Рассмотрим теперь в рамках культурологического подхода, как можно объяснить развитие личности в фило и онтогенезе. Психологи, объясняя появление личности, или априорно закладывают ее в человеке (сначала личность существует в латентном состоянии, а затем, когда в деятельности человека возникают противоречия, просыпается и развивается) или трактуют личность как свернутый в интериоризации слепок социальной структуры. Например, ссылаясь на А.Н. Леонтьева, Александр Асмолов пишет:

“Первые активные и сознательные поступки — вот начало личности. Становление ее происходит в напряженной внутренней работе, когда человек как бы постоянно решает задачу, “чему во мне быть”…Поиск “двигателя”, дающего начало активности личности, необходимо искать в тех рождающихся в процессе потока деятельностей противоречиях, которые и являются движущей силой развития личности”… Выступая как источник развития личности социально-исторический образ жизни как бы задает появившемуся на свет человеку сценарий, втягивая его в определенный распорядок действий. Жесткость этого распорядка действий зависит прежде всего от того, насколько варьирует в конкретном социально-историческом образе жизни свобода выбора тех или иных видов деятельности» Асмолов, 2001).

Подобный подход, когда вводится предпосылка о предсуществовании личности, которая затем, в процессе развития себя раскрывает (то есть полагание своеобразного гомункулуса), объясняет и важный тезис А.Асмолова о том, что личность в истории была всегда. «Итак, — пишет он, — на самых разных этапах человеческой истории в развитии культуры ведут между собой нескончаемый диалог социотипическое и индивидуальное поведение личности. Наличие этого диалога служит доказательством того, что в истории не было безличного периода существования общества» (Асмолов, 2001).

Но современные культурологические и историко-психологические исследования показывают, что личность довольно позднее образование. В филогенезе она складывается не раньше античной культуры, а в онтогенезе только в подростковом возрасте, когда взрослые, посылая ребенка в школу, начинают склонять его к самостоятельному поведению. Другое фундаментальное наблюдение состоит в том, что античная личность формируется одновременно с мышлением и другими социальными практиками (правом, искусством, платонической любовью, рассуждениями и доказательствами).

Этапы и условия психического развития человека в культуре

 Становление «конституирующей инстанции». Вспоминаю сон, приснившийся во время войны под Куйбышевым, когда мне было лет пять-шесть. Моя мама день и ночь работала на авиационном заводе и лишь изредка урывала несколько часов в месяц, чтобы навестить меня и брата в детском саду. Но почти всегда она приносила что-то вкусное — какао в термосе, или шоколад или что-нибудь еще. И вот мне упорно начал сниться сон с мамой и вкусными вещами в придачу. Понятно, как я огорчался, когда просыпался: нет ни мамы, ни какао. Наконец, чтобы не обманываться и не огорчаться понапрасну, я решил проверять себя: щипать за ухо, если больно — не сплю, если не больно – сплю. И в ту же ночь мне приснился очередной сон.  Приезжает мама, я дергаю себя за ухо, убеждаюсь, что не сплю, пью какао и затем… просыпаюсь. Дальше все ясно. Сила огорчения прочно отпечатала этот сон в моей памяти.

Таким образом, уже в детстве я подобно другим людям научился различать разные свои состояния, прежде всего явь и сновидения, потом обычные переживания и собственные фантазии, а также состояния в искусстве. К трем-четырем годам я уже не пытался взять в руки нарисованное яблоко (что часто делают совсем маленькие дети), не путал события, приснившиеся во время сна, с обычными сюжетами в бодрствовании, понимал, что мои фантазии не совпадают с реальностью. Наблюдения показывают, есть два необходимые условия, обеспечивающие нормальное формирования этих способностей. Во-первых, человек должен научиться запоминать свои состояния (во сне, переживая произведения искусств, фантазируя). Во-вторых, у него должна сформироваться особая инстанция, назовем ее «конституирующей», позволяющая все эти различные состояния нашего «Я» осмыслять на предмет их существования и реальности. Например, по отношению к приснившемуся сну, я должен был решить, что – это только сон, а на самом деле нет ни мамы, ни вкусных вещей.

Сравнение филогенетического развития с онтогенетическим показывает, что конституирущая инстанция, где человек придает (приписывает) реальность своим разным состояниям, в норме обусловлена социальными отношениями. В первом случае здесь последнее слово за коллективом, во втором за семьей. Действительно, рассмотрим, как еще в самой первой, архаической культуре, человек научается различать и главное общезначимо конституировать свои разные состояния.

Где-то на рубеже 100-50 тыс. лет до н. э. архаический человек столкнулся с тем, что не понимает, как действовать в случаях заболевания своих соплеменников, их смерти, когда он видит сны или изображения животных или людей, которые он сам же и создавал. Антропологические исследования показывают, что все эти различные состояния человек смог различить на основе изобретенного им представления о душе. В соответствии с архаическими представлениями душа — это легкое, подвижное, неуничтожимое, неумирающее существо (самое главное в человеке, животном, растении — суть живого). Она обитает в собственном жилище (теле), но может и менять свой дом, переходя из одного места в другое. С точки зрения анимистических представлений древний человек осмысляет широкий круг явлений. Например, смерть это ситуация, когда душа навсегда покидает собственное тело, уходит из него. Обморок — временный выход души из тела, затем, когда душа возвращается, человек приходит в себя. Сновидения — появление в теле человека чужой души или путешествие своей души во время сна. Создание «произведений искусства» — способ вызвать душу, чтобы вступить с ней в общение и т. д.

Важно, что подобные представления подсказывают, что нужно делать в каждом отдельном случае: мертвого будить бесполезно, зато душу умершего нужно провожать в другую жизнь (место), то есть хоронить; в то же время потерявшего сознание можно будить, чужую душу можно прогнать, а свою привлечь назад, если она вышла на время (так архаические люди понимали болезнь), сновидения нуждаются в толковании и т. д.

«Отношение к видениям, — пишет классик культурологии Э.Тэйлор, — соответствует отношению к снам, поскольку с ними связаны первобытные теории о душе, и эти два разряда явлений дополняют и подкрепляют друг друга. Даже бодрствующий и вполне здоровый дикарь не обладает способностью делать того строгого различения между субъективным и объективным, воображаемым и действительным, которое дается научным воспитанием, тем более, если дикарь расстроен физически и умственно. Видя вокруг себя призраки человеческих форм, он не может не верить свидетельству своих органов чувств. Таким образом, на низкой ступени культуры (или самых ранних этапах развития ребенка. – В.Р.) люди всегда верят чрезвычайно живо и твердо в объективность человеческих призрачных образов (неважно, каков их источник – сон, изображения в искусстве или собственные фантазии. – В.Р.), являющихся им в болезни или при утомлении, под влиянием умственного возбуждения и при употреблении наркотических средств» (Тэйлор, 1939).

Для нашей темы важно обратить внимание на такой момент. Различение разных состояний человека в архаической культуре предполагало становление особой психической инстанции, берущей на себя функцию целого и осмысления (придания состояниям человека реальности), причем, что существенно, осмысления социально значимого. Если в архаической культуре главную роль при формировании этой конституирующей инстанции играли семья и племя (в последующих культурах и другие социальные институты, например, педагог и детский сад), то в онтогенезе – это, конечно, семья и родители. Иначе происходит развитие человека при нарушении условий социализации.

В книге Дэниела Киза («Множественные умы Билли Миллигана») описана история  множественной личности, с ярко выраженными нарушениями ранней социализации (его отец покончил жизнь самоубийством, отчим был садист, мать «ради мира в семье» не защищала Билли). Миллигана арестовали в конце октября 1977 года за изнасилование и ограбление трех женщин, и признали на суде невиновным по причине психического расстройства подсудимого в форме множественности его личности (это был первый подобный прецедент в истории США). Для поведения Билли в целом были характерны следующие три момента: 1) частичная амнезия (переход от одной личности к другой происходил у Миллигана через механизм засыпания; одна личность засыпала, а другая появлялась), 2) асоциальное поведение и 3) «несовместимая множественность» (то есть наличие форм поведения, каждая из которых воспринималась, как принадлежащая отдельной самостоятельной личности). Но подобные же три момента в той или иной степени можно наблюдать у определенной категории преступников, у алкоголиков (начиная со второй стадии заболевания) и наркоманов, у шизофреников и истериков, наконец, у вполне нормальных людей в отдельных кризисных ситуациях. Например, алкоголик (наркоман) в периоды сильного опьянения (приема и действия дозы), как правило, ничего не помнит, часто ведет себя необычно, нередко нарушает общественные нормы и законы. Для истерика характерны резкие смены настроения и немотивированные (иногда асоциальные) поступки, о которых он быстро забывает. Многие преступления совершаются в состоянии сильного аффекта, сопровождающегося беспамятством. Наконец, а разве мы с вами сами не забываем то, что очень хотим забыть, не ловим себя часто на поведении, несовместимым с нашими убеждениями, не нарушаем во многих случаях законы, ну, пусть, не законы, а социальные нормы?

У Билли Миллигана в развитии были нарушения двоякого рода: с одной стороны, его сны и галлюцинации становились программами управления поведением в бодрственном состоянии, с другой – семья не создавала условия для формирования социально значимой конституирующей инстанции. Билли и его личности, вероятно, различали сон, явь и произведения искусства, ведь, например, две его личности Аллен и Томми хорошо рисовали. Но при этом Миллиган часто принимал галлюцинации за явь, а также настаивал, что его личности – это настоящие люди, члены семьи.

«Доктор Джордж объяснил этот метод Аллену (одна из личностей Миллигана. – В.Р.) во время сеанса терапии (метод состоял в том, что, когда Билли отрицал какие-то свои действия, ему приводили в опровержение свидетельства наблюдавших за ним медсестер. – В.Р.), указав, что других пациентов смущает, когда они слышат разные имена его личностей.

- Некоторые люди называют себя Наполеоном или Иисусом, — возразил Аллен.

- Но совсем другое дело, когда я и другие сотрудники вынуждены сегодня

называть тебя Дэнни, а завтра – Артуром, Рейдженом, Томми или Алленом. Я предлагаю, чтобы для персонала и других пациентов все твои личности отзывались на имя Билли, а во время…

- Они не «личности» доктор Джордж. Они люди.

- Почему ты на этом настаиваешь?

- Когда вы называете их личностями, получается, что вы не считаете их живыми людьми» (Киз, 2003).

Каков вообще механизм попадания Миллигана в ту или иную личность? Думаю, примерно следующий. Если развитие человека происходит нормально, основная роль сновидений – обеспечивать реализацию неосуществленных (блокированных) желаний,  кристаллизовавшихся в период бодрствования днем или в предшествующие дни. Сновидение – это, собственно говоря, подсмотренные во сне (при неполностью выключенном сознании) события, конструирование и проживание которых образует  реализацию блокированных желаний (Розин, 2004).

Только в редких случаях, так называемых «вещих сновидений» запомнившийся сон может выступить в качестве программы (схемы) обычного восприятия и поведения (Розин, 2001). При этом, как я показываю, психика трансформирует воспринимаемую ситуацию (опускает лишние элементы и достраивает в форме галлюцинаций нехватающие) как будто желает, чтобы эта ситуация оказалась именно той, которая была подсмотрена во сне. На самом деле никакой телеологии здесь нет, узнавание ситуации происходит автоматически в силу действия механизма идентификации. Дело в том, что обработка информации и осмысление реальности идет на основе определенных семиотических схем, а здесь подвертывается удобная схема — сновидение (удобная в том смысле, что она хорошо описывает воспринимаемую ситуацию).

Дэниел Киз рассказывает, что первоначально маленький Миллиган видит сложную галлюцинацию – мальчика, который с ним играет. Это типичное «сноподобное состояние», то есть реализация сновидения в период бодрствования. Но затем на основе сноподобного состояния с особым сюжетом (Билли снится он сам, как другой человек) складывается первая личность (Шон). Чтобы понять возможность такого развития событий, вспомните какой-нибудь сон, где вы делаете что-то необычное. Например, мне в молодости часто снилось, что я летаю. Билли же вполне мог присниться сон, где он вместо себя, разбившего горшок (так появляется первая личность, Шон) оказывается другим мальчиком, не причастным к происшедшему. Если этот сон выходит на поверхность, в бодрствование, и если к тому же психика Билли достраивает воспринимаемую ситуацию так, чтобы она не противоречила сюжету сновидения (Билли не узнает свою мать; он видит, что какая-то незнакомая женщина трясет его и кричит), то вот вам и Шон. По сходной логике возникают и ряд других личности Миллигана.

Если анализировать случай появления Шона, то можно предположить, что личности Миллигана появляются в ответ на функциональные требования; нужно избежать наказания – пожалуйста, вот вам Шон. И действительно, ряд личностей Миллигана явно имеют «функциональное происхождение». Такова самая первая личность – Кристин (3 года, светлые волосы до плеч, голубые глаза, «ребенок для угла»), как видно из имени Кристин, она вместо Миллигана всегда стоит в углу. Таков Дэвид (8 лет, очень чувствительный, но рассеянный, «хранитель боли»), берущий на себя боль и страдание всех личностей Миллигана. Такова вторая после Артура личность Рейджена (23 года, югослав, говорит по-английски с заметным славянским акцентом, читает, пишет и говорит на сербскохорватском, владеет оружием, обладает исключительной силой); его назначение -  защищать, правда избранно, личности  Миллигана. Таков, Томми. Таковы Марк (16 лет), Стив (21 год), Джейсон (13 лет).

Но если судить по случаю с Артуром, то речь скорее должна идти о культурном сюжете. Артур – это интеллектуальный Миллиган 22 лет, самостоятельно выучил физику и химию, бегло читает и пишет по-арабски. Он руководит остальными личностями Миллигана. Появляется он как своеобразная реинкарнация Шерлок Хомса, доктора Ватсона и других английских литературных персонажей (перед его появлением Миллиган насмотрелся сериалов по произведениям Конан Дойля). Например, он «твердый консерватор, считает себя капиталистом, тем не менее, открыто высказывает атеистические взгляды». К этой же группе личностей Миллигана можно отнести лесбиянку Адалану (19 лет), городских преступников Филипа и Кевина (20 лет), охотника Уолтера (22 года), еврея Сэмюэля («вечный жид», единственный из всех личностей верящий в Бога), фантазера и мечтателя Роберта (17 лет), сноба и хвастуна Мартина (19 лет), клоуна и комика Ли (20 лет).

Получается, что личности Миллигана – это созданные им самим схемы и программы его поведения? Не совсем так, да Билли, действительно, создает эти схемы и программы, но сюжеты и структура этих схем, как видно из материала книги, заимствованы из культуры. А откуда еще Билли мог их взять?  Не случайно, что личности Миллигана отражают основные ценности массовой американской культуры. Если Аллен, Кристина, Адалана и Сэмюэль (частично Томми) олицетворяют собой искусство (они хорошо рисуют, сочиняют стихи, играют на музыкальных инструментах, режут по дереву), то Артур, Томми и Рейджен больше склонны к занятиям наукой и техникой. Адалана манифестировала себя как лесбиянку, а остальные личности Миллигана придерживаются обычной сексуальной ориентации. Артур считает себя капиталистом и атеистом, Рейджен – коммунистом, а Сэмюэль – ортодоксальным евреем, верящим в Бога. «Хорошие» личности Миллигана получают доступ к его телу и сознанию и, следовательно, к свету, а «нежелательные» большую часть жизни должны пребывать в бессознательном состоянии и темноте (правда, это только в теории, практически же они захватывают плацдарм, не спрашивая «главного менеджера», или как Адалана крадут время жизни у других).

Иными словами, развитие Билли Миллигана представляло собой создание внутренней среды (множества личностей), соответствующей внешней социальной среде массовой американской культуры, конечно, как она являлась человеку определенного типа. Обстоятельства жизни и уровень развития Билли делали его типичным представителем американского дна и отчасти криминальной среды. Одновременно Билли был исключительно способным человеком и поэтому относительно долго мог жить как нормальный человек. Тем не менее, поскольку общий тренд эволюции Билли был направлен в криминальную сторону, рано или поздно он должен был нарушить закон. Что реально и произошло. Он начал систематически грабить людей (в лице Рейджена) и кончил изнасилованием (это сделала Адалана).

Теперь подумаем, могла ли у Билли сложиться конституирующая инстанция. На первый взгляд, она сложилась в лице одной из главных его личностей Артура, пытавшегося установить для других личностей Миллигана правила общественного поведения. Однако можно высказать сомнения по поводу происхождения этих правил: не являются ли они более поздними фантазиями Билли, возникшими в ответ на стремление психотерапевтов и адвокатов собрать его личность и сделать ее приемлемой для общества? Кроме того, из книги видно, что периодически и чем дальше, тем больше Артур теряет контроль над другими личностями: то он сам куда-то исчезает и часто надолго, то его власть перехватывают другие личности, например, как Адалана, которая «крадет время», или Филлип и Кевин, когда им нужно позарез реализовать свои преступные намерения.

Вывод очевидный – Артур пытается стать конституирующей инстанцией, но ничего из этого не получается. Да и не могло получиться, по сути. Кто такой Артур? Одна из программ и культурных сценариев Миллигана, а именно концепция интеллекта в варианте Шерлока Хомса. Эта программа, во-первых, никак не соотнесена (не согласована) с другими программами и сценариями Билли, во-вторых, не скорректирована в социальном отношении, поскольку семья Миллигана и его жизненный опыт сами были асоциальными. Наконец, формированию конституирующей инстанции не способствовала и амнезия. Если человек не запоминает свои различные состояния (а Билли их и не мог запомнить, ведь переключение его личностей происходило через механизм засыпания без сновидений), то, как он мог обогащать и расширять свой жизненный опыт, без чего невозможно ни нормальное развитие человека, ни формирование у него конституирующей инстанции.

Формирование личности и самодетерминация человека. Сделаю отступление и расскажу еще раз себе.

Я помню, как прорезалась моя личность. Это было 1-е сентября после летних каникул. Я пришел в четвертый класс и как будто проснулся. Именно с этого времени я сам себя воспринимал, присматривался к себе, наблюдал за собой. Ощущение своей личности было столь необычным, что я хорошо запомнил свое состояние и переживания. Мне казалось, что все, что было до этого, уходит в сплошную темноту. Лишь отдельные картины были разбросаны в этом темном прошлом. Так я запомнил следующую сцену, вероятно, это было самое первое воспоминание о самом себе.

Я лежу на полу, передо мною коробка с рассыпанными шоколадными конфетами и гофрированными белыми бумажками. Знаю, но не вижу, что стоит мной отец, пришедший  навестить меня в детский сад. Я бросился к нему, но споткнулся и упал. От неожиданности отец уронил конфеты, и они оказались на полу. Вторая сцена видна очень смутно. Начало войны, мы едем в теплушке вагона. Мама дает мне бутерброд, накрытый сверху еще одним куском хлеба. Я с удовольствием ем, и вдруг, мой брат, Толя кричит удивленно: “Ма, а Вадик ест масло”. Я сразу же бросаю бутерброд на пол (Дело в том, что в детстве я совершенно не ел все, что было похоже на масло и сметану, и вот, чтобы скрыть масло, мама замаскировала его куском хлеба). Третья сцена, точнее несколько относятся к периоду эвакуации в Куйбышеве. Четвертая и остальные падают на Москву. Но все эти сцены никак не были связаны с моей личностью, они просто запомнились и стояли перед глазами.

Все изменилось, начиная с четвертого класса. Я именно открываю себя, мне кажется, что я теперь помню себя непрерывно. Продумывая, почему это произошло, я нашел причину (ну, может быть, не причину, а предпосылки), с одной стороны, в чтении книг, именно к этому времени я начал достаточно уверенно и много читать, с другой — в том, что пошел в школу, да и дома был все время один (отец находился в армии, а мама пропадала на работе). Книги дали форму осознания себя, а самостоятельная жизнь в школе и дома заставили перестроиться. Я уже не мог, как прежде рассчитывать на помощь мамы или воспитателя, пришлось опереться на самого себя. Книги подсказали, как это сделать — взглянуть на себя со стороны, увидеть себя, охарактеризовать свое Я.

Вообще к этому времени (пятый-шестой класс) я полностью жил в книгах. Художественные события интересовали меня значительно больше, чем окружающая бедная послевоенная жизнь. В те годы никаких телевизоров и плееров еще не было, игрушек практически тоже. Мы жили в огромном доме фабрики “Шерсть-сукно” с коридорной системой. В одном конце коридора находилась общественная кухня, где однажды я в течение двух минут наблюдал фантастический танец жирных крыс, в другом конце коридора располагались два общих туалета.

В доме было всего две еврейских семьи. Антисемитизм процветал как среди взрослых, так и их детей. Мне с братом не раз приходилось отстаивать свою независимость с помощью кулаков, я помню, например, как мы стояли во дворе в окружении дружно плюющих в нас сверстников. Все это тоже не стимулировало у меня желание  жить обычными событиями. Как только выдавался случай, я старался нырнуть в мир книг, где гуляли благородные дамы, джентльмены и злодеи, кипели страсти, мучались и размышляли о жизни герои. Когда случай не выдавался, я пытался его создать сам, я читал даже ночью под одеялом, включая фонарик, и осторожно, чтобы не разбудить маму, переворачивал страницы.

Естественно, что при таком образе жизни уроки я готовить не успевал. Каждый день я со страхом ожидал, не вызовет ли меня учитель. Но рано или поздно моя фамилия произносилась. В результате я так запустил учебу, что уже боялся идти в школу. Где-то недели две или больше я вместо школы шел в метро. Я находил за станцией “Електрозаводская” в урнах несколько плохо оторванных билетов, и, зажав пальцами оборванный край, проходил мимо контроля. В метро находил свободную скамейку и сидел, глотая очередную книгу. В положенное время Я, как ни в чем не бывало, возвращался домой. Так бы и продолжалось неизвестно сколько времени, если бы кто-то из класса не увидел меня в метро и не сказал об этом классному руководителю. Я во всем повинился, обещал нагнать учебу и только просил, чтобы не рассказывали матери. Она узнала об этой истории буквально несколько лет тому назад от меня самого.

Примерно в это время я прочел “Обломова” и был потрясен. Почему-то решил, что я точная копия Илья Ильича, в частности, так же безволен, как последний, поскольку не могу ради книги сесть за уроки или прибрать в комнате. Я по-настоящему испугался; гениально обрисованная Гончаровым перспектива зарастания коростой и гибели живой души ясно предстали передо мною. Тогда я решил спасать себя, воспитывать свою волю. Начал с простого задания — старался не говорить ни слова в течение двух дней. Следующее задание было сложнее, потом еще сложнее. Так я вступил на тропу войны с самим собой. На этом пути терпел больше неудач, чем побед, но все же не прекращал сражения много лет. Постепенно мои усилия к собственному удивлению стали приносить плоды, и к девятому классу я стал уже вполне организованным молодым человеком. К этому времени наша семья переехала в город Анапу, что тоже способствовало оздоровлению моей личности.

Глядя назад из далека, я думаю, что как ни странно большую роль в формировании моей личности сыграла не только литература XIX-ХХ веков, которую с любовью собирали мать и отец, но и общая неустроенность тогдашней жизни, обусловившая то обстоятельство, что жил я как бы без родителей. Я или должен был пропасть, как это произошло со многими моими сверстниками, или стать личностью, способной к самостоятельному поведению и осмыслению действительности. Почему-то произошло последнее (из философского романа-эссе автора «Проникновение в мышление»).

Посмотрим теперь, как личность складывалась в культуре. Появление в античности личности, то есть индивида, действующего самостоятельно, пытающегося самостоятельно выстраивать свою жизнь, в корне меняет характер всей культуры. С античности все последующие культуры (особый вопрос, касается ли это Востока) являются, так сказать, в большей (Возрождение и новое время) или в меньшей степени (сама античность и средние века) личностно ориентированными. Помимо коллективных социальных практик формируются личностно ориентированные практики (искусство, мышление, любовь и др.), становятся допустимыми разные взгляды на мир и человека, разные способы социализации.

Но каким образом складывается личность, ведь в архаической культуре и культуре древних царств самостоятельное поведение не допускалось вообще, поскольку оно ослабляло социум? Может ли индивид, идентифицирующий себя с родом, рассматривающий любое самостоятельное действие как нарушение табу и усилия, не поддержанные сакральными силами, естественным путем превратиться, перерасти в личность? Вряд ли. Но как тогда можно объяснить появление личности?

Современные культурологические и историко-психологические исследования показывают, что личность довольно позднее образование. В филогенезе она складывается не раньше античной культуры, а в онтогенезе только в подростковом возрасте, когда взрослые, посылая ребенка в школу, начинают склонять его к самостоятельному поведению. Можно говорить о трех основных предпосылках становления личности в культуре: 1) формировании еще в архаической культуре конституирующей инстанции человека, 2) переносе индивидом сложившегося в социуме способа управления другими на самого себя и  3) кризисе религиозных представлений, на которых держалась вся культура древнего мира. Первую предпосылку мы рассмотрели выше. Без нее ни о какой личности говорить нельзя, поскольку самостоятельное поведение и самодетерминация (то есть сознательное построение своей жизни, а также управление собой) предполагает  осмысление и упорядочение своих состояний, а также работу над ними. Теперь вторая предпосылка.

В период расцвета культуры древних царств управление понималось однозначно: люди подчиняются богам, подчиненные свои начальникам. Но по мере усложнения жизни, начиная с конца второго тысячелетия до нашей эры, жесткий вертикальный принцип управления начинает нарушаться. Бывший подчиненный часто становится начальником, разбогатевший диктует прежнему богачу, человек, не имевший власть, получает ее, люди в целом пытается обмануть богов или управлять ими. Ярким примером здесь выступает одно старовавилонское письмо, адресованное личному богу:

«Богу, отцу моему, скажи! Так говорит Апиль-Адад, раб твой: Что же ты мною пренебрегаешь? Кто тебе даст (другого) такого, как я? Напиши богу Мардуку, любящему тебя: прегрешения мои пусть он отпустит. Да увижу я твой лик, стопы твои облобызаю. И на семью мою, на больших и малых взгляни. Ради них пожалей меня. Помощь твоя пусть меня достигнет» (Клочков, 1983).

Адресат, как мы видим, не только шантажирует своего личного бога («Кто тебе даст (другого) такого, как я?»), но и прямо указывает тому, что надо делать, то есть пытается управлять богами. Но еще интересней, что человек пытается управлять сам собой.

«Некоторые, — читаем мы в текстах жрецов народа Нагуа, — несмотря на благоприятный знак, под которым родились, вели себя лениво — они жили несчастливо.

Он имел заслуги, сам себе выговаривал:

Дела у него шли хорошо…

Он был вне себя, ничего не осуществлял,

Ничего не был достоин: он заслужил только

Унижение и уничтожение» (Портилья, 1961).

Обратим внимание на замечательные выражения «сам себе выговаривал», «был вне себя». Нет ли здесь одной из предпосылок для становления личности? Но понятно, что без особой нужды развитие не происходит. В культуре древних царств подобная нужда (это третья предпосылка) возникла примерно в середине I тыс. до н. э., что хорошо видно на примере Вавилонского царства. В эту эпоху нарушаются сословные и традиционные отношения между людьми, человек все меньше следует древним законам и не может, как прежде, быть уверенным в своей безопасности. Государство и царь становятся слабее, зато расширяется область личной жизни и свободы отдельного человека. Однако мироощущение человека пока остается прежним, и именно это рождает сложные проблемы и коллизии. Распространенными становятся мотивы сомнения и горечи. Человек периода заката культуры древних царств не понимает, почему боги перестали выполнять свои обязанности, хотя человек делает все, что положено. Зато много других людей, прямо нарушающих божественные заветы и законы, живут припеваючи.    Понятно, пишет И.Клочков, когда страдают наказываемые богами нечестивцы, но почему участь их делит человек благочестивый? И приводит сентенции  героя «Невинного страдальца»:

«Хотел (бы) я знать, что богу приятно;

Что хорошо человеку — преступленье пред богом,

Что для него отвратительно — хорошо его богу!

Кто волю богов в небесах узнает»? (Клочков, 1983).

Человек уже не может рассчитывать на богов, мироздание рушится, он остается один на один с собой. А это, как известно, — одно из условий рождения индивидуальности и личности человека. Если человек не может опираться на богов, он начинает искать опоры в себе (в своей душе) и вне себя — в поддержке других людей.

В результате в античной культуре, где, как известно, мифологические и религиозные начала сильно ослабевают, а государство имеет ограниченное влияние на человека,  складывается первая в истории человечества личность. В теоретическом же плане можно говорить о формировании самостоятельного поведения и самодетерминации жизни (Розин, 2004). С новым мироощущением человека можно познакомиться в текстах Платона. В одной из первых работ его любимый герой Сократ утверждает, что он не простой человек, сам ставит себя на определенное место в жизни и стоит там насмерть. На излете античности Сократу вторит Апулей. В «Апологии или Речи в защиту самого себя от обвинения в магии» он так формулирует кредо своей жизни –

«Не на то надо смотреть, где человек родился, а по каким принципам решил он прожить свою жизнь» (Апулей, 1960).

Здесь принципы типа «человек сам определяет свою жизнь» или «сам определяет принципы, по которым будет жить» выполняли двоякую роль: обеспечивали (организовывали) самостоятельное поведение и задавали новое видение действительности,  включавшее в себя два важных элемента – индивидуальное видение мира и ощущение себя микрокосмом.

Интересно, что становление античной личности происходит одновременно с формированием новых личностно ориентированных практик – античного судопроизводства, театра, собрания философов (академий). И это не случайно. Именно на сцене суда, театра или академии античное общество рассматривает и осмысляет такой странный феномен как человека, живущего не по традиции, а  последний объясняет обществу, как он дошел до жизни такой и почему иначе жить не может. В произведениях Эсхила, Софокла, Еврипида и других известных греческих драматургов герои ставятся в ситуацию, где они вынуждены принимать самостоятельные решения и при этом, как показывает А.Ахутин, обнаруживают свою личность.

Античная личность складывается, в попытке разрешить следующее противоречие: человек должен действовать в соответствии с традицией и не может этого сделать, поскольку нарушит традицию. В этой драматической ситуации он вынужден принимать самостоятельное решение, тоже нарушающее традицию. Так вот суд и театр оказываются той формой, в которой вынужденный самостоятельный поступок героя получает санкцию со стороны общества. Одновременно, формой становления личности и его сознания. Не то чтобы общество оправдывает поступок героя, оно осмысляет этот поступок, переживает его, вынуждено согласиться, что у героя не было другого выхода. В указанных личностно ориентированных практиках происходит адаптация личности к обществу и наоборот, а также формирование сферы реализации личности.

«Зевс, — пишет Ахутин, анализируя Орестею Эсхила, — ставит Агамемнона в ситуацию чисто трагической амехании (то есть невозможности действовать в условиях необходимости действовать. – В.Р.). Услышав из уст Кальханта волю Артемиды, Агемемнон погружается в размышление: «Тяжкая пагуба – не послушаться; тяжкая пагуба и зарубить собственное свое дитя, украшение дома, запятнав отцовские руки потоками девичьей крови, пролитой на алтаре. Как же избегнуть бедствий?!» Именно это, а не хитросплетение судеб само по себе интересует трагического поэта и зрителей: как человек решает, толкует оракулы и знамения, приводит в действие божественную волю, что с ним при этом происходит и как он «впрягается в ярмо необходимости».

(В сходной ситуации амехании оказывается и сам Орест, вынужденный убить собственную мать). «В этом месте, которое уже не будет пройдено, в эту минуту, которая уже не пройдет, все отступает от него: воли богов и космические махины судеб как бы ждут у порога его сознания, ждут его собственного решения, которое никакой бог не подскажет ему на ухо и которое приведет в действие все эти безмерно превосходящие его силы. (Решение убить свою мать) принимается Орестом потому, что только так он может вырваться из слепых обуяний – яростью ли гнева, паникой ли страха – в светлое поле сознания. «Он поступает так, как должно, — замечает Б.Отис, — но, поступая так, он не утверждает, что поступает хорошо, он не впрягается в ярмо необходимости. Он действует с открытыми глазами и бодрствующим сознанием».

(Наконец, Ахутин поясняет, почему в данном случае театр). «Герой, попавший в ситуацию трагической амехании, как бы поворачивается, поворачивается к зрителю с вопросом. Зритель видит себя под взором героя и меняется с ним местами. Театр и город взаимообратимы. Театр находится в городе, но весь город (а, по сути, полис, античное общество. – В.Р.) сходится в театр, чтобы научиться жизни перед зрителем, при свидетеле, перед лицом. Этот взор возможного свидетеля и судьи, взор, под которым я не просто делаю что-то дурное или хорошее, а впервые могу предстать как герой, в эстетически завершенности тела, лица, судьбы – словом, в «кто», и есть взор сознания, от которого нельзя укрыться. Сознание – свидетель и судья – это зритель. Быть в сознании – значит быть на виду, на площади, на позоре» (Ахутин, 1990).

Что Ахутин показывает в своей реконструкции? Во-первых, античные поэты воспроизводят в своих  произведениях те ситуации, в которые в то время попадали многие. Их суть в том, что человек не может больше надеяться ни на богов, ни на традиции (обычаи) и поэтому вынужден действовать самостоятельно, выстраивать свою жизнь сам. Во-вторых, в ситуациях амехании античный человек хотя и вынужден опираться только на самого себя, однако, в силу мифологического сознания еще истолковывает свое самостоятельное поведение в превращенной форме, а именно как трагическое действие, выставленное на суд богов. Кстати, и Сократ на суде говорит, что «исследовал дело по указанию бога», что и после смерти «боги не перестают заботиться о его делах», что с детства «какой-то голос» (гений, личный бог? – В.Р.) отклоняет его от неправильных решений, а «склонять к чему-нибудь никогда не склоняет»; то есть во всех остальных случаях Сократ действует самостоятельно (Платон, 1994). В-третьих, именно театр и суд предъявляют для античного человека новые формы самостоятельного поведения,  в лоне суда и театра происходит их осмысление и трансляция; там же создаются условия для реализации становящейся античной личности.

Но и мышление возникло в связи с античной личностью, что я показываю в своих работах. В этих работах проанализированы и другие личностно ориентированные практики – платоническая любовь, античное право, хозяйственная деятельность. Параллельно складывается и новое античное видение действительности и в целом античная культура (Розин, 2005). Может возникнуть вопрос, кто является зачинателем всех этих процессов: человек или социальные структуры? Думаю, в теоретическом отношении необходимо утверждать, что все указанные составляющие складываются одновременно, взаимно обусловливая друг друга. Становится (прорастает) некоторое распределенное целое, составляющими которого выступают: кризис культуры, самодетерминация человека, новые семиотические средства, новые социальные практики, общество, мышление, новый тип коммуникации, самоорганизация психики и телесности и пр. Именно в рамках этого целого складывается личность, то есть человек, который действует самостоятельно и сам выстраивает свою жизнь, человек, обладающий необходимыми для этого психическими способностями и телесными структурами. Кроме того, личность – это человек в определенной культуре, там, где сложились условия для ее существования (таковы культуры, начиная с античности, но особенно Возрождение и культура нового времени).

Нужно отметить и такой момент: становление античной личности происходит одновременно с процессом ее социализации. Не случайно Сократ отказывается последовать совету своих друзей, которые хотели организовать его побег, призывает афинских граждан соблюдать законы своей страны, объясняет суду свою полезность для афинского общества.

«В самом деле, если вы меня убьете, то вам нелегко будет найти еще такого человека, который, смешно сказать, приставлен к городу как овод к лошади, большой и благородной, но обленившейся от тучности и нуждающейся в том, чтобы ее подгоняли. В самом деле, мне кажется, что бог послал меня городу как такого, который целый день, не переставая, всюду садиться и каждого из вас будит, уговаривает, упрекает» (Платон, 1994).

Вернемся еще раз к Билли Миллигану и спросим, а был ли он личностью, и, если был, то какой? С одной стороны, он явно действовал самостоятельно; кроме того, в лице Артура даже ставил задачу для каждой личности совершенствоваться. Одно из его правил гласило:

«Все свое время посвятить самосовершенствованию. Никто не должен тратить время на чтение комиксов или на телевизор. Каждый должен учиться в той области, которая ему или ей интересна» (Киз, 2003).

С другой стороны, в целом поведение Билли было мало управляемым, а то, что можно назвать его сознанием, пребывало в глубоком сне. Учтем и такое обстоятельство: криминальный характер его поведения. Другими словами, если даже считать Миллигана личностью, то эта личность была асоциальной. Асоциальными личностями, в том случае, если они являются личностями, приходится признать и ряд других субъектов – преступников, алкоголиков, шизофреников, эзотериков, маргиналов (многих из них, но, естественно, не всех).

В философской литературе давно идет спор о том, был ли античный человек  личностью. Мой ответ положительный, однако, с поправкой. Во-первых, не всякий человек в античной культуре был личностью. Личностями были философы, государственные деятели, поэты, художники, да и то не все. Во-вторых, античный человек еще не осознавал отличие личности от обычного человека. Хотя в этических и политических учениях Аристотель фактически начинает обсуждать свойства социально ориентированной личности и ее отношение к обществу («Желанно, разумеется, и благо одного человека, но прекраснее и божественнее благо народа и государства» [3, с. 55]), понятия личности у него еще нет. С ретроспективной точки зрения, здесь речь идет о личности, но для Аристотеля это просто человек. Вплоть до поздней античности мы не встречаем обсуждения характеристик человека от первого лица. Только у Апулея появляется интересная антропологическая конструкция – человек в теле осла, рассказывающий свои переживания от первого лица.

«Я был (вспоминает превратившийся в осла герой «Метаморфоз», Луций. – В.Р.) скорее мертв, чем жив, от тяжести такой поклажи, от крутизны высокой горы и продолжительности пути. Тут мне, хоть и поздно, да зато всерьез пришло в голову обратиться к помощи гражданских властей и, воспользовавшись почитаемым именем императора, освободиться от стольких невзгод. Наконец, когда уже при ярком свете солнца мы шли через какое-то многолюдное село, где по случаю базарного дня было большое скопление народа, я в самой гуще толпы на родном языке греков попытался воззвать у имени божественного Цезаря; но возгласил громко и отчетливо только «О», а остальных букв Цезаря не мог произнести. Разбойникам пришелся не по душе мой дикий крик, и они так отделали мою несчастную шкуру, что она больше не годилась даже на решето» (Апулей, 1960).

Намечается новая схема – душа как Я, отличная от самого человека (хотя Луций хочет сказать как человек, но орет как осел). Это расщепление, конечно, не случайно: личность не совпадает полностью с человеком и часто не может противостоять его желаниям и страстям. Тем не менее, поскольку в античности продолжали доминировать родовые начала, связанные с представлениями о богах и душе человека, не удавалось осознать отличие личности от индивида.

Совершенно другая ситуация имеет место в средние века. Здесь появляется абсолютный идеал человека – Иисус Христос и складывается особая практика переделки «ветхого» человека в «нового», христианина. В рамках этой практики подвизающийся на пути к христианству обнаруживает сопротивление со стороны своей старой натуры, постоянно отклоняющейся от идеала, но может снова и снова собирать силы для победы над ней. В осознании потребовался новый образ человека, который, с одной стороны, соотносит себя с идеалом человека (идентифицирует с Христом), с другой – конституирует себя как христианина, напрягая все силы в борьбе с нежелательными (греховными) своими действиями и состояниями, с третьей стороны – направляется и поддерживается в этой борьбе самим Творцом. По сути, это было первое осознание личности, правда, христианской. Принадлежало оно св. Августину.

«Мне нечего было ответить на Твои слова: «Проснись, спящий; восстань из мертвых, и озарит тебя Христос»…Напрасно сочувствовал я «закону Твоему, согласному с внутренним человеком», когда «другой закон в членах моих противился закону ума моего и делал меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих». Греховный же закон – это власть и сила привычки, которая влечет и удерживает душу даже против ее воли…

Какими мыслями не бичевал душу свою, чтобы она согласилась на мои попытки идти за Тобой! Она сопротивлялась, отрекалась и не извиняла себя…как смерти боялась она, что ее вытянут из привычной жизни, в которой она зачахла до смерти…

Стоит лишь захотеть идти, и ты уже не только идешь, ты уже у цели, но захотеть надо сильно, от всего сердца, а не метаться взад-вперед со своей полубольной волей, в которой одно желание борется с другим, и то одно берет верх, то другое…

Откуда это чудовищное явление?…Душа приказывает телу, и оно тотчас же повинуется; душа приказывает себе – и встречает отпор…Душа приказывает душе пожелать: она ведь едина и, однако, она не делает по приказу…

«Да погибнут от лица Твоего», Господи, как они погибают, «суесловы и соблазнители», которые заметив в человеке наличие двух желаний, заявили, что есть в нас две души двух природ: одна добрая, а другая злая…

Когда я раздумывал над тем, чтобы служить Господу Богу моему (как я давно положил), хотел этого я и не хотел этого я – и был я тем же я. Не вполне хотел и не вполне не хотел. Поэтому я и боролся с собой и разделился в самом себе, но это разделение свидетельствовало не о природе другой души, а только о том, что моя собственная наказана» (Августин, 1992).

Это замечательный текст. Личность задается на пересечении двух координат: личность — это деятельность души над душой (естественная трактовка личности) и борьба Я с Я (искусственная трактовка). Душа и личность по Августину едины, но расщеплены в силу грехопадения и слабости. Душа и личность действуют сами на себя с целью спасения, но встречаются с неповиновением и сопротивлением. Однако Августин уверен, что, собрав силы, человек победит. Впервые осознается, что личность – это работа по «строительству» человека и сопротивление такой работе, путь человека и отклонение на этом пути, «руководящая, волящая инстанция» и инстанция «исполняющая и часто нежелающая подчиняться».

«Без парадоксов преображения, — пишет Библер, рассматривая взаимоотношение в средневековой культуре двух культур (“высокой” церковной, ученой и “низкой”, народной), а также двух голосов (“Схоласта” и “Простеца”), — тут никак не обойтись. Ни в реальной жизни средневековья, ни в исследовании этой жизни. Когда Цезарь Ареатский пишет: “Мы также должны заботиться о душе, как возделываем свои поля”, когда он говорит о душе человеческой как о “поле Господа”, то это не просто ориентация на то, что слушатели его “сельские жители Южной Галии”. Это глубинный образ отношения человека средних веков (соответственно – культуры средних веков) к самому себе, к своему предельному полюсу: человек тогда самостоятелен, живет в горизонте личности, когда способен быть и простым, докультурным, как земля, и высоким, утонченным как небо…Предполагаю,  что как раз этот момент “преображения” решающе значим в средневековой культуре…предметом многих ключевых произведений “высокой” культуры средних веков выступает как раз момент взаимообоснования “двух сознаний”, момент, феноменологически исходный для источников, интересующих Гуревича. Однако там (в “высокой” литературе) само “сознание простеца” взято в момент преображения или в итоге преображения в горизонте личности. Понять в момент или в итоге преображения приходского или – еще глубже, в даль веков – архаического простеца в простецов Евангелия…В простеца Августина Блаженного, недоуменно вопрошающего о таких извечных загадках, как “что есть время?”, “что есть память?”, “что есть совесть?”» (Библер, 1990).

Интересно, что расщепление души и Я, о котором пишет Августин, не является патологией. Напротив, человек обязан справляться со своим раздвоением, добиваться целостности и соответствия идеалу человека. Миллиган же, судя по тому, что пишет Дэниел Киз, всегда отказывался бороться за свою целостность, предпочитая ей множественность, но не личностей, как думают психологи, а своих состояний. Впрочем, понять его, отчасти, можно. За спиной Августина угадывался Творец, на пути спасения его поддерживали любимая мать-христианка,  друзья и много других людей, приобщающиеся в это время к христианству. А кто мог поддержать Билли Миллигана, не верящего ни в Бога ни в черта, не знакомого с настоящей любовью и человеческими отношениями?

В новое время самостоятельное поведение человека осознается в рациональном ключе. Например, Кант утверждает, что личность – это свобода по отношению к механизму природы в человеке. Фихте отсчитывает личность с того момента, когда человек обретает сознание и полагает себя тем, кем он делает себя по свободе, и существует именно потому, что сам себя таким делает. При этом происходит дифференциация двух типов развития человека: в первом случае складывается то, что можно назвать «массовой личностью», во втором – «личностью уникальной». Массовая личность принимает все сложившиеся социальные условия и институты, выстраивая самостоятельное поведения в их поле. Человек как массовая личность сам решает, куда пойти учиться, какую профессию выбрать, на ком жениться (за кого выйти замуж), какой образ жизни культивировать, но все это в рамках тех условий и ограничений, которые находит в социуме. Он как бы движется по «колеям», проложенным социумом; движется сам, сам выбирает колеи, но никогда их не покидает.

Уникальная личность – это личность типа Сократа или св. Августина, она сама прокладывает «тропинки», которые потом могут превратиться в социальные колеи. Уникальная личность нередко входит в противоречия со сложившими в обществе представлениями, создавая прецеденты для новых личностно ориентированных практик.

Новоевропейская личность в большей степени, чем средневековая периодически обнаруживает, что она идет не туда, что ее поведение неправильно (безнравственно, губительно, асоциально). Это происходит и потому, что в данном случае нет абсолютного идеала человека (если только человек не является верующим); и потому, что социальные нормы в нашей культуре могут быть истолкованы по-разному, и со временем все больше понимаются различно; но также в силу большей личной свободы и разнообразия условий  социализации и жизни. Осознав подобную ситуацию, то есть отклонение от заданных социальных норм или собственных идеалов, человек вынужден менять свое поведение.

В свою очередь, необходимое условие этого — трансформация личности, изменение представлений человека о самом себе. И здесь опять имеет место дифференциация двух типов: в одном случае, человек старается вернуться в поле заданной социальности, так сказать, плюхнуться в проложенные социальные колеи, в другом — он прорывается в новую реальность. Поскольку она новая, указать ее характеристики и особенности, как правило, невозможно; поэтому критерии здесь задает интуиция личности, впоследствии также социальный опыт (что получилось, какие последствия проистекли). Но в обоих случаях, чтобы измениться, нужна помощь извне, расширение ситуации и сознания, поскольку сам человек может только длить свое прежнее существование. Эта помощь по своему характеру может быть самой разной: участие друзей или близких, новая ситуация, заставляющая человека, увидеть себя в ином свете, встреча с каким-то необычайным человеком или событием. Помощь извне, расширение ситуации и сознания часто воспринимаются человеком мистически: как пришествие Бога или Разума, как благодать, как пробуждение «человека в человеке», как духовный переворот и прочее. И понятно почему, ведь эта помощь помогает человеку вроде бы, оставаясь самим собой, тем не менее, изменить себя, что выглядит, как возможность вытащить самого себя за волосы.

 1. Августин Аврелий. Исповедь. М., 1992

2. Апулей. Метаморфозы в XI книгах. М., 1960

3. Аристотель. Никомахова Этика. Соч. в 4 т. Т. 4. М., 1983

4. Асмолов А. Г. Психология личности. Принципы общепсихологического анализа. М., 2001

5. Ахутин А. В. Открытие сознания // Человек и культура. М., 1990

6. Библер В.С. “Образ простеца и идея личности в культуре средних веков” // Человек и культура. М., 1990.

7. Выготский Л.С. История развития высших психических функций. Собр. Соч. в 6 т. Т. 3. М., 1983

8. Давыдов В.В. Теория развивающего обучения. М., 1996

9. Давыдов В.В. Соотношение понятий «формирование» и «развитие» психики // Обучение и развитие. М., 1966

10. Зинченко В.П. Культурно-историческая психология и психологическая теория деятельности: живые противоречия и точки роста // Вестник Московского универ­ситета. Сер. 14. Психология. 1987. N 1.

11. Ионин Л.Г. Социология культуры. М., 1996

12. Киз Д. Множественные умы Билли Миллигана. М., 2003

13. Лазарев В.С. Кризис «деятельностного подхода» в психологии и возможные пути его преодоления  // Вопросы философии N 3, 2001

14. Лекторский В.А. Деятельностный подход: смерть или возрождение // Вопросы философии N 2, 2001

15. Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. М., 1972.

16. Клочков И.С. Духовная культура Вавилонии: человек, судьба, время. М., 1983

17. Платон Апология Сократа. Собр. соч. в 4 т. Т. 1. М., 1994.

18. Портилья Л. Философия нагуа. М., 1961

19. Розин В.М. Психология: наука и практика; Семиотические исследования; Психическая реальность, способности и здоровье человека. М., 2004

20. Розин В.М. Курс начальной геометрии Ф. Фребеля // Дошкольное воспитание. 1971. N10, N 11

21. Розин В. Психическая реальность, способности и здоровье человека. М., 2001

22. Розин В.М. Личность и ее изучение. М., 2004

23. Розин. Античная культура. Этюды-исследования. Москва-Воронеж, 2005

24. Рубинштейн С.Л. Принцип творческой самодеятельности// Учен. зап. высш. шк.г.Одессы. 1922 г. Т.2. // Вопр. психологии.1986.N 4

25. Талызина Н.Ф. Теория поэтапного формирования умственных действий и проблема развития мышления // Обучение и развитие.

26. Тэйлор. Э. Примитивная культура. М., 1939

дух, духовность, воспитание, человек, общество, жизнь, мысль, личность, сознание.

На протяжении всей своей жизни, человек стремится к познанию своего внутреннего мира. С детства нас ориентируют на получение образования, карьерные достижения, создание семьи, а ведь воспитание духа так же должно стать неотъемлемой частью жизни. Проблема воспитания духа человека особенно актуальна в современном мире.

Текст статьи:

Культуроформирование духа человека, его направленности, цельности и мощи всегда был чрезвычайно актуальным во всех культурах и ее отраслях. Традиционные  культуры рассматривали его наличие и силу как неотъемлемую  и главную часть личности, определяющую качество последней. Сама культура формировала формы духа со своей спецификой, наиболее показательной  в конкретных направлениях: так появились направления религиозный дух, научный дух, творческий дух, социальный и др. Их специфичность определялось именно потребностями и направлениями отрасли, хотя сам факт и методология его формирования не могли отличаться чрезвычайно сильно друг о  друга, так как речь шла о создании единого стержня личности.  В силу этого, вопрос воспитания духа человека является одним из важнейших вопросов человеческого существования, так как имеет прямую и непосредственную связь с будущим человечества, с его эволюцией. Имея целью выявить внутреннюю суть человека, образование его характера, воспитание создает самого человека. Поэтому от правильной постановки этого вопроса, зависит многое, как судьба самого человека, так и всего человечества. Этому вопросу, ввиду его значительности, всегда уделялось внимание со стороны человечества всех ступеней его развития: от малокультурных диких племен, до более совершенных культурных народов. Всякий народ и государство, от первоначальной ячейки общества – семьи до самых вершин государственной власти, пытаются оставить после себя заместителей, способных продолжать дела, начатые их отцами [6]. Но из-за свойственной людям неподвижности мышления и большей или меньшей степени консерватизма, неспособности относиться ко всем новым веяниям и течениям, вопрос воспитания духа стоит не на должной высоте. Проводимая система воспитания  в странах и государствах с разной общественно-экономической формацией, заметно отстает от требований жизни. Лишь упорными усилиями отдельных, прогрессивно мыслящих людей удается иногда продвинуть, воплотить в жизнь нечто новое, соответствующее времени, эпохе. На этой почве между отцами и детьми, представителями разных поколений, придерживающихся устарелых взглядов, требований, и вступающим на жизненную сцену новым поколением, стремящимся ко всему прогрессивному, часто происходят крупные разногласия.

Сегодня, в век глобальных изменений, политического, экономического и социального преобразования, проблема «Каким быть современному человеку?» стала крайне актуальной. Кардинально меняются установки на нравственные ценности, которые коснулись детей и родителей, первых воспитателей, закладывающих в них эти нормы поведения.

Актуальность проблемы воспитания духа связана с тем, что в современном мире человек живет и развивается, окруженный множеством разнообразных источников сильного воздействия на него как позитивного, так и негативного характера (это в первую очередь средства массовой коммуникации и информации, неорганизованные события окружающей среды), которые ежедневно обрушиваются на человека, на его сферу нравственности.

Несмотря на видимый расцвет науки, техники, великие изобретения, которые должны были бы улучшить состояние и уровень жизни человечества, положение не только не улучшается, но с каждым годом заметно ухудшается. Человечество не выходит из кризисов, которые в последнее время достигли небывалых размеров. Это и ухудшающаяся экология, разных видов стихийные бедствия, участившиеся бунты и погромы, терроризм; политические, экономические финансовые противостояния между странами мира.

Причина этого в том, что из воспитания человечества изъят главный рычаг совершенствования, главный фактор развития жизни — воспитание духа. Человечество переживает небывалый кризис именно из-за  приостановки своего духовного развития, из-за утери духовных ценностей. В современном мире не наступит улучшения до тех пор, пока люди будут продолжать  растрачивать духовные блага, которые отчасти в них еще сохранились. Спасение в сохранении этого блага, в признании, что «не хлебом единым жив человек», а теми высшими духовными ценностями, которые составляют основу бытия.  Поэтому материальное благосостояние есть приложение к благосостоянию духовному.

Дух для большинства людей является отвлеченным понятием, лишь исключительные, высоко духовные люди способны его осознать и повлиять на него. Безусловно, признание человеком своего духа является чрезвычайно важным шагом в развитии общественного сознания. Между тем современный человек материалистического мировоззрения не признает существование духа, отождествляет себя со своим  физическим телом, и заботится только о его развитии. Те же, кто признаёт наличие духа, полагают, что могут развивать его, развивая физическое тело. Эта мысль перешла в сознание западного мира еще со времен Аристотеля. Его изречение, известное как,  «В здоровом теле, здоровый дух»,  послужило базой, на которой основано воспитание современного человечества. В реальной жизни мы часто видим обратное. Многие люди имеют здоровое тело и хорошие фигуры, но духовно они не развиты. Одностороннее  развитие только физической стороны человеческой сущности в ущерб его духовности выражается в увеличении занятий разного рода спортом. Необходим переход от воспитания и развития тела к воспитанию духа. Чем больше мы увеличиваем роль духа в своей жизни, развиваем свою духовность, тем чаще обращаемся к своей совести, слушаем ее голос, отказываемся от всего, что требует нас поступать вопреки совести. Стремиться к духовной жизни, развивать духовность — это значит совершенствовать себя и свою жизнь, делать добро и препятствовать злу.

Панацеей для воспитания духа раньше считалось и сейчас считается преподавание в школах Закона Божьего. Полагают, что таким образом и происходит воспитание духа. Хотя преподавание Закона Божьего большинством народов оставлено уже давно, но в виду переживаемого кризиса духовности, в некоторых странах вернулись к его преподаванию в надежде воспитать веру, и тем самым решить проблему нравственности и морали [6]. Подобными методами эту проблему решить, скорее всего, невозможно. Так, например, в нашей стране, учитывая ее многонациональность, преподавать только православие нельзя. Этим не только ничего не исправишь, но можно только усугубить ситуацию, поскольку это будет насильственное насаждение чуждой религии неславянским национальностям, что может привести к межнациональным конфликтам. Естественно, возможны и другие направления воспитания духа, задаваемые обществом.

Воспитание духа — вечная проблема. Каждое новое поколение людей ищет свои пути ее решения. И то, что человечество все еще существует, — лучшее свидетельство тому, что такие пути, в конце концов, отыскиваются.

Воспитание духа – это воздействие на развивающийся дух. Дух развивается всю жизнь. Жизнь невозможна без движения, а движение предполагает непрерывное развитие. На развивающийся дух может воздействовать как сам человек, так и другие силы. Например, общество, школа, институт, отдельные люди и т.д.

В философской энциклопедии сказано, что воспитание способствует развертыванию проявляющихся дарований или сдерживает какие-либо задатки в соответствии с целью воспитания [3]. Воспитание ставит задачей образование из развертывающихся задатков и развивающихся способностей гармонического целого, а также приобретение благоприятных установок. Воспитание идет рука об руку с образованием. Образование духа – это процесс формирования облика духа, который складывается под влиянием моральных и духовных ценностей. При этом главным является соединение знаний с качествами духа, умение самостоятельно ими распорядиться.

Как знания, так и моральные и духовные ценности могут быть сформированы на идеалах добра или зла. Воспитание духа на идеалах добра является залогом духовного здоровья. Именно при таком воспитании развиваются высокие качества духа. Каждое отрицательное качество человека может быть трансформировано в положительное в процессе воспитания духа. Все качества духа, как высокие, так и низкие, являются основой ауры человека. Аура определяется качествами духа, а они формируются мыслью. Человек с сильной аурой свое будущее творит мыслью. Все созидается и разрушается мыслью. Тибетские и индийские жрецы владели секретами измерения и определения качества мысли. Существовал специальный инструмент, который назывался «арфа духа» [5], который использовался для определения материализации мысли. Тибетцы могли определять не только формируемые и посылаемые в непосредственной близости мысли, но и качество мирового ментального строя. На протяжении тысячелетий было выявлено, что мысль обладает магнитными свойствами. Позитивные мысли притягивают другие похожие мысли, негативные же – сходные им, бодрые им подобные; унылые мысли и мысли сомнения следуют тому же правилу. Известное Учение Живой Этики так же уделяет исключительное внимание развитию человечеством способности правильного и сознательного мышления [7]. Все книги Учения неизменно напоминают об этом и содержат много разных полезных советов и указаний. Таким образом, человек может выстроить свой процесс мышления, действуя весьма целенаправленно, расширяя одни мысли и подавляя другие, и тем самым влиять на состояние духа.

В чем состоит воспитание духа и чем достигается развитие духовности, известно человечеству давно, так как всегда были люди или группы лиц, стремившиеся к духовному совершенствованию. Человек Запада, постом, молитвой и другими способами, случайно достигал большей или меньшей святости. Восточные мудрецы, основываясь на точном знании законов развития духа, выработали несколько стройных систем или путей, следуя которым, согласно своему складу ума и влечению сердца — восточный йог сознательно переступал грань, отделяющую ступень человеческого развития от богочеловека. Но, то, чего достигали в истекшую эпоху некоторые люди, должно стать примером для всех современных людей. И, если в прежние времена, человек, стремившийся к духовности, в большинстве случаев уходил от жизни, то в современном мире такой способ развития не может иметь места. Все должны оставаться на своих местах, быть в гуще масс, стараясь вносить посильное совершенство в окружающую нас жизнь. Таким способом может быть достигнуто совершенствование всей жизни. Также нет особой надобности и в аскетизме, изнурении себя многочасовыми молитвами и постами, сейчас необходимо использовать другие методы воспитания духа.

Каждый народ и нация имеют достойные подражания образцы, почитаемых святых, которые прославились праведной жизнью, самоотверженным служением страждущему человечеству, любовью и помощью ближнему.  Помимо стремления стать такими же высоко духовными людьми для развития и воспитания духа восточная философия рекомендует четыре способа:

1. Общение с людьми, которые уже вступили на путь духовного совершенствования.

2. Знакомство с эзотерической литературой (далеко не все, что называется эзотерической литературой, может быть полезно. Есть книги не только бесполезные, но и вредные, поэтому нужно быть чрезвычайно избирательными при выборе источников для ознакомления).

3. Сосредоточенное размышление на разного рода высокие сверхличностные темы, во время которого на человека может снизойти духовное просветление, и он может постигнуть истину или один из ее аспектов.

4. Осуществление праведности путем длинного ряда  праведных существований (воплощений) [6].

Система воспитания должна быть поставлена на таких основаниях, чтобы она давала возможность развития уже имеющихся в человеке полезных свойств и искоренения таких, которые вредны и нежелательны. Развитие врожденных свойств, а не загромождение ума массой фактов — вот цель истинного воспитания духа. Образование и воспитание будущих поколений должно начинаться с самого раннего возраста. Ведь чем раньше начнётся воспитание духа, тем более высоко духовным будет человек.

Вот примерный список добродетелей, которые необходимо развивать в себе человеку для воспитания духа. Главные добродетели – это вера, надежда, любовь. Вера – основная добродетель, так как от нее зависит очень многое. Нужна философская вера, основанная на знаниях и собственном опыте. И самое главное, должны быть люди, которые добились духовных побед и стали примером и идеалом, к которому надо стремиться. Надежда – исходит из веры, а действенная, активная любовь, проявляющаяся индивидуальность в жизни каждого дня, стремление к улучшению качества во всем, во всей жизни, ведут к высоким достижениям. Часто в числе главных добродетелей указывают еще и софию – мудрость, знание, философский поиск абсолютной истины.

Так же можно отметить и следующие: ответственность за свои слова, поступки, обещания, чувство собственного достоинства, рассудительность, благочестие, милосердие, трудолюбие, терпение, терпимость, настойчивость, аккуратность, решительность, гибкость (приспособляемость), правдивость (честность, искренность), щедрость, простота, смирение, бесстрашие (смелость), неутомимость, благородство, уважительность, общительность (сотрудничество), скромность, дисциплинированность.

Остановимся  на некоторых из них. Милосердие – готовность помочь другому или простить кого-либо из сострадания, человеколюбия. Противоположность – эгоизм, мстительность. Благородство — высокая нравственность, соединенная с самоотверженностью и честью. Аккуратный человек – любящий точность, порядок, бережливый. Смелость, в свою очередь, необходима на духовном пути. Особенно необходимо выработать в себе терпение и терпимость. Терпимость – есть уважение прав другого, признание инакомыслия. Трудолюбие – умение работать и не бояться никакого труда. Нужно много потрудиться, прежде чем достигнешь духовных побед. Е.И. Рерих считала: «Мне очень хотелось бы, чтобы Вы еще сильнее подчеркнули труд, как главный фактор воспитания духа, причем указали бы, главным образом, на значение качества его. Также на совершенную необходимость умственного труда…»[4]. Так же необходима и дисциплина, без неё ничего не достичь. Надо с внутренней правдивостью смотреть в лицо собственным ошибкам, слабостям и недостаткам. К числу свойств, которые необходимо преодолеть наравне с гневом и раздражительностью, принадлежат, например, такие: робость, суеверие и склонность к предрассудкам, тщеславие и честолюбие, любопытство и чрезмерная общительность, различное отношение к людям в зависимости от их внешнего положения, пола или расы, национальности и т. д. К вышесказанному можно добавить, что большую роль в процессе воспитания духа играют внешние условия и то, как на них реагирует человек.

В Древней Греции мудрецы соревновались в добродетелях, а В.И. Даль говорил: «Совершенствоваться значит исправляться, улучшаться, изменяться к лучшему, достигать высшего качества»[1].

Воспитание духа должно с ранних лет осуществляться на высших, духовных основах. Нужно приучать детей ценить и понимать красоту духа, которую можно увидеть во всем — в окружающей природе, в звуке, в цвете. Вместе с тем, информационная среда, в которой находятся дети, вносит хаотичные представления о мире и о месте в нем. Детская литература закладывает основы воспитания духа, а массовая культура формирует на этих основах духовный облик зрелого человека. Главнейшей и величайшей заботой родителей, по мнению Я.А. Коменского, должно стать «воспитание духа, как главной части человека» [2].

Таким образом, наше время требует срочного применения профилактики духовного порядка и утверждения такого состояния сознания, когда любые, даже самые сильные внешние воздействия разбиваются о защитную силу духа человека, насыщенную изнутри. Именно воспитание духа сейчас необходимо как никогда.

Духовность выступает изначальным базисным ориентиром общества в целом, поэтому так значимо духовное становление личности человека. Воспитание духа должно быть направлено на воспитание преобладания духовных, нравственных, интеллектуальных ценностей над материальными. 

Литература.

1. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. — М., 1978.
2. Коменский Я.А. Материнская школа: Репринт /Пер. с нем. М.Н Воскресенской. — СПб., 1982.
3. Краткая философская энциклопедия. – М., 1994.
4. Рерих Е.И. Письма. — Н., 1993.
5. Ромах О.В. Культурология. Теория культуры. — Т., 2002.
6. Рыбченко С.Н. Воспитание сознания духовности человека. – М., 1998.
7. Учение Живой Этики, http://depositfiles.com/files/u3eyu32yi.

девушки-славутницы, девушки-черничницы

Жизнь девушки на Руси была основана на стремлении к замужеству, можно сказать, что девичья жизнь имела два вектора развития: жизнь «девушки-славутницы», итогом которой была свадьба, рождение детей; и жизнь «девушки-черничницы», обусловленная отказом от семейной жизни и посвящение себя Богу.

Текст статьи:

Ввиду того, что жизнь девушки на Руси была основана на стремлении к замужеству, можно сказать, что девичья жизнь имела два вектора развития: жизнь «девушки-славутницы», итогом которой была свадьба, рождение детей; и жизнь «девушки-черничницы», обусловленная отказом от семейной жизни и посвящение себя Богу.

Славутницы. Девушки «в самой поре» обладали особым свойством – «славутостью», благодаря которому они нравились представителям противоположного пола и вообще всем людям. «Славутость» -  понятие, которое включало в себя целый набор качеств: приятный облик, обаяние, умение хорошо одеваться, вести себя по правилам, принятым в обществе, и «честное» имя. «Славутость» считалось свойством, которой расцветает вместе с девичеством[1].

На протяжении жизни многих поколений у русских людей сложился определенный стереотип девичьей красоты, «красавой, «красулей» называли  девушки «доброго надлежащего роста»,  крепкого телосложения, с высокой грудью, крутыми бедрами, круглым, гладким, белым лицом, румяной, белозубою, чернобровою. Все это свидетельствовало о физическом здоровье девушки и заключенной в ней жизненной энергии. Напротив, тонкая талия, маленькие руки и ноги, бледное лицо, волнистые мягкие волосы и хрупкость всего облика (идеал девушки в дворянской среде) в русской деревне воспринимались как верные признаки физической недостаточности, болезней и бесплодия.

Особую привлекательность девушке придавали хорошие прямые волосы, заплетенные в толстую косу.  Кроме того, девушка должна была иметь особую походку, которая называлась «частая»: мелкие шажки с колыханием груди и покачиванием бедер.

Русские девушки в своем желании соответствовать идеалу красоты белили лицо, красили щеки, чернили брови, распрямляли вьющиеся волосы помадой. Богатые девушки покупали косметику в лавках и на ярмарках, бедные довольствовались домашними средствами. Лицо обычно покрывали свинцовыми белилами и мукой; щеки натирали бодягой, сухим корнем или свежими ягодами ландыша, настойкой из красного сандала, сахара и водки, свеклой, а также розовым анилином. Брови наводили сурьмой и углем, их делали «соболиными», то есть очень широкими и длинными. Наложение белила было своеобразным, его наносили на все лицо толстым слоем, а румянец накладывали во всю щеку в виде кружочков, полосок и мелких ромбиков.

Девушки старались придать красоту своим волосам, заплетали их в косу в три прядки, приплетая для толщины льняную кудель. В праздничный день косу плели в 6-8, а иногда и в 12 и даже 18 прядок, используя яркие разноцветные ленты, тесьму, гарусные нитки, унизанные бисером. Сверху коса была плотной и толстой – почти в ширину шеи, снизу тонкой. Волосы обычно покрывали специальной помадой, чтобы они ровно лежали на голове и блестели.

Способов приблизить к образцу свою фигуру также было много. Необходимую полноту южнорусские девушки имитировали, надевая на себя в праздничный день несколько рубах, северорусские девушки отправлялись на гулянье в сарафане, подшитом толстым слоем льняной кудели или шерстяными очесами, в толстой кофте на вате или же набрасывали на плечи несколько шалей – одна на другую. Чтобы имитировать пышную грудь под рубаху подшивали «хлопки» из льняной кудели. Толщину ног увеличивали, надевая несколько шерстяных вязаных чулок или онучей.

Внешней красоты пытались достичь также с помощью магических действий. Каждая девушка знала так называемые заговоры «на красоту»  — от бабушки, матери или рассказов подруг. Девушки верили, что можно стать красивой, если при умывании натираться 12 раз мылом и при этом произносить «Вода — с лица, краса – на лицо, лицо – как белый свет, а щеки как шипишный цвет». Утром в Страстной четверг умывались водой, в которую была положены серебряная монетка. А в Святки повторяли несколько раз стоя перед зеркалом: «Кажись мое белое лицо белее свету белого, разгорайтесь, мои щечки, краснее солнца ясного»[2].

Девушки, не имевшие качества славутницы с рождения, пытались приобрести их с помощью различных ритуалов: в большие праздники (Пасха, Рождество и т.д.) брали кадку и колокольчик и шли на реку, 9 раз зачерпывали колокольчиком воду и выливали в кадку, потом шли на перекресток дорог за околицу, раздевались до нога, ставили колокольчик на голову и поливались из кадки. Считалось, что колокольчик разнесет славу о совершившей такой обряд.

Но «славутость» предполагала не только красивую внешность, но и такое поведение, которое свидетельствовало бы, что девушка обладает качествами, необходимыми для вступления в брак и поддержания его устойчивости. Особенно ценилось умение правильно вести себя в жизненных ситуациях. Девушка, не отличающаяся этим качеством, войдя в большую семью мужа, могла учинить в ней раздор. «Славнице» полагалось быть доброжелательной, ласковой, послушной, вежливости, учтивой, в меру скромной и в меру раскованной. Эти качества позволяли ей расширить круг своих потенциальных женихов, заручиться симпатией их родителей. Чтобы нравиться парням, девушка должна была обладать веселым нравом, умением плясать, петь, вести остроумные разговоры.

«Славутость» предполагала безупречную репутацию. Девушке полагалось блюсти себя и хранить честное имя, то есть не прослыть «совсем заблудящейся» и не утратить девственность до свадьбы. Утрата девственности влекла за собой и утрату «славутости».

Статус русской деревни определялся наличием в нём девушек, о которых по всей округе идёт добрая слава, чем больше таких «славниц»,  тем выше статус деревни.  Они обычно возглавляли праздничные гулянья молодежи, занимали почетные места на зимних посиделках, их первыми набирали в хоровод, из них составляли первые пары в кадрили.

Следует заметить, что девушек на Руси довольно сильно баловали. Их, в большинстве случаев, избавляли от самых тяжёлых деревенских работ (мать часто перекладывала самые тяжелые обязанности на невестку), не будили слишком рано, давали самый лучший кусок, всячески угощали, наряжали за немалые деньги, отпускали на посиделки с парнями, и так далее. Им давали возможность насладиться своею молодостью и красотой. Предполагалось, что в замужестве девушку ожидает столь тяжёлый труд, что наработаться она ещё успеет. То есть родители старались дать дочерям свободу: возможность «нагуляться», «навеселиться», но при этом родители требовали от нее послушания, покорности, уважения к себе и к другим членам деревенского сообщества, трудолюбия, сохранения целомудрия до свадьбы[3].

Между тем, встречались девушки, которые решали навсегда сохранить девственность и не выходить замуж. Такое решение уважалось и поддерживалось окружающими. Девушка вообще находилась под большим влиянием общества: семья, соседи, подруги, ровесники на посиделках все контролировали и следили за тем, что делает девушка. Славянская культура была направлена на продолжение тока жизни, и обществу важно было, чтобы девушка не ошиблась, не нарушила тока жизни. В случае если девушка созрела, но не определилась, хочет она замуж или нет, это расценивалось как отсутствие славутности. И общество к такой девушке применяло все возможные методы воздействия, чтобы она наконец-то приняла решение[4].

Трудолюбие — одно из главнейших требований, предъявляемых деревенским сообществом к девушке. И хотя жизнь молодых незамужних девушек в крестьянской среде была немного более вольной, чем у остальных членов общества, тем не менее, хозяйственных работ в разное время года было много. С начала весны и до самого октября начинались земледельческие работы; с октября и до начала зимы следовало обработать собранный урожай; зимой ткали, шили, пряли, чинили утварь, играли свадьбы[5].

Свои трудовые обязанности девушки не воспринимали как обузу или наказание, ежедневный труд был частью их жизни, и любая девушка брачного возраста уже умела делать все, что необходимо выполнять женщине-хозяйке: жать, ткать, шить, ухаживать за скотом, готовить еду, нянчить детей и многое другое. Тем не менее, всякая работа, которую выполняли девушки, превращалась в игровое действие: они пели, шутили, соревновались в быстроте и ловкости друг с другом, кокетничали перед парнями.

Сбор ягод и грибов также возлагался на девочек и девушек. Девушки собирались вместе и с песнями шли в лес, а парни, прихватив гармонь, могли пойти за ними. Грибов и ягод надо было собрать очень много, чтобы частично заготовить их на зиму, а остальное продать помещикам в усадьбе, или в городе на базаре.

Еще одним чисто девичьим занятием считалась прядение. Прясть должна была уметь каждая девушка, считалось, что уровень ее мастерства как пряхи указывает на степень готовности к замужеству. С конца ноября девушки пряли каждый вечер кроме праздников и воскресных дней. Девушки пряли вместе, собравшись на посиделках, отстающим старались помочь, но совсем ленивую девицу могли и прогнать с посиделки. Монотонная работа прядения сопровождалась шутками, песнями, играми, девушкам нравилось рассказывать друг другу страшные истории[6].

Ткать девушкам было необходимо, чтобы сделать вещи себе на приданое. Иногда девушки продавали самодельные тканые полотна и на вырученные деньги покупали городские вещи, считавшиеся очень модными среди молодежи. Ткачество было серьезным и кропотливым делом, требующим серьезного отношения. Перед началом работы девушка мылась в бане, одевалась во все чистое и молилась образу Божьей Матери. Ткацкий стан был в каждой семье, и обучаться этому искусству девочка начинала примерно с 10 лет, чтобы к брачному возрасту стать умелой ткачихой.

Черничницы. Главным предназначением женщины на Руси считалось замужество и рождение детей. Но были и другие пути, которые она могла выбрать. Существовали и так называемые «черничницы» — девушки, которые отказались от замужества во имя служения Богу. Их также называли «Христовыми невестами», «келейницами», «спасеницами», «вековухами», «волкушами», «старками», «богомолками». Черничницы определяли сферу духовного религиозного мира деревни на обыденном внецерковном уровне.

Важно отметить, что черничество было очень распространенным явлением. Не было такого прихода, села, деревни, где бы ни встречались эти женщины. Данный факт подчеркивался почти во всех заметках о черничках. В.Н.Бондаренко в «Очерках Кирсановского уезда Тамбовской губернии»[8] даже перечисляет селения, в которых было особенно много черничек.

Это могло быть как сознательное решение, так и вынужденное. Кто мог вынудить девушку на такой шаг? Если девушка родилась очень слабой, у матери были сложные роды, или родители просто хотели отдать долг за что-то Богу, то они могли «завещать» свою дочь Церкви. Выполнение такого родительского обета было обязательным. Также причиной безбрачия могли быть: бедность, крайнее безобразие, отсутствие подходящего жениха или собственное нежелание.

Крайняя бедность, особенно в сочетании с сиротством, вынуждала девушек на всю жизнь посвятить себя служению Богу. По нормам обычного права традиционного общества, в том числе и русских общинников, — никто из молодых жизнеспособных его членов не должен остаться вне брака. В противном случае верили, что такой человек (как мужского, так и женского рода) мог оказать неблагоприятное воздействие на жизнеобеспечивающие источники данного общества. Каждый оставшийся по каким-либо причинам вне брака посвящал себя служению Богу. Поэтому обычным явлением русской деревни было «келейное черничество»; значительно реже встречались домашние чернички. Последние хотя и оставались в семье, но свой уклад жизни полностью подчиняли религиозным правилам.[9]

Но не только экономические причины питали черничество как явление сельского мира. Его корнями были и религиозные мотивы. Не вынужденное, а добровольное посвящение себя Богу по причине глубоких религиозных чувств характеризует значительную часть посвятивших себя черничеству. Как правило, община поддерживала в этом случае девушку, принявшую такое решение, поскольку оно было сопряжено с ее уходом из семьи и жизнью самостоятельно, в «кельях».  Причины такого решения могли быть самые разные: и несчастная любовь, и обет, данный девушкой в печальную минуту жизни, и безысходность ситуации, в которую она могла попасть. Она объявляла о нежелании выходить замуж сразу по достижении брачного возраста, не дожидаясь окончания этого периода.  Далее черничка старалась вести замкнутый образ жизни, не наряжалась, не ходила на гулянья, не вступала в разговоры о замужестве. В Орловской губернии, когда девушка сообщала о нежелании вступать в брак, то есть объявляла себя черничкой, то раздавала все девичьи наряды, особенно красного цвета. В её доме на стол ставили ковригу хлеба с солонкой и прощались с ней, «как с покойником, с плачем и причитаниями». Во время прощания с отцом, матерью и роднёй она оплакивала свои девичьи наряды. Простившись с нарядами, смывала с себя все девичьи прикрасы (белила, румяна и т.п.) и надевала старушечью одежду, обстригала косу, укладывала её сначала на стол, а затем, связав узлом, убирала на божницу. При этом произносила: «Как волосы не срастутся, так я не вернусь в девичью жизнь»[10].

Безбрачие могло быть и результатом чрезмерной разборчивости девушки-невесты или ее родителей, отказывавших женихам одному за другим в ожидании лучшей партии. Безбрачие угрожало младшей дочери в семье, если замужество ее старшей сестры затягивалось: младшую нельзя было выдать замуж раньше старшей. «Не судьбу» девушки объясняли и Божьим наказанием – за нарушение установленных правил поведения, например за работу в праздничные дни, за игнорирование посиделок и молодежных гуляний, за непосещение церкви.  Судьба воспринималась как нечто неотвратимое, мало зависящее от собственных усилий человека.

Поэтому, родители подраставшей девочки должны были заранее, до наступления брачного возраста, оповестить деревенское сообщество о том, что она встаёт на «спасённый путь». Это необходимо было сделать и не позже 20 лет, пока еще сватались женихи – иначе в глазах односельчан девушка была вековухой, то есть оставшейся в девичестве не намеренно, по обету, а случайно.

Крестьянская община, осуждая «засидевшуюся» девушку, была заинтересована в продолжении крестьянского рода и старалась помочь ей выйти замуж. В некоторых селах вплоть до XIX века сохранился древний обычай возить «засидевшуюся» девушку по селу на санках или в корыте, останавливаясь перед домами парней, с криками «Поспела, поспела!»[11].

Чернички подразделялись на домашних и келейных. Первые жили в родных семьях, принимая участие в хозяйственной жизни, беспрекословно выполняли домашнюю работу, нянчили детей. В родительском доме им отводился чулан или отгораживался занавеской угол.

Образ домашней чернички складывался из комплекса моральных качеств и норм поведения. Они отличались смирением, трудолюбием, славились набожностью, соблюдали посты и усердно посещали церковь. Чернички были грамотными, читали религиозные книги, знали Евангелия, жития святых, могли петь в церковном хоре. Поэтому высокий уровень духовности жизни черничек вызывали одобрение крестьян. Только в том случае, если «вековуха», живя «в миру», посвящала свою жизнь служению Богу, она приобретала уважение окружающих и становилась необходимым членом общества. Бездетным вдовам черничество также давало определенное положение в общине.

Чаще всего черничка селилась отдельно от семьи, в небольшой избушке – келейке, которую строил для неё отец или брат на окраине деревни или на опушке леса, подальше от «мирской суеты». Если в деревне было несколько черничек, то они вместе строили избушку, иногда на церковной земле, образуя небольшую общину.

Исследователь быта владимирских крестьян Е. Добрынкина в своей статье о черничках оставила образ типичной для владимирской деревни картины: «Проезжая деревню, можно видеть их черничек, идущих с поникнутыми головами, одетых скудно во все черное, с черными платками на головах, повязанных низко, «по-старьски»[12].  В знак смирения и «обетов благочестия» чернички жили скромно, ходили, опустив голову. Они избегали лишних разговоров и встреч с чужими людьми. Главным предназначением чернички, жившей в семье, было «молиться за всю семью». Её не принуждали к крестьянской работе, однако она могла помогать семье в период сбора урожая.

Черничка-келейница, жившая вне семьи, не имея земельного надела, добывала себе пропитание обучением грамоте или выполняя заказы на какие-нибудь рукодельные работы. За умение читать по Псалтыри и обучение детей грамоте такие женщины пользовались уважением в общине. Чернички занимались также вязанием, вышивкой, сбором трав и лечением ими. Вязать чулки или вышивать рубашки и полотенца на продажу считалось допустимым для чернички. Так же они участвовали в похоронной обрядности: обмывали и обряжали покойника, читали молитвы у гроба, а также в дни поминок по усопшему, при необходимости, вели плачи-причитания по покойнику на кладбище в день похорон или в дни поминовения всех усопших. В некоторых случаях ими совершался весь обряд похоронно-поминального цикла. Крестьяне охотно обращались к черничкам, так как за сорокоуст — сорокадневное чтение Псалтыри по умершему — принято было платить им меньше, чем священнику[13].

Подвижническая жизнь чернички не была легкой. Но эта жизнь давала ей свободу посвятить себя служению Богу, не отрываясь от крестьянского мира и природы, поближе к которой строилась ее келья.

Таким образом, вырисовывается портрет русской девушки-славутницы: крепкая, физически здоровая, ухоженная, трудолюбивая, с безупречной репутацией и покладистым характером. Также большую роль в образе славутницы играл нарядный богато украшенный костюм, яркий  своеобразный головной убор, всевозможные украшения, подвески, перстни. То есть образ складывается как из внутренних качеств, склада характера, так и из внешних: природных данных, ухоженности и разнообразия нарядов.

Совершенно иначе выглядела жизнь черничницы. Постоянная религиозная сосредоточенность и внутренняя молитва, с которой жили чернички, внушали уважение к ним со стороны окружающих, в отличии от старых дев, не объявлявших о своем нежелании выходить замуж. Считалось, что они обладают каким-то высшим знанием, полученным непосредственно от Бога. Крестьяне, например, верили, что «неугасимое чтение» молитв по покойнику черничками полезнее для спасения его души, чем молитвы, читаемые священником. Отличие современных монашек состоит в том, что они не являются старыми девами, а только «богомольными», уважаемыми сельчанками. В наше время монахинями становятся  и вдовы и замужние женщины[14].

культуры, цивилизованное общество, совершенствование, ментальная жизнь

В статье рассматривается развитие культуры в цивилизованном обществе и влияние на нее прогресса.

Текст статьи:

Перед человеком поставлена задача – познать себя и научиться управлять собой. Как ментальному существу Природы человеку приходиться проходить на физическом и на ментальном уровне через стадии своей животной эволюции. В его начальной естественной поглощенности телом и жизнью проявляются его ограниченность и неразумность. По мере роста разума и ментальности человек меняется и немного освобождается из своей ограниченности, но привязанность его к своим потребностям и желаниям остается в измененной форме с новыми возможностями, преследуя не только ментальную цель, но и духовную.

Размышляя над этим, понятно, что для человека важно  не просто родиться, вырасти, вступить в брак, добывать средства к существованию, содержать семью, а потом умереть, «но совершать ментальное становление и рост и жить со знанием и силой, заключенными внутри, а равно направленными изнутри наружу — вот что такое человеческая зрелость. Но здесь обнаруживается двойственный мотив Природы — двойственность, неизбежная при осуществлении ее замысла в человеке. Человек должен научиться у нее управлять и созидать; но Природа явно предназначила ему не только управлять самим собой, сотворять и постоянно преобразовывать в новые и более совершенные формы себя самого, свое внутреннее существование, свой менталитет, но в согласии с этими изменениями управлять также окружающей его средой и преобразовывать ее».[1]

Отсюда можно задать вопрос, а не должен ли человек превзойти человеческую природу, подобно тому как он превзошел животную стадию своего развития и превратиться в существо божественное. По мнению Шри Ауробиндо человек способен на это, но сначала он должен признать силу и свет, которые существуют за пределами его самого. Этот факт – осознание божественного начала является спасением для человека.

Наличие светоносной силы устремляет человека к некому озарению, которое просто помогает рассудку и сердцу своими вспышками, освещая человеческое существо начиная с его интеллекта, эстетического и этического его содержания, его чувств и ощущений. Она дает понимание Истины более подлинной, чем Разум и Наука, возможность божественной Жизни и деятельности, Справедливость более высокую.

Несмотря на то, что камнем на пути человека является многообразие ментального состава человека и отсутствия постоянного света, который мог направлять разум человека, человек сформировал понятие культуры и ментальной жизни. Характеристикой цивилизованного общества является наличие у человека активной ментальной жизни и ее совершенствование.

В настоящее время стоит задача развить простого обывателя в настоящего цивилизованного культурного человека. Обыватель — это человек, который внешне живет цивилизованной жизнью, а внутри у него только чувства, ощущения, эмоции, лишен чувства красоты, не понимает искусства и опошляет все, к чему прикасается, — будь то религия, этика, литература или жизнь. Он только реагирует на жизнь, а не участвует в ней активно.

Шри Ауробиндо говорит о том, что обыватель изменился, который понял необходимость использования своих высших способностей и пытается стать ментально активным.  Он понимает, что должен интересоваться этическими, нравственными и социальными проблемами. «Он — читатель поэзии, равно как и страстный любитель беллетристики и периодической литературы; в нем вы найдете, вероятно, знатока Тагора или поклонника Уитмена; вероятно, он имеет не очень ясное понимание красоты и эстетики, но он слышал, что Искусство является не совсем уж несущественной частью жизни. Присутствие этого нового колосса ощущается повсюду. Он составляет огромную читающую аудиторию; для него издаются газеты, еженедельные и ежемесячные издания; художественная литература, поэзия и искусство поставляют ему ментальную пищу; для него существуют театр, кино и радио; Наука спешит принести свое знание и новые открытия к его дверям и оснастить его жизнь бесчисленными техническими приспособлениями; по его образу и подобию формируется политическая жизнь. Именно он сначала противостоял, а потом способствовал предоставлению женщинам избирательных прав, именно он развивал синдикализм, анархизм, классовую борьбу, спровоцировал восстание пролетариата и вел войны, которые называют борьбой идей или культур, — тип жестокого конфликта, в точности отражающий самую суть этого нового варварства, или за несколько дней подготовил революции в России, совершить которые интеллигенция не сумела за столетие отчаянных усилий и страданий. Именно его пришествие явилось фактором, ускорившим преобразование современного мира. Если Ленин, Муссолини, Гитлер достигли своего стремительного и почти ошеломительного успеха, то только потому, что эта движущая сила, эта живо реагирующая активная масса была готова привести их к победе — сила, которой не хватало их менее удачливым предшественникам»[2].

Несмотря на стремление к прогрессу культура с одной стороны стала ближе к народу, а с другой стороны она не стала благородней из-за широкого доступа к ней полупросвещенных народных масс. В основе современной цивилизации лежит коммерческий дух, где движущей силой является удовольствие. Человек стал нуждаться в литературе для того, чтобы поддерживать свою ментальную деятельность, которая отчасти может влиять на его поведение, вдохновлять его на поступки. Поэтому снизился общий уровень мысли и культуры, деятельность писателей, художников и ученых стала служить дешевой популярности.

Но несмотря на это Мысль и Знание получают возможность заявить о себе, увеличился объем людей, которые стали мыслить и всерьез стараются понять и осмыслить культуру. 

1.Шри Ауробиндо, Человеческий цикл. Казань, 1992.

духовная трансформация, природа человека, духовное сверхчеловечество.

В статье рассматривается духовная трансформация как назревший путь в развитии человечества, способный привести человека к божественному состоянию.

Текст статьи:

Образ действий каждого человека в индивидуальной или социальной жизни, на самом деле определяется равновесием двух взаимодополняющих сил. С одной стороны — это безусловная воля, главная движущая сила жизни, и с другой — преобразующая воля, которая порождается мыслями человека и действует через не совершенный разум, придавая этой жизненной силе сознательную почву. Обычно Жизнь человека концентрируется на его желаниях и нуждах, на потребности продолжать существование, расти, развиваться и получать наслаждение, в его стремлении к различным видам власти, обладания, деятельности, признания. Первоначальные  усилия  этой Жизненной Силы являются инстинктивными и в большей части подсознательными. При этом нужно признать, что жизнь подавляющего большинства людей направлена на удовлетворение в первую очередь физических желаний и нужд, таких как естественная потребность в продолжении существования, потребность роста и дальнейшего развития, а также потребность в получении различного рода наслаждений. На примере растительного и животного мира мы замечаем, насколько спонтанно и инстинктивно проявляет себя неисчерпаемая витальная энергия различных форм жизни Природы, насколько она подчинена этому автоматическому импульсу. С этой позиции наиболее понятна причина, заставившая не одного мыслителя устремиться на поиски истины, раскрывающей закон такой жизни в изначальной сути человека. Их старания породили различные теории, на основе которых выросли многие концепции развития отдельной личности и общества в целом. Но Шри Ауробиндо верно подметил, что недостатком таких концепций является отсутствие в них понимания истинной природы человека. Примером является виталистическая философия Ницше, по идее которого задача состоит в развитии сверхчеловека из нынешнего совсем неудовлетворительного человеческого состояния, который не обрел еще свое истинное  «я».

Если разобраться в том, что же есть истинное «я» и что есть подлинная природа человека. Шри Ауробиндо дает ответ, что это есть нечто божественное. Предположим, что это так, только как найти в человеке «зерно божественности и что служит тем прочным основанием, на котором сверхчеловек, может надежно утвердиться, не опасаясь снова скатиться к этому низшему и несовершенному человеческому состоянию» [1]? Уже стало ясно, что интеллектуальный разум и воля не могут стать этим основанием, потому как их деятельность слишком неустойчивая и «при этом настолько подвластная и подчиненная низшей нашей природе, что даже если в ней и сокрыто некое зерно совершенной божественности, сама она едва ли может быть этим зерном и во всяком случае не обеспечивает нам того устойчивого и божественного равновесия, какого мы ищем. Поэтому мы говорим, что не интеллект и воля, но то высшее начало в нас, превосходящее Разум, — дух, сокрытый за оболочками нашей низшей природы, является сокровенным зерном божественности и превратится, когда его откроют и освободят, в светоносную силу, царящую над умом, в широкое основание, на котором сможет надежно утвердиться божественная жизнь человеческого существа»[2]. Конечно, для любого нормального человека сама мысль о сверхчеловеке становится пугающей и отталкивающей. Современному человеку едва удается удержаться в бешеном круговороте обычной жизни, поэтому новый уровень для него будет просто недосягаемо высоким. Шри Ауробиндо верно подметил, что «еще меньше ему нравится перспектива быть превзойденным, оставленным позади и оказаться в подчиненном положении — хотя смысл истинного сверхчеловечества заключается не в том, чтобы превзойти и господствовать как самоцели, но в том, чтобы раскрыть нашу нормальную человеческую природу чему-то, что ныне пребывает за ее пределами и все же является ее собственным идеальным предназначением»[3]. При этом мы понимаем, что само явление обыкновенной и нормальной человеческой природы уже можно признать некой аномалией в Природе. Следовательно, не совсем верно считать недостатком аномалию, обнаруженную в Природе. С известной осторожностью аномальные способности человека можно рассматривать как фактор более высокого его совершенствования, но это совершенство не обрело еще устойчивого порядка, не получило «верную организацию своей жизни с учетом своей природы и своих способностей и на своем собственном уровне»[4], поэтому, хотя человек в своем развитии ушел бесконечно далеко по сравнению с растением или животным, он не достиг той полноты совершенства с точки зрения возможностей своей собственной природы, как растение или животное. Трудно не согласиться с мнением Шри Ауробиндо о том, что несовершенство — это наша отличительная особенность и потенциал для саморазвития и возможность превзойти себя.

Объясняя причину несовершенства человека можно сформулировать и признать, что человек обладает двоякой природой: животной природой, живущего своими инстинктами и желаниями, с целью увеличивать витальное обладание и витальное наслаждение, и вместе с тем разумного существа, который способен сознательно совершенствоватьс все ближе приближаясь к полубожественному существу, направленного на развитие не столько внешней жизнь, сколько во внетрь, в истину, благо и красоту. В этом заключается особенная природа человека, его отличие от бессознательной материальной Природы.

Человек развил новую силу своего существа, которую Шри Ауробиндо предлагает называть «новой силой души, и существо, сделавшее это, испытывает внутреннюю потребность не только смотреть на мир и все переоценивать в нем с этого нового, более высокого уровня развития, но и заставить всю свою природу подчиняться этой силе и в некотором смысле преобразовывать себя по ее подобию и даже преобразовывать, насколько это возможно, всю окружающую жизнь в некое подобие этой более великой истины и более великого закона. Именно в этом заключается истинный закон человека, его и образ жизни, его способ совершенствования и его подлинное счастье»[5]. Поэтому человеку для осуществления главной цели своей природы предстоит отыскать верный путь для трансформации, к которой еще не разу не подходил.

Первопричиной неудач человека, по мнению Шри Ауробиндо заключается в том, что основная воля направлена на удовлетворение и непреобразована и не устремлена на более высшее проявление. Хотя у некоторых личностей получилось преобладание жизни высших частей, а низшая жизнь по-прежнему также протекала как и раньше  под более или менее строгим надзором высшей силы, но это получилось преобладание одного над другим, но не трансформация.

Целые эпохи опирались на человеческий разум, который изучил жизнь и материю для того, чтобы признать ум орудием этой жизни и материи. Примером такой эпохи был недавний век материализма. Прав Шри Ауробиндо, указывая, что таким «был характер материалистического, коммерческого, экономического века человечества — эпохи, когда этический ум все еще мучительно цеплялся за существование, но все больше теряя уверенность в себе, все больше сомневаясь в себе и подспудно готовясь сдать крепость морального закона жизненному инстинкту; эстетический инстинкт и интеллект пышно цвели наподобие некого довольно яркого экзотического цветка, вроде редкой орхидеи, украшающей петлицу витального человека; а ум превратился в великолепного слугу Жизни и Материи. Титанически развившаяся в итоге витальная Жизнь заканчивается тем, чем всегда кончают Титаны: она сама разожгла свой собственный погребальный костер, пожар мировой войны — естественный результат, к которому привели борьба между наиболее «эффективными» и «цивилизованными» нациями за обладание и наслаждение миром, его богатством, рынками и доступными жизненными пространствами, гипертрофированное и избыточное развитие торговли, расширение имперских масштабов и имперской власти»[6]. Это стало причиной первой мировой войны, так как являлось целью всей довоенной дипломатии и международной политики. Решение этой проблемы заключается в осознании божественного в нас, которое является нашим духовным «я», которое будет использовать наше ментальное существо и преобразовывать наше витальную и физическую природу.

Следовательно, мы должны следовать зову духа  до конца в большей мере, чем любым другим требованиям и главное полную победу духа. Но это высокое восхождение человечеству предстоит только совершить. Эта трансформация духа представляет собой перенесение центра нашей жизни в более высокое сознание и движущей силой нашей жизни должен стать не низший витальный импульс Природы, но та духовная сила, которую мы должны постичь. Эту трудную задачу человек должен выполнить.

Для выполнения этой задачи не подойдет ментальная идея, которая обращается с Духом, как с Жизнью, а также конкретная ментальная идея или система религиозных ритуалов, интеллектуальной истине, эстетическому критерию, этической норме и т.д. Из-за этого произошла остановка в развитии упадок в Азии. Поэтому человек обретает истинную свободу и совершенство, когда заключенный в нем дух вырвется наружу сквозь формы ума и проявления жизни.

В заключении можно сказать, что путь человека к духовному сверхчеловечеству откроется тогда, когда по словам Шри Ауробиндо когда человек признает во всеуслышание, что все, что развито в нем его не удовлетворяет и что, целью его будет  стремление извлечь, раскрыть и выпустить на свободу великий Свет, заключенный в нем.

1.Шри Ауробиндо, Человеческий цикл. Казань, 1992, с.305

социальные взаимосвязи, формализованные поведенческие проявления, ценностные ориентации, стереотипы аксиологического порядка

В статье рассматривается среда органов управления внутренних дел и органов обеспечения безопасности включает в себя множество социальных взаимосвязей, систему отношений из различных ролей и статусов ее сотрудников. Данные взаимосвязи и взаимоотношения между участниками среды представляют собой ее социальное пространство, которое в данных структурах отличается высокой степенью организованности и целостности.

Текст статьи:

Среда органов управления внутренних дел и органов обеспечения безопасности (МЧС) включает в себя множество социальных взаимосвязей, систему отношений из различных ролей и статусов ее сотрудников. Данные взаимосвязи и взаимоотношения между участниками среды представляют собой ее социальное пространство, которое в данных структурах отличается высокой степенью организованности и целостности. Это обусловливается, с одной стороны, высокой степенью идентичностью образа жизни сотрудников органов правопорядка и безопасности (жесткой регламентацией режима жизнедеятельности, стиля взаимоотношений, быта, вероятностностью реализации социальных ожиданий сотрудника и т.д.), с другой стороны, спецификой его гетерогенности, которая нивелируется в группах с одинаковой статусностью и усиливается между разностатусными группами. Отношения в сообществе данных профессиональных групп строятся по образцу отношений в органах государственного управления.

В системе органов внутренних дел и обеспечения безопасности можно говорить о формализованных поведенческих проявлениях (ритуалов приветствия старшего по званию, получения приказа, традиционных вербальных форм подтверждения готовности к выполнению приказа и т.д.) и неформальных, но сложившихся в сообществе и принятых большинством сотрудников органов УВД и МЧС (интонаций в обращении, мимики и жестов при беседе, поз при диалоге, характера совместной деятельности подчиненных и командиров подразделений, отдельных поступков сотрудников в мирной обстановке и условиях повышенного риска, протекающих конфликтов и их разрешении, а также время от времени возникающих сложных ситуаций этического порядка).

Одним из важных, оказывающих влияние на формирование ценностных ориентаций, является окружающая среда, т.е. природные, социально-экономические и материально-бытовые условия жизнедеятельности, настоящем исследовании, сотрудника ОВД и МЧС. В рамках нашего исследования целесообразно рассмотреть понятие социальной среды, которое включает в себя «окружающие человека общественные, материальные и духовные условия его существования, формирования и деятельности»[1].

На развитие личности сотрудника ОВД и МЧС оказывают влияние макрофакторы среды – объекты, явления, отношения, обстоятельства. Следует выделить также мезофакторы среды – условия и обстоятельства жизнедеятельности и социально-профессиональных групп специалистов  силовых структур, к которой они принадлежит, идеологические и духовно-нравственные отношения, моральные нормы и ценности, принятые в данном человеческом сообществе.

Кроме того, существенно влияние микрофакторов среды – материально-бытовых условий жизни сотрудника ОВД и МЧС, его ближайшего окружения.

Далеко не безобидным является частое подчеркивание того, что МВД России является сугубо «силовой структурой». При этом ее военизирование воспринимается в качестве основного, стратегического направления ее совершенствования. Косвенно и само право, которое и должно быть предметом первостепенной заботы этого органа государства, ассоциируют только с силой, с карательной составляющей деятельности государства. Созидательная, позитивная работа по упрочению и развитию правового сознания как бы «выпадает». Органы внутренних дел при таком подходе предстают в образе своеобразных надсмотрщиков. И если еще в недалеком прошлом такая роль правоохранительных органов была достаточно оправданной и политически, и идеологически (так как господствовало представление о классовой природе государства), то в условиях отрицания авторитарных и тоталитарных начал сохраняющийся взгляд на органы внутренних дел как на институт устрашения и наказания всех, кто не повинуется власти, вряд ли соответствует ожиданиям россиян.

Узковедомственное, «репрессивное» понимание задач деятельности правоохранительных органов способствует росту их отчуждения от общества. Свою, роль здесь играет и тенденция к закрытости соответствующей информации, что далеко не всегда оправдано функционально. Военизация правоохранительных органов препятствует гибкому реагированию на происходящее усложнение правовой ситуации, затрудняет взаимодействие с общественными объединениями.

В силу этого возникает рассогласованность между обществом, его социально-культурными запросами и интересами и деятельностью органов правопорядка, рассогласованность, без устранения которой невозможны прежде всего правовой прогресс и эффективность органов права. Преодоление этого разрыва возможно лишь на пути выделения и практической реализации органами правопорядка общих с другими социальными субъектами и государственными структурами интересов и целей.

Общей целью и социокультурной платформой, в которых выражены интересы как государственных и прежде всего правоохранительных структур и организаций, так и трудовых, территориальных и конфессиональных групп россиян, может стать стабилизация правоотношений и достижение устойчивого правового порядка в России.

Устойчивый правопорядок — это такое состояние общества, при котором все сферы общественной жизни и соответствующие им отношения регламентируются социальными нормами, соответствующими действующему законодательству. Способы и формы урегулирования отношений при этом могут быть не только юридическими, но имеющими другие, в том числе и культурные основания (традиции, обычаи, моральные предпочтения). Но в целом устойчивость правового порядка выражается в таком состоянии общества, при котором эффективно реализуется приоритет соблюдения гражданами, государственными и общественными институтами, их представителями и служащими действующего законодательства. Это предполагает адекватное отражение самим законодательством интересов и запросов культуры социума, приоритетов и предпочтений граждан. Устойчивый правовой порядок недостижим без определенных изменений в духовно-нравственных, идейно-правовых устоях социальных групп, в ценностных установках и уровне правовой культуры граждан, без осознания и добровольного выполнения абсолютным большинством своих обязанностей перед обществом и российским государством[2].

Анализ содержания профессионально-служебной деятельности ОВД и МЧС показывает, что для их специалистов и руководителей особое значение имеют не только познавательные способности и психологические характеристики, но и индивидуальные личностные качества, которые станут основой для развития самосознания и по следующего саморазвития личности профессионала. В исследовании Ф.К. Свободного доказано, что в самосознании сотрудника ОВД существует структурное образование — профессиональный «Я-образ», представляющее собой результат осознания и оценивания сотрудником самого себя как субъекта профессиональной деятельности и профессиональных отношений. Его основными структурными составляющими являются когнитивный, эмоциональный и операциональный компоненты. Профессиональный «Я-образ» специалиста органов внутренних дел включает в себя представления сотрудника о себе как о субъекте профессиональной деятельности, профессиональную самооценку и влияет на готовность сотрудника к действиям, связанным с его самоотношением и представлениями о самом себе как о профессионале. Профессиональный «Я-образ» курсанта в сопоставлении (по девяти статистически значимым параметрам) с профессиональным «Я-образом» опытного сотрудника ОВД характеризуется: когнитивной упрощенностью, неполным представлением о профессионально значимых личностных качествах, наличием стремления к получению нового знания о себе и готовности к модификации поведения[3] .

Формирование ценностных ориентаций сотрудников ОВД и МЧС осуществляется в условиях поддержания традиций, соблюдении ритуалов. В соответствии с этим можно выделить две группы функционального назначения системы ценностей сотрудников данных профессиональных групп.

К первой группе, мы считаем, можно отнести такие функции, как:  мировоззренческая; познавательная; нормативная; общественно-организующая (интегрирующая); коммуникативная; профессионально-деятельная; социально-культурная.

Вторая группа ритуалов включает в себя функции: нравственную; эмоционально-чувственную; идейно-воспитательную; служебно-строевую; адаптивную; регулятивную.

Мировоззренческая функция формируемой системы ценностных ориентаций сотрудников  органов внутренних дел и МЧС, является, на наш взгляд, базовой и предусматривает активное восприятие окружающего мира и происходящих на этом фоне событий в жизни каждого сотрудника.

Сущность нормативной функции системы ценностных ориентаций сотрудников ОВД и МЧС заключается в том, что ее формирование осуществляется в соответствии с имеющимися законодательными актами, правилами, инструкциями и уставами Министерства внутренних дел и чрезвычайных ситуаций.

Познавательная функция системы ценностных ориентаций сотрудников органов внутренних дел и МЧС заключается в приобретении и приращении не только общих знаний о причине события, явления, но и новых, специальных, специфических знаний, касающихся особенностей деятельности правоохранительных органов и обеспечения безопасности жизнедеятельности.

В общественно-организующей функции системы ценностных ориентаций сотрудников данных профессиональных групп сконцентрированы и отражены наиболее важные сущностные признаки правоохранительных органов. Органы внутренних дел и МЧС, находясь вне политики, не выражая конкретных интересов ни одной существующей партии или группы людей, представляют интересы всего населения в поддержании общественного правопорядка, защищают конституционный порядок в стране, обеспечивают мир и согласие между слоями общества, обеспечивают соблюдение безопасности жизнедеятельности человека.

Как показывает исторический опты организации деятельности ОВД и МЧС вся служебно-боевая деятельность и быт органов внутренних дел и МЧС пронизывала обязанность сотрудников оказывать так называемые знаки чинопочитания, призванные выражать уважение друг к другу и символизировать принадлежность к единой правоохранительной организации. Индивидуальный воинский обряд отдания воинской чести в древние времена и средневековье в виде поклонов, снятия головных уборов со временем приобрел коллективный характер. Суть ритуала отдания чести составляли действия, показывающие уважение сотрудников друг к другу, а также к символам России и символам доблести как одной из профессиональных ценностей. Если и были какие-то изменения в правилах и приемах выполнения этого ритуала, то они обусловливались теми изменениями и трансформациями, которые происходили в служебной деятельности органов внутренних дел и МЧС, а также в общественно-политической обстановке в стране.

Системе ценностных ориентаций сотрудников ОВД и МЧС, по нашему мнению, присуща и имеет немаловажное значение коммуникативная функция, так как формируемые ценности имеют социально-значимый характер в определенных границах, то есть они ограничены той социальной группой, в которой каждый сотрудник и осуществляет свою служебную деятельность.

Профессионально-деятельная функция системы ценностных ориентаций струнников ОВД и МЧС заключается в том, что она предопределяет мотивацию поведения и действий каждого сотрудника во время организации и проведения профессиональной деятельности, выборе жизненной стратегии.

Динамика ценностных ориентации сотрудников ОВД и МЧС в период прохождения службы имеет динамичный характер, нопри этом ранжирование ценностных ориентаций происходит волнообразно. В этом случае справедливым является вывод о том, что на начальном этапе профессиональной деятельности понимание значимости жизни и профессиональных ценностей низкая при высоком уровне потребности в достижениях. В процессе накопления опыта значительно актуализируется потребность в достижении успеха в профессиональной деятельности, усиление контроля и повышение ответственности как поведенческой ценности сотрудников ОВД и МЧС. В план нервно-психологической устойчивости следует выделить предпенсионный возраст, при этом усиливается мотивация к трудовой деятельности и потребность в коммуникации.

У сотрудников уголовного розыска в первый год работы система ценностных ориентации не соответствует профессиональным требованиям в связи с явным преобладанием индивидуалистических тенденций в ущерб профессиональным ценностям, что выражено в актуализации таких личностных потребностей, как материальная достаточность и социальная защищённость, личная комфортность и комфортность условий труда, степень совпадения личных и служебных интересов.

Формирование системы ценностных ориентаций должно осуществляться посредством целенаправленного воздействия на процесс осознания смыслового содержания профессиональной деятельности и повышение субъективной значимости профессиональных ценностей у молодых  сотрудников ОВД и МЧС. В следствии этого достигается устойчивость и согласованность личностной и профессиональной систем ценностей и успешно разрешается противоречие между системой ценностных ориентации личности и системой профессиональных ценностей сотрудника ОВД и МЧС, как представителя власти.

В нашем исследовании мы рассмотрим более подробно функции второй группы: эмоционально-чувственную, идейно-воспитательную, служебно-строевую, представляющие для нас большой интерес ввиду их определяющего воздействия на личность сотрудника ОВД и МЧС в условиях становления новых ценностных ориентаций в период реформирования органов внутренних дел.

Нравственная функция предполагает наличие благородства целей и идеалов, сопровождающих процесс формирования ценностных ориентаций сотрудников органов внутренних дел и МЧС, объединяющих сотрудников в сплоченный коллектив.

Идейно-воспитательная функция формируемой системы ценностных ориентаций сотрудников профессиональных групп ОВД и МЧС, с нашей точки зрения, способствует пропаганде образцов высоконравственного поведения, чести, верности служебному долгу, воспитанию чувства собственного достоинства.

Анализ профессиональной деятельности ОВД и МЧС России в историческом контексте достаточно убедительно подтверждает объективное проявление идейно-воспитательной функции системы ценностей органов внутренних дел.

Вместе с тем, следует обозначить служебно-строевой характер профессиональной деятельности ОВД и МЧС, являющийся неотъемлемой частью жизни подразделений правоохранительных органов государства. Он придает лаконизм, четкость, однозначность ставящимся задачам, подаваемым командам и требует такого же строгого их исполнения. Данная функция утверждает четкость ритма оперативно-служебной жизни, субординационную сторону служебного уклада, отдельные элементы быта сотрудников, порядок проведения, организации и содержания массовых мероприятий; профессиональный уровень и служебные заслуги личного состава.

Немаловажное значение в формировании системы ценностных ориентаций имеет эстетизированность проводимых ритуалов органов внутренних дел и МЧС. В эстетической стороне обязательной для служебных мероприятий ритуальности существует органическая связь включенных в нее элементов с реальными жизненными переживаниями сотрудников органов внутренних дел и подразделений МЧС. Эта связь осуществляется включением в ритуал символики. При этом ритуалы, активно формируя у сотрудников восприятие и представления, то есть осознание отдельной личностью тех или иных общечеловеческих ценностей, формируют на этой основе и эстетические вкусы личности как систему человеческих представлений и ориентаций. Следствием этого является эмоционально-образное представление о высокой гармонии, о совершенстве, которое становится целью саморазвития и самовоспитания сотрудника правоохранительных органов.

Эстетика ритуалов органов внутренних дел проявляется, во-первых, в историческом содержании символов, наполненных эстетической выразительностью во время проведения ритуала, связанного с празднованием торжественных юбилеев, памятных дней. Во-вторых — в музыкальном оформлении ритуалов, способствующих воспитанию сотрудников в духе патриотизма, верности Закону и служебному долгу. Музыка является одним из самых действенных компонентов художественного оформления ритуалов, вносит в ритуал торжественность, создает приподнятое настроение, вдохновляет, воодушевляет, сплачивает. Таким образом, музыка способна выполнять воспитательную, организующуюся и дисциплинирующую роль, эмоционально воздействуя на духовный мир сотрудников, синхронизируя и ритмизируя их движения, помогая вырабатывать четкие, точные, согласованные действия.

Эмоционально-психологическое воздействие на сотрудников ОВД и МЧС усиливается, если идеи, заложенные в ритуалах, одновременно с общественно значимым носят и индивидуальный, личностно значимый характер. Например, память о погибших сотрудниках органов внутренних дел — одна из главных традиций.

Анализ функций системы ценностных ориентаций проведен нами с целью выявления эмоционального фактора как определяющего условия в воспитании профессиональной чести, служебного долга и чувства собственного достоинства сотрудников силовых структур, в частности ОВД и МЧС.

Мы выделяем в качестве основополагающего понятийного аппарата при составлении компонентов модели формирования ценностных ориентаций сотрудников ОВД и МЧС понятие «ценность», согласно которому ценность – это общественный идеал, выработанное общественным сознанием, содержащееся в нем абстрактное представление об атрибутах должного в различных сферах жизни общественной, который входит в социально-психологическую структуру личности как личностные ценности — один из источников мотивации поведения личности.

Важное значение при определении факторного воздействия на процесс формирования ценностей имеет направленность личности сотрудника силовых структур. Под направленностью личности мы принимаем позицию В.С. Мерлина и понимаем под данным компонентом совокупность или систему каких-либо мотивационных образований, явлений. Эта система определяет направление поведения и деятельности человека, ориентирует его, определяет тенденции поведения и действий и в конечном итоге определяет облик человека в социальном плане[4] .

 Выделим следующие типы личностной направленности, каждая из которых опосредуется собственной системой ценностей: гуманистическую, эгоистическую, депрессивную и суицидальную. Гуманистическая направленность характеризуется положительным отношением личности к себе и к обществу. Направленность личности в мотивационном процессе притягивает к себе и направляет активность человека, т. е. в какой-то степени облегчает принятие решения о действиях в данной ситуации. При этом побудительную силу самим мотивам придают личностные ценности.

Направленность личности как структурный компонент процесса формирования ценностных ориентаций сотрудников профессиональных групп ОВД и МЧС может быть временной, которая на какое-то время подчиняет себе распорядок жизни, определяет доминирующий мотив поведения. Детерминантами личностных ценностей выступают условия жизни, деятельность, а также склонности, способности, интересы, потребности человека. Система их складывается в процессе деятельностного распредмечивания индивидами содержания ценностей общественных, объективированных в произведениях материальной и духовной культуры.

Личностные смыслы не могут сами по себе быть порождены лишь специальными сознательными усилиями; при таком подходе будет утрачена специфика восприятия реальности, произойдет упрощение процесса образования личностных ценностных ориентаций до механизма рационального их продуцирования и усвоения.

В личностных смыслах и предпочтениях следует выделить истоки понятия ответственности за личностные решения, т. к. в таком контексте решения о приемлемости для себя тех или иных мыслей, мнений и переживаний являются и «моральными» решениями. Направленность на познание и осмысление приемлемости для себя тех или иных ценностных образований качественно меняет и структуры личностно значимого, обеспечивая «совестливый» оттенок личностных переживаний[5].

Вместе с тем, формирование системы ценностных ориентаций сотрудников силовых структур напрямую связаны с введением в качестве терминальных ценностей общеэтических представлений о добре и необходимости служения ему, о ценности прав человека, гуманизме, справедливости, равенстве, свободе, законности, чести и достоинстве, совести, патриотизме, товариществе и взаимопомощи, мужестве и бескорыстии, благородстве и самопожертвовании, верности долгу, мастерстве и профессионализме, ориентирующие сотрудников органов внутренних дел на профессиональную деятельность по защите жизни и здоровья, прав и свобод человека и гражданина, поддержанию общественного спокойствия, законности и правопорядка, проявляющуюся в единстве правосознания и обусловленного им правомерного поведения.

Процесс формирования ценностных ориентаций в условиях профессиональной среды базируется на фундаменте общенациональных российских ценностей, таких как: духовность, верховенство нравственных интересов над материальными, вера и потребность в добре и справедливости при осуществлении профессиональной деятельности; соборность, воплощающая идею единения людей ради процветания своего рода и Отечества; державность и государственность как основа социальной справедливости и нравственного авторитета власти; толерантность к другим обычаям, чувствам, мнениям, идеям, верованиям; патриотизм — жертвенность в служении Родине и своему народу.

Система формирования ценностных ориентаций сотрудников ОВД и МЧС — это органическое единство правосознания, морально-нравственного сознания, интеллектуального саморазвития и правового воспитания, воплощающее меру и способ освоения ими знаний, оценок, убеждений, ценностей, относящихся к сфере действия профессиональной среды правоохранительных органов и МЧС, отражение этих элементов в поведении, определяемом социальным статусом сотрудника, а также возможность на высоком уровне выполнять в публичных интересах конституционно значимые функции по обеспечению безопасности и защите прав и свобод человека и гражданина.

Вместе с тем, система формирования ценностных ориентаций сотрудников ОВД и МЧС включает в себя следующие аспекты: информационный или познавательный, оценочный, диалектико-логический, профессионально-этический (когнитивный и регулятивный), поведенческий.

Исследуя сложившуюся систему ценностей сотрудников силовых структур на основе многолетней практики, автор приходит к выводу, что низкий уровень духовно-нравственного развития сотрудников данных профессиональных групп во многом обусловлен поспешностью и неразборчивостью в выборе кадров для правоохранительных органов и органов обеспечения безопасности. Проводимые российские исследования свидетельствуют о наличии несоответствия квалификационного уровня сотрудников правоохранительных органов требованиям, необходимым для реализации целей и задач, стоящих перед стражами правопорядка, отсутствие соответствующих знаний, умений, навыков по обеспечения безопасности, прав и свобод граждан. Это приводит и к ухудшению общего уровня правовой культуры других сотрудников, а как следствие, формирование личностно-ориентированной системы ценности без учета потребностей общества и государства в целом.

Для решения сложившейся ситуации мы предлагаем разработать систему профессиональных ценностей сотрудника ОВД и МЧС, т.е. так называемый профессиональный стандарт, предусматривающий соответствие специалистов силовых структур следующим  требованиям, необходимых для определения должностных обязанностей работников, а также знаний, умений и личностных качеств, способствующих формированию профессиональных ценностей. В модели профессионального стандарта сотрудника ОВД и МЧС предусмотрены следующие квалификационные требования: общие требования (возраст, образование, состояние здоровья и т.д.); личностные качества (уровень общей культуры, эмоциональная устойчивость, целеустремленность и др.); мировоззренческие установки (гуманистические ценности, принципы, приоритеты, в основе которых лежит уважение прав и свобод человека, признание его в качестве основной ценности); профессиональные качества (профессиональные знания, умения и навыки, возможность их применения на практике, соответствие профессиональных навыков сотрудника желаемой должности); информационная компетентность (желание самообразования, знание профессиональных аспектов деятельности); организационно-управленческие качества (навыки и умения организации людей, особенно в экстремальных обстоятельствах и ситуациях); педагогические качества (умение воздействовать на людей аргументированно, через убеждение и собственный пример); творческие способности и т.д. При этом необходимо вводить и шкалу оценочных параметров для каждого раздела квалификационных требований, что позволит проводить мониторинг сформированности профессиональных ценностей как структурного компонента модели ценностных ориентаций. Отдельное внимание должно быть уделено нравственно-правовым критериям оценки личности сотрудника органов внутренних дел и МЧС.

Для оценки уровня сформированности ценностных ориентаций выделяются количественный и качественный показатели оценки. Количественные показатели позволяют оценить систему ценностей сотрудника силовых структур через призму проделанной им работы. Для руководителя подразделения это будет одним из показателей правильной оценки сотрудником своего профессионального долга, умения и способности пользоваться предоставленными ему полномочиями в рамках закона и в интересах общества и государства. К качественным критериям относятся ценностные ориентации каждого отдельного сотрудника, которые возможно оценить с помощью различных оценочных шкал, вопросников или тестов. При оценке системы ценностей сотрудника правоохранительных органов и МЧС на первый план выходят те ценности, которые имеют наибольшее значение для достижения высоких результатов: справедливость, равенство, совесть, честь и достоинство, уважение прав и свобод граждан, неукоснительное соблюдение норм закона, непримиримое отношение к его нарушению и др. Оценка профессиональной деятельности призвана определить, в какой степени сотруднику ОВД и МЧС свойственен служебный этикет, поведение в трудных ситуациях и в условиях повышенного риска, особенности рабочего поведения при взаимодействии с руководителем и коллегами по работе.

Система ценностных ориентаций исследуемых профессиональных групп имеет ряд особенностей, которые сформировались под влиянием факторного влияния служебно-профессиональной деятельности и личностно-ценностных установок и ориентиров каждого сотрудника органов внутренних дел и МЧС. Во-первых, формирование ценностной иерархии сотрудников силовых структур во многом предопределяется осознанием социальной значимости своего профессионального долга и ответственности за выполнение возложенных на них конституционных обязанностей по защите прав и свобод каждого гражданина РФ. Во-вторых, важнейшей составляющей, формирующей иерархию ценностных ориентаций сотрудника органов внутренних дел и МЧС, является уровень его правовой культуры и правового мышления. Следует учитывать, что на духовно-нравственный компонент системы ценностных ориентаций сотрудника органов внутренних дел и МЧС имеет прямое воздействие базовый принцип: «запрещено все, что прямо не разрешено законом», в отличие от принципа «разрешено все, что не запрещено законом», действующего в отношении граждан. В-третьих, система ценностных ориентаций сотрудников силовых структур должна отличаться гуманностью, восприятием человека как высшей ценности. Ведь сущность профессиональной деятельности составляют права, свободы и интересы каждого гражданина. В-четвертых, эта система должна быть максимально доступной для усвоения, обладать возможностью массового распространения, утверждения в общественном сознании специалистов, быть понятной и близкой по духу любому представителю различных социальных слоев общества. Последнее требование касается не столько содержания, сколько формы выражения основных ценностей и идеалов.

В-пятых, система ценностных ориентаций сотрудника органов внутренних дел и МЧС имеет общенациональный характер, при этом она строится из совокупности общечеловеческих нравственных, правовых, духовных ценностей, конституционно-правовых ценностей нашего государства, а также специфических правовых ценностей, присущих профессиональной деятельности. В-шестых, иерархия ценностных ориентаций сотрудника органов внутренних дел  МЧС является отражением национально-исторических ценностей различных этапов развития нашего государства. Система ценностей должна характеризоваться высокой степенью преемственности, уделяя особое внимание нравственно-духовной составляющей обычаев и традиций русского народа. Только тогда в сознании и поведении людей будут воспроизводиться ценностно-значимые для социума образы сотрудников силовых структур.

Вместе с тем, анализ периодической печати, рассматривающих особенности профессиональной деятельности сотрудников правоохранительных органов  в условиях проводимого реформирования. Так, А.Л. Шатохин (1987) выделил следующие признаки ценностных деформаций: «обезличивание» сотрудников ОВД, социальное иждивенчество и пассивность, острое ощущение вражды к себе со стороны населения, оценка собственной профессии как малопрестижной, отношения конкуренции, антипатия к представителям других служб милиции. Одним из признаков профессиональной деформации сотрудников ОВД В.Ф. Робозеров (1979) называет феномен социально-психологической субъективной переоценки сотрудниками милиции своей социальной роли. По мнению А.Н. Роши (1989) подобную деформацию можно обозначить как «профессиональный эгоизм».  (Безносов С.П., 2004). Личный опты показывает, что на формирование системы ценностных ориентаций сотрудников силовых структур влияют такие факторы, как: снижение уровня чувствительности, отчуждение в сфере межличностных контактов, смещение жизненно важных ориентаций, трансформация ценностной структуры сознания — показатели наличия профессиональной деформации, проявлений «эмоционального выгорания».

Кроме ранее перечисленных факторов, влияющих на процесс продвижения сотрудника органов внутренних дел к ступени самореализации, нужно назвать еще один – это личная жизнь работников правоохранительных органов. Ратинов А.Р. отмечает, что личная жизнь, связи, поведение в быту не должны вступать в противоречия с требованиями профессии сотрудника органов внутренних дел. Однако личная жизнь работников органов охраны правопорядка не всегда складывается в этом отношении благополучно. В связи с этим появляются внешние и внутренние конфликты у людей данной профессии. Так, например, по данным исследования О.В.Хлудовой, 74 % опрошенных сотрудников органов внутренних дел указали, что специфика их работы оказывает непосредственное влияние на возникновение конфликтов. Причем, причинами были отмечены: − ненормированный рабочий день (52 % случаев); − нервные перегрузки на работе (27 % случаев).

Итак, говоря о проблеме формирования системы ценностных ориентаций сотрудников ОВД и МЧС, нужно отметить, что для перехода от самопознания к действиям по реализации его результатов необходимо несколько субъективных условий, которые могли бы способствовать полной самореализаци.

Другими словами, выявив свои достоинства и недостатки, сотрудник правоохранительных органов должен принять твердое решение – сделать все возможное для развития достоинств и устранения ценностей низшего порядка и принять как программу к действию духовно-значимые ценностные ориентации. Однако сам факт отношения человека к своим достоинствам и недостаткам является вторичным: он зависит от мировоззренческих и нравственных принципов сотрудника органов внутренних дел. Одна из важнейших функций морали – быть средством саморегуляции поведения индивидума, его самовоспитания и становления. Вот почему внутренним условием самореализации выступали и будут выступать нравственные принципы человека, степень его нравственного развития. Подчас это внутреннее воздействие морали на саморегуляцию индивида оказывается более сильным и действенным, чем любые влияния на него извне.

Осознание своих достоинств (недостатков) и желание преодолеть последние еще не могут обеспечить переход от мысли к действию. Сотруднику органов внутренних дел здесь необходима твердая воля, самодисциплина, отказ от жизненных соблазнов, мешающих выполнению задуманной цели. Она мобилизует и физические и духовные возможности человека на преодоление трудностей, встающих перед ним в процессе реализации себя в профессиональной деятельности.

Спецификой профессиональной деятельности сотрудников органов внутренних дел и МЧС является то, что она характеризуется повышенной экстремальностью, связанной с задержанием преступников, освобождением заложников, применением оружия, обеспечением правопорядка в период массовых мероприятий, стихийных бедствий и чрезвычайных ситуаций.

В последние годы сотрудники правоохранительных органов постоянно привлекаются к выполнению сложных оперативно-служебных задач антитеррористической операции в Северо-Кавказском регионе, обеспечивая поддержание конституционного порядка, пресечение преступных действий бандформирований и организованной преступности. Выполнение данных задач в условиях, сопряженных с постоянным риском для жизни и здоровья, у значительного числа сотрудников вызывает развитие состояний психической дезадаптации, приводит к социально-психологическим нарушениям жизнедеятельности, неблагоприятным изменениям личности, которые в дальнейшем отрицательно сказываются на состоянии здоровья личного состава, служебных и семейных взаимоотношениях, увеличивают вероятность самоубийств.

Следовательно, актуализируется такая ценность как психологическое здоровье сотрудников силовых структур. В то же время, в процессе формирования ценностных ориентаций необходимо учитывать факторное влияние профессионального здоровья в формировании профессиональных ценностей.

Рассматривая социальное положение сотрудников силовых структур в современном российском обществе, невозможно обойти вниманием вопрос о социальных рисках, сопутствующих профессиональной деятельности в органах внутренних дел, а также прямо или косвенно воздействующих на социальное самочувствие родных и близких сотрудников ОВД и МЧС.

Вообще риск в профессиональной деятельности сотрудников органов внутренних дел — это «такие действия, когда при выполнении профессиональных обязанностей работник достигает результата по предотвращению, либо раскрывает преступление, хотя и может при этом нанести определенный ущерб (окружающим, их интересам, себе лично)»[6]. При этом важно отметить, что любым другим способом результат недостижим. Поэтому не являются риском действия, связанные с нарушением подзаконных актов, законности (необоснованное задержание, привод, обыск и др.)[7].

Необходимо отметить, что многие оперативные мероприятия ставят работника органов внутренних дел и МЧС в ситуацию риска. Если проанализировать некоторые из форм риска, то можно выделить:

1. риск нарушения законности, прав и законных интересов граждан при проведении оперативной работы (к примеру, во время проведения поисковых мероприятий с целью выявления очевидцев преступления, а также лиц, подозреваемых в его совершении могут быть ошибочно задержаны граждане, не имеющие отношения к делу, но по ряду внешних признаков — следы на одежде, поведение, приметы — похожих на разыскиваемых лиц);
2. риск в процессе применения оружия — множество ситуаций профессиональной деятельности, связанной с возникающей возможностью превышения пределов необходимой обороны, когда наступает ответственность за правомерность таких действий сотрудников;
3. риск необъективной, ошибочной оценки информации, принятия неправильных решений — огромное количество «мертвых» версий, искусно преподносимой преступниками дезинформации и т.п. ставит под угрозу не только сам факт раскрытия преступления, но и престиж органов дознания;
4. риска в применении методов борьбы с теми видами преступности, которые еще не нашли отражение в законодательных актах — проведение динамичных, «острых» действий в условиях нестандартных по нейтрализации экстремальных ситуаций чревато опасностью нарушения закон, а потому важно, чтобы примененный риск был оправдан, то есть точно рассчитан, хорошо обеспечен и организован.

Социальные риски подразумевают «меру ожидаемого последствия определенного явления, наступление которого содержит вероятность потери или ограничение экономической самостоятельности и социального благополучия»[8], «учет и регулирование социальных факторов и последствий, которые нежелательны, социально неприемлемы, угрожают жизни и здоровью людей»[9].

Оценка риска включает определение вероятности вреда, тяжести последствий производится путем выявления факторов риска, их интенсивности, величины ущерба. Под фактором риска понимается источник опасности, потери или ограничения экономической самостоятельности и социального благополучия человека. Схема оценки факторов социального риска включает их ранжирование на основе качественных и количественных сопоставлений, для чего необходимы как минимум натуральные показатели, характеризующие опасность[10] .

Интенсивность риска – это вероятность (частота) реализации опасности для заданного промежутка времени, т.е. число рассматриваемых случаев (например, гибели сотрудников, заболеваний, т.п.) в единицу времени, отнесенное к численности контингента.

Величина ущерба характеризуется перечнем результирующих показателей, которые можно сгруппировать как социальные и экономические.

Индикаторы социального риска – показатели, свидетельствующие об его наличии или вероятности наступления. Индикаторами социального риска могут выступать как объективные, так и субъективные показатели, характеризующие особенности профессиональной деятельности и условия труда, взаимоотношения между коллегами и с потенциальными клиентами (пользователями предоставляемых благ и услуг), удовлетворенность человека занимаемой должностью и сопутствующими ей профессиональными обязанностями, правовой защищенностью и внутрисемейными отношениями, а также многое другое[11].

Социальные показатели ущерба – это показатели смертности либо последствий, вызывающих ограничения жизнедеятельности человека, приводящие к полной или частичной потере возможности осуществлять самообслуживание, обучение, трудовую деятельность, передвижение, ориентацию, общение, контроль за своим поведением по состоянию здоровья и (или) социально-экономическим обстоятельствам. Экономические показатели ущерба – это вынужденные затраты человека, семьи, общества на компенсацию последствий реализации опасности, обусловленной социальным риском.

Социальные показатели помогают оценить уровень социальной защищенности людей, а экономические – позволяют сопоставить уровни и значимость социального риска, возможности минимизации ущерба от него.

Все факторы социального риска для сотрудников органов внутренних дел можно определить, используя следующие индикаторы (показатели).

1. Семейное положение сотрудника и характер внутрисемейных отношений. Семья сотрудника — это «своеобразный тыл, обеспечивающий его работу». Специфика и содержание работы, как правило, в известной степени отрывает сотрудника от семьи. Если к этому прибавить плохие бытовые условия, отсутствие жилья, недостаточное материальное и финансовое обеспечение и т.п. — в совокупности это может привести к нежелательному конфликту в семье, ее распаду.
2. Жилищно-бытовые условия жизни сотрудника. Качество жилищно-бытовых условий жизни, а также наличие постоянного жилья косвенно влияет на успешность выполнения сотрудниками своих профессиональных обязанностей. Между тем, по данным МВД, в очередь на улучшение жилищных условий стоит от 30 до 40 % сотрудников органов внутренних дел. В большинстве своем — это молодые специалисты, окончившие учебные заведения или отслужившие в армии, и проживающие в настоящий момент в общежитиях, съемных квартирах (комнатах). Примерно 10 % сотрудников проживает в домах аварийных или подлежащих сносу.
3. Финансовое положение сотрудников (семьи сотрудника). В течение 1990-х годов резко снизилась покупательская способность денежного довольствия и пенсий сотрудников органов внутренних дел. Тенденция к снижению доходов работников силовых структур наблюдается и в последние годы: средняя зарплата рядового полицейского составляет 10 000 — 12 000 рублей, офицера специального подразделения в звании старшего лейтенанта — порядка 20 000 рублей, начальника специального подразделения в звании подполковника — 25 000 рублей. Пенсии и зарплаты сотрудников органов внутренних дел и МЧС при 5-10- кратном увеличении цен по стране увеличились лишь в 2 раза. При существующих нагрузках на органы внутренних дел такие доходы считаются мизерными.
4. Условия труда. Сотрудники правоохранительных органов вынуждены выполнять свои профессиональные обязанности без необходимого количества специальной техники и средств индивидуальной защиты, работая в неприспособленных тесных помещениях. Материально-техническое обеспечение командировок сотрудников специальных подразделений ОВД и МЧС в «горячие точки» находится на самом низком уровне, практически все необходимое — продукты питания, питьевую воду, постельные принадлежности и т.д. и т.п. — приходится вести с собой.
5. Интенсивность труда. Значительное увеличение интенсивности труда сотрудников может оказать отрицательное влияние на морально-психологическое состояние сотрудников и результативность их профессиональной деятельности. Так, за последние годы нагрузка на работников уголовного розыска увеличилась в 2 и более раза, заметно осложнилась работа сотрудников отдела по борьбе с экономическими преступлениями. Аналогичное положение складывается в ППС, ГИБДД и других подразделениях криминальной милиции и милиции общественной безопасности. В дополнение к другим своим обязанностям, сотрудники милиции все чаще стали привлекаться к охране общественного порядка (в том числе в выходные и праздничные дни). В случае отъезда ряда сотрудников в республики Северного Кавказа, другие «горячие точки» для охраны конституционного строя и сохранения территориальной целостности России, увеличивается нагрузка на оставшихся работников отделов и подразделений органов внутренних дел и МЧС.
6. Уровень физической подготовки и состояние здоровья сотрудников. Одним из требований к сотрудникам силовых структур является обязательное медицинское освидетельствование, а также прохождение ежегодных мед. осмотров. При обнаружении отклонений в состоянии здоровья сотрудники ОВД и МЧС переводятся на работы с меньшими нагрузками или подлежат увольнению. Уровень физической подготовки личного состава также проверяется в ходе плановых смотров. Поэтому у подавляющего большинства сотрудников милиции отсутствуют серьезные хронические заболевания или физические увечья, а состояние здоровья и физической подготовки может быть признано удовлетворительным и соответствующим требованиям к службе в органах внутренних дел. В случаях получения увечья или травмы при выполнении служебных обязанностей, созывается военно-врачебная комиссия, которая определяет сроки, характер лечения и решает вопрос о годности к службе в органах внутренних дел и выплате страховки.
7. Стрессогенность профессиональной деятельности. Повышенная стрессовая опасность деятельности сотрудников органов внутренних дел вызвана, во-первых, характером объекта деятельности — особой категории населения, склонного к преступной (противоправной) деятельности; во-вторых, риском для личной безопасности сотрудника (и[или членов его семьи, родных и близких), вызванной характером профессиональной деятельности и вероятностью применения оружия со стороны правонарушителей; в-третьих, ненормированный рабочий день (неделя), сверхурочные работ, усталость, действие «синдрома эмоционального сгорания» приводит к нарушению межличностных связей, конфликтности и разводам среди сотрудников правоохранительных органов.
8. Правовая защищенность, включающая соблюдение законных прав и свобод сотрудников. Правовые гарантии и льготы для сотрудников органов внутренних дел, закрепленные в российском законодательстве, в настоящее время не получают должного материально-финансового подкрепления, а потому носят преимущественно декларативный характер или реализуются на локальном уровне.

Подводя итог всему вышесказанному, можно говорить о следующих группах факторов социального риска в деятельности сотрудников органов внутренних дел:

1. правовые - несовершенство законодательства (в том числе уголовно-процессуального и социального), нечеткая урегулированность оперативной работы, отсутствие четких юридических гарантий, ограничивающих сотрудников органов внутренних дел от противозаконных приказов и указаний начальников;
2. экономические - отсутствие четких экономических стимулов, уравниловка в оплате труда, неэффективность «потолочных» званий, возможность извлечения побочной материальной и иной выгоды в повседневной работе, недостаточная техническая оснащенность и отсутствие совершенной материально-технической базы;
3. организационные - слабый подбор персонала и расстановка кадров, слабый контроль со стороны руководства, специфичность работы органов внутренних дел, плохая организация внутреннего учета и контроля (в том числе неверные критерии оценки работы), недостаточные меры по повышению профессиональной квалификации сотрудников, некомпетентное вмешательство руководства в работу;
4. интеллектуальные - низкий уровень профессиональных знаний, недостаточный уровень политической, правовой и общей культуры, недостатки воспитания и самовоспитания сотрудников;
5. социально-психологические - грубость и неуравновешенность руководителей, социальная, групповая, национальная нетерпимость, излишняя самоуверенность, тщеславие и карьеризм, низкий самоконтроль и другое. 

кризис, дефолт, преступность, аксиологические основы профессии.

На формирование ценностной позиции сотрудников органов УВД оказало непосредственное влияние глубокого системного кризиса 90-х годов. В результате в стране резко активизировалась преступность. Социальный кризис, кризис семьи породил явление беспризорничества в мирное время, возрастание числа преступлений среди несовершеннолетних. Широкое распространение получила и теневая экономика, экономическая и организованная преступность.

Текст статьи:

Современное общество, любой институт государства не могут прогрессивно развиваться без учёта ценностно-культурных параметров личности, её духовности и нравственности. Сегодня представляется актуальным сохранение и развитие ценностных ориентации и духовных традиций сотрудников внутренних дел и МЧС в условиях ограниченных возможностей государства, снижения социального статуса и престижа в связи происходящими преобразованиями в системе управления внутренних дел в частности.

Следует отметить, что на формирование ценностной позиции сотрудников органов УВД оказало непосредственное влияние глубокого системного кризиса 90-х годов, завершившегося дефолтом 1998 года: отсутствие мотивации и стимулов службы, которые привели к понижению общего профессионально-квалификационного уровня в связи с оттоком кадров, и, как следствие — ухудшение результативности оперативно-служебной деятельности. В результате в стране резко активизировалась преступность. Социальный кризис, кризис семьи породил явление беспризорничества в мирное время, возрастание числа преступлений среди несовершеннолетних. Широкое распространение получила и теневая экономика, экономическая и организованная преступность.

В 90-е годы правоохранительные органы не смогли уйти от формирования репрессивной модели органов внутренних дел при которой милиция как составляющая государственной власти, находящаяся на службе у гражданского общества, не предоставляла своим гражданам гарантий по обеспечению конституционных прав и свобод граждан, законности и правопорядка, безопасности как самого государства, так и общества в целом, его граждан, экономики и бизнеса. Система УВД оказалась в самой гуще жизненных проблем, решению которых было отведено целое десятилетие. Проведенный анализ нормативно-правовой базы, периодической печати по исследуемой проблеме показывает, что начиная же с 2000 года, в стране проводятся административные реформы в структуре государственной власти, в ходе которых система УВД России вышла на новую ступень своего развития, став лицом к проблемам человека, наших сограждан.

Так, за последние пять лет реформирована система вертикали власти, достигнуты конкретные улучшения в оперативно-служебной деятельности, повысилась ее результативность. Об этом свидетельствуют объективная государственная статистика преступности, повышение доверия граждан к милиции, фиксируемое социологическими опросами [1]. По сравнению с 90-ми гг. отличия в области преступности, нарушения правопорядка, обеспечении общественной и экономической безопасности, качестве и эффективности деятельности структурных подразделений УВД существенны.

Вместе с тем, в последние годы, важное значение приобретает и формирование жизненной стратегии и ценностных ориентаций сотрудников УВД, приоритетным направлением которой является опора на духовно-нравственное развитие личности.

Исходя из анализа различных подходов к пониманию ценностей, представляется наиболее адекватной современным реалиям позиция современных исследователей данной проблемы, которые дают следующее определение ценности. «Ценности — конечные основания деятельности, определяющие, чем должен руководствоваться, на что ориентироваться субъект деятельности» [123, с.652]. В состав ценностей принято включать не только критерии оценки, но и сами оценки результатов деятельности. «Ценностные ориентации — это те ценности, которыми реально руководствуется в своей деятельности ее субъект»[123, с. 653].

Так, в рамках проводимой в марте 2011 г. встречи Министра внутренних дел Российской Федерации генерала армии Р.Нургалиева с курсантами образовательных учреждений системы МВД России в режиме видеоконференции непосредственно рассматривались вопросы, связанные с духовно-нравственными основами службы в органах внутренних дел. Обращаясь к курсантам ведомственных вузов, глава МВД подчеркнул, что, что высшей ценностью государства и общества является человек, его права и свободы. В числе основных приоритетов деятельности органов внутренних дел была и остается надежная защита прав и свобод граждан. Поэтому приоритетной задачей органов внутренних дел является обеспечение надежной защиты жизни и здоровья граждан от преступных посягательств. В ходе проводимой видеоконференции было подчеркнуто, что большинство сотрудников органов внутренних дел честно служат стране и народу. Так, согласно представленным статистическим данным только в текущем году при исполнении служебного долга погибло более 400 сотрудников милиции и военнослужащих внутренних войск, свыше двух с половиной тысяч солдат правопорядка отмечены государственными наградами. Шестеро сотрудников были удостоены звания Героя России, четверо из них — посмертно. Однако, в ряде случаев сотрудники милиции позволяют себе проявлять равнодушие, хамство и грубость по отношению к гражданину, попавшему в трудную жизненную ситуацию и обратившемуся в милицию [2].

В связи с установленными негативными фактами противоправного поведения субъектов системы УВД, в Министерстве внутренних дел было принято решение о разработке модели специалиста 21-го века. Согласно данной модели в анализируемой профессиональной группе будет проводиться целенаправленная работа по формированию личности сотрудника, способного противостоять новым вызовам и угрозам, умеющего применять передовые технические достижения и тактические приемы, обладающего большим духовным и нравственным потенциалом. В своем обращении к будущим специалистам органов УВД Р.Нургалиев подчеркнул важность духовно-нравственного развития: «Нужно любить человека, — ведь за каждым заявлением, каждым обращением стоит человек, его судьба, поэтому мы не имеем права на ошибку» [83].

Результатом проведенного анализа является выделение такого фактора как характер и направленность государственного реформирования 2010 — 2011 годов в качестве наиболее важного и значимого в процессе оформления ценностного пространства социально-профессиональной группы.

В настоящее время государство и общество предъявляют обоснованные требования к правоохранительной системе в целом и в первую очередь, к сотрудникам органов внутренних дел, как к самому многочисленному отряду, выполняющему задачи по охране правопорядка в стране.

Достижение заявленных требований определяется тем, что от уровня духовных, нравственных качеств, профессионализма и компетентности, дисциплины и законности сотрудника во многом зависит решение всего комплекса задач по обеспечению правопорядка и безопасности, престиж и авторитет органов внутренних дел в обществе.

Автор диссертации соглашается с мнением многих ученых и практиков, что реформирование системы органов внутренних дел является неотъемлемой частью реформирования системы государственной службы. По мнению автора, основополагающим является, то, что реформирование системы органов внутренних дел не возможно без реформирования кадрового обеспечения органов внутренних дел, потому как от человека, от личности, от сотрудника, от руководителя любого ранга зависит выполнение тех требований, которые предъявляет общество и государство к организации деятельности сотрудников правопорядка.

Кроме того, особенности правоохранительной службы в органах внутренних дел и органов обеспечения безопасности (МЧС) оказывают непосредственное влияние на формирование системы ценностных ориентаций сотрудников. Несомненно, то, что процесс формирования ценностных ориентаций сотрудников структурных подразделений МЧС и  органов внутренних дел должна быть изначально взаимоувязанной, скоординированной с социально-политической реформой в органах внутренних дел, с преобразованиями в сфере государственной службы в целом.

Создание современной эффективной системы ценностных ориентаций специалистов органов внутренних дел  и МЧС остается одной из ключевых проблем, решение которой потребует проявления  воли, правовых и организационных преобразований и ресурсного обеспечения. Координационное переустройство Российской правоохранительной системы должно проводиться с учетом отечественного и зарубежного опыта модернизации государственного аппарата. При этом должны приниматься во внимание особенности национальной культуры, исторических традиций, современного состояния и положения дел в России.

Для этого необходимо проведение эффективного, рационального реформирования органов внутренних дел, что обусловлено рядом обстоятельств: сотрудники органов внутренних дел являются субъектами управления общественными процессами в сфере обеспечения правопорядка; необходимость использования правоохранительной службы для решения организационно-управленческих, социально-экономических, правовых задач; внедрение новых подходов в соответствии с программами реформирования государственного управления и государственной службы. Кроме того, назрела обстоятельная необходимость коренного улучшения деятельности органов внутренних дел в интересах развития гражданского общества, укрепления правопорядка, законности и в целом государственности, возвратить доверие граждан к сотрудникам органов внутренних дел, рационально использовать кадровый ресурс, улучшить социально-правовой статус сотрудников органов внутренних дел.

Механизм формирования системы ценностных ориентаций сотрудников ОВД и МЧС может быть реализован на самых разных уровнях (на уровне государства, общественных и религиозных институтов, семьи и личности) и основывается на последовательности стадий социальной регуляции: 

1) институционализации — установлении норм и эталонов поведения, определение системы ценностей и идеалов, к которым следует стремиться;

2) профилактики — системе методов и процедур, направленных на предупреждение и устранение причин социальных отклонений;

3) контроля — установление фактического состояния процесса (отношений, действий), оценка этого состояния, выводы, следующие из оценки;

4) коррекции — исправлении социальных отклонений, аномалий[1].

По результатам экспертного исследования, проведённого в 2007 году фондом имени Питирима Сорокина к инструментам влияния на ценностный базис общества, а значит, в частности, и на процесс формирования ценностных ориентаций российских сотрудников ОВД и МЧС, относятся:

1. ресурсы государственного аппарата (способствующие: созданию соответствующей законодательной базы, цензуре, влиянию на общественные институты);

2. общественные институты (СМИ, образовательные учреждения, иные институты гражданского общества);

3. традиционные религиозные институты (к ресурсам которых отнесены: опыт противостояния чуждым деструктивным ценностям, опыт идейной консолидации нации, опыт преодоления социальной диверсификации; к ожидаемым формам активности — воспитательная работа с детьми, просветительская активность совместно со светскими институтами)[2].

Понятно, что ресурсная база и методы воздействия на институты социализации у этих инструментов влияния весьма различны. Большую роль на формирование систем ценностных ориентаций сотрудников силовых структур оказывают изменение социального устройства, законодательной базы, видов социальной защиты, способов хозяйствования, экономической ситуации.

Важным аспектом при изучении структурных компонентов системы ценностных ориентаций профессиональных групп сотрудников органов внутренних дел и обеспечения безопасности граждан, в частности УВД и МЧС, является определение понятия «политические ценности». Это объясняется тем, что служба в данных социальных институтах носит ярко выраженный идеологический и политизированный характер. Политические ценности представляют собой часть общечеловеческих, имеющих отношение к политической сфере. В политологии нередко ценности рассматриваются либо как регуляторы, либо как руководящие принципы политической жизни и поведения людей. Политические ценности могут быть определены как трансситуативные цели, служащие руководящими принципами в практической деятельности или обобщенные представления людей относительно наиболее значимых целей и норм поведения, которые определяют приоритеты в восприятии политической действительности, задают ориентации их действиям и поступкам во всех сферах жизни и в значительной мере формируют «жизненный стиль» общества.

В большинстве исследований, особенно в работах ученых американской школы, посвященных анализу политических ценностей какой-либо социальной группы или всего общества в целом, речь идет, как правило, о системе ценностей, в формировании которой активное участие принимает государство. Скорее даже не столько принимает участие, сколько практически контролирует формирование ценностей и политическое поведение с помощью нормативных средств. В случае, если индивид демонстрирует альтернативные модели поведения на базе альтернативного набора ценностей, к нему могут быть применены различные санкции, вплоть до физического наказания. Зона девиантного поведения тщательно контролируется государством.

Ситуация в России с формированием политических ценностей на протяжении 1990-х годов прошлого века сложилась несколько иначе. Институты социализации, как и многое другое, находились в состоянии радикальной трансформации, вышедшей из-под государственного контроля. В этих условиях система ценностей продолжала и существовать, и развиваться, однако, либо при отсутствии воздействия со стороны государства, либо при его влиянии противоречивого характера.

Анализ исследований, проводимых различными центрами, позволил нам выявить и отразить в тексте параграфа ряд моделей, лежащих в основе изучения ценностного пространства сотрудников МЧС и УВД, и его социально-политическую компоненту. Исследование ценностей в рамках политической психологии и политической социологии было предпринято, начиная с 20-х годов прошлого века такими исследователями, как Г. Лассуэлл, Г. Госнелл, Ч. Мерриам, Р. Лайкерт, Л. Терстоун, Э. Богардус, Л. Гуттман уделялось большое внимание методологическим основаниям изучения политических ценностей, были разработаны различные методы и модели их выявления, которые рассматриваются нами в рамках параграфа. Ценности авторитарного и демократического типа в структуре характера личности с помощью шкалограммного анализа в 30-50-х гг. прошлого века изучали представители Франкфуртской школы бихевиоризма – М. Хоркхаймер, Г. Маркузе, Ю. Хабермас, Э. Фромм, Т. Адорно. На современном этапе развития теория ценностей Ш. Шварца становится новым стандартом исследования ценностей. С точки зрения структурирования и обнаружения взаимосвязи ценностей, политической идеологии и поведения представляет интерес его двухмерная модель измерения ценностей. Ш. Шварц уделяет немало внимания поиску универсальной структуры ценностей. Представляют интерес и исследования Р. Инглегарта. В России модели, аналогичные моделям Р. Инглегарта, разработаны В. Рукавишниковым. У истоков методологических разработок в области изучения индивидуально-групповых ценностей на отечественной почве стояли Б. Грушин, А. Здравомыслов, Ю. Левада, Г. Осипов, В. Ядов, В. Шубкин.

Формирование ценностных ориентаций сотрудников профессиональных групп правоохранительных органов и МЧС идет в соответствии с установленной профессиональной средой и этикой.

Среди выделенных направлений в изучении специфики профессионального пространства ОВД и МЧС существенное внимание отведено поисковым, коммуникативным, удостоверительным и реконструктивным составляющим правоохранительной деятельности (В.Л. Васильев, М.В. Богданов, В.С. Вичев, В.А. Бакеев, Е.П. Клубов, А.Г. Шестаков и др.).

Примечательной особенностью исследований в этой области является выделение в системе управления ОВД, помимо технико-экономической и организационно-правовой, психологической подсистемы, факторы которой могут дестабилизировать, дезорганизовать систему управления. Выделены устойчивые, повторяющиеся и динамические, вариативные психологические факторы, учет которых — актуальная и сложная задача в организации управленческой деятельности.

Анализ социально-психологической проблематики в структуре управления ОВД способствовал развитию направлений, ориентированных на совершенствование конкретных видов правоохранительной деятельности в пространстве ОВД (ГИБДД, ППС, ОМОН, уголовный розыск (УР), деятельность участковых инспекторов, штабных сотрудников и др.).

Третье направление связано с собственно психологическим подходом к анализу деятельности сотрудников ОВД. Проведены исследования по проблемам духовной культуры специалистов правоохранительной системы (В.С. Олейников, В.П. Сальников), профессиональной деформации личности сотрудников ОВД (С.П. Безносов, И.В. Северянков) психологии управленческих воздействий руководителя на подчиненных (А.Г.Шестаков) и другие, профессионально-деятельностной эффективности ОВД (В.Л. Васильев, А.А. Реан, В.Н. Кудрявцев, И.И. Карпец, А.Н., Харитонов, С.Е. Вицин,Ю.Н. Соловей, Я.И. Гилинский, Ю.Е. Аврутин, Е.В. Щеглова, А.Н. Гусев, Л.В. Заварзина, М.В. Пряхина и др.).

Рассматривая в своей работе социально-психологический аспект анализа правоохранительной деятельности, мы ставили целью изучение представлений параметров качества жизни у сотрудников ОВД в контексте актуализации их профессионально-личностных потенциалов (А.Л. Журавлев, А.А. Деркач, А.Г. Асмолов, Ю.М. Забродин, Г.М. Зараковский, В.А. Хащенко, Г.М. Мануйлов и др.).

Следуя логике, в работе должное место отведено социально-психологическим особенностям профессионального пространства ОВД, его структуре, включающей пространственные, временные, функционально-управленческие интеракции на уровне местных, региональных, национальных, демографических особенностей населения. Рассогласования в сфере управления ОВД способствуют снижению качества деятельности, проявлению личностных деформаций и девиантности в профессиональном пространстве ОВД (С.П. Безносов, И.В. Северянков, А.Б. Маркова, Е.В. Щеглова и др.).

В контексте качества профессиональной деятельности ОВД должное место отводится критериальным основам при определении эффективности сотрудников ОВД. В этой связи мы выделяем условия, необходимые для системного определения критериальной базы качества в пространстве ОВД и МЧС. Комплексный подход к выделению критериев в профессиональном пространстве ОВД позволил определить их трехкомпонентную функциональную структуру, включающую оценочную, конструирующую и регулирующую функции критериев (Ю.Е. Аврутин, 1998). В этом контексте эффективность  в профессиональном пространстве ОВД представляет собой специфическое системное состояние деятельности органов внутрен­них дел, характеризующее цели, общие принципы, содержание, организа­цию, формы, методы, средства, личностный стиль и результаты ее осу­ществления, его состояния соответствие потребностям общества в обеспечении правопорядка и законности, закрепленным посредством кон­кретных критериев, содержащихся в социальных (правовых, нравственных, моральных, этических, экономических, организационных) нормах.

Критерии качества профессиональной деятельности сотрудников анализируемых профессиональных групп просматриваются через призму отношения населения к милиции, соблюдения сотрудниками ОВД и МЧС социально-правовых  норм, а также деятельностных целей, приоритетов, профессиональной компетентности (знания, навыки, уровень профессиональной подготовки) (В.И Казанцев, А.И. Роша, В.Я. Кикоть, А.В. Горожанин и др.).

В этой связи должное внимание отведено социально-психологическим предпосылкам деятельностной эффективности руководителей ОВД и МЧС. Среди критериев качества работы руководителей следует выделить дифференцированный и индивидуальный подход к работе с личным составом ОВД и МЧС, благоприятный морально-психологический климат в коллективе, разработка программ разви­тия ОВД и МЧС, высокие результаты деятельности, внедрение новых технологий, осуществление мониторинга и оценки деятельности личного состава, обобще­ние и распространение передового опыта, постоянное повышение квалифика­ции сотрудников, творческая управленческая команда, эффективная взаимосвязь.

Профессиональная этика способствует формированию у сотрудника правоохранительных органов и органов обеспечения безопасности, в частности МЧС, этических знаний, моральных потребностей, идейно-нравственных убеждений, моральных качеств и чувств, устойчивых и привычных норм поведения, соответствующих нравственному идеалу.

Это сложный социальный процесс перевода объективных требований профессиональной морали в личные убеждения сотрудника и на этой основе развития у него способности к саморегуляции поступков, а также регуляции общественного поведения. Движущей силой этого процесса выступает целенаправленное преодоление несоответствия между достигнутым и необходимым уровнями профессиональной нравственной культуры.

Стержнем в формировании нравственных установок у сотрудников правоохранительных структур и МЧС является интериоризация — перевод моральных требований общества, нравственных принципов во внутренние установки, личные убеждения каждого человека, которые, став таковыми, служат верным компасом в его повседневной жизни.

Профессиональная этика способствует нравственному воспитанию в органах внутренних дел. Это, прежде всего, целенаправленная работа командиров подразделений, кадровых и воспитательных аппаратов, общественных институтов по формированию у сотрудников высоких гражданских, морально-психологических и профессиональных качеств, мобилизации их на успешное выполнение служебных задач, укрепление законности и дисциплинированности.

Однако, эффективность формирования этического мировоззрения и ценностных установок сотрудников правоохранительных органов, как известно, не только от отношения человека к ней, но и от его отношения к самому себе, к своему труду.

Поэтому, проводя любое идейно-воспитательное мероприятие, направленное на формирование привычки соблюдать нормы закона и нормы морали, необходимо думать и о том, как заставить сотрудника полиции, специалиста структурных подразделений МЧС работать над собой. Воспитательная деятельность должна стимулировать и направлять работу по самовоспитанию. Правильно продуманная и четко организованная, она в совокупности с самовоспитанием способна обеспечить высокий уровень профессиональной нравственной культуры сотрудника органов внутренних дел и МЧС.

Морально-психологическая подготовка направлена на формирование и поддержание требуемого морально-психологического состояния сотрудников и обеспечение оптимального проявления профессиональных качеств при выполнении ими функциональных обязанностей. Она требует:

- проведения регулярного анализа морально-психологического климата в коллективах и своевременного разрешения возникающих конфликтов (конфликтных ситуаций);

- воздействия на различные категории личного состава и отдельных сотрудников для оказания психолого-педагогической помощи в решении острых проблем в быту и на службе;

- нейтрализации негативных индивидуально-личностных состояний и профилактики профессионально-нравственной деформации, снятия психологических и физических нагрузок, стрессовых состояний и реабилитации сотрудников;

- изучения причин нарушения прав и законных интересов личного состава, случаев травматизма, гибели, суицида и организации профилактических мероприятий по их предупреждению;

- противодействия расколам служебных коллективов по различным признакам, повышения уровня готовности сотрудников к действиям в экстремальных ситуациях и боевой обстановке.

Острота проблемы морально-психологической и профессиональной готовности сотрудника к эффективным действиям в экстремальных условиях неоднократно подтверждалась во время специальных (и боевых) действий ОВД в условиях межнациональных конфликтов, и прежде всего в Чечне и на соседних с ней территориях.

В отличие от работы в обычной, повседневной обстановке, при выполнении задач в экстремальных ситуациях необходимо учитывать, что сотрудники действуют в крайне сложных, внезапно меняющихся условиях, нередко опасных для жизни, требующих смелости, выдержки, самоотверженности, полного самообладания и контроля над собой и другими.

Профессиональная этика способствует морально-психологической подготовке в условиях социально-политического реформирования  сотрудников органов внутренних дел и МЧС. Она заключается в целенаправленном формировании моральной и психологической готовности к действиям в экстремальных условиях, способности действовать профессионально, достойно переносить самые суровые испытания в ситуации подлинной опасности для жизни, сохранять способность адекватного мышления и логических рассуждений, хладнокровие и ответственность, несмотря на множество отрицательно влияющих факторов, мобилизовать волю на решение поставленных задач.

В свою очередь основными задачами формирования профессиональной нравственной культуры личности являются:

- формирование у сотрудников устойчивых нравственных качеств и потребностей;

- высокая культура общения и поведения, чуткое и внимательное обращение с гражданами;

- профилактика грубости, черствости и бездушия;

- умение творчески применять нравственно-эстетические принципы и нормы в конкретных ситуациях;

- использование духовного наследия, творческого богатства, содержащегося в произведениях искусства, для повышения культурного уровня личности;

- организация содержательного культурного досуга сотрудников и членов их семей.

Важно помнить, что строгое и неуклонное соблюдение норм и правил поведения, закрепленных в Кодексе чести рядового и начальствующего состава органов внутренних дел, структурных подразделений МЧС является основным критерием нравственно воспитанной личности сотрудника.

Категория сотрудников правоохранительных органов и органов обеспечения безопасности имеет глубинные механизмы рассогласования их жизненных и нравственно-правовых ценностных ориентаций с общественными требованиями профессионального долга.

Суть воздействия состоит в том, чтобы создавать такие социально-значимые условия, которые будут способствовать формированию системы жизненных и нравственно-правовых качеств субъекта профессиональной группы. К таким условиям могут быть отнесены:

•  диагностика сформированности жизненных и нравственно-правовых ценностных ориентаций;

• усиление нравственно-правовой информированности личности;

• Создание социально-значимой среды, способствующей установлению социально-значимых ценностных ориентаций, согласуемых с предъявляемыми требованиями к профессиональной деятельности;
• учет эмоциональной и личностной направленности личности.

Вместе с тем, формирование ценностей анализируемых профессиональных групп происходит в условиях повышенного риска. Под влиянием стрессовых факторов, связанных с процессом профессиональной деятельности и несения службы, свойства личности, психические процессы и умственная работоспособность, изменяются не только в различной степени, но и разнонаправлено в различные периоды последействия тех или иных стрессов. Учет особенностей взаимосвязей между психологическими особенностями личности, его социальным развитием, особенностью образования, семейного положения, материальной обеспеченности с процессами адаптации и уровнем адаптированности в служебной деятельности дает возможность более точно прогнозировать процесс становления профессионализма.

Объективный анализ причин психического напряжения и перенапряжения в профессиональной деятельности сотрудников ОВД и МЧС и мониторинговый психологический контроль в значительной мере определяет рост показателей профессиональной подготовки, несения службы и нормативности поведения, так как является одним из важных показателей при формировании ценностных ориентаций.

Учет личностных, социально-значимых и психологических особенностей сотрудников ОВД и  МЧС России, их профессионально важных психологических качеств, особенностей реагирования в стрессовых ситуациях дает возможность выявить наиболее информативные методики изучения личности, критериев отбора и позволяет определить более точные границы системных компонентов ценностных ориентаций.

Деятельность сотрудников ОВД и МЧС России проходит в экстремальных условиях, которые по своей интенсивности и продолжительности выходят за пределы диапазона оптимальных параметров среды и предъявляют повышенные требования к психическим и психофизиологическим возможностям человека.

Неблагоприятные условияa профессиональной деятельности сотрудников ОДВ и МЧС России вызывают нервно-психическое напряжение, которое обусловлено воздейс­твием большого комплекса психотравмирующих факторов, решением сложных и ответственных задач, не­нормированным режимом труда и отдыха. Такая деятельность относится к числу профессий «повышенного риска» и характеризует­ся наличием высокого уровня профессионального стресса.

Это, во-первых, предъявляет повышенные требования к состоянию здоровья и пси­хологическим качествам личности как основы формирования индивидуальных ценностных ориентаций.

Во-вторых, приводит к снижению профессиональной работоспособности и надежности деятельности специалистов, а значит дезодаптации в формировании профессионально значимых ценностей.

Таким образом, выработка системы ценностных ориентаций — необходимое условие для становления жизненных перспектив, самоопределения сотрудников правоохранительных органов и МЧС  Формирование ценностных ориентаций — сложный длительный процесс

Критериями сформированности ценностных ориентаций являются их когнитивный (ценностные представления человека), эмоциональный (относительно устойчивые чувства человека к объектам, выражающиеся в эмоциональной оценке), деятельностный компоненты (Предрасположенность к тому или иному типу социального поведения, общая направленность деятельности человека относительно объектов и явлений социальной значимости, путь достижения жизненных планов)

В условиях трансформирования системы органов обеспечения безопасности (МЧС) и правоохранительных органов (УВД) отмечается дестабилизация и отсутствие четко обозначенных жизненных и нравственно-правовых ценностных ориентации (особенно в категориях цели и смысла жизни).