Автор(ы) статьи: Трунев С.И.
Раздел: СОЦИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

философия жизни, культура, воля к жизни, модели взаимодействия, искусство, ценность

Аннотация:

В статье анализируются процессы взаимодействия воли к жизни и культуры. Открытая представителями философии жизни двойственность специфики указанного взаимодействия позволяет сделать вывод о циклическом характере процесса исторического развития культуры, в рамках которого последовательно сменяют друг друга периоды социокультурной стабильности и нестабильности. В периоды стабильности культура ограничивает и направляет волю к жизни, в периоды нестабильности культура служит средством самовыражения и самоутверждения воли к жизни.

Текст статьи:

На рубеже XIX и ХХ веков представитель баденской школы неокантианства Г. Риккерт подверг жесткой критике теоретические основы философии жизни, одним из первых указав на сложность и неоднозначность процессов взаимодействия воли к жизни и культуры. Анализ Г. Риккерта представляет собой рассмотрение ключевых понятий философии жизни как системы бинарных оппозиций, каждая часть которых находится в отношении противоречия с другой частью. В сжатом виде указанная система может быть представлена в виде следующей таблицы:

 

жизнь	смерть
развитие	устойчивость
индивидуальное	всеобщее
природа	культура
содержание	форма
восприятие	понятие
интуиция	логика
практический разум	теоретический разум

 

Нетрудно заметить, что данные в таблице понятия, если не принимать в расчет наличие их глубинной связи, кажутся противоположными. На этом основании Г. Риккерт делает значимый для нашего исследования вывод о противоположности жизни и культуры. В различных сферах данная противоположность имеет свою специфику: 1) культурным человеком является тот, кто сумел подавить в себе «движения жизни»; 2) наука возникла и достигла расцвета там, где люди впервые начали жить ради познания мира, т.е. поставили ценность познания выше ценности жизни; 3) все, что переживается нами только как живое, не обладает эстетической ценностью; 4) этические нормы и принципы являются преградами для жизненных порывов: так этика преобразует жизнь; 5) с точки зрения религии повседневное человеческое существование напоминает смерть или сон, но, во всяком случае, не является самодостаточным, т.е. самоценным; 6) если принять данные положения, жизнь оказывается условной, а не абсолютной (самодовлеющей) ценностью [1].

Таким образом, Г. Риккерт убедительно доказал, что человеческая жизнь не возможна вне тех или иных форм общего, умаляющих ее жизненность. Вне этих культурных форм жизнь есть чисто биологическое существование, т.е. существование природного организма. На наш взгляд, фундаментальная бинарная оппозиция «жизнь-смерть» может быть рассмотрена не как неустранимое противоречие, но как диалектический переход одной противоположности в другую. Подобный переход возможен и в рядах производных оппозиций, например, содержание не противоречит форме, но с течением времени оформляется до полной потери содержания. Эта динамика явственно просматривается как в области мысли, так и в сфере искусства; таким образом, мы отмечаем, что противоположными являются лишь крайние, предельные состояния оппозиции.

Понимание бинарных оппозиций в качестве диалектического перехода противоположностей открывает возможность иного воззрения на процесс взаимодействия жизни и смерти. По существу, данную возможность открыл Г. Риккерт, однако она никоим образом не повлияла на ход его размышлений. Так, анализируя понятие жизни, философ указывает на существование градаций жизни: «Другими словами, жизнь всегда менее или более жизненна, она имеет в себе постепенность градаций и тем отличается от мертвого, которое не может быть более или менее мертвым, если оно одновременно не будет как-либо более или менее жизненным» [2]. В контексте нашего исследования приведенное высказывание означает, что взаимодействие индивидуального существования (жизни) и культуры (смерти) имеет свою специфику в зависимости от степени подчинения одной части оппозиции другой. С одной стороны, индивидуальное существование может использовать культуру исключительно как средство удовлетворения своих потребностей. Подчиняя культуру собственному произволу, оно будет пребывать в состоянии непрерывной ницшеанской переоценки ценностей. С другой стороны, культура способна подавить индивидуальное существование, всецело подчинив его интерсубъективным нормам. Результатом в первом случае будет произвол индивидуального (субъекта) и анархия, во втором – произвол всеобщего (культуры) и тоталитаризм.

Согласно классикам философии жизни и близким к ним мыслителям, взаимодействие воли к жизни и культуры проявляется в двух взаимосвязанных аспектах: во-первых, культура есть совокупность объективаций воли к жизни, т.е. ее внешних выражений; во-вторых, культура есть совокупность запретов, правил, норм и ценностей, ограничивающих произвол воли к жизни. Заметим, что данные аспекты не противоречат друг другу, но, скорее, оказываются своеобразными полюсами, между которыми помещается весь спектр конкретных способов взаимодействия. Наличие этих полюсов, на наш взгляд, позволяет выделить две идеальные модели взаимодействия, напоминающие идеальные типы М. Вебера, т.е. конструкции, возникающие вследствие сознательной элиминации несущественных признаков.

Так, история культуры любой страны может быть разделена на совокупность сменяющих друг друга периодов стабильности и нестабильности, в определенной степени совпадающих с периодами сакрализации и десакрализации политической власти исследуемой страны. Эти периоды постепенно сменяют друг друга, и поэтому их четкое разделение в большей или меньшей степени условно. Отмеченная условность границ, собственно, и делает необходимой идеализацию, вследствие чего возникают модели в той или иной степени совпадающие с конкретной эмпирической реальностью.

Прежде чем приступить к описанию данных моделей, укажем на то, что они появились во многом благодаря знакомству автора с фундаментальной работой В. Паперного «Культура Два». Данная работа посвящена анализу циклических процессов развития советской культуры, прежде всего, архитектуры. Цикл, согласно В. Паперному, состоит из двух последовательно сменяющихся фаз, носящих названия «Культуры 1» и «Культуры 2». «Культура 1» – это фаза горизонтального растекания пространственных структур, производная от общей децентрализации пространства; «Культура 2» – это фаза вертикального затвердевания новых пространственных структур, производная от процесса общей централизации. Хронологические рамки этих фаз таковы: «Культура 1» — 20-е годы ХХ века; «Культура 2» – 30-50-е годы ХХ века. Теория В. Паперного оказалась ценной не только в плане осознания значимости идеи циклического развития культуры, но и в плане видения специфики этих циклов через призму пространственных трансформаций [3].

Вторым теоретическим источником явилась концепция В. Михайлина, представившего пространство архаических культур в виде системы пространственных зон, каждая из которых предполагает определенные поведенческие стереотипы [4]. Всего имеется две зоны, располагающиеся концентрическими кругами и совпадающие с местами обитания трех основных сословий: жречества и военной аристократии (центр) и «домохозяев» (буферная зона). Периферию занимают разного рода маргинальные элементы, по каким-либо причинам отвергнутые социумом (например, подростки, до инициации). Концепция В. Михайлина дополнила теорию В. Паперного, увязав в сознании автора циклические пространственные трансформации с изменениями поведенческих правил и норм. Так, «героические» (подростковые, маргинальные) стереотипы поведения и обуславливающая их система ценностей характеризуют, на наш взгляд, Культуру 1, в то время как в противоположный период доминируют «жреческие» и «домохозяйские» практики и соответствующие им системы ценностей. Данное положение теоретически обуславливается тем, что именно в период Культуры 1 все обжитое пространство становится маргинальной зоной, Диким Полем, но в период Культуры 2 оно снова обретает строгую концентрическую конфигурацию. Что касается доминирующих ценностей, то основными ориентирами «жрецов» являются: власть, истина, закон; «домохозяев» – семья, труд, приумножение; «героев» – слава, подвиг, война. Наиболее ранним историческим примером подобного разделения ценностей является варновая система Древней Индии, детально зафиксированная в «Законах Ману». И вся дальнейшая история индоевропейского человечества, при неизбежном наличии отклонений, в целом подтверждает следующие максимы: жрецы не пашут и не воюют; домохозяева не воюют и не молятся; герои не молятся и не пашут.

По существу, наше понимание исторической смены двух периодов немногим отличается и от марксистской модели смены общественно-экономических формаций, с той лишь разницей, что мы не употребляем при описании данного процесса термина «революция». Это кажется вполне оправданным, поскольку переход от одной модели к другой предполагает, на наш взгляд, довольно длительные временные отрезки, длительность которых противоречит самой сути революционного процесса.

Более того, с нашей точки зрения, процесс перехода не предполагает участия масс, скорее, речь здесь идет о перераспределении власти между различными группами, в совокупности составляющими элиту. Так, стремящаяся к власти группа при поддержке (или без наличия таковой) определенных слоев общества выдвигает альтернативную существующей программу государственного, общественного и культурного развития. На этом этапе в задачи данной группы входит, прежде всего, критика существующего порядка. При наличии средств, позволяющих использовать известные политтехнологические ресурсы, данная группа приходит к власти. Далее она вырабатывает новую систему политических, социальных и культурных норм, законодательно закрепляющую и культурно легитимирующую новый порядок.

Примечательно, что данное понимание изменения характера деятельности элит не противоречит тому, о чем, в свое время, писали К. Маркс и Ф. Энгельс. Разделяя историю на революционные периоды и периоды реакции (в наших терминах, на периоды нестабильности и стабильности), данные мыслители представляли деятельность интеллектуала следующим образом: если в революционные периоды элиты разрабатывают системы воззрений, альтернативные существующим, то в периоды реакции они выступают в качестве защитников новой системы воззрений, отражающих интересы пришедшего к власти класса.

Таким образом, формируется более или менее стройная концепция двух типов взаимодействия воли к жизни и культуры, характерных для двух последовательно сменяющих друг друга периодов стабильности и нестабильности. Периоды стабильности характеризуются достаточно жесткой политической властью и относительно устойчивой социальной структурой, предполагающей минимальную социальную мобильность. При этом власть представляется (в официальном дискурсе) и воспринимается обществом в качестве сакрального института.

В культуре данного периода господствует уверенность в истинности имеющейся совокупности знаний (научной картины мира) [5], на основе которых выстраивается система педагогической (политической, морально-нравственной) и эстетической (стилистической) обработки реальности, а также включенного в нее человека. В области науки способ обработки реальности именуется методом, в области педагогики – законом, в сфере эстетики – стилем. Обработанная культурой реальность, в свою очередь, обретает вид стройного законченного сооружения (здания), а человек представляется его функциональным элементом (кирпичом, колонной, статуей). При этом Политик (правитель), Мыслитель (ученый), Учитель (педагог) и Творец (художник) зачастую соединяются в одном физическом лице, обладающем правом говорить и действовать от лица самой реальности. Уровень индивидуальной социальной адаптированности напрямую зависит от способности человека сознательно подчиняться установленным нормам, правилам, канонам и т.п.

Феномен стремления политиков к монополии на обладание истиной известен в истории культуры со времен Платона. Истина здесь есть, во-первых, знание о том, какова реальность сама по себе, и, во-вторых, знание о том, что с необходимостью должно произойти в будущем (или уже где-то есть). Разумеется, знания значимы в данном случае в качестве исчерпывающего обоснования целесообразности тех или иных политических решений и действий, направляемых как бы требованиями высшей реальности. В своей работе «Ценность и истина» А. Комт-Спонвилль, исследуя специфику взаимоотношений власти и знания, раскрывает эту своеобразную логику властителей: «Для Ленина, как и для Платона, истина нам доступна (даже если ясно, что это не является той же самой истиной и что она не имеет того же самого статуса!), знание ее достаточно для оправдания (юридически) действия, которое оно делает возможным (фактически). […] Понятно, что научно обоснованному действию нечего играть в демократию: истина же не принимается голосованием! И благодаря этому практический догматизм совершенно естественно приводит у Ленина (на практике), как уже было у Платона (в теории) к тому, что мы называем сегодня тоталитаризмом» [6]. В самом деле, политик, обладающий единственно истинным образом реальности вправе трансформировать, приводя к идеальному состоянию, как окружающую его действительность, так и окружающих его индивидов.

Просвещенный тиран, как отец большого семейства, склонен принимать на себя обязанности педагога, о чем в свое время писал А. Кожев: «Действительно, каждый человек получает полное удовлетворение только от признания тех, кого он сам считает достойными признания. Это верно и по отношению к государственному деятелю, и по отношению к философу. Чем больше он ищет признания, тем большим он считает сделать число «достойных». Сознательно или нет, государственные деятели часто впрягаются в такого рода политическую педагогику («просвещенный деспот» или тиран-»педагог»). Философы обычно делают то же самое, отдавая часть своего времени философской педагогике» [7].

Нетрудно заметить, что в рамках данной модели культура противостоит индивидуальной воле к жизни. Осознанно, неосознанно или по принуждению субъект вынужден подчинять собственную индивидуальность этическим и эстетическим нормам, а собственное мировоззрение – господствующей идеологии, эффективно встроенной в систему «абсолютно истинного» научного знания. Примером этой модели может служить развитие советской культуры в период с начала сороковых годов и, приблизительно [8], до конца восьмидесятых, иначе говоря, развитие тоталитарной культуры.

Как уже было сказано, постепенно формируется иная модель, для которой характерен нарастающий  кризис политической власти, выражающийся в ее десакрализации. Социальная структура усложняется, возникает конкуренция, социальные перегородки становятся более или менее проницаемыми. На ХХ съезде КПСС (14-25 февраля 1956 г.) Н.С. Хрущёв в известном докладе «О культе личности и его последствиях» подверг жесткой критике фигуру Сталина и тем самым уничтожил миф о непогрешимости коммунистической партии. Несмотря на то, что в задачи Н.С. Хрущёва входило как раз обратное — сохранить партию, ниспровергнув Сталина — тоталитарное государство потеряло одну из неотъемлемых своих характеристик – культ идеального Вождя, распространяющего благодать на каждое из составляющих общество сословий. Здесь необходимо отметить, что благодать, согласно мифологическим представлениям, распределяется неравномерно: мера ее убывает по мере территориального и статусного удаления сословия от сакрального центра. Партия в этом аспекте первична по отношению к пролетариату, который, в свою очередь, более близок к Вождю, нежели крестьянство и, таким образом, десакрализация фигуры вождя, вопреки ожиданиям, обернулась десакрализацией всей партии.

Культура периодов нестабильности характеризуется множественностью научных репрезентаций реальности, ни одна из которых не признается абсолютно истинной и, в связи с этим, находится по отношению к другим в состоянии конкуренции. Наука обретает ярко выраженный инструменталистский характер, в соответствии с которым ученые начинают усматривать свою миссию не в продуцировании абсолютно истинной картины мира, а в технологических решениях общественно значимых проблем. Последним оплотом классической «реалистской» науки явился СССР [9], с распадом которого инструментализм утвердился и на территории отечественной науки.

Релятивизация научного знания и неспособность политиков выражать свою волю от имени реальности в целом приводят к тому, что они трансформируются в демократических лидеров, фокусирующих волю определенных (реальных или виртуальных) социальных групп. Вслед за разрушением устойчивой системы представлений о реальности релятивизации подвергаются этические и эстетические ценности.

Релятивизация этических ценностей приводит к безусловному доминированию ценности жизни, т.е. индивидуального существования, по причине чего педагогическое воздействие на индивида затрудняется и возникает так называемый «массовый», т.е. минимально обработанный культурой человек. В контексте нашего исследования наиболее значимыми характеристиками массового человека являются, во-первых, его направленность на непосредственное проживание жизни (добывание средств для получения удовольствия и собственно получение удовольствия); во-вторых, его уверенность в обладании правом на моментальное удовлетворение потребностей и, в-третьих, готовность использования для моментального удовлетворения потребностей любые средства.

Релятивизация эстетических ценностей имеет следствием как изменение в понимании эстетического объекта (он трансформируется в объект-след), так и искусства в целом (которое становится совокупностью стратегий обладания над следами индивидуальной жизни, историей, пространством). В науке формируется ситуация методологического анархизма, в политике и педагогике – идеологической конкуренции, в искусстве – конкуренции эстетических программ и концепций. Фигуры Политика, Мыслителя, Учителя и Творца перестают совпадать в одном физическом лице, разделяясь на совокупность политических, научных и т.п. элит. Реальность обретает вид непрерывно перекраиваемого элитами поля, в пределах которого конкурентоспособность человека напрямую зависит от его готовности принять и воспроизвести экстремистские (террористские) модели поведения, т.е. навязать реальности собственные правила, нормы, каноны и т.п. В рамках данной модели культура, с одной стороны, служит интересам воли к жизни и, с другой, является средством самоутверждения индивидуального существования в обществе.

Развитие искусства в России ХХ века как нельзя лучше иллюстрирует идею циклического развития культуры в целом. Так, период нестабильности, охватывающий начало века и первые годы Советской власти, характеризуется борьбой целого ряда художественных группировок за доминирующее положение. Наблюдая культурную ситуацию данного периода, мы видим множество конкурирующих между собой эстетических программ, каждая из которых, с одной стороны, ниспровергает принципы классического искусства и, с другой, утверждает новые правила художественного видения и практического освоения реальности. Искусство выплескивается на улицы, сливаясь с жизнью и становясь одним из наиболее эффективных средств выражения ее неповторимости, изменчивости и противоречивости.

В начале 1940-х годов ситуация стабилизируется, и в искусстве утверждается единый художественный стиль – социалистический реализм, положивший конец дискуссиям о том, каким должно быть подлинно народное искусство. Данный стиль формально возвращает искусство к «классике», однако на уровне образов и сюжетов представляет потребителю новую, тотально идеологизированную реальность, в рамках которой действуют столь же идеологизированные персонажи. Воспитательная и прогностическая (т.е. предваряющая коммунистическое будущее) функции художественного произведения безусловно доминируют над остальными. Так искусство становится инструментом идеологической обработки реальности и включенного в нее человека.

В семидесятые годы соцреализм подвергается деконструктивистскому переосмыслению в соцарте, и борьба за новое искусство развертывается с прежней силой: «Искусство 70-х, первой половины 80-х годов, существовавшее в глубоком подполье, сформировалось и сформировало определенную идеологию. […] Собственно искусство постепенно становилось формой общественного (или антиобщественного) жеста. Асоциальность и аполитичность – его содержанием» [10]. Асоциальность и аполитичность авангарда 1970-х, на наш взгляд, есть не что иное, как осознание и утверждение уникальности индивидуального существования и индивидуального видения реальности в противовес уничтожающей всякую индивидуальность, мертвой «системе», потерявшей свою сакральность.

Во второй половине 1990-х годов новое искусство успешно коммерциализировалось, а его основные авторы прочно укрепились в рядах художественной элиты. Время, впрочем, внесло определенные коррективы: нестабильное состояние искусства продолжается вплоть до настоящего времени, хотя откровенно разрушительных действий авангард уже не предпринимает. Возможно, общая стабилизация российского общества, начавшаяся приблизительно в 2005-м году, снова породит как образцы идеологически корректного искусства, так и новые группы его активных ниспровергателей.

Вышеизложенное позволяет сделать следующие выводы:

1. Степень культурной обработанности исходного жизненного материала позволяет разделить историю любой страны на совокупность сменяющих друг друга периодов стабильности и нестабильности, в целом совпадающих с периодами сакрализации и десакрализации политической власти данной страны. Периоды стабильности характеризуются достаточно жесткой политической властью и относительно устойчивой социальной структурой, предполагающей минимальную социальную мобильность. При этом власть репрезентируется (в официальном дискурсе) и воспринимается обществом в качестве сакрального института, а официальная идеология принимается большинством как система непререкаемых догм. В культуре данного периода господствует уверенность в истинности имеющейся совокупности знаний (научной картины мира), на основе которых выстраивается система идеологической, т.е. педагогической (политической, морально-нравственной) и эстетической («стилистической») обработки реальности, а также включенного в нее человека. В области науки способ обработки реальности именуется методом, в области педагогики – законом, в сфере эстетики – стилем. В рамках данной модели культура противостоит воле к жизни.

2. Культура периодов нестабильности характеризуется множественностью научных репрезентаций реальности, ни одна из которых не признается абсолютно истинной. Наука обретает инструменталистский характер. Релятивизация научного знания и неспособность политиков выражать свою волю от имени реальности приводят к тому, что они трансформируются в демократических лидеров, фокусирующих волю определенных социальных групп. Вслед за разрушением устойчивой системы представлений о реальности релятивизации подвергаются этические и эстетические ценности. Релятивизация этических ценностей приводит к доминированию ценности жизни, т.е. индивидуального существования, по причине чего педагогическое воздействие на индивида затрудняется и возникает минимально обработанный культурой человек. Релятивизация эстетических ценностей имеет следствием как изменение в понимании эстетического объекта, так и искусства в целом (которое становится совокупностью стратегий обладания над следами индивидуальной жизни, историей, пространством). В науке формируется ситуация методологического анархизма, в политике и педагогике – идеологической конкуренции, в искусстве – конкуренции эстетических программ и концепций. В рамках данной модели культура, с одной стороны, служит интересам воли к жизни и, с другой, является средством самоутверждения индивидуального существования в обществе.

Список литературы:

1. См. Риккерт Г. Философия жизни. Киев, 1998. С. 410-419.

2. Риккерт Г. Философия жизни. Киев, 1998. С. 340.

3. См. Паперный В. Культура Два. М., 1996.

4. Представления о «пространственно-магистических» зонах как пространственной основе индоевропейских культур впервые сформулированы В. Михайлиным в работах: Русский мат как мужской обсценный код / В. Михайлин // Новое литературное обозрение. 2000. № 43. С.347-393; Между волком и собакой: героический дискурс в раннесредневековой и советской культурных традициях / В. Михайлин // Новое литературное обозрение. 2001. № 47. С. 278-320.

5. Или принципиальной достижимости истины в будущем.

6. Комт-Спонвилль А. Ценность и истина: Циничные очерки. Самара, 2002. С. 22-23.

7. Кожев А. Тирания и мудрость // Вопросы философии, 1988. № 6. С. 106.

8. Здесь необходимо помнить, что некоторая дестабилизация советской культуры была достигнута в годы правления Н.С. Хрущева, однако, до коренных изменений дело так и не дошло: начавшаяся было «оттепель» достаточно быстро сменилась «застоем».

9. Идеология которого не позволяла представить конкурирующие научные теории в виде равнозначных систем, непременно выстраивая их в иерархическую пирамиду по степени их приближения к абсолютной истине.

10. Смирнова Д. Наша жизнь в искусстве // Декоративное искусство, 1990

Автор(ы) статьи: Тарасов А.
Раздел: СОЦИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

художественная культура постмодерна, архитектура, живопись, литература

Аннотация:

В статье рассматриваются попытки постмодернистов преодолеть все устоявшиеся нормы и традиции, выразившейся в решительном разрыве со всей предшествующей традиционной культурой. Это стремление роднит постструктурализм и постмодернистскую художественную культуру. Вся постмодернистская художественная практика пытается привлечь внимание шок-ценностями, которые завлекают публику новым, бессистемным, не имеющим смысла действием. При этом реального, кульминационного эффекта не достигается.

Текст статьи:

Архитектура, попавшая под влияние постмодернизма одной из первых, представляет собой тот вид художественной культуры, в котором чисто эстетическая составляющая очень тесно переплетена с утилитарно-практической. Поэтому при оценке архитектурного строения необходимо учитывать обе эти особенности, и в том случае, если эстетические характеристики здания находятся в гармоничном сочетании с утилитарно-практическими, можно говорить о прекрасном в архитектуре.

Однако говорить о таком сочетании в архитектуре постмодернизма не представляется возможным. Приведём несколько примеров из постмодернистской архитектурной практики. Весьма показательна в этом отношении деятельность группы Вентури, которую известный исследователь архитектуры постмодернизма Ч. Дженкс характеризует как «приверженность к обыденной и безобразной архитектуре»[1]. Одной из работ этой группы является пристройка к музею в Оберлине, которая представляет из себя сарай из розового гранита и красного песчаника, нарушающий гармонию всего здания. Характер сочленения объёмов, фактура, покрытие и стилистика – всё здесь диссонирует, нарочито плохо пригнано. Как справедливо подчёркивает тот же Дженкс, описывая эту постройку «здесь – очевидный разрыв в логике, вызванный их настоятельной приверженностью к безобразному»[2].

Характеризуя теорию художественной культуры постмодернизма, мы показали, что для неё характерен плюрализм, зачастую переходящий в анархию. Проиллюстрируем эту идею конкретным примером из постмодернистской художественной практики. Отель «Беверли Том» архитектора Минору Такеяма имеет форму синтоистского символа «тенри», т.е. фаллоса – символ, повторяемый в отеле везде, кончая пепельницами! Пытаясь понять замысел автора Ч. Дженкс задаётся вопросом: «Какая метафизика оправдывает эту метафору?»[3], и цитируя автора отвечает: «возможно, наиболее пригодным для печати будет объяснение: автор стремился рассмешить своего клиента»[4].

Примером постмодернистской архитектуры может быть названо здание художественной галереи в Штутгарте, выстроенное по проекту английского архитектора Дж. Стерлинга. Здесь сочетаются элементы самых различных эпох и стилей, что и является примером грубой эклектики в архитектуре. Фасад украшен разноцветными светильниками в виде длинных труб, идущих по всему контуру здания, – возникает ассоциация с промышленным строительством, где раскраска труб преследует сугубо утилитарные цели. Внутри здания светлые залы, стекло и сталь, и вдруг наталкиваешься на колоны, как бы заимствованные из египетского храма. Внутренний дворик выполнен под «античные руины», увитые плющом; здесь древние статуи, а несколько плит навалены друг на друга – как бы «археологические раскопки».

На наш взгляд, такой эклектизм следует искать в попытке постмодернистов преодолеть все устоявшиеся нормы и традиции, выразившейся в решительном разрыве со всей предшествующей традиционной культурой. Это стремление роднит постструктурализм и постмодернистскую художественную культуру.

В приведённых примерах показано, что архитектура постмодернизма, как и вся постмодернистская художественная практика пытается привлечь внимание шок-ценностями, которые завлекают публику новым, бессистемным, не имеющим смысла действием. При этом реального, кульминационного эффекта не достигается. В соответствии с постмодернистской установкой для архитектора, работающего в русле постмодернизма важен сам процесс создания «здания», а не его завершение, в этом процессе, на наш взгляд, своеобразное воплощение нашёл принцип деконструкции, постоянный, нескончаемый процесс интерпретации, сборки-разборки, не случайно, что многие постройки, выполненные в постмодернистском стиле можно постоянно перестраивать. Как справедливо заключает Ч. Дженкс, «постмодернистское пространство… жертвует ясным, окончательным упорядочиванием элементов ради запутанного пути, никогда не достигающего абсолютной цели»[5].

Архитектура постмодернизма не способна выполнить ни эстетические запросы, ни утилитарно-практические, поскольку в своих работах архитекторы-постмодернисты используют грубое смешение стилей, беспредельный «полёт фантазии», отказываются считаться с принципами построения здания. К тому же, достаточно часты случаи, когда многие заказчики таких зданий в итоге отказывались в них заселяться, поскольку эти постройки не пригодны для проживания. Как описывает ситуацию тот же Дженкс, заказчики были не против провести весело время в этих постройках, но жить в них они отказывались. Даже несмотря на то, что в постмодернистской архитектуре рубежа ХХ – XXI веков наблюдается возврат к классическим мотивам, эти тенденции, как подчёркивают отечественные культурологи и эстетики, «не выходят за границы стилизации и эклектики»[6].

Таким образом, приведённые примеры постмодернистской художественной практики в архитектуре показывают дисгармоничное сочетание эстетической и утилитарно-практической функций в этой архитектуре, а потому говорить о прекрасном в архитектуре постмодернизма невозможно. Скорее наоборот, пытаясь показать «красоту» архитекторы-постмодернисты утверждают безобразное и даже низменное, поскольку своей деятельностью они, во-первых, выражают отрицательную эстетическую ценность[7], а, во-вторых, показывают явления, имеющие отрицательную общественную значимость[8].

Другим видом художественной культуры, на которую постмодернизм активно влияет сегодня, является литература. О литературе постмодернизма сказано много[9], нас этот вопрос будет интересовать с позиций проблемы прекрасного в постмодернистской литературе.

Как отечественная, так и зарубежная постмодернистская литература носит игровой, развлекательный характер. Так, И.П. Ильин полагает, что основным методом построения такой литературы является «иллюзионизм» — создание примитизированной «одномерной» картины действительности[10]. А отечественный эстетик и искусствовед Н.Б. Маньковская, характеризуя особенности постмодернистской литературы, полагает, что «постоянные колебания между мифом и пародией, непреходящим смыслом и языковой игрой … свидетельствуют о стремлении одновременно отвлечь и развлечь аудиторию путём театрализации безобразного»[11].

Рассмотрим особенности постмодернистской литературы на примере отечественных авторов. Тем более, что изучение эстетических и культурологических особенностей русской постмодернистской литературы особенно актуально для отечественной гуманитаристики.

Отечественные авторы-постмодернисты объединяются вокруг литературных журналов и альманахов постмодернистской ориентации. Среди таких периодических изданий в нашей стране можно отметить: «Соло», «Вестник новой литературы», «Разбитый компас. Журнал Дмитрия Галковского», «Птюч».

В отечественной постмодернистской литературе можно выделить два направления. Для работ первого направления характерен антинормативизм, перенос акцента с традиционной для русского художественного слова духовности на телесность. К представителями этого направления, на наш взгляд, могут быть отнесены: В. Ерофеев, Е. Радов, А. Королёв, Э. Лимонов, И. Яркевич, В. Набрикова. Антинормативизм охватывает все сферы в этих «произведениях» – от морали до специфики художественного слова. Обозначенный антинормативизм выливается в неприятие любой традиции, а чаще всего глумление над ней. Характерными чертами «новаторства» художественного слова в отечественной постмодернистской литературе этого направления становится подчёркнутый натурализм, ненормативная лексика, стёб. Поэтому такое новаторство художественного слова может быть охарактеризовано только как псевдоноваторство.

С точки зрения классической философии культуры новаторство, даже в своих наиболее полемических формах оспаривает близлежащую традицию во имя более глубоких пластов той же традиции[12]. Постмодернистское новаторство же призывает к запретному, «постмодернизм по своей сути тотально (завершённо) антигуманен»[13]. Отечественный исследователь русской постмодернистской литературы И.С. Скоропанова назвала этот процесс тотальной антигуманности «растабуированием табуированного»[14]. Снятие табу с «непечатных выражений» ведёт к утрате энергетики, лингвистической энтропии и, по меткому выражению М. Веллера, «импотенции» художественного слова[15].

Одним из наиболее ярких представителей этого направления является И. Яркевич. В работах этого писателя-постмодерниста чётко прослеживается антинормативизм по отношению ко всему, открытое глумление над традицией. Свои «произведения» Яркевич[16] построил по принципу трилогии Л.Н. Толстого «Детство. Отрочество. Юность». В самом принципе построения художественного произведения уже прослеживается метод так популярного у постмодернистов римейка – т.е. осовременивание классического произведения любыми средствами и способами. Отечественные исследователи В.И. Пантин и Т.Ф. Столярова, проведя серьёзную аналитическую работу сущности римейка приходят к выводу, что «всё нарастающий вал по большей части скороспелых и некачественных римейков есть свидетельство и симптом кризисного состояния нашей культуры»[17]. Но если бы только это! Чтобы не быть голословным процитируем самого Яркевич из его «трилогии», посвящённой отрочеству. Вот как он характеризует этот этап в жизни человека: «Отрочество — это когда (ты замечаешь, я перехожу на ритмику гимна) всем хорошо, а тебе плохо, и это счастье, потому что ты узнал, что такое презерватив, а родители купили тебе магнитофон; отрочество — это когда зимние каникулы, а по телевизору идет порнографический сериал, это — когда ночью ты просыпаешься и чувствуешь себя хозяином бытия и мокрой подушки, это — когда ты впервые понимаешь, что всё на свете дерьмо, и только оно»[18].

Классическая художественная литература призывала человека к нравственному совершенствованию, постмодернистская – способствует его духовному разложению. Такая литература не может научить чему-то доброму, играя на низменных инстинктах, постмодернистская литература морально разлагает человека.

Второе направление в русской постмодернистской литературе, по мнению Н.Б. Маньковской, сосредотачивается на чистой игре[19]. К представителям этого направления могут быть отнесены: В. Сорокин, Д. Пригов, Т. Кибиров, Л. Рубинштейн, И. Холин, Г. Сапгир, А. Ерёменко, И. Жданов, Ю. Кисина и др. В работах представителей этого направления, на наш взгляд, нашёл яркое выражение метод постмодернистской деконструкции – нескончаемого процесса сборки-разборки текста, из-за чего художественное слово потеряло своё значение, и превратилось в инструмент постмодернистской игры.

Как и для представителей первого направления в русском литературном постмодернизме, для второго, характерен решительный отказ от традиции в пользу многовариативности. В процессе бесконечной игры смыслов хаос превращается в работах этого направления в норму. Однако и новаторство предстаёт как псевдоноваторство. Отечественные авторы-постмодернисты, впрочем, как и зарубежные, считают, что литература исчезает, остаётся только текст, лишённый традиционного наполнения художественного слова.

К примеру, В. Сорокин утверждает, что «литература – это мастерство декоративных жизненных имитаций»[20], или, другой пример, –  поздний А. Вознесенский, сочиняющий «Видеомы» и защищающий духовность в искусстве утверждением, что «сознание в наш век иероглифично. Замени слово «Дух» его знаком – так он изображался иконописцами… «Дух» проявляется через видеоряд»[21]. И далее он начинает игру вокруг этого знака, отсылая читателя к различным художественным и культурным явлениям века[22]. Отечественная постмодернистская литература, в целом, отождествляется с игрой. При этом игра стала ключевым понятием не только русской постмодернистской литературы, но и, в большинстве своём, всей современной культурной ситуации. Как отмечает В.А. Кутырев, «хотя нельзя сказать, что игра стала парадигмой культуры, но тенденция к «игротизации» нарастает»[23].

Анализируя отечественную постмодернистскую литературу, невольно приходится вспомнить предупреждение, которое сделал около двух десятков лет назад исследователь А.Л. Казин: «Нашу культуру ждут трудные времена, если она своё законное стремление к вольномыслию не сумеет соотнести с высокой духовной традицией, если она свободу предпочтёт истине. Той самой истине, в присутствии которой искусство только и делается самим собой»[24]. Писатели-постмодернисты предпочли свободу…

Игра в работах авторов-постмодернистов не только способствует решительному разрыву со всей предшествующей традиционной культурой, но и не может быть охарактеризована как новаторство. Это типичное псевдоноваторство, поскольку в постмодернистском тексте всё подвергается пародированию, выворачиванию наизнанку – в том числе и сами законы построения текста, сами правила игры, которые в итоге теряют абсолютное значение. Характерным порождением игрового принципа становится появление на страницах текста собственно автора-творца. Таковы, например, романисты в «Пушкинском доме» А. Битова[25]. С помощью этого приёма иронически подрывается возможность конечности, стабильности художественного произведения. Литературные опусы писателей-постмодернистов привлекают внимание шок-ценностями, которые по сути своей являются антигуманными. Наиболее ярко это проявляется в работах В. Сорокина[26]. Исследователь его творчества Д. Гиллеспи, справедливо отмечает: «Проза Сорокина характеризуется абсурдом, жестокостью, концентрацией разного рода сексуальных, аномально-фекальных и просто гротескно-ошарашивающих подроб­ностей»[27].

Таким образом, можно утверждать, что писатели-постмодернисты выступают за решительный разрыв со всей предшествующей литературной и культурной традицией. Вся структура постмодернистской литературы характеризуется отрицанием причинно-следственных связей, линейности повествования, психологической детерминированности поведения персонажей – тех принципов, которые были характерны для классического литературного произведения. С особой яростью писатели-постмодернисты выступают против принципа внешней связности повествования, эта особенность действительно «стала самой основной и легко опознаваемой приметой постмодернистской манеры письма»[28].

Представленная характеристика постмодернистской литературы на примере её отечественного варианта, позволяет сделать вывод о деструкции классического понимания роли художественного слова. Выступая против традиции, писатели-постмодернисты разрушают традиционную роль художественного слова, как имеющего воспитательную наполняемость и ценность. Они стремятся перевоспитать читательские вкусы, перестроить стереотипы восприятия читателя. И, конечно же, речь в данном случае идёт не о воспитании в духе гуманистических идеалов, а о взращивании низменных и извращённых ценностей. Поэтому постмодернистское новаторство в сфере художественного слова – это псевдоноваторство по своей сути, это позиционирование безобразного.

Теперь обратимся к характеристике постмодернистской живописи в её отношении к прекрасному. В ней отчётливо прослеживается не только решительный разрыв со всей предшествующей культурной традицией, но и открытое глумление над ней. Показательным в этом отношении является творчество Э. Уорхола. Одна из первых его работ «Мона Лиза (Тридцать лучше, чем одна)»: автор воспроизводит маслом на холсте, в чёрно-белом варианте изображение Джоконды. В вертикальный формат вписаны пять рядов по шесть портретов  в каждом. Отечественный исследователь Е.Ю. Андреева отмечает, что подобное изображение и издевательство над традицией сводит известный классический образ до уровня типичного для современного западного человека «предмета потребления»[29].

Другие представители постмодернистской живописи уже не скрывая своих истинных целей активно использует физиологию человека для того, чтобы разрушить социальные нормы. Например, одну из ранних картин Георга Базелица «Die grosse Nacht im Eimer», изображающую мастурбирующего подростка, неочевидно, но возмутительно связанного с образами мальчиков из Союза гитлеровской молодёжи, сняли с персональной выставки художника. Так же как и «Самый красивый юноша на свете» британца Дэвида Хокни – все эти работы являются открытым вызовом морали.

Живопись постмодернизма последних лет уже открыто насмехается над её собственными поклонниками, зачастую преследуя чисто коммерческую выгоду. Если в 1970 – 1980-е годы художники-постмодернисты изображали всякие непонятные изображения, а потом пытались доказать наличие глубоко смысла в сотворённом, то современные постмодернисты проводят над своими зрителями художественные эксперименты.

Так, например, в 2006 году Маурицио Каттелан и Йенс Хофман напечатали плакаты (естественно, в постмодернистом русле) и провели, как подчёркивают исследователи, профессиональную рекламную компанию 6-го Карибского биеннале[30]. На плакате с изображением гостиницы в тропиках были указаны фамилии десяти «горячих» художников рубежа XX – XXI веков, среди них: Дуглас Гордон, скандальный автор изображения Девы Марии из слоновьих лепёшек Крис Офили, фотохудожники Вольфанг Тильманс, Рикрит Тираванийя, работающая с современной музыкой швейцарская видеохудожница Пипилотти Рист. Никто из профессионалов (!) не смог заподозрить ловушки. На самом деле Каттелан и Хофман как «туроператоры» заманили участников на короткие карибские каникулы, не показывая им никакого искусства вообще.

Комментируя приведённые примеры, уместно отметить, что если модернизм отклонял всякое художество, кроме себя самого, любой стиль, за исключением собственного, то современный постмодернизм под флагом «открытого», действия уничтожает искусство вообще, заменяя его чистой игрой смыслов.

Таков итог самообольщения художника, вообразившего себя абсолютным творцом и отвергшего по этой причине божественную данность мира – либо, наоборот, берущего её как нечто самодостаточное. В представленных примерах видно, что предмет творчества таких авторов как Уорхол, Базелиц, Хофман сводится к Ничто, к подобию хаоса и небытия, «это есть уже самопоедание искусства, смерть духовного и жизненного идеала, прочувствованная как норма человеческого существования»[31]. Описанная художественная практика являет пример отрицания прекрасного и способствует размыванию представления у обывателя о сущностных границах искусства в системе культуры.

 

Автор(ы) статьи: Тарасов А.
Раздел: СОЦИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

постмодернизм, примитивизм, художественная культура, тип мышления

Аннотация:

Художественная культура постмодернизма, формируя примитивный тип сознания человека, ориентируя его на сиюминутные, типично «потребительские шок-ценности», с одной стороны, на психологическом уровне, выполняет компенсаторную функцию в современном западном обществе потребления, а с другой, – на идеологическом уровне, способствует дельнейшей деградации человеческого сознания, что позволяет сделать вывод о том, что художественная практика постмодерна не есть некое безобидное развлечение в современном обществе, это явление гораздо более радикального порядка.

Текст статьи:

В современной философско-культурологической литературе понятие постмодернизм, обычно связывается с процессами трансформации, начавшими наиболее активно проявляться в странах евроатлантической цивилизации со второй половины 1970-х годов. Наиболее ярко эти процессы отразились в искусстве, именно оно по справедливому утверждению некоторых отечественных исследователей, «стало не только выразителем начального процесса постмодернистских трансформаций западного общества, но и специфическим их стимулятором, ибо мировидение художника постмодерниста не исключало вторжения художественной практики в социальную жизнь»[1].

С подобной парадигмальной трансформацией в сфере художественной культуры страны евроатлантической цивилизации столкнулись не впервые. Нечто похожее уже происходило в конце XIX – начале ХХ веков на заре возникновения модернизма. Напомним, что модернизм в искусстве возник как порождение социокультурного кризиса. Неудовлетворённость художника усиливающейся дегуманизацией общества, крайним выражением которой стала Первая мировая война, острое чувство собственной несвободы и зависимости от вещных отношений и враждебных политических институтов явилось социально-психологическими предпосылками модернизма, разорвавшего связи с художественными традициями, предшествующим культурным опытом и положившего начало саморазрушению искусства. Выразилось это в искусстве модернизма в том, что «художник отворачивался от действительного бытия, создавая в произведении надэмпирический мир с помощью абстрактных кодов, не связанных с естественными объектами. Хаосу и абсурду реального бытия противопоставлялось искусство, оторванное от него, замкнутое на поисках гармонии абстрактных форм»[2]. Художник-модернист, воспринимал социальный мир как тотально отчуждённое бытие. Очень часто объективная реальность в работах модернистов подвергалась искажению, а иногда вообще выводилась за пределы художественного творчества. Нигилистическое отрицание традиции отождествлялось в модернизме с прогрессом в искусстве.

Не вдаваясь в дальнейшую эволюцию модернизма, отметим, что к 1970-м годам развитие отмеченных тенденций культуры модернизма привело к реабилитации разнообразных течений и форм художественной культуры прошлого и настоящего. Художники, обратившись к опыту древних культур, а также «масскульту», карнавально-балаганной символике, создавали искусство, для которого характерно увлечение фантазией и цветом, ироничное отношение к действительности, бессистемность и стилистическая неразбериха, переплетение «высокого» и «низкого» искусства, склонность к излишнему акцентированию художественного «я», сплав фигуративных и абстрактных средств. Эти особенности и составили, на наш взгляд, качественную характеристику постмодернизма в художественной сфере.

При этом, если, как отмечают исследователи, искусство модернизма вызывало отрицательное отношение большинства людей, то современные постмодернистские арт-практики, напротив, вызывают в странах евроатлантической цивилизации повышенный интерес[3].  В этой связи возникает вопрос, каковы те социокультурные причины, которые способствовали смене настроений большинства обывателей указанного региона в оценке культуры и искусства постмодернизма, а также повиляли на формирование культуры постмодернизма. Ответ, на наш взгляд, следует искать в сущности тех разительных социокультурных перемен, которые произошли в странах указанного региона после Второй мировой войны.

После окончания Второй мировой войны в духовной культуре стран Западной Европы и США проявились процессы которых прежде представители евроатлантической цивилизации не знали. Суть этих процессов очень точно, на наш взгляд, выразил В.В. Бычков: «Человек начал осознавать себя в качестве единственной и высшей разумной и духовной силы»[4].

Уточним, основы этих процессов были заложены задолго до ХХ столетия – в XVI веке, и были связаны с возникновением рационализированного (именно так!) отношения к действительности. М. Вебер показал, что именно в XVI веке начинает складываться такой тип мышления, при котором рационализируется способ ведения хозяйства, рационализируется управление – как в области экономики, так и в  области политики, науки, культуры – во всех сферах социальной жизни; рационализируется образ мышления людей, так же как и способ чувствования, и образ жизни в целом. С тех пор «выполнение долга в рамках мирской профессии рассматривается как наивысшая задача нравственной жизни человека»[5]. Причём именно активная деятельность человека и успех в ней свидетельствует о богоизбранничестве[6].

Возникновение такого типа мышления, в свою очередь, способствовало возникновению индустриального типа общества. При этом все прежние типы обществ именовались традиционными. Важнейший признак индустриального общества – господство в нём формально-рационального начала. В таком обществе рациональность проникла и в сферу художественной культуры: «рациональная гармоничная музыка – как контрапункт, так и аккордово-гармоническая фактура… – всё это существовало только на Западе»[7]. Рациональность затронула и методы производства объектов культуры: «не известны вне Запада и решение проблемы купола, и тот вид «классической» рационализации искусства в целом… – который был у нас создан Возрождением»[8].

Рационализм и его идеологическая основа в европейском варианте – протестантская этика, своеобразно отразились и на человеческих пороках, теперь некоторые из них были возведены в смысл жизни: «всё существование человека направлено на приобретательство, которое становится целью его жизни»[9]. Более того, протестантская церковь стала оправдывать и идеализировать человеческие пороки: «провиденциалиское истолкование к наживе служит идеализации делового человека»[10].

К ХХ веку безудержная рационализация способствовала скачкообразному развитию технического прогресса и, как следствие, его более агрессивному воздействию на человека. Всё это, на уровне евроатлантической цивилизации привело к угасанию традиционной духовности, секуляризации культуры, возникновению жёстких капиталистических отношений, в основе которых лежал практицизм и утилитаризм; к социальным конфликтам ХХ века (мировые войны). В результате произошли «качественные изменения всей психо-ментальной структуры человека»[11], типичный представитель евроаталнтической цивилизации к последней трети ХХ века отличался не только от человека XVI столетия, когда эти процессы только начались, но и от человека первой половины ХХ века, а потому «положение похоже… на кризис человека как такового»[12]. Наиболее глубоко и остро радикальность этого кризиса ощутила художественная сфера и выразила всей своей сутью в последней трети ХХ века.

Однако сегодня проблема духовной деградации евроатлантической цивилизации не только не решается, а скорее наоборот – усугубляется, поскольку «евроамериканская часть человечества пребывает ныне в состоянии неумеренного потребления и безудержного производства соблазнов»[13]. В значительной степени, стремительное распространение культуры постмодернизма в наши дни связано со становлением в странах евроатлантической цивилизации общества потребления. Как справедливо указывает Ф. Джеймисон «постмодернизм дублирует или воспроизводит – усиливает – логику потребительского капитализма»[14].

Проследим, как именно евроатлантическое общество потребления способствует всё большему распространению и утверждению культуры постмодерна.

Под обществом потребления понимается «общество индустриально развитых стран, характеризующееся массовым потреблением товаров и услуг, а также формированием соответствующей системы ценностей»[15]. Иными словами, если с XVI века в странах указанного региона система ценностей формировалась под воздействием безудержной рационализации, то в наши дни к ней добавляется (и она заменяется) системой ценностей общества потребления. Эта система ценностей характеризуется перманентным выбором, покупкой и регулярным обновлением вещей. В таком обществе, потребление становится главным содержанием и конечной целью социальной жизни. Манипулирование товарами подразумевает не столько способность товара удовлетворять человеческую потребность, сколько социальное значение, придаваемое обладателю товара в данной культуре. На первый план выходят уже не функции качества товара, а его престижность, принадлежность к известной торговой марке (бренду). Сознание потребителя постоянно занято выбором товара, купив который, он может очень быстро охладеть к нему и почти не использовать.

Психический механизм потребительского поведения выглядит следующим образом[16]. Человек обладает врождённым набором потенциальных способностей, которые могут быть развиты, и спектр которых чрезвычайно широк. Кроме того, в любом человеке есть стремления к осуществлению заложенного потенциала. Процесс актуализации способностей, с одной стороны, сопровождается удовольствием и является непосредственно привлекательным и самоценным, но, с другой, этот процесс требует постоянного возобновления усилий, вследствие чего зачастую не осуществляется. Нереализация этих способностей приводит к психическим расстройствам, человек ощущает подавленность и дискомфорт, отчуждённость. Эту неудовлетворённость можно либо заглушить другим, более сильным раздражителем нервных рецепторов, либо притупить общую чувствительность психической системы, либо попытаться подменить внешними атрибутами успеха, придавая вещам культовое значение. Средствами для этого могут выступать: туристические поездки, экстремальные виды отдыха, просмотр телепередач и представлений. Не последняя роль в этом отводится и художественной практике постмодернизма.

Однако искусство постмодернизма не только приглушает психическую неудовлетворённость человека, поскольку привлекает внимание реципиента своей шоковостью и, таким образом, переключает внимание на «новизну» приносящую сиюминутную удовлетворённость. Но, в тоже время, по своей сути художественная практика постмодернизма становится апологетом общества потребления, выражая ценности вещизма и телесности, отрицая высшие духовные ценности в пользу повседневности.

Становится очевидным, что проблема преодоления культуры постмодерна в целом и её художественной практики в частности на современном этапе усугубляется стремительным развитием общества потребления, которое создаёт «благоприятную» почву для завоевания культурой постмодернизма всё новых сторонников среди рядовых обывателей.

В то же время, подчеркнём, что и художественная культура постмодернизма, формируя примитивный тип сознания человека, ориентируя его на сиюминутные, типично «потребительские шок-ценности», с одной стороны, на психологическом уровне, выполняет компенсаторную функцию в современном западном обществе потребления, а с другой, – на идеологическом уровне, способствует дельнейшей деградации человеческого сознания, что позволяет сделать вывод о том, что художественная практика постмодерна не есть некое безобидное развлечение в современном обществе, это явление гораздо более радикального порядка.

В этой связи важно затронуть вопрос: каким объективным причинам служит культура постмодерна? Чтобы ответить на него, напомним, что основным вектором современного развития (уже в общемировом масштабе) является глобализация, имеющая несколько аспектов, но доминирующим из которых является экономический.

В этом, экономическом аспекте глобализация подразумевает создание транснациональных компаний, конечная цель которых – получение максимальной прибыли. В этой связи, вполне обоснованна точка зрения И.Ф. Кефели, полагающего, что глобальную экономику необходимо рассматривать как новую форму колониализма, при которой экономическое и идеологическое насилие пришло на смену военному давлению[17] (хотя в свете событий последнего десятилетия не исключается и оно). В авангарде глобализации выступают транснациональные корпорации, а поскольку значительная часть этих корпораций находится в США, то современную глобализацию можно, как справедливо отмечают некоторые исследователи, считать американизацией[18]. Поэтому обоснованно подчёркивают современные философы, что «необходимо бороться не против глобализации вообще, а против американской модели глобализации, против навязывания американских ценностей и американского видения мира»[19]. Продолжение американизации культуры народов мира, осуществляющееся посредством культуры постмодернизма, может привести к гибели всего человечества. «… Если фатализм постмодерна и неолиберального глобализма окажется самоподтверждающимся пророчеством, то ситуация действительно станет фатальной. Но тогда могут стать реальностью ужасные картины будущего, всецело захватившие общественное воображение»[20].

Культурологический аспект глобализации связан с жёстким давлением на национальное, на традиционную культуру. Первое критикуется глобалистами как нечто противоречащее «демократическим свободам», а традиционную культуру вообще предлагается выбросить на свалку истории и заменить новой универсальной культурой, ориентированной одновременно на массы и на элиту – культурой постмодернизма.

Антропологический аспект глобализации связан с неизвестным до настоящего времени кризисом человеческой идентичности, поскольку обратной стороной потребительского стиля жизни является деградация человеческого сознания, которая осуществляется под воздействием манипуляции, в том числе посредством художественной культуры постмодерна. Исследователи указывают на множество способов манипуляции сознанием человека[21]. В результате у такого человека формируются: потребительское сознание, вещный характер ценностных ориентаций, принцип удовольствия  как основная цель человека, отсутствие свободы мышления такого индивида.

Одним из способов формирования такого человека и является культура постмодерна в целом, и постмодернистское искусство, в частности, поскольку постмодернизм способствует подмене духовной власти экономической, и арт-практика постмодернизма выступает в качестве выразителя идей общества потребления, когда высшие духовные ценности подменяются вещизмом и телесностью. Это явление стремительно распространяется в мире, причём в тех регионах, где позиции традиционной культуры обычно были достаточно сильны. Например, постмодернистская архитектура в Японии[22], или постмодернистская тенденция в современной китайской литературе[23].

На наш взгляд, итогом глобального распространения постмодернизма должно стать повсеместное утверждение либеральных ценностей. К чему это приведёт? Результаты утверждения либеральных ценностей очень точно, на наш взгляд, показал М. Лернер в работе «Развитие цивилизации в Америке». Он отмечает, что типичный американец это «не обременённый моралью человек, для которого на первом месте сила, напор и власть»[24].

Таким образом, социокультурную детерминацию культуры постмодернизма следует искать в совокупности социально-экономических явлений, основы которых были заложены задолго до Второй мировой войны. Выразились эти явления в том, что духовное ядро традиционной культуры стало активно разрушаться в XIX веке, когда окончательно стало понятно, что традиционные гуманистические ценности были преданы западным человеком забвению, и на их место встала личная выгода, стремлению к обогащению. Все эти явления напрямую связаны с экономическими причинами появления постмодернизма. А уже социальные причины постмодернизма – основанные на экономических, среди которых следует отметить социальную практику ХХ века, противоречивую и сложную ситуацию в сознании человека стран евроатлантической цивилизации, ориентация на потребительство и облегчённые способы реализации потребительских целей – явились, своего рода, катализатором становления постмодернизма в целом, и постмодернистского типа художественной культуры в частности. При этом, стремясь выявить социокультурную детерминацию постмодернизма, на наш взгляд, необходимо брать во внимание не только развитие евроатлантической цивилизации по пути перехода к обществу потребления, но учитывать ещё и скрытый, идеологический подтекст культуры постмодерна, который заключается в оценке постмодернизма как идеологической основе глобализации.

Автор(ы) статьи: Сагатовский В.Н.
Раздел: СОЦИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

эстетика, повседневная эстетика, красота, эстетика отношения человека к миру, формы эстетики

Аннотация:

В статье рассматриваются основные эстетические категории, красота (повседневная эстетика) бытия, повседневности, проявленная во всех сферах жизнедеятельности.

Текст статьи:

Вненаучная присказка. Философия, эстетика в том числе, может быть как наукой,  так и вненаучным явлением (разновидностью литературы). Вненаучность – не синоним «антинаучности». Ни один из названных способов философствования  не выше и не ниже, они – разные. Общее между ними, то, что позволяет называть их философией,  — направленность на осмысление и переживание человека, мира и человекомирных отношений с точки зрения их неотъемлемых фундаментальных свойств или атрибутов. Оба они так или иначе обосновывают определенное мировоззрение, если считать вопрос об отношении человека к миру (место человека в бытии, смысл его жизни) основным вопросом мировоззрения. А различие – в методах работы. Философия как наука работает с понятиями (категориями)  и стремится к точности выражения и системности организации. Философия как литература (шире – искусство) имеет дело с символами-метафорами, по определению многозначными, рождающими некий также поддающийся различным интерпретациям настрой, кристаллизующийся из океана ассоциаций, коннотаций, интонаций и т.д.

Мне близки как «научные» философ Аристотель или С.Л. Франк, так и «вненаучные» философы Тютчев и Достоевский или Генри Торо.   С меньшей полнотой я приемлю философствование Ницше или Хайдеггера. Там много будящего мысль, но их последователи претендуют на однозначные выводы, которые философией такого рода в принципе не могут быть обоснованы. Это — внутрилабораторное философствование. Но, объявив себя последователями мыслителей такого типа, легче выдавать свои туманные «концепты» и показную эрудицию за что-то равноценное подлинной философии. Мало того,  нынешние эпигоны, большие мастера саморекламы (одна «эпоха постмодернизма» чего стоит!) объявляют «философским спамом» научную философию. А рассматривать их опусы как литературу мне лично эстетический вкус не позволяет.

Сам я объединяю в себе приверженность научной философии с направленностью на прикладные результаты. Мне мало уточнить и систематизировать понятия, что требует умения работать на самом абстрактном уровне (а это давно уже недоступно многим представителям «современной философии»). А зачем? — совершенно непонятный вопрос для Homo ludens, кичащегося «бесполезностью» своих занятий. Затем, чтобы системно двигаться от абстрактного к конкретному, чтобы ставить и решать реальные мировоззренческие проблемы и тем самым способствовать выработке оптимальной стратегии человеческой деятельности в целом (что для таких господ уже совсем абракадабра), а не просто «вопрошать»,  не беря на себя ответственности за ответы.

В данной заметке я хочу применить свое общетеоретическое понимание эстетического для анализа и оценки эстетического уровня современной повседневности.

Специфика эстетического отношения человека к миру. В рамках избранной мной формы вынужден быть предельно кратким. Однако если есть что сказать, то суть всегда можно изложить коротко, ясно и отчетливо (что, разумеется, не гарантирует бесспорности).  Эстетическое есть одно из сущностных (определяющих специфику) отношений человека к миру. Базовым ценностным ориентиром и системообразующим началом эстетической деятельности является красота. Каждый из нас по-своему на практике отличает прекрасное от безобразного, но, как известно, говорить прозой ещё не значит понимать, что это такое. Философия прошла многовековой путь в осознании природы эстетического, который может служить примером характера развития этой области знания: шаги в накоплении золотых зерен истины могут иметь временной масштаб в столетия и тысячелетия. Назовем основные идеи, явившиеся вкладом в понимание этой категории: гармония и катарсис (Пифагор, Аристотель); удовольствие от бескорыстной целесообразности (Кант); синтезирующая способность как связь с идеалом (Дидро, Лессинг); свобода и игра (Шиллер); схватывание бесконечности посредством символов (Гете, Шлегель, Шеллинг)¹. Однако до сих пор не выработано общепринятое понимание. Мной была предпринята попытка системного синтеза².  Изложу суть полученного результата.

Подойдем к вопросу функционально. Поведение человека, в отличие от других известных живых существ, управляется не столько наследуемыми биологически видовыми программами, сколько социальными программами, создаваемыми самим человеком. Понятно, почему при таком образе жизни человеку необходимо, к примеру, преобразование (труд), познание, нравственная регуляция, и какие функции выполняют названные виды деятельности. Поместив эстетическую деятельность в тот же контекст, попробуем понять её функциональную необходимость. Чтобы сохранить определенную самоидентичность, не потерять себя в условиях перманентного самоизменения и изменения окружающей среды,  человек нуждается в постоянной оценке предъявляемой ему реальности на соответствие его интегральному представлению об идеальном или, по крайней мере, приемлемом для него мироустройстве. Далеко не всегда и не каждый может сделать это путем отчетливого логического анализа, осознанной рефлексии. Однако существует другой способ такой оценки, присущий каждому человеку и действующий в любых ситуациях. Это оценка по принципу «нравится – не нравится»  («не по хорошу мил, а по милу хорош»). Преимущества такой оценки в том, что она действует мгновенно и до всякого осознания и обоснования. Внутренним основанием её являются наши ценности. И мы констатируем: «вкусно – не вкусно», «прилично  — неприлично», «престижно – непрестижно» и т.д. В том случае, когда мы оцениваем приемлемость – неприемлемость чего-либо с позиций «прекрасно – безобразно», мы переходим в область эстетического.

Что представляет собой красота как основание эстетической оценки и образец  в эстетической деятельности (создание чего-либо в соответствии с представлениями о красоте)? Любой образ может выполнять функцию эстетического, если он в чувственно-эмоциональной форме символизирует наше общее отношение к жизни. Вам нравится это произведение искусства, это  поведение (отношение к людям, манера одеваться, говорить и т.д.), этот автомобиль, это жилище, этот город не потому, что они полезны, престижны, модны, но в силу того, что они символизируют ваш настрой на жизнь, включают вас в ситуацию, приемлемую с позиций такого настроя и тем самым как бы работают на вашу самоидентификацию: «это по-нашему». Проверьте себя на простых примерах: какую музыку вы в целом предпочитаете и как вы разговариваете с окружающими. Допустим, вас раздражают романсы и классическая музыка, а нравится попса;  все для вас Ваньки и Машки, а оценки их поведения звучат как «круто» и «прикольно». Или же совсем наоборот. Правда, тут придется сделать усилие в области абстрактного мышления (что носителям первого предпочтения явно не по плечу): вы просто привыкли к этому, поступаете «как  все» или вам это нравится само по себе, бескорыстно, ибо выражает ваше отношение к жизни в целом? Только в последнем случае мы имеем дело с эстетическим вкусом.

Мировоззренческие основания эстетического вкуса. Общее отношение человека к миру системно выражается в мировоззренческих идеалах. А непосредственно и символически – в эстетических предпочтениях. Мы можем, скажем, сопоставлять идеалы русской и германской культур, а можем увидеть их различие в луковках православных церквей и острых шпилях готических храмов (такого рода сопоставления хорошо удавались О.Шпенглеру). Так и повседневные мировоззренческие установки (к примеру, «честь имею» или «бери от жизни все») находят непосредственное выражение в определенных  суждениях и проявлениях эстетического вкуса. Чем более сложным является общество, тем больше в нем и разнообразия типов эстетических предпочтений. Тем не менее, всегда можно выделить типы эстетических вкусов, соответствующих наиболее ярко выраженным мировоззрениям эпохи. Так по отношению к ХХ столетию уместно говорить об эстетике, символизирующей установки коммунистического, либерального, фашистского и различных вариантов религиозного мировоззрения. В то же время в повседневном обиходе, несмотря на все вариации, в определенных культурах наглядно проявляется доминирующий эстетический образ, олицетворяющий их повседневную суть.

В классическую эпоху советского общества, например, таким образом был   безоглядный энтузиазм стройки («И вместо сердца пламенный мотор»)  на барачно-криминальном фоне, который пытались заслонить творения сталинского ампира. Потом начался разброд и все смешалось: попытки уйти в лирику личной жизни, «рык» Высоцкого, «протестное» пижонство стиляг, перешедшее в завистливое подражание Западу. Постепенно наша страна вошла в ту  культуру, которую П. Сорокин назвал «чувственной». Такая характеристика верна в плане указания на нее неодухотворенность и потребительство. Но чувственность может быть разной. От одухотворенной чувственности Эпикура (не «эпикурейцев» в расхожем понимании) до злой красоты воли ницшеанской воли к власти. Какой тип чувственности присущ массовой культуре эпохи информационного общества, которую иногда называют ещё эпохой постмодернизма? Чему можно уподобить доминирующий в ней образ мира?

В основе культуры Запада лежат религиозное протестантское и светское либеральное мировоззрения. Для протестанта мир был бизнеспредприятием, в котором верующий успехом в делах славил Бога. Этому соответствовала эстетика религиозно освященного трудоголизма. Либеральное мировоззрение ставит в центр отдельную личность, её права и свободы. Борьба за эти права и свободы вкупе с прогрессом науки и техники позволили приблизиться к вековой мечте многих утопистов и революционеров: в развитых странах резко возросло свободное время. Маркс искренне верил, что это приведет к расцвету творчества. Увы, в массовом проявлении это вылилось в то, что трудоголик уступил место плейбою. Индустрия досуга оказалась одной из самых выгодных форм бизнеса. И потребительство, выросшее на основе достижений производства, в этой сфере получило, так сказать, мировоззренческое оформление. Развлекательно-потребительский взгляд на мир явился результатом вырождения либерального мировоззрения. Родилась и соответствующая эстетика. Мещанское требование «сделайте мне красиво»  теперь звучит так: «Сделайте мне прикольно… гы-гы». Хлеб обеспечен, на авансцену вышли бесконечно разнообразящиеся зрелища.  В разных мировоззрениях мир может предстать как храм, мастерская, биржа…. В мировоззрении играющего потребителя он предстал как балаган.

Эстетика балагана. Не древо жизни – с мощными корнями, крепким стволом и полной жизненных сил кроной – символизирует теперь мир, но постмодернистская медуза-ризома -  без всякого стержня, расползающаяся во все стороны, но едкая и обильно гадящая вокруг себя. Человечество утратило стратегическую и харизматическую направленность. Радикально-тоталитарные попытки ушедшего столетия кончились неудачей, однако сильно напугали либералов и дезориентировали всех остальных. Оказалась утраченной укорененность в духовной основе мира, в традициях. Зато массовая полуобразованность («А шо такое, мы тоже…»)  добавила смелости (нахальства?), а увеличение свободного времени, улучшение уровня жизни и появление массы потребительских соблазнов довольно быстро (дурное дело – не хитрое) сформировало новые установки: бери от жизни все, главное – новые наслаждения, и,  вообще, я свободная личность и имею право. Выросшая на этой почве рас-пущенность столь же прытко стала перерастать в раз-врат: отпустили вожжи, внутренних тормозов и столь необходимой человеку рефлексии не оказалось,  и -  вместо целеустремленного саморазвития – разворот на распад самого себя и окружающей среды.

По-разному это происходит. У «элиты» начинается с образов Homo ludens и игры в бисер, но реализуется в основном в «акциях», где любое «самовыражение» объявляется искусством (так и хочется заменить самовыражение самоиспражнением), пошлых коллажах, зацикленности, на том, что «ниже пояса», кокетничании матом. «Ближе к жизни» (в их понимании) начинается коммерциализация, всякие «фабрики звезд», апофеоз пробивной бездари. А внизу – орды урбанизированных дикарей в подворотнях и на дискотеках, одурманенные наркотиками и порнографией. Впрочем, верх и низ различаются лишь масштабом дурных прихотей. Кому подворотня, а кому Куршавель, но суть то одна: потеря человеческих корней и бегство от самого себя в дающий забвение бедлам Балагана. Когда-то я писал:

Работа, сон, вино иль люди –

Пусть, что угодно. Но один

Перед лицом Судьбы и буден

Ты сам себе не господин.

Люди, внутренний мир которых пуст, всегда нуждались в отвлечениях и развлечениях. И все же долгие тысячелетия большинством  признавался принцип «Делу – время, потехе – час». Но именно теперь – в силу указанных выше причин – слишком многие стали признавать приоритет «потехи». Развлекайте меня!

Спрос рождает предложение, а предложение подогревает спрос. Если в душе нет тишины и гармонии, то и мир должен быть шумным и раздерганным. И информационное общество все более заменяет крупинки информации отнюдь не информативным шумом. Техника – телевидение, радио, компьютер, Интернет, мобильная связь, — казалось бы, должны были  наполнить нашу жизнь исключительным богатством информации, позволяющей вырабатывать разумные программы поведения. Но эстетика балагана требует иного: ничего серьезного, никакой ответственности! Вот я включаю радио, переходя с одной волны на другую в поисках чего-либо приемлемого. Тщетно! Редкие вкрапления познавательных и аналитических передач (лишь на некоторых радиостанциях), почти полное отсутствие классической музыки и лирических песен. И сплошной оглушающий шум и гвалт. Развязная и порой нечленораздельная болтовня ведущих, суета рекламы, журналистское смакование всего отрицательного. Включаю телевизор. Ещё хуже. Осточертевшее мельтешение женских прелестей, романтизация бандитизма в фильмах, бесконечное однообразие одинаково крикливых «групп» и бездарных «звезд», сплетни и «мистическая» мистификация, и  уже совсем невыносимая реклама. Она теперь раздражает не только слух дикими выкриками и навязчивым вдалбливанием, но и зрение унижающим человеческое достоинство кривлянием своих персонажей, оглуплением человека.  К тому же не дает сосредоточиться, хоть на  какое-то время  углубиться в наконец-то найденную интересную передачу. Сам начинаешь чувствовать себя марионеткой этого сплошного Балагана.

Пытаешься уйти в Интернет, но  в новостях опять сплошное порно и вводящие в заблуждение сенсационные заголовки, мягко говоря, не соответствующие открывающемуся содержанию. А блоги…. Ну, научились читать и писать, и давай себя демонстрировать. Вызывающе, полуграмотно, бессодержательно. Снова треп и стеб. Думаешь найти спасение в газете, но и там тебя достает лживая реклама, обещающая немедленное излечение от всех недугов и «великосветские»  сплетни из жизни «звезд». Куды податься бедному отсталому консерватору?  Покидаешь мир виртуального, а в окружающей реальности ровно тоже. Нарочито громкие разговоры, вызывающие манеры, супернакрашенность-намазанность, подчеркивание сексдоступности. Парни матерятся, не стесняясь девиц; девицы курят почище парней и разговаривают в какой-то противной подвывающей манере, причем все как одна. И все гыгыкают. Весело! Короче (любимое словечко), прикольно…. Пресловутый «Дом-2» один к одному передает натужный и занудный характер такой «веселости»; я не могу задерживаться на нем больше полминуты: противно.

А кому-то и круто. Ведь если есть массы марионеток, то должны быть и кукловоды. Те, которые задают тон, манипулируют «биомассой» и полагают, что «пипл все схавает». Они отличаются от манипулируемых большей тягой к экстриму,  победе в борьбе, большей волей к власти. Но ведь  и резвящиеся потребители непрочь бы включить наслаждение власти хоть над кем-нибудь  в меню своих удовольствий; только кишка тонковата. Но взгляните на «сильных личностей», на их вкусы, развлечения, их любовниц и деток – разве не та же примитивистская пустота и заглушающий её нескончаемый Балаган? В книге одного религиозного писателя я прочитал, что дьяволу невыносима тишина и его подручные хотят весь мир заполнить шумом – нелепым и одуряющим. Но ведь это рано или поздно надоедает. Хочется новенького. И тогда распущенность  и приевшийся дозволенный разврат перерастает в извращенность.  Весь глобализирующийся современный мир готов превратиться в Содом и Гоморру. А что дальше: апокалипсис? Кто-нибудь возьмет и «для прикола» нажмет на какую-нибудь смертельно опасную кнопку: гы-гы.

Возможна ли альтернатива? Я такую эстетику не признаю. Для меня она безобразна. Ну, что ж, каждый прав по-своему, о вкусах не спорят. А верна ли эта современная банальная максима? На вопрос о том, спорят ли о вкусах, возможен троякий ответ. Во-первых, спор о вкусах действительно не имеет смысла, если следование чьему-либо вкусу не задевает интересы других людей. Меланхолик предпочитает зеленый цвет, а холерик – красный. И если они живут врозь и не навязывают свои вкусы друг другу, то, действительно, как сказал бы феноменолог, для каждого будет аподиктичным свой вкус. Но, во-вторых, представим, что эти два человека образовали семью. Тогда, если им не удастся найти разумный компромисс между  вкусами, то возможен развод из-за «несходства  характеров». Но и в этом случае нельзя говорить об абсолютной эстетической правоте одного из них. И, наконец, в-третьих, существуют вкусы, реализация которых объективно наносит ощутимый вред – и окружающим, да и самому их носителю. Вот здесь спорить не только можно, но и необходимо. Если Вася прилюдно испражняется грязным матом, то нелепо обращаться к нему с политкорректными и толерантными увещеваниями: «Вася, будь добр, не делай этого». «Хочу и буду» — ответит наш Вася, разумеется, на своем любимом языке. И бессмысленно тут «на текст отвечать текстом». Убежден, что в таких случаях необходима цензура, запрет на безобразное. И не надо заниматься софистикой: мол, если не нравится, так не слушай и не смотри. Я-то могу отойти от зла и сотворить благо (что частенько и приходится делать), но мир–то (в частном случае – эфир) от этого не перестанет загрязняться.

«Но кто вам сказал – могут возразить мне, — что вы верно оцениваете опасность последствий?» И, вообще, «А судьи кто?». И, опять-таки, не надо софистики. Одна ученая дама говорила мне, что нет, мол, социологической статистики, подтверждающей, что женщины стали больше курить. Так неужели надо «научно» доказывать, что  мать, курящая на прогулке над коляской с грудным ребенком, вредит и ему, и себе и   своим будущим детям?! И что об её вкусе, согласно которому курить это «шикарно»,  спорить можно и нужно? Или, что децибелы современной музыки разрушают мозг и психику? Что «быть под кайфом» совсем не красиво? Что манеры пренебрежительного обращения с другими людьми и прочая «крутость» наносят вред человеческому единству и обесчеловечивают того, кто им следует? Таких ситуаций можно припомнить сотни, и вряд ли для их оценки понадобятся «судьи» особой квалификации. Есть, конечно, сложные случаи. Но, как для сложных операций приглашаются лучшие хирурги, так и для разрешения сложных гуманитарных, в нашем случае эстетических проблем, в принципе могут найтись достойные авторитеты. Хотя, понятно, что от ошибок они также не могут быть абсолютно застрахованы, так же как суд или консилиум врачей. Но, все равно, надо оценивать и следовать обоснованным оценкам. Иного пути просто нет.

И потому я просто не считаю нужным тратить время на спор с теми, кто станет меня убеждать в том, что в балаганной эстетике нет ничего страшного, что все, мол, само собой рассосется и образуется  и никому ничего не надо ни запрещать, ни навязывать. Я этих либеральных иллюзий не разделяю. То, что делает мир хуже,  надо устранять; то, что делает его лучше – пропагандировать  и способствовать его продвижению. Навязывать, действительно, бесполезно, ни к чему кроме очковтирательства это не приводит. Но почему я, будучи убежден во вредности чего-либо, должен безропотно терпеть, чтобы мне навязывали это? Надеяться на стихию рынка, как показывает сегодняшняя практика, нельзя ни в чем, даже в экономике. Нужна отсутствующая в нашем обществе программа воспитания человека, в том числе эстетического. Большевики, кстати, взяли власть без всякой эстетической программы, и кто её только им не предлагал. К примеру, некоторые футуристы в Италии прославляли фашизм, а у нас – коммунизм.  Программа формирования нового человека, в том числе её эстетический аспект  не продвинулись дальше деклараций о намерениях до конца социалистического эксперимента.

Итак, есть ли в духовном арсенале современной культуре идеи, которые способны обосновать  эстетику, альтернативную балаганной? Да, есть. Это философия развивающейся гармонии (антропокосмизма) и ноосферное мировоззрение. Опять-таки, предельно кратко изложу их суть³.

Философия. 1.Целостность мирового бытия обеспечивается взаимной дополнительностью трех его видов: объективной реальности (материи), функционирующей в соответствии с регулярно действующими закономерностями; субъективной реальности (души, экзистенции), выражающей неповторимость индивидуального; и трансцендентной реальности (духа, трансценденции) как духовного основания бытия. 2. Целостность бытия человека обеспечивается взаимной дополнительностью указанных выше видов мирового бытия в сочетании с такой же дополнительностью функциональных уровней человека: природного, социального и психологического (душевно-духовного). 3. В бытии мира и человека постоянно идет борьба двух тенденций: стремления к превращению в абсолютный центр чего-то одного и возрастанию хаоса во всем остальном (энтропии, зла) с одной стороны и стремления к добровольному взаимному единству (негэнтропии, добра). Служение второй тенденции предстает как воля к власти, второй – как воля к любви. 4. Поскольку мир и человек постоянно изменяются, в из развитии появляются неизбежные противоречия. Но тенденция к единству предполагает возрастание гармонии, взаимной согласованности и взаимной дополнительности развивающихся явлений, в то время как рост противоречий может привести к их распаду. 5. Человек свободен в выборе, какой тенденции служить: добра или зла, идти на поводу стихийного развития или стремиться к оптимуму: пройти по лезвию бритвы (здесь я не могу не вспомнить об одном из замечательных мыслителей прошлого столетия – Иване Антоновиче Ефремове) между развитием, разрушающим основы сущего, и сохранением сущего, ведущего к застою. Такой оптимум и называется развивающейся гармонией. 6. Человек укоренен в этом мире, все его атрибуты являются развитием атрибутов бытия. Это единство с миром требует отказа от антропоцентризма, противопоставляющего человека миру, использующего мир только как средство  и являющегося идейной основой глобальных проблем современности. Развивающаяся гармония требует перехода к антропокосмизму – диалогу и соработничеству человека с миром.

Мировоззрение. 1. Современное человечество обладает идейными и техническими возможностями как разрушения, гибели природы и общества (глобальной катастрофы), так и перехода в состояние развивающейся гармонии личности, общества и природы. Такое состояние, когда человеческий разум служит достижению взаимно дополняющего единства указанных компонентов планетарного развития на основе признания самоценности каждого из них, представляет собой содержание ноосферы. 2. Каждый поступок человека, принявшего ноосферное мировоззрение, должен быть ответственным событием, совершенствующим бытие мира и человека. 3. Самое глубинное различие людей проходит не по расовому, национальному, классовому, конфессиональному, профессиональному и т.п. признакам, но, прежде всего, по их базовым ценностям: служат ли они бездумно («после нас хоть трава не расти», «однова живем», «все такие») или осознанно  (ориентация на пре-ступление, стремление ради самоутверждения перейти любой предел) движению к глобальной катастрофе или же становлению ноосферы (ориентация на доброе созидание). 4. Ноосферное мировоззрение требует радикальной переоценки ценностей, и его принятие и, тем более, реализация, с точки зрения современных реалий представляется очередной утопией. Но это единственная альтернатива продолжающемуся сползанию к экологической и военной глобальной катастрофе. Если же человечество действительно не готово жить по человечески, то, стало быть, оно заслуживает уготованной ему судьбы. Времени на раскачку не остается!

Вернемся к эстетике. «Прикольный» и «крутой» балаган  — это пир во время чумы, «веселье» на пути в пропасть. В какого же рода эстетических образах может символизироваться ноосферное мировоззрение? Я не готов к системному теоретическому осознанию ноосферной эстетики («эстетического антропокосмизма»). Поэтому здесь придется говорить на языке вненаучного философствования. Начнем с примеров реального воплощения такой эстетики и ассоциаций по поводу близких мне по духу высказываний отдельных мыслителей. В поэзии – это тютчевское «Все во всем» и простое по форме, но такое глубинное переживание нашей близости к природе в стихах И.Бунина. В прозе – это миниатюры Пришвина, его «чувство родственного внимания» к природе; это «Уолден, или жизнь в лесу» и многотомные дневники Г.Д. Торо. В живописи – гималайские пейзажи Н. Рериха. И все о природе. Честно говоря, я не могу привести аналогичные примеры, касающиеся человека. Видимо, потому, что в нем нет ещё настоящей развивающейся гармонии. А описывать её авансом в духе социалистического реализма – не получается. Я принимаю взгляды И.Ефремова, но и ему, как мне представляется,  не удалось отразить эти взгляды не в рациональных конструкциях, но в художественных образах своих героев. Разве что в раннем «Путешествии Баурджеда»…. Пока реалистичнее переживание трагичности человеческого существования. Но, наверное, и это можно сделать по-разному; в том числе, и провидя в трагедии ростки и зарницы будущей победы:

Пускай олимпийцы завистливым оком

Глядят на борьбу непреклонных сердец.

Кто пал в той борьбе побежденный лишь роком,

Тот вырвал из рук их победный венец. (Ф.Тютчев).

А вот мысли, вызываемые некоторыми близкими мне высказываниями. У Н.Федорова есть такое понятие: «внехрамовая литургия». Это означает, что присутствие  Бога в нашей жизни не должно ограничиться торжественным богослужением  в храме -  вся жизнь, все наши дела должны быть пронизаны этим присутствием. Думаю, что аналогично можно сказать и о красоте. Не только в музее, на концерте, в коллекции – нет, во всем, на каждом шагу. Не так, что сначала «надо накормить народ» (а, главное, самим прорваться к кормушке), а  духовность и прочая эстетика – на сытый желудок. Нет! Здесь и сейчас, всегда и во всем. У И. Ефремова в «Туманности Андромеды» есть такая характеристика будущего состояния нашей планеты: можно было всю её обежать босым и не поранить при этом ноги. Я воспринимаю это не только экологически, но и одновременно эстетически: прекрасный человек (вспомним известные слова Чехова) на прекрасной Земле, спасенной и обустроенной его служением идеалу ноосферы. Для балаганной эстетики, кстати, служение – нечто смешное и «несовременное». Пофигистам и прагматикам этого не дано вместить.

Фундаментом ноосферной эстетики является переживание единства человека с миром, единства повседневного существования с духовной основой бытия, так чтобы в каждом мгновении присутствовала вечность, стремление соразмерности результатов человеческой деятельности с миром и самим человеком (миросоразмерность и человекосоразмерность). Одним словом, развивающаяся гармония во всем. Не новизна ради новизны, не самовыражение любой ценой, но воля к любви, как внутреннему признанию самоценности другого, и стоическое принятие имманентного трагизма бытия. Для кого-то это, наверное, «риторика». Что ж, «Пойми, коль сможешь, // Органа звук глухонемой» (Ф.Тютчев). А для меня без такого мироощущения жизнь теряет смысл. И без следования ему хотя бы в тех мизерных пределах, которые удается отвоевать в «реальной» жизни, столь далекой от гармонии. Но эта реальность никогда не будет доминировать в моей душе.

Примечания

1. См.: Сагатовский В.Н. Философия развивающейся гармонии (Философские основы мировоззрения) в 3-х частях. Ч. 1: Философия и жизнь. СПб. 1997. С. 187-191.

2. См.: Сагатовский В.Н. Философия развивающейся гармонии. Ч.3: Антропология. СПб. 1999. С. 178-180; его же. Бытие идеального. СПб. 2003. С. 68-70; его же. Философия антропокосмизма в кратком изложении. СПб. 2004. С. 210-214; его же. Вселенная философа. СПб. 2008. С. 151-158.

3.Названные философия и мировоззрение помимо работ, указанных в предыдущих примечаниях, изложены мной в: Сагатовский В.Н. Русская идея: продолжим ли прерванный путь? СПб. 1994; его же. Философия развивающейся гармонии. Ч. 2: Онтология. СПб. 1999; Есть ли выход у человечества (критика образа жизни)? СПб. 2000; его же. Триада бытия (введение в неметафизическую коррелятивную онтологию);  а также в рукописи «Мировоззрение для пост-новой эры» (2003-2006), выдержки из которой размещены на моем сайте: http://vasagatovskij.narod.ru

Автор(ы) статьи: Рустамова Э.Б.
Раздел: СОЦИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

довузовское профессиональное образование, эмпирическое исследование, регион

Аннотация:

В статье проанализированы результаты эмпирического исследования развития довузовского профессионального образования на Тамбовщине.

Текст статьи:

Развитие систем начального и среднего профессионального образования в современных российских регионах имеет свои особенности в связи с уровнем социально-экономического развития отдельной территории, ее принадлежности к определенному сектору экономики (первичному, с развитой системой сельскохозяйственного производства, вторичному – промышленного производства, третичному – сферы услуг). Но в любом случае основные тенденции развития профессионального образования, выделенные в предыдущем разделе – развитие профессионального образования как институциональной практики социального института непрерывного образования, увеличение ценностных требований к системе профессионального образования, а также индивидуализация моделей профессионального обучения – характерны для социокультурного развития профессионального образования во всех регионах России.

Система профессионального образования Тамбовской области имеет аналогичные тенденции развития, которые связаны с непосредственными особенностями региона: высокая степень влияния сельского хозяйства, близость к экономически и социокультурно развитым центральным районам страны, высокий уровень дотационного развития и т.д.

Несмотря на то, что более десяти лет г. Тамбов – университетский город, в котором развиваются два университета, несколько высших учебных заведений неуниверситетского уровня как государственной, так и негосударственной принадлежности, в одном из районных центров –              г. Мичуринске – функционирует несколько высших учебных заведений, практически во всех районных центрах открыты площадки факультетов непрерывного образования ТГУ им. Г.Р. Державина и ТГТУ, учреждения начального и среднего профессионального образования представлены в Тамбове и области достаточно широко, но статистические данные свидетельствуют о уменьшении численности принятых студентов в эти виды профессионального образования в целом на 6,7%.

Значение учреждений НПО и СПО в области заключаются не только в подготовке специалистов начального и среднего профессионального уровня для регионального рынка труда, но и в функционировании как элемента системы непрерывного образования, повышения квалификации и переквалификации безработных, особенно в условиях современного социально-экономического кризиса.

В целом в Тамбовской области нарастает процесс массового переобучения работников профессиям, пользующимся спросом в рыночной системе. Изменения в региональном профессиональном образовании связаны и с изменениями в структуре рабочей силы, изменением содержания труда, массовым образованием новых профессий и специальностей.

По данным Тамбовской службы занятости на предприятия требуются рабочие высокой квалификации – слесари, водители, токари, электрогазосварщики, операторы котельной, работники строительных профессий (плотники-столяры и штукатуры-маляры). Трудовые ресурсы требуются в сфере общественного питания, обслуживания, торговли. Существует спрос на сельскохозяйственных и подсобных рабочих, грузчиков, уборщиков, кухонных рабочих, санитаров.

Поэтому система начального и среднего профессионального образования области выступает важным элементом ее социально-экономического и социокультурного развития.

Осенью 2008 г. было проведено авторское социологическое исследование на тему «Ценности студентов системы профессионального образования». Выборка составила 480 человек, 360 из которых студенты Многопрофильного колледжа п. Строитель Тамбовского района (обучающиеся как по уровню начального, так и по уровню среднего профессионального образования), 120 – студенты ссузов г. Тамбова – Бизнес-колледжа (76 человек) и Железнодорожного техникума (44 человека).

Задачи исследования следующие:

1. Рассмотреть отношение студентов начального и среднего профессионального образования к современной системе профессионального образования в России;
2. Выяснить, какие специальности и профессии, по мнению студентов, представляют сегодня ценность для общества в целом и Тамбовского региона, в частности;
3. Выявить отношение студентов к процессу обучения в системе профессионального образования;
4. Проанализировать особенности восприятия престижа профессионального образования в современном обществе и планы дальнейшей профессиональной стратегии развития учащихся.

Совокупный респондент: холостой юноша 17-18 лет, который оценивает свое материальное положение как среднее; хотел бы заработать много денег в дальнейшем профессиональном творчестве, стремится продолжить обучение, хотя и считает, что в современном обществе в большей степени востребованы специалисты рабочих специальностей.

Первый блок вопросов был направлен на выявление того, как респонденты оценивают современное состояние профессионального образования. В целом большинство опрошенных (55,3%) считают, что современная российская система образования нуждается в определенных изменениях, тогда как 17,5% опрошенных не видят в этом необходимости, поскольку система российского образования полностью соответствует потребностям современного общества, а 14,0%, наоборот, оценивают всю российскую систему образования как находящуюся в глубоком кризисе, которую необходимо реформировать и изменять радикально.

Практически аналогично оценивают студенты ситуацию в системе профессионального образования – чуть более половины опрошенных (57,8%) считают, что система профессионального образования находится на достаточно высоком уровне развития, но нуждается в некоторых изменениях, каждый десятый респондент (11,2%) считает, что система профессионального образования находится в глубоком системном кризисе и ее необходимо радикально реформировать, а 16,4% опрошенных считают, что профессиональное образование полностью соответствует потребностям современного общества.

Подавляющее большинство опрошенных считают, что современное профессиональное образование можно рассматривать как ценность современного общества (так ответили 71,3% опрошенных студентов профессиональных учебных заведений), только 12,6% опрошенных так не считают, а 16,1% опрошенных – затруднились с выбором ответа. В сумме группа учащихся, которая сомневается в ценности профессионального образования для уровня развития современного общества приближается к 30%, то есть это почти каждый третий опрошенный.

Несмотря на такую ситуацию, почти каждый третий опрошенный считает, что современному российскому обществу сегодня, в первую очередь, нужны специалисты рабочих специальностей (28,3%). Далее целая группа специальностей получила одобрение практически каждого десятого опрошенного  студента: специалисты технических специальностей (14,0%), работники системы здравоохранения (13,1%), работники сферы услуг (12,3%), учителя, педагоги (10,3%). Значительно менее востребованными специалистами опрошенные посчитали работников сельского хозяйства (8,2%), специалистов гуманитарных специальностей (5,8%), а также обслуживающих работников (4,9%).

Практически каждый четвертый опрошенный считает, что потребности современного развития Тамбовской области также связаны с востребованностью представителей рабочих специальностей (24,2%), а также работников сферы услуг (14,4%), системы здравоохранения (13,4%). Опрошенные считают, что для современного развития Тамбовской области, и традиционно, и сегодня – сельскохозяйственного региона, представители сельскохозяйственных специальностей требуются значительно реже – так ответили только 7,0% опрошенных (вспомним, что при ответе на предыдущий вопрос работники этой сферы получили чуть больше ответов – 8,2%).

Определенный уровень престижа профессионального образования в обществе можно увидеть из следующего блока вопросов.

Практически поровну распределились ответы на вопрос о том, престижно ли сегодня учиться в учреждениях начального и среднего профессионального образования: по 25,4% опрошенных респондентов выбрали вариант ответа «престижно» и «престижно по отдельным специальностям», 22,0% считают, что учиться в профессиональных учебных заведениях сегодня не престижно, а самый большой процент получил вариант ответа – «затрудняюсь ответить», что тоже достаточно показательно.

Престиж той или иной специальности в обществе можно определить по уровню конкурсного отбора на эти специальности в учебных заведениях или по показателю трудоустройства выпускников.

На вопрос о том, легко ли сегодня поступить в учреждения начального и среднего профессионального образования, только каждый пятый (22,7%) считает, что это легкий процесс. Большинство опрошенных (66,4%) высказались за то, что легкость поступления зависит от того, какую специальность ты выбрал, а 5,9% опрошенных считают, что поступить в учебные заведения профессионального образования трудно. Интересно, что аналогичные данные можно увидеть относительно поступления в высшие учебные заведения.

На вопрос о возможности трудоустройства после окончания учреждения профессионального образования ответы распределились следующим образом: каждый пятый (по 20,2%) считают, что найти работу по специальности после окончания учреждения начального образования или ссуза легко и столько же затруднились с ответом. Каждый третий (31,9%) опрошенный предполагает, что после окончания учебного заведения системы НПО и СПО устроиться на работу трудно, чуть меньше – 27,7% опрошенных если и согласны с тем, что устроиться на работу легко, то только по отдельным специальностям.

Интересно, что учащиеся системы начального и среднего профессионального образования более уверены в завтрашнем дне, в своей профессии, и в своей квалификации, чем студенты высших учебным заведений. Так, на вопрос о том, чем вы планируете заниматься после окончания учебного заведения, 38,7% опрошенных ответили, что пойдут работать по специальности, каждый третий (30,3%) предполагают поступить в высшее учебное заведение, а каждый четвертый опрошенный (23,5%) пойдет работать туда, где больше платят. Причем выбор высшего учебного заведения более половины из всех, ответивших на этот вопрос «буду учиться дальше в высшем учебном заведении», связывают именно со своей профессией. В той или иной степени это связано с тем, что выбранные ссузы имеют договоры с высшими учебными заведениями соответствующего профиля о дальнейшем обучении своих студентов в их стенах. Меньше 1% опрошенных предполагают, что после окончания учебного заведения станут безработными.

Подавляющее большинство опрошенных (64,7%) на практике знакомы с той профессией, диплом по которой они получат и хорошо в ней разбираются. Только каждый четвертый респондент (26,9%) знаком с будущей профессий в общих чертах. Это подтверждают и ответы на вопрос о возможности смены профессии. Только 21,8% желают сменить профессию, а каждый десятый – 10,9% — затруднился при ответе на этот вопрос. 67,2% опрошенных респондентов не хотят сменить профессию, что коррелируется и с ответами на вопрос о том, чем предполагают заниматься учащиеся после окончания учебного заведения.

Интересны ответы на вопрос о том, что студенты считают в своей будущей профессии главным. 34,2% высказались за то, что это прибыльная профессия, 26,5% — интересная профессия, 21,4% — полезная профессия. Одновременно с этим, только 7,7% опрошенных высказались о том, что их будущая профессия престижная, а 5,1% — нетяжелая.

Таким образом, анализ первого блока вопросов позволяет сделать несколько выводов. Учащиеся учебных заведений НПО и СПО считают этот уровень профессионального образования востребованным современным обществом, что подтверждают ответы на вопрос о необходимости рабочих специальностей, о планах выпускников на будущее и отношении к выбранной профессии.

Следующий блок вопросов был составлен таким образом, чтобы выявить отношение учащихся к процессу обучения в учебном заведении НПО и СПО.

Почти половина опрошенных (48,2%) при поступлении в учебное заведение стремилась получить профессию в соответствии со своими наклонностями. Примерно одинаковый процент респондентов (16,7 и 15,8% соответственно) выбрали учебное заведение по совету друзей или родителей. Одновременно почти каждый десятый пришел в систем НПО и СПО, потому что больше ему идти было некуда.

Несмотря на такой, казалось бы, осознанный выбор учебного заведения, только каждый пятый опрошенный учится в учебном заведении с большим интересом (21,0), а 40,3% опрошенных согласились с тем, что учеба вызывает у них лишь некоторый интерес. В сумме третья часть опрошенных выбрала такие варианты ответа, как «учеба мне безразлична» и «для меня учеба в тягость».

В следующем вопросе респондентам было предложено сравнить свою учебу в школе и в профессиональном учебном заведении. Полученные данные приведены в табл.1.

Таблица 1.

Сравнение учебы в школе и в профессиональном учебном заведении (%)

Показатель сравнения	Школа		Колледж
	Согласен	Не согласен	Согласен	Не согласен
Учиться интересно	36,6	58,1	76,0	19,2
Учиться легко	33,0	60,6	75,5	18,9
Отношения с преподавателями хорошие, доверительные	56,4	34,7	64,0	26,0
Отношения с одноклассниками хорошие, доверительные	65,4	26,9	67,0	25,0
Желание бросить учебу	23,4	18,7	10,9	27,7

 

Сравнительный анализ оценок интереса обучения в школе и колледже, легкости учебы, отношений с преподавателями и одноклассниками, а также желания покинуть учебное заведение показал, что респонденты более привлекательной для себя видят учебу в профессиональном учебном заведении и в отношении интереса, и в отношении восприятия учебного и профессионального материала, и в отношении доверительности во взаимодействиях с преподавателями и одноклассниками. Интересно, что последний вопрос – желание покинуть учебное заведение – вызвал наибольшее количество затруднений при ответе, причем как относительно учебы в школе (57,9%), так и относительно колледжа (61,4%).

Респондентам было предложено оценить по пятибалльной шкале (1 – совсем не важно, 5 – очень важно) значение профессионального учебного заведения для формирования определенных навыков, умений, возможностей и знаний. Полученные результаты представлены в таблице 2.

Таблица 2.

Формирование умений, навыков, возможностей и знаний в профессиональном учебном заведении (%)

	1	2	3	4	5
Умение общаться с людьми	8,4	3,4	15,1	26,1	47,1
Вовлечение в трудовые отношения	7,6	10,1	23,5	29,4	29,4
Формирование профессиональных навыков и знаний	0,8	9,3	22,0	28,8	39,0
Формирование личных убеждений	8,5	11,1	24,8	30,8	24,8
Формирование ценностей	7,0	12,2	32,2	28,7	20,0
Формирование представлений о мире	10,3	15,4	24,8	26,5	23,1
Появление новых друзей	4,2	0,8	8,5	28,8	57,6
Достижение жизненных целей	0,8	0,8	12,6	26,1	58,8

 

Анализ представленных данных позволяет сделать ряд выводов. Во-первых, в жизни студентов самое высокое значение профессионального учебного заведения в достижении жизненных целей – получение диплома о начальном и среднем профессиональном образовании они рассматривают как один из главных факторов успешной карьеры и материального благополучия. Во-вторых, достаточно высоко значение профессионального учебного заведения в формировании таких качеств, как умение общаться с людьми, профессиональных навыков и знаний, что достаточно предсказуемо. В-третьих, вызывает некоторое недоумение тот факт, что только треть опрошенных достаточно высоко оценила значение профессионального учебного заведения для процесса интеграции в трудовые отношения, ведь именно эта функция профессионального образования должна быть в современном обществе одной из ведущих. В-четвертых, достаточно предсказуемо, что респонденты считают для себя важным значение профессионального учебного заведения в формировании таких качеств, как личные убеждения, ценности, представления о мире, но оценивают его в средних показателях (балл 3-4).

В заключении опроса нам было интересно выявить ценности, которые студенты считают для себя наиболее значимыми (можно было выбрать несколько вариантов ответа). На первом месте учащиеся называют важными для себя такие ценности, как друзья, семья, любовь, профессия, деньги, образование и т.д.

Таким образом, вопрос о ценностях современных учащихся начального и среднего профессионального образования подтвердил полученные выше результаты. Несмотря на то, что в силу возраста и пола (как помним, большинство опрошенных составили юноши 17-18 лет) главными ценностями для них выступают друзья, семья и любовь, профессия и образование также выступают определяющими жизненными ценностями учащихся. Именно они позволяют опрошенным достигнуть таких ценностей, как материальное благополучие (деньги), а также свобода, стабильное экономическое положение. Интересно, что учащиеся достаточно низко поставили для себя значимость таких ценностей, как политика, патриотизм, религия.

Одновременно с этим, можно отметить, что на протяжении всего опроса была выявлена группа молодых людей (примерно десятая часть опрошенных), которая высказывает намерение просто отсидеться в учебном заведении, она достаточно индифферентна к получаемой профессии, ее ценностям, к учебе в учебном заведении в целом.

Автор(ы) статьи: Навойчик Е.Ю.
Раздел: СОЦИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

дух; духовность; культура; повседневность; постмодерн; своевременное

Аннотация:

Статья посвящена проблеме актуальности идей духовности в образовании в эпоху постмодерна. В эту эпоху особое место в жизни человека занимает повседневное и духовные стремления не находят бла­гоприятных условий реализации. Как соотносятся принцип децентричности, отказ от формирования целостного образа человека в обра­зовании, с идеей становления духовности? Возможно ли такое состояние культуры и образования, при котором эти идеи будут неприменимы, или они нерасторжимо связаны с феноменом человека?

Текст статьи:

Применяя понятие «духовность» к решению образовательных проблем, мы, как правило, опираемся на гуманистическую парадигму, по которой человек стремится к мак­симальному раскрытию, заложенных в нем сущностных сил, самоидентификации в куль­турном пространстве. В данном случае мы исходим из образа человека как целостного, самотождественного существа.

Постмодернизм не приемлет подобный образ человека, концепция единства и идентичности ставится в нем под сомнение. Здесь ведется речь об индивиде, распавшемся на частичные функции и сферы жизни, в таком случае целью образования уже не может являться создание идентичности притязающей на значимость, индивидуальность.

Подобные идеи в современной философии достаточно популярны. Они отражают изменившееся мироощущение человека и выражаются: в абстрактном искусстве — в раз­рушении предметного мира, в поведении — в массовом отказе соблюдать общепринятые нормы морали, в забвении религиозных заповедей. Этот образ жизни соответствует ново­му образу человека эпохи постмодерна, свободному от тоталитарных, по мнению авторов этих идей, установок морали, искусства и религии. «Духовность» как понятие, выражаю­щее стремление к целостности, гармонизации способностей и целей человека, становится не популярным, утрачивает свою актуальность. Человек погружается в свою эмоциональ­ную жизнь, витальное в нем преобладает над идеальным — в этом состоит сущность образа человека постмодерна.

Означает ли это, что исчезает, нивелируется свойство души, которое данное поня­тие определяет? Понятие «духовность» складывается из многих аспектов и только в их единстве проявляется и реализуется в полной мере. Это не только чувственно-интуитивные свойства человека как вера, интуиция, прозрение, озарения, но и рациональ­ные стороны его существа. Причем эти рациональные качества направлены не только на решение практических задач — например если болит рука, то как ее вылечить — а на то, как и почему в мире происходит страдание и боль? Эта способность разделения существова­ния и сущности, по М. Шелеру, является одним из главных свойств человеческого духа [2. С. 76]. Шелер назвал это свойство идеирующей абстракцией, и противопоставил его традиционному абстрагированию, его истолкование относится скорее к онтологии и при­обретает метафизический смысл. Это окно в абсолютное, позволяющее человеку вырвать­ся из оков пространственно-временного мира и вникнуть в сущностный смысл бытия.

Но, как известно, основным аргументом скептиков является то, что в ситуации по­вседневности большинство людей не применяют это свойство — напротив, их жизненная сила (А. Шопенгауэр, Ф. Ницше) уменьшается, если они следуют по этому пути, что про­тиворечит, по их мнению, природе человека, чуждой гармонии. Эту мысль высказывал И. Кант, когда, размышляя о становлении человеческой духовности в историческом масштабе, отмечал, что изначально человек по природе своей зол и лишь в преодолении сво­ей природности встает на духовный путь.

Мир повседневности, по сравнению с «конечными» (А. Шюц) формами человече­ского бытия, такими как религия, искусство, наука, которые замкнуты на себе и где пере­ход от одной формы к другой требует определенного духовного и эмоционального уси­лия, дает телесно-предметное переживание реальности, ее вещей и предметов. Если нечто запредельное не вписывается в повседневность, срабатывает автоматизм повседневной логики, исключающий запредельное за рамки реального, оно игнорируется до тех пор, по­ка это возможно. Если же игнорировать «непонятное» с точки зрения обыденного больше нельзя, на помощь приходят символы, как связь между трансцендентным и повседневно­стью (медицина, религия, литература и т.д.) [4. С. 81-84].

М. Шелер определял низшие, эмоциональные проявления человека как порыв, эти проявления изначально очень сильны, тогда как высшие категории бытия и ценности, из­начально более слабы, ибо все прекрасное редко и кратковременно в своей хрупкости и уязвимости [4. С. 102]. Уже не раз в истории возникали тенденции возвращения к природ­ному, что может являться признаком усталости, упадка культуры. Но единственное сред­ство против деградации духа находится в самом духе, в осознании трансцендентного, ко­торое входит неотъемлемой частью в его структуру. Осознавая свое превосходство над всеми бытийными формами мира, человек уже не может вернуться к тому состоянию, ко­торое когда-то имел. Тем не менее, состояние духовно-нравственной настроенности, «по­леты» духа за пределы естественности, могут совершаться только при участии всех ин­теллектуальных и эмоциональных способностей человека. Именно эту максимальную на­пряженность и соединенность всех способностей человека, всего лучшего, что есть в нем, мы называем духовностью.

Философия образования под воздействием идей постмодернизма пересматривает отношение к педагогике с позиции проблем современной культуры. Многие педагогиче­ские теории представляются, исходя из этого идеологами постмодерна, как симулякры, фантомы, не имеющие отношения к действительности. Отсюда вытекает отказ от объек­тивности и общезначимости педагогического знания (в теориях, например, Ленцена и Олькерса).

В центре их внимания оказывается индивид в его неповторимости, что противоре­чит универсализации, и здесь педагогику может, по их мнению, заменить искусство и эс­тетика, где человек получает возможность описания субъективных переживаний [5. С. 430]. Так, X. Бек отводит педагогике функцию эстетического освоения мира, не с помощью подведения понятий под наблюдения, а как способность духа воспринимать, наблюдать, отмечать, отсюда такие формы скорее чувственного познания как образ, мета­фора, проекции, фантазии, средства реализации эстетического конструирования мира. Пе­дагогика может стать, по мнению некоторых ученых, своего рода искусством, разновид­ностью нарративного повествования, далекого от притязаний на общезначимость.

Педагогика как искусство всегда связана со способностями учителя, реализуется в отношениях «учитель-ученик», коммуникативна по своей сути. Постмодернистская педа­гогика не только не предлагает единого образа человека, но и настаивает на его децен-тричности, на плюральное™ форм его жизни, на исключении «педагогического отноше­ния» с ведущей ролью учителя и замене его симметричными отношениями, языковыми играми, визуализацией процесса обучения с помощью компьютера и т.д.

Насколько становление духовности в образования актуально, исходя из этих идей? Если рассматривать духовность в образовании с позиции традиционной для педагогики как совокупность морально-нравственных качеств, подчинения общеобязательным нор­мам и ценностям, приходиться признать, что они не согласуются с концепциями децен-трированной личности, плюральное™ педагогического процесса. Если же исходить из принципа автономии личности — особой самостоятельности и независимости человека, на которой основана его свобода, то это согласуется с данными принципами. С помощью своего разума, силой духа, человек определяет законы, по которым существует, согласу­ясь с законами природы и общества.

Человек определяет для себя в качестве ориентиров то, что М. Вебер назвал пучком индивидуальных личностных смыслов: они включают не просто наличие идеала, но и возможность подбора средства для его реализации, тогда идеал превращается в цель, он соразмеряется с интенциями и ценностями, долгом, любовью, обязанностями. Они не имеют объективного коррелята, оставаясь интенциями, субъективными предпочтениями, на них базируется традиционное действие — человек бессознательно воспринимает смысл как традицию [1. С. 628]. Автономия — это способность духа воздействовать на материю, выстраивать последовательность событий, вещей, отношений, что, складываясь в опреде­ленную взаимосвязь, конкурирует с природой — естественным положением дел, складыва­ясь в искусственную реальность — мир духа.

К. Поппер в работе «Я и мозг» видел взаимоотношения между природным и духов­ным следующим образом. Материальный мир на определенной ступени своего развития порождает мир более совершенный — психических состояний человека и на этой основе вырастает мир произведений человеческого духа — рассказов, мифов, научных теорий, проблем, произведений искусства. Все эти объекты — коды, фиксирующие содержание, которое закладывается людьми с присущими им психическими состояниями [5. С. 463].

Еще К. Маркс и Ф. Энгельс выделяли две группы потребностей человека. Первая группа обеспечивает потребности сохранения жизни — «потребности нужды». Вторая группа иного рода: в нее входят иные мотивы, благодаря которым происходит интеллек­туальное освоение непознанного и усложнение внутренней организации — «потребности роста» [3. С. 268]. Л.Н. Гумилев приводит эти идеи в подтверждении своей теории пас-сионарности, с помощью которой объясняет периоды подъема и упадка этносов в разные периоды истории.

Он говорит о том, что в период становления и развития этноса у некоторых инди­видов наблюдается стремление к целенаправленной деятельности, связанной с изменени­ем окружения. «Причем достижение намеченной цели, часто иллюзорной или губитель­ной для самого субъекта, представляется ему ценнее даже собственной жизни» [3. С. 269]. Этот импульс — отклонение, он противоречит инстинкту самосохранения и таким качест­вам классового общества, которые Энгельс перечислил в «Происхождении семьи, частной собственности и государства» как жадность, страсть к наслаждениям, скаредность, ко­рысть и т.д. Все эти чувства, по Гумилеву, не «плохие» и «хорошие» с этической точки зрения, а модусы пассионарности, которые способствуют развитию этноса.

Носители пассионарности не всегда могут рассчитать последствия своих поступ­ков, что подтверждает тезис о том, что пассионарность — атрибут не сознания, а подсозна­ния. Правда, природа этого качества, по мнению автора, скорее биологического, чем ду­ховного свойства. «Пассионарность имеет энергетическую природу, а психика особи лишь трансформирует на своем уровне импульсы, стимулирующую повышенную активность носителей пассионарности, создающей и разрушающей ландшафты, народы и культуры» [3. С. 334].

Применяя теорию Гумилева к проблеме снижения актуальности духовного в эпоху постмодерна, необходимо отметить, что по ней в фазах надлома и инерционной фазе, ко­торые следуют за фазами подъема и акматической фазой, число пассионариев сокращает­ся. Исходя из этого, сегодня подавляющее большинство людей либо «гармоничные» (уро­вень пассионарности равен инстинкту самосохранения), либо «субпассионарии» (ин­стинкт самосохранения которых выше уровня пассионарности). Это соотношение соот­ветствует периоду расцвета цивилизации, росту материального благосостояния.

Но, по мнению Гумилева, даже в эти периоды «разумному эгоизму» противостоит группа импульсов (аттрактивность — от лат. «влечение»), отличных от пассионарных, но почти таких же мощных — у людей имеется странное влечение к истине, красоте и справедливости, это влечение сильно варьируется по силе импульса и ограничивается посто­янно действующим «разумным эгоизмом».

Таким образом, наличие определенных свойств человеческой души, выходящих за рамки сохранения вида — это реальность, которая является неотъемлемой частью отноше­ний «человек — природа — общество». Как правило, именно этими качествами обеспечива­ется, с одной строены, сохранение традиций, с другой — движение вперед. Насколько «не­пассионарен» современный человек, настолько умеренно в нем развито стремление от­стаивать и выстраивать, в первую очередь для себя самого, идеалы, ценности, смыслы. Тем не менее, духовное в нем присутствует в виде заложенной потенции. Возможности образования позволяют раскрывать этот потенциал, но только в той степени, в которой этот необходимо современному человеку. Понимание этого приходит на ступени автоно­мии и далее реализуется самостоятельно.

Библиография

1.  Вебер М. Основные социологические понятия. — М., 1990.

1. Губин В., Некрасова Е. Философская антропология. — М., 2000.
2. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера земли. — М., 2001.
3. Ионин Л.Г. Социология культуры. — М., 1996.
   1. Огурцов А.П., Платонов В.В. Образы образования // Западная философия образования, XX век. -СПб., 2004.

Автор(ы) статьи: Клопыжникова А.А., Ромах О.В.
Раздел: СОЦИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

обряд, ритуал, структурно-элементальная конструкция

Аннотация:

В статье рассматривается четкая структура обряда и ритуала как элемента культуры, при соблюдении которой происходит достижение желаемого результата.

Текст статьи:

Совершение ритуала, предписываемое той или иной традицией, является специфическим типом поведения человека, важным элементом предметно-практической деятельности, который прослеживается на различных этапах цивилизационного процесса. Материальный аспект подготовки к ритуалу включает в себя выбор подходящего участка, необходимую очистку рабочего места, размещение мебели в соответствии с предусмотренными физическими движениями. Местоположение — важная часть обряда. Нужно выбрать закрытое помещение, которое доступно только тем, к кому обряд обращен. До этой стадии нужно принять решение относительно того, кто может посещать обряды, требования для посещения и уровень уединения, требуемый для обрядов. Эти требования нужно принять во внимание, чтобы принять решение относительно местоположения.

В зависимости от обряда, выбирают соответствующие ему инструменты. Они могут сильно изменяться от традиции к традиции и также зависят от природы обряда. Эти четыре инструмента связаны с четырьмя Элементами, причем пятым, или духом, является человек, совершающий обряд.

Жезл (Огонь). Жезл символизирует степень желания или намерения. Он концентрирует энергии ритуала и используется широко в ритуалах вызывания и воскрешения.

Чаша (Вода). Чаша является проекцией интуиции. Она имеет много применений.

Кинжал (Воздух). Кинжал или маленький клинок — проекция Ума. В некоторых обрядах он заменен на Меч. Он используется, чтобы сдерживать энергии и создавать символы и знаки.

Пентакль (Земля). Pentacle — символ тела или физической формы. Он используется для приручения вызванных сил, время от времени его заменяют на сосуд с солью и водой.

Эти главные инструменты в обряде и ритуале. Также существуют другие вспомогательные элементы к которым обращаются во время проведения определенного таинства. Это могут быть благовония, свечи, колокольчики и др. Благовония очищают воздух и устанавливают настроение. Они могут также использоваться для проявления духовных (тонких) сил и проецирования образов. Свечи традиционно используются, чтобы дать свет, они дают минимум света, и могут быть разного цвета в зависимости от ритуала.

Колокольчики используются, чтобы отметить начало и завершение обряда.

Традиционные методы включают изгнание, которое может использоваться, чтобы очистить область от любых нежелательных энергий. После того, как это сделано, священное место должно быть создано, чтобы удержать энергию. Оно может варьировать от создания духовного храма к очерчиванию круга мечом. Важно, чтобы это было сделано правильно, и были использованы сильные визуализации. Бесполезно использовать сложные заклинания, если визуализации не соответствуют в интенсивности.

Очерчивание магического круга проходит в три этапа:
подготовка священного пространства, в котором должен использоваться ритуал; сосредоточивание силы для того, чтобы во время ритуала иметь возможность подняться на более высокий уровень, и ограничение вторжения чужеродных сил, препятствующих работе. Обычно официальное очерчивание магического круга предполагается тремя окружностями внутри круга. По традициям, все движение в круге начинается и заканчивается на востоке, символизирующем источник Света, и происходят по часовой стрелке относительно центра. Движения против часовой стрелки избегаются, потому что сопровождаются обычно поворотом налево, а это ассоциируется с отрицательной энергией.

Очерчивание первых двух окружностей имеет очистительное значение, а также устанавливает связи с основными силами, которые проявятся позднее в ходе ритуала. Обычно перед тем, как непосредственно очертить круг мечом (или кинжалом, или большим и указательным пальцами правой руки), место окропляют святой (освященной) водой со щепоткой соли, символизирующей элементы Воды и Земли. Можно воспользоваться водой, взятой в церкви. Святая вода разбрызгивается вдоль границы круга традиционным кропилом или пучком зелени, или даже кончиками пальцев с целью очиститься с помощью Воды и Земли. Для очерчивания последней окружности магического круга используют меч, кинжал или даже большой и указательный пальцы. (Если выбирают меч, то им обычно владеет мужчина.) Кончик меча, не касаясь земли, обрисовывает окружность, радиус которой уже обозначен двумя первыми окружностями. Цель очерчивания круга мечом — закрепить уже обозначенные границы. После того как обведена третья окружность, энергия висящего круга света направляется мечом на формирование купола круга. Всегда предполагалось, что купол также проходит и под землю, а потому магический круг можно рассматривать как сферу. Далеко не всегда все происходит по указанной схеме. Иногда к четырем материальным началам (Вода, Земля, Воздух, Огонь) добавляют еще и пятое — духовное, или вместо трех окружностей используют четыре (или пять).

Когда священное место создано, освящение нужно продолжить. Они могут включать заклинания четырех элементов, молитвы, медитации и еще что-либо. Важно, что пространство сфокусировано на обряде, который будет совершаться. Для того чтобы разметить стороны света, требуется четыре свечи. Все четыре свечи могут быть одного цвета или каждая соответствует цвету стороны света: Восток: желтый или золотистый; Юг: красный; Запад: синий; Север: зеленый.

В каждом ритуале и обряде жесты и движения имеет большое значение и важность. В ведической практике (Vedic), например, каждый ручной жест (или Mudra) воплощает определенную силу или энергию. Даже танец может использоваться для вызова. В Космическом Танце Шивы 108 поз, которые воплощают его природу и призывают соответствующую вовлеченную силу. В индивидуальных ритуальных практиках используются жесты, которые отражают некоторые энергии, силы и состояния разума. В недавнем исследовании природы разума, основатели нейро-лингвистического программирования открыли, что возможно связать определенные эмоции с жестами рук и движениями. Это немного напоминает опыты Павлова (собака выделяет слюну, когда слышит звонок, потому что звонок ассоциировался с пищей), но идущие намного далее. Основатели NLP нашли насколько легко было связать эмоции с определенными жестами. Это, конечно, и является основой для использовании ими Mudra (движений рук) и жестов в оккультной практике. Имеется много древних традиций, которые используют методы, включающие жесты и движение; асаны и Mudra в Йоге, рунические фигуры.

В ходе ритуала может возникнуть необходимость открыть и закрыть ворота. Ворота могут потребоваться для того, чтобы входили или выходили существа, не имеющие физической оболочки. Так же, ворота используются для отделения друг от друга двух различных ритуалов, если есть необходимость провести их подряд. Тем не менее, открытие ворот ослабляет структуру сферы. Поэтому очень важно открывать ворота только по необходимости, а затем тщательно закрывать их. Чаще всего ворота открывают и закрывают тем магическим оружием, которым очерчивалась последняя окружность круга, обычно это меч. Наличие ворот оговаривается заранее, и в таких случаях меч кладут в том месте круга, где он должен был быть разрезан. Делается это, как правило, после очерчивания последней окружности. Обычно исполнитель, взяв магическое оружие и целуя лезвие, приветствует участок круга, где предполагается открыть ворота. Приветствие проводится с целью привлечь внимание присутствующих к свершаемому действию, а также для того, чтобы отделить настоящее от прошлого. Исполняющий, встав лицом к месту, где должны быть ворота, касается кончиком лезвия круга слева от себя и рисует небольшую арку слева направо, по размерам достаточную для того, чтобы в нее мог пройти один человек. Этот дверной проем очень хорошо заметен, так как над ним нависает купол сферы. В некоторых случаях, особенно когда для обведения контура отверстия пользуются рукой или кинжалом с коротким лезвием, то вырезают целый сегмент круга, проводя лезвием по стороне круга, противоположной проему ворот. После того как появилось отверстие, исполняющий обычно отходит в сторону и держит ворота под психическим наблюдением, пока совершается необходимое движение сквозь ворота. Закрытие ворот также может происходить по-разному. Чаще всего мечом просто проводят слева направо, восстанавливая круг. Главное здесь -  это то, что внешние действия лишь подкрепляют внутренние процессы — наиболее важные. Ведь настоящий знаток даже без физических действий может очертить круг, призвать защиту сторон света, связать оставшуюся энергию, снять заклятие со сторон света и распустить сферу.

Кульминационным моментом обряда и ритуала является: сначала произношение обращения, а потом уже само заклинание.

Перед окончанием ритуала необходимо распределение энергии должным образом, так, чтобы излишняя энергия рассеялась, не причинив никому вреда. Внутренняя подоплека ритуала облекается в символы ритуала внешнего. Он включает в себя сознательное связывание лишней энергии, снятие заклятия со сторон Света и разрыв круга. Обычно связывание энергии означает рассеивание под контролем любой остаточной энергии, не использованной в целях ритуала. Во время магического процесса энергия производится и содержится внутри круга. Иногда непосредственно для ритуала, а иногда как побочный продукт любой другой операции. Хорошо, если вся она используется при достижении цели ритуала. Но в случае, если этого не происходит, заряд должен быть надлежащим образом рассеян, а не выпущен весь разом. Связь энергии может проводиться различными способами. Один из наиболее простых заключается В том, что все участники сцепляют руки и прогоняют оставшуюся энергию «потоком» по кругу, обычно по часовой стрелке, распределяя ее между собой. Затем они могут использовать ее для какой-то особенной цели, или просто каждый участник с ее помощью восполнит свои психические запасы, или для обогащения планеты они пропускают ее через себя в землю. Возможно сочетание в ходе работы всех этих трех употреблений.

Каким бы ни был способ связи энергии, в результате должны уменьшиться силовые уровни сферы и сохраниться только та энергия, которая необходима для поддержания сферы. Доказательством того, что это происходило, служит медленное разрушение свода сферы, напоминавшей гигантский мыльный пузырь, и в конце концов остается видно только слегка светящееся кольцо от линии третьей полуокружности. Вместо кольца можно иногда наблюдать свечение всего сферического купола (явно свидетельствующее о наличии в нем энергии), очень яркое в центре и размытое по краям, постепенно гаснущее у земли, и купол напоминает в это время огромный раскрывающийся ирис. После того как остаточная энергия, сколько бы ее не было, уходит в землю, сфера постепенно растворяется, а значит, можно снять заклинание с охраны сторон Света.

Завершающим этапом обряда и ритуала, является, благодарность за помощь вызываемых духов, прощание с ними перед тем, как они вернутся в свои привычные места обитания и разрезание сферы. Тот, кто очерчивал сферу мечом третий и последний раз, поворачивает меч на восток, совершает Х-образное разрезающее движение, символизирующее разрыв последних энергетических связей. Это повторяется в направлении юга, запада и севера, и, наконец, последний поворот на восток — приветствие источнику света.
Согласно некоторым традициям, сферу ликвидируют, совершая движение против часовой стрелки и как бы стирая или разматывая сферу, но и в этом случае движение начинается и заканчивается на востоке. Другой способ уничтожения сферы — сматывание веревки, использовавшейся для обозначения границ сферы, производимое против часовой стрелки. Это обычно происходит сразу же после того, как исполнитель обряда разрезает сферу, но перед тем, как он снимет последнее заклятие. Обряд закончен.

 

Литература.

1. Арутюнов С. А. Обычай, ритуал, традиции //СЭ, 1981, № 2.

2. Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре СПб.: Наука, 1993.

3. Пропп В. Я. Русские аграрные праздники. Л., 1963а.

Автор(ы) статьи: Данилкина И.И.
Раздел: СОЦИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

визуализаци, визуальное воображение, представления, трансформация среды

Аннотация:

Визуальное воображение выступает в статье как основа и предтеча всех пространственных преобразований, которые рассмотрены как основы проектов, информационных притяжений, материализации их в реальность.

Текст статьи:

С развитием общества, культура выходит на качественно новый уровень бытия, в котором деятельности визуального воображения отводится значимая роль, не ограниченная никакими законами. Изучение внутреннего мира воображения необходимо для того, чтобы вступить на новый уровень развития культуры.

Если говорить о формах взаимодействия человека с миром, то можно предположить, что изначально существует взаимосвязь между сознанием и внутренней активностью психики, выраженной в мечтах, фантазиях, планах на будущее, так называемых визуальных мирах воображения.

Это взаимодействие может быть выражено следующим образом: воображение человека создает так называемую виртуальную реальность, в которой он стремится достичь желаемого результата во внутреннем плане. Ярче всего это проявляется в творчестве (к примеру, прежде чем написать картину, художник увидит ее в своем воображении).

Говоря о воображаемом, нужно отметить, что здесь многое зависит от силы воображения и свободы творческого мышления. Ведь посредством взаимодействия жизненного мира с воображаемой реальностью человек способен преобразовать действительность и открыть дорогу будущему. Здесь любая воображаемая ситуация становится реальной.

Воображаемая реальность – это нереальный фантомный мир представлений и явлений, который с помощью чувственного переживания и внутренней интерактивности человека становится реальным. Человек здесь предстает абсолютным творцом, не ограниченным никакими рамками.

Одно из важнейших изменений, произошедших в современном обществе, связано с ростом значимости в культуре визуального компонента. С внедрением новых информационных технологий, Интернета, с распространением телевидения и видео прежняя культура, определяемая как «литературоцентрическая» или «речевая» постепенно утрачивает свои позиции.

Изобретение фотографии, кино, телевидения, Интернета, привело к бурному росту тиражированных изображений, массовому производству и потреблению визуальных образов. Сфера знаков и образов становится самодостаточной и значимой реальностью. Визуальность перестала восприниматься как вторичное или подчиненное измерение культурной практики. Выросло новое поколение, воспитанное на культуре  видео, телевидения, компьютеров, то есть на культуре, которая визуализировала многое из того, что ранее мыслилось лишь как умопостигаемое.

В результате этих процессов меняется социальная реальность: способ функционирования общественных институтов,  формы межличностной коммуникации, образ жизни. Современная реальность в большей степени сконструирована средствами массовой информации. Такие традиционные, базовые социализирующие каналы как язык, религия, обучение и воспитание, сменяются более зрелищными и более эффективными  с инструментально точки зрения, — экранными и неэкранными визуальными технологиями. Люди становятся объектами целенаправленного воздействия различных групп.

Можно говорить о визуализации как о культурной доминанте, что активизирует интерес к этой тете в теоретической рефлексии и вводит в употребление термин «визуальная культура». На сегодняшний момент нет сколь-нибудь единого определения данного термина. В этом исследовании под визуальной культурой понимается часть семиотического пространства, особый мир графических и живописных форм в повседневной реальности, окружающей человека, являющейся частью его жизненного мира и имеющей огромное значение для формирования его идентичности. Современная визуальная культура охватывает столь различные по средствам выражения и по своей «идеологии» культурные феномены как кино, дизайн, телевидение, фотография, концептуальное искусство, реклама и т.д.

Возникновению современной культуры способствовал бурный расцвет научно-технического прогресса (НТП). Главной характеристикой современной культуры становится переход от словесного к визуальному типу мышления людей, влекущий за собой визуализацию искусства и культуры в целом. Следствием этого перехода становится утерянная культура книги, и вообще, печатного слова. Следовательно, «наша цивилизация становится image oriented, ориентированной на зрительный образ, который приводит к снижению грамотности, к огромному влиянию образов и к тому, что гипертекстовый CD-ROM заменит книгу»[1].

Главными носителями информации в современной ситуации становятся электронные аудио-визуальные структуры. «Вся вторая половина XX века (СМИ, TV, система обучения и воспитания человека, новейшие виды арт-деятельности, дизайн, массовая культура) активно перестраивала психофизиологическую систему человека в направлении получения основной массы информации в невербализованном, недискурсивном виде; мышления и коммуникации не только формально-логическими конструкциями, но и «гештальтами», энергетическими квантами, визуальными образами и тому подобным»[2].

Визуальная культура  по определению – это область культуры, связанная с получившими широкое распространение современными техническими способами записи и передачи изображения и звука (кино, телевидение, видео, системы мультимедиа)[3].

Визуальная культура представляется во взаимосвязи со способностями воображения, где непременным условием развития культуры является работа с образами. Современные технологии визуализации значительно упростили механизмы воображения и сделали его более доступным. К примеру, развитие фотографии постепенно вытеснило изобразительное искусство на второй план.

Специфика визуальной культуры определяется ее семиотической природой  и техническими возможностями средств ее реализации: высокая информационная емкость, легкость и убедительность чувств, (образного) восприятия, доминирование репродуктивных возможностей над продуктивными, скорость и широта трансляции и тиражирования. Вследствие этого ее восприятие сравнительно с вербальной коммуникацией оказывается психологически более емким и легким, но менее систематичным и рациональным, социально – более массовым и доступным, но менее стабильным и однонаправленным[4].

Человеческое воображение создает и использует множество объектов, степень упорядоченности которых значительно выше, чем у тех, с которыми сталкивается человек в своей жизни[5]. Упорядоченное и структурированное использование образного пространства в творческой самореализации личности свидетельствует о существовании прямой зависимости реального мира от сферы воображаемого.

Ориентация на зрительный образ в литературе, в музыке, в невизуальных видах искусства путем разного рода орнаментики, экранизаций, подтанцовок, светоэффектов и много другого свидетельствует о тотальной визуализации современной культуры. В итоге разрушается интимность процесса общения с искусством, возможность его индивидуального толкования каждым читателем, зрителем или слушателем в зависимости от собственного жизненного опыта и состояния  в момент восприятия произведения. Ибо зрелищность рассчитана на эффект, на массовое восприятие[6]. В этом контексте, любое явление искусства при достаточном тиражировании и распространении приобретает массовый характер.

Необходимость переосмысления роли визуального воображения в трансформации культурной среды связана с возникновением нового типа аудиовизуальной реальности – виртуальная реальность.

Последняя, как искусственно созданный мир, является индивидуальным пространством воображения, способным проектировать любые фантазии человека.

В переводе с латинского термин «виртуальная реальность» означает – потенциальный, возможный, а также мнимый, воображаемый, вещественный, существующий.

Понятие виртуальная реальность многозначно. Его истоки можно найти еще в античности. Римляне использовали этот термин для обозначения состояния душевного подъема воина, так называемую воинскую доблесть, проявляемую в бою.

С другой стороны, virtus — это одна из высших, если не высшая, добродетель, свойственная самым мудрым.

Цицерон употребляет термин «virtus», не только когда он описывает добродетель свойственную скромным, сдержанным государственным мужам.

В современной западной культуре латинское virtus понимается в четырех смыслах. С одной стороны — это моральная ценность, благо (например, в английском языке virtue — это добродетель), с другой — некая актуально существующая и действующая реальность, с третьей стороны — как некий артефакт, с четвертой, «виртуальный» — чаще всего синоним потенциального, мнимого, нереального.

Термин «virtus» в средневековой схоластике представляет собой некое активное начало, существующее в явлении, объекте, субъекте. Virtus — это действенная активная сила, которая развернулась, воплотилась в росте того или иного объекта. Каждая созданная вещь содержит virtus, вложенный в нее Абсолютом. Virtus — это самодостаточная сила, некое активное начало, активная первопричина действия, присущая созданному тварному миру как в целом, так и его частям. Именно в таком направлении разрабатывал понятие «виртуальность» Фома Аквинский. Он связывал понятие с Божественным творчеством, создающим вещи на экстенсивной материи, выступающей как чистая и неопределенная потенциальность.

У последователей Фомы Аквинского виртуальная теория получила дальнейшее развитие. Средневековый философ и богослов Дунс Скот ввел лингвистическое разграничение, которое придало термину «виртуальность» смыслы, ставшие традиционными. Его латинское virtus было главным пунктом его теории реальности. Термин «виртуальный» Скот использовал для того, чтобы преодолеть пропасть между формально единой реальностью (предполагаемой нашими концептуальными ожиданиями) и нашим неупорядоченным и разнообразным опытом.

Схоластической натурфилософией было заложено дальнейшее появление западноевропейской науки и культуры Нового и Новейшего времени. Предмет не сотворен однозначно, он заложник различных действий, сложного принципа смешения качеств, формируемых по свободному и произвольному выбору. Отсюда становится ясным появление молекулярной теории — мельчайшие одинаковые частицы под действием определенных сил слагаются в тот или иной вид.

Подобное мышление бытия вещей привело в конечном итоге к теории эволюции Ч. Дарвина, смысл которой заключается в изменении вида или того, что называется формой у схоластов, в совершенно «иное», что было до претворения, под влиянием некоего творческого акта, стоит лишь заменить божественный схоластический творческий акт «природным» или «космическим», где птица может стать камнем и т.д.

Все, таким образом, сводится к творчеству, в котором как бы растворяется вещественность.

Эпоха Возрождения поставила на место Божественного творческого акта, человеческое действие и мнение, которое в конечном итоге меняет и творит все на основе собственной субъективности.

В классической механике 17 века «виртуальная реальность» понималась как обозначение некоторого математического построения, совершаемого преднамеренно, но стесненного объективной природной реальностью, которая накладывает свои физические ограничения. Отсюда понятие «виртуальный мир» воплощает в себе двойственный смысл — мнимость, видимость и одновременно истинность. Виртуальное пространство возникает в качестве противоположности естественному физическому пространству — содержит информационный, субстанциональный эквивалент вещей.

Термин «виртуальная реальность» в современном понимании, как обозначающий создание с помощью компьютеров искусственного мира был придуман в Массачусетском Технологическом Институте в конце 1970-х годов. Термин был создан для того, чтобы выразить идею присутствия человека в компьютерном создаваемом пространстве.

В философском понимании это проблема о подлинности, бытийственности любых человеческих представлений и влиянии на них чувственного опыта. В наши дни термин «виртуальный» используется, чтобы совместить противоречие между данной нам средой и будущим уровнем достижимой человеческой деятельности[7].

В современной философии, в особенности последние 10—15 лет XX века, виртуальная реальность рассматривается:

а) как концептуализация революционного уровня разви¬тия техники и технологий, позволяющих открывать и создавать новые измерения культуры и общества, а также одновременно порождающих новые острые проблемы, требующие критического осмысления;

б) как развитие идеи множественности миров (возможных миров), изначальной неопределенности и относительности «реального» мира[8].

Философская проблема «виртуальной реальности» заключается в том, что виртуальное пространство заставляет нас чувствовать, будто бы мы имеем дело непосредственно с физической реальностью. В субъективном смысле реальность — это рациональное «подлинное» отражение некой вещественности нашими чувствами. В объективном плане это бытийственный вопрос о единстве или множественности миров, а также метафизический вопрос о Едином начале всего сущего.

Бытийственная проблема, связанная с появлением виртуальных технологий гораздо глубже, чем просто техническая проблема, связанная с компьютерной технологией. Она соотносится не только с проблемой взаимодействия человека внутри и вовне себя, но и с проблемой существования любого художественного творчества. В самом деле, неужели вымышленные миры существуют в воображении человека или в процессе его мысленной деятельности? Любое творчество кинематограф, литература, изобразительное искусство и т. д. есть вымысел, и этот вымысел часто ни имеет ничего общего с реальностью. Но существует и научная мысль, которая первоначально тот же «вымысел», но благодаря нему открываются эмпирические горизонты, реализуемые на практике, как открытие или применение тех или иных природных законов. Насколько призрачен или реален вымысел вообще?

Современная «виртуалистика» выделяет в человеке некоторое обособленное абсолютное «божественное» начало в виде способности к рациональному отражению, преобразуемое затем в творчество, с одной стороны, и чистой кажимости, бытийно пустого содержания с другой. Если человек есть ничто иное, как зерно абсолютного, заключенного в центр этого преходящего, изменяющегося мира, где никакая универсальная «божественность» не придает вещам неизменной стабильности, то основная задача мышления — искать свой фантомный мир. Виртуальный мир в таком случае может быть виртуальным только до тех пор, пока он может контрастировать с реальным. Виртуальные миры могут создавать облако воображаемой реальности, множественность, которая будет скорее истиной в вымысле, чем безумием.

Подобному взгляду противостоит теоцентрический персонализм, где Творец не воображаемая реальность, а основа бытия. Причастность к Богу, к соединению с Божественным есть достояние человека и окружающего его мира в целом, которое не может быть приписано никакой из частей его природы (мышления, постижения, творчества, чувственного восприятия и т.д.). Но в то же время ни одна из частей бытия и природы человека не может быть причислена к эфемерному существованию, лишенной всякой связи с Богом. В философских терминах это значит, что человек с его действиями рассматривается как первичная и неразложимая онтологическая величина, не допускающая в себе подразделений.

Для понимания «виртуальных» процессов важно выделить две основные антропологические альтернативы: является ли человеческая природа и природный мир бытийственно едиными или раздробленными, множественными, а, следовательно, противоположными.

В мировых духовных традициях одна альтернатива отвечает библейскому взгляду на человека — как на «антропологию цельности», другая утверждает коренную множественность человека и природы.

Появление виртуальных технологий, создающих полную иллюзию бытия, в свою очередь онтологизируют, придают статус бытия вымыслу. Тем самым как бы решается вопрос о множественности, раздробленности, но в то же время, равноценности любого бытия, которое мы можем себе представить. Такие современные философы, как Нельсон Гудмэн и Ричард Рорти, считают все миры — не только мир рассказов и фильмов — возможными реальными символическими конструктами. По их мнению, наука, религия и искусство только предлагают свои версии, которые по-разному создаются, проверяются и усваиваются, — каждую со своей функцией и степенью правильности, но сами по себе они реальны. По этим теориям каждый мир создается из предыдущего мира (миров), и всякий процесс миротворения идет путем композиции или декомпозиции предыдущего материала, повторений или создания новых моделей, путем вычеркиваний и дополнений, путем организации и упорядочивания различных аспектов этого мира (миров).

Создавая собственное бытие, которое воздействует на органы чувств как подлинное, виртуальная инженерия доводит любой процесс художественного творчества до логического завершения. Происходит материализация изображения, существовавшего в мысленном представлении.

Место виртуальной реальности в бытии прекрасно была определена еще во времена Пифагора, в дальнейшем была развита платониками и неоплатониками. Они определяли мир как трехчастную структуру. Первая это область высшего, определяемого отсутствием частей, наличием простых, несоставных и неделимых реальностей. Это эмпирический, природный мир. Между ними находится промежуточная средняя реальность, в которой есть вечно тождественные образы, существующие неизменно и неопровержимо, и происходящие от природы неделимой и целиком утвержденной в себе самой, но в то же время последовательность её представлений, дробность предмета и выводимость одних её начал из других соединяет её с природной реальностью. Средняя реальность это область человеческого разума, рационального постижения образов заложенных в вещи. Высшая реальность в этой структуре определяется как умопостигаемая, в богословии это называется верой, принятием тех начал, которые распространяются на все сущее и все от самих себя порождают.

Низшая реальность это постижение природного мира органами чувств.

Срединная реальность, к которой принадлежит наука, художественное творчество и воображение, проявляющееся, в нашем случае, в виде виртуальной реальности может черпать образы из умопостигаемой сущности высшего уровня, а может брать за основу множественность и разделенность мира[9].

Анализ специфики виртуальности в различных видах и жанрах искусства приводит к выводу о связанных с ней существующих трансформациях эстетического восприятия. Именно восприятие, а не артефакт, процесс, а не результат сотворчества, оказываются в центре теоретических интересов.

В настоящее время принято выделять четыре основных характеристики виртуальной реальности:

1) порожденность (виртуальная реальность создается активностью какой-либо другой реальности);

2) актуальность (виртуальная реальность существует только актуально, в ней свои время, пространство и законы существования);

3) интерактивность (виртуальная реальность может взаимодействовать со всеми другими реальностями, в том числе и с порождающей ее как независимые друг от друга);

4) автономность.

Обратимся к трансцендентальному анализу взаимоотношения воображаемой реальности и действительности (оговорив при этом, что термин «действительность» вводится для обозначения реальности, не зависящей от сознания, например, мира физических объектов). При этом возможно три типа взаимоотношений:

1. Воображаемое выдается за действительное.

2. Воображаемое проецируется на действительность.

3. Воображаемое сознательно подменяет действительность.

4. Воображаемое описывает действительность в поэтической форме.

Таким образом, во всех четырех случаях рационально определимых взаимоотношений воображаемой реальности и действительности доказывается онтологическая специфичность воображаемой реальности и, вместе с тем, неразрывная связь ее с действительностью. Воображаемая реальность уникальна и не может быть описана через категории других форм реальности, но, тем не менее, она никогда не существует в чистом виде. Все попытки описания воображаемого как только воображаемого утопичны, но этот взгляд не противоречит свободе творчества и утверждению бесконечного количества воображаемых дискурсов.

В условиях современной философии наиболее приемлемой является символическая трактовка воображаемого. Обозначим категорией замысел все, что создано в воображении. Замысел реализуется в виде визуального, слухового, языкового и др. образов. Образ может вполне оказаться совершенно уникальным, не имеющим аналогов в бытии образованием. Мало того, любой, даже самый примитивный образ не может просто копировать действительность. Выражение образа невозможно без сопутствующего видоизменения бытия, внесения в бытие подлинной новизны. Но образ создается в сознании на основе идей, ценностей, убеждений, эмоций, наблюдаемых объектов, свидетельств других людей и прочих вполне конкретных сущностей. Образ выступает основой «внутренне идеализированной» картины мира, когда все явления, события и процессы рассматриваются «сквозь призму» образа. Призма делает мир более ярким и красочным[10].

Возможности визуального пространства могут привести к изменениям в общей мыслительной направленности. Диалог субъекта с объектом дополняется не только словесными, видимыми, но и чувственными связями в реальном времени. Появляются некие двойники действительности, создаются фантомные объекты. Открывается возможность ощутить мир искусства изнутри благодаря пространственным иллюзиям и вымыслам. Человек погружается в этот мир, создавая новое пространство — виртуальную реальность, внутренний воображаемый мир.

В этом контексте под воображением мы будем понимать способность, превосходящую все наличное и простирающую наши познавательные способности равно в прошлое и будущее.

Прорастающая в жизнь виртуальная реальность — одновременно итог и генератор фантазий. И едва войдя в визуальный художественный мир, человек теряет его границы и ориентацию в пространстве — времени мировой культуры. Богатство воображения — залог успешного пребывания нашего активного, творческого Я в виртуальном мире.

 

Автор(ы) статьи: Гофман Михаэль
Раздел: СОЦИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

виртуальность СМИ, матрица, свобода, человек, манипуляция

Аннотация:

Как все другие формы человеческого существования свобода внутри постиндустриального общества виртуальна, т.е. она как будто бы есть, и в то же время ее нет. Свобода, как и все другие формы человеческого существования условна, условность основное качество, отличающее общество от естественной природы. Смена прямого, физически ощутимого контроля на виртуальный, произошла настолько внезапно и незаметно для большинства, декорации выполнены настолько достоверно, что сегодня мало кто способен отличить фальсифицированную свободу от свободы реальной.

Текст статьи:

Во вто­рой по­ло­ви­не два­дца­то­го ве­ка ак­се­ле­ра­ция всех эко­но­ми­че­ских и со­ци­аль­ных про­цес­сов ста­ла воз­мож­ной бла­го­да­ря но­вым ин­фор­ма­ци­он­ным тех­но­ло­ги­ям, и са­мо об­ще­ст­во ста­ло при­ня­то обо­зна­чать как “ин­фор­ма­ци­он­ное”.

Сред­ст­ва мас­со­вой ин­фор­ма­ции по­зво­ли­ли соз­дать но­вые фор­мы от­но­ше­ний, но­вое ми­ро­ощу­ще­ние, но­вый взгляд на мир и че­ло­ве­ка в нем. Тех­но­ло­гия из­­­­м­­е­­няла об­ще­ст­вен­ную струк­ту­ру и об­ще­ст­вен­ное соз­на­ние зна­чи­тель­но эф­фек­тив­нее по­ли­ти­че­ских средств и со­ци­аль­ных ре­форм, так как в тех­но­ло­ги­че­ском об­ще­ст­ве боль­шая часть об­ще­ст­вен­ных от­но­ше­ний про­ис­хо­дит че­рез фильтр тех­ни­че­ских уст­ройств, ис­поль­зуе­мых ин­ди­ви­ду­аль­но — те­ле­фон, те­ле­ви­зор, ком­пь­ю­тер, Ин­тер­нет.  Че­ло­век сво­бо­ден в сво­ем вы­бо­ре, он мо­жет ими поль­зо­вать­ся или нет но без них, се­го­дня, он не мо­жет су­ще­ст­во­вать и дол­жен адап­ти­ро­вать се­бя ко всем ок­ру­жаю­щим его ма­ши­нам.

Бес­про­во­лоч­ный те­ле­гра­ф, те­ле­фона, став об­ще­дос­туп­ным в начале ХХ-го века, пре­­до­с­­та­ви­л не толь­ко ог­ром­ное ко­ли­че­ст­во кон­так­тов ме­ж­ду людь­ми, но и са­мо ка­че­ст­во общения ста­ло иным. Бо­­­г­а­­т­­ство, раз­но­об­ра­зи­е и ню­ан­сы непосредственного контакта было уп­ро­ще­но до пло­­ск­ого го­­­­ло­са в об­ре­зан­ной мо­ду­ля­ции, и, або­нент, как фи­зи­че­ский объ­ект, пре­вра­щался в зву­ко­вой фан­том.

Сегодня на это никто не обращает внимания, это стало привычной частью жизни, но произвело шокирующий эффект на широкую публику в 20-ые го­ды про­шло­го ве­ка, когда те­ле­фон в Аме­ри­ке стал ши­ро­ко рас­про­стра­нен­ным. В упот­реб­ле­ние вошло сло­во “phony”, про­из­вод­ное от сло­ва “tele­phone”, его ак­тив­ные фор­мы  — “phony up”, на­дуть, и “phony it up”, вы­дать од­но за дру­гое, и тогда это воспринималось как подмена, под­ме­на реального человека его звуковой фикцией.

По­сле те­ле­фо­на поя­ви­лись ки­не­ма­то­граф, те­ле­ви­де­ние и, на­ко­нец, Ин­тер­нет, соз­дав­шие но­вую куль­ту­ру жиз­ни, вир­ту­аль­ную куль­ту­ру, которую, в на­ча­ле ее по­яв­ле­ния, на­зы­ва­ли “phony culture “ — куль­ту­ра под­ме­ны.

«Во­об­ра­же­ние пра­вит ми­ром, и управ­лять че­ло­ве­ком мож­но толь­ко бла­го­да­ря воз­дей­ст­вию на его во­об­ра­же­ние.», го­во­рил На­по­ле­он. Си­ла че­ло­ве­че­ско­го во­об­ра­же­ния бес­пре­дель­на — ре­ли­ги­оз­ные идеи, ов­ла­дев во­об­ра­же­ни­ем мас­с, из­ме­ня­ли мир в те­че­нии сто­ле­тий. В 19-ом и в первой половине 20-го века мир изменяла политическая и экономическая идеология, о назначении которой ис­пан­ский фи­ло­соф Ор­те­га-и-Гас­сет писал в пер­вой по­ло­ви­не 20-го ве­ка, — «На­зна­че­ние идеологии со­сто­ит в том, что­бы за­ме­нить ре­аль­ный, не­ста­биль­ный и ир­ра­цио­наль­ный мир на мир, в ко­то­ром нет мес­та дву­смыс­лен­но­сти.»

В первой половине ХХ-го века идео­ло­гия бы­ла, по пре­иму­ще­ст­ву по­ли­ти­че­ской, тех­ни­че­ские воз­мож­но­сти ее рас­про­стра­не­ния бы­ли ли­ми­ти­ро­ва­ны, а эф­фек­тив­ность ее влия­ния на соз­на­ние так­же ог­ра­ни­чен­ной, так как она об­ра­ща­лась не к ин­ди­ви­ду­аль­но­му а к мас­со­во­му соз­на­нию.

К кон­цу XX-ве­ка аме­ри­кан­ский фу­ту­ро­лог Фу­куя­ма про­воз­гла­сил на­сту­п­ле­ние “Ко­нца Идео­ло­гии”, но это был не ко­нец идео­ло­гии са­мой по се­бе, а ко­нец мас­со­вой по­ли­ти­че­ской и ре­ли­ги­оз­ной  идео­ло­гии, она ис­чер­па­ла свои воз­мож­но­сти. Ин­фор­ма­ци­он­ная ре­во­лю­ция по­зво­ли­ла рас­ши­рить идео­ло­ги­че­скую об­ра­бот­ку на всем по­ле об­ще­ст­вен­ной жиз­ни. От­ве­чая на всё мно­го­об­ра­зие ин­те­ре­сов, она смог­ла рас­тво­рить об­щие идео­ло­ги­че­ские кон­цеп­ции во мно­же­ст­ве ин­фор­ма­ци­он­ных про­дук­тов, внеш­не со­вер­шен­но ней­траль­ных. Идео­ло­гия, по­это­му, пе­ре­ста­ла вос­при­ни­мать­ся как про­па­ган­да, так ее про­во­дит не го­су­дар­ст­вен­ное Ми­ни­стер­ст­во Про­па­ган­ды, а “сво­бод­ные” сред­ст­ва ин­фор­ма­ции, раз­вле­че­ний и куль­ту­ры.

В вы­ра­бот­ку идеологии необходимой системе, — «…вкла­ды­ва­ют­ся ог­ром­ные сред­ст­ва и ис­поль­зу­ют­ся все ви­ды нау­ки и тех­ни­ки. Вся мощь мас­со­вой ци­ви­ли­за­ции мо­би­ли­зо­ва­на для соз­да­ния не­про­ни­цае­мо­го барь­е­ра ме­ж­ду на­ми и ре­аль­ны­ми фак­та­ми жиз­ни.», писал классик американской социологии Да­ни­ел Бур­стин в 1960-ые годы.

Се­го­дня барь­ер ме­ж­ду ре­аль­но­стью, и, соз­дан­ной со­вре­мен­ны­ми сред­ст­ва­ми ин­фор­ма­ции, кар­ти­ной ми­ра, ис­че­за­ет, так как фак­ты ре­аль­но­сти в них пред­став­ле­ны как иг­ро­вые эле­мен­ты. В этой иг­ре зри­тель­ных и сло­вес­ных об­ра­зов всё ут­ра­чи­ва­ет свою ста­биль­ность и оче­вид­ность, глав­ное в ней дви­же­ние, раз­ви­тие, по­сто­ян­ное из­ме­не­ние. Став уча­ст­ни­ком иг­ры, по­тре­би­тель ин­фор­ма­ции и зре­лищ пе­ре­ста­ет вос­­пр­и­­ни­мать­ мир серь­ез­но, в иг­ре кри­ти­че­ское от­но­ше­ние не­воз­мож­но, оно вы­гля­дит смеш­ным и на­ив­ным.

Сме­няю­щие­ся цвет­ные кар­тин­ки на те­ле­ви­зи­он­ном или ком­пь­ю­тер­ном эк­ра­не соз­да­ют ощу­ще­ние ог­ром­ной ди­на­ми­ки со­бы­тий, а цель внеш­ней ди­на­ми­ки скрыть узость и ста­тич­ность со­дер­жа­ния. Ка­лей­до­скоп мас­со­вой куль­ту­ры при­ми­ти­вен как ци­тат­ник Мао, и, так­же как ци­тат­ник Мао, ис­поль­зу­ет на­бор эле­мен­тар­ных ис­тин. Но, об­ру­ши­вая на зри­те­ля ла­ви­ну об­ра­зов и бес­пре­рыв­но­го дей­ст­вия, он бло­ки­ру­ет воз­мож­ность раз­гля­деть те не­сколь­ко цвет­ных стек­лы­шек из ко­то­рых ка­лей­до­скоп со­став­лен. На­зна­че­ние этой ув­ле­ка­тель­ной иг­ры не толь­ко от­влечь лю­дей  от уча­стия в ре­ше­нии фун­да­мен­таль­ных для об­ще­ст­ва про­­бле­м, но, ней­тра­ли­зо­вав спо­соб­ность от­ли­чать ре­аль­ное и от фан­та­зий, скрыть соз­да­те­лей ми­ра ил­лю­зий.

В 70-ые го­ды про­шло­го ве­ка они еще бы­ли вид­ны. В та­ких филь­мах, как The Parallax View, Night Moves, The Conversation, они обо­зна­ча­лись как во­ен­но-про­мыш­лен­ный ком­плекс. В 90-ые го­ды, в фан­та­сти­че­ском филь­ме «The Dark City», на во­прос о том “кто ви­но­ват”, от­вет был уже дру­гим — это ком­плекс ин­ду­ст­рии мас­со­вой куль­ту­ры.

В филь­ме, го­род кон­тро­ли­ру­ет­ся ино­пла­не­тя­на­ми, про­во­дя­щи­ми экс­пе­ри­мен­ты над людь­ми. Ка­ж­дую ночь ино­пла­не­тя­не ме­ня­ют лич­но­сти сво­их под­опыт­ных, ка­ж­дую ночь но­вая лич­ность воз­ни­ка­ет на мес­те вче­раш­ней. Ме­ня­ет­ся внеш­ность лю­дей, ме­ня­ет­ся вся об­ста­нов­ка во­круг. На са­мом же де­ле, ре­аль­ность ос­та­ет­ся не­из­мен­ной, кос­ми­че­ские при­шель­цы, соз­да­ют ил­лю­зор­ный мир, внут­ри ко­то­ро­го они мо­гут кон­тро­ли­ро­вать соз­на­ние оби­та­те­лей го­ро­да, из­­м­е­ня­я лишь их ви­де­ние ми­ра.

Ин­ст­ру­мен­том из­ме­не­ния и ма­ни­пу­ля­ции соз­на­ни­ем яв­ля­ет­ся ком­пь­ю­тер­ная сис­те­ма, ох­ва­ты­ваю­щая весь го­род. В соз­на­ние ка­ж­до­го, под­вер­гаю­ще­го­ся на­строй­ке (turning), за­кла­ды­ва­ют­ся ком­пь­ю­тер­ные об­ра­зы, со­стоя­щие из го­то­вых ком­по­нен­тов, фраг­мен­тов из филь­мов и те­ле­ви­зи­он­ных про­грамм. Па­мять ка­ж­до­го ин­ди­ви­да кон­ст­руи­ру­ет­ся из го­то­вых, фаб­рич­но из­го­тов­лен­ных, на­бо­ров пред­поч­те­ний, вку­сов и тем­пе­ра­мен­та. Ни­кто не пом­нит кем он был из­на­чаль­но, ут­ра­тив па­мять, го­ро­жа­не ста­но­вят­ся бес­силь­ны пе­ред ма­ни­пу­ля­то­ра­ми.

В дру­гом фан­та­сти­че­ском филь­ме, «Тру­мэн Шоу», ге­рой жи­вет не зная, что его ок­ру­жа­ют бес­чис­лен­ные скры­тые ви­део­ка­ме­ры, а сам он яв­ля­ет­ся не­воль­ным уча­ст­ни­ком те­ле­ви­зи­он­ной мыль­ной опе­ры. В филь­ме, бо­га­тый са­берб, в ко­то­ром жи­вут пре­ус­пе­ваю­щие и сча­ст­ли­вые лю­ди, лег­ко уз­на­ва­ем аме­ри­кан­ским зри­те­лем – это и есть «на­стоя­щая Аме­ри­ка», в ко­то­ром жи­вет про­цве­таю­щий сред­ний класс. Го­ро­док, со стороны выглядит впол­не реа­льным, но при ближайшем рассмотрении становится понятным что это де­ко­ра­ции те­ле­ви­зи­он­но­го шоу, об­раз, ка­кой долж­на бы­ла бы быть вся Аме­ри­ка.

Здесь все фаль­ши­во — до­ма из фа­не­ры, цве­ты из бу­ма­ги, шер­стя­ные ков­ры из син­те­ти­ки, так­же фаль­ши­вы и лю­ди, не про­жи­ваю­щие свою уни­каль­ную ин­ди­ви­ду­аль­ную жизнь, а про­иг­ры­ваю­щие за­дан­ные им со­ци­аль­ные ро­ли. Дру­зья Тру­мэ­на Бер­бан­ка, его род­ст­вен­ни­ки, его же­на — ак­те­ры. Един­ст­вен­ный, кто это­го не зна­ет, глав­ный ге­рой. В кон­це филь­ма он об­на­ру­жи­ва­ет, что им ма­ни­пу­ли­ру­ют, но из­ме­нить что-ли­бо вне его сил. Что­бы вы­жить в этом ис­кус­ст­вен­ном ми­ре на­до его пол­но­стью при­нять.

«Жизнь те­атр, и лю­ди в нем ак­те­ры», го­во­рил Шек­спир, но, в его вре­мя те­атр жиз­ни был фи­зи­че­ски кон­кре­тен, ак­те­ры дос­то­вер­ны, все ро­ли и тек­сты рас­пре­де­ле­ны, зри­тель знал свое ме­сто в пар­те­ре и са­ма ли­ния, от­де­ляю­щая те­атр от ре­аль­ной жиз­ни, осоз­на­ва­лась все­ми. В вир­ту­аль­ном те­ат­ре се­го­дняш­не­го дня мир пред­ста­ет как фан­тас­ма­го­рия, в ко­то­рой нет сце­на­рия пье­сы, ак­те­ры им­про­ви­зи­ру­ют в со­от­вет­ст­вии с мо­мен­том, ак­те­ры сме­ши­ва­ют­ся с за­лом, зри­те­ли по­яв­ля­ют­ся на сце­не.

В ­ви­рт­уал­ьном ми­ре всё иг­ра, а в иг­ре ни­кто не за­да­ет­ся во­про­сом о дос­то­вер­но­сти, ис­тин­но­сти про­ис­хо­дя­ще­го. И, хо­тя мир фан­та­зий еще толь­ко на­чал соз­да­вать­ся, внимательному наблюдателю ви­ден за­зор ме­ж­ду под­дел­кой и фаль­шив­кой, но боль­шин­ст­во уча­ст­ни­ков иг­ры под­­г­о­т­ов­­лены всем пред­ше­ст­вую­щим про­цес­сом об­ще­ст­вен­но­го раз­ви­тия к бе­зо­го­во­роч­но­му при­ятию окружающего их мира.

В ре­аль­ном ми­ре че­ло­век вре­мя от вре­ме­ни чув­ст­ву­ет им ма­ни­пу­ли­ру­ют, в вир­ту­аль­ном же, мас­тер­ски соз­­д­а­­ется ощу­ще­ние пол­ной сво­бо­ды, не­за­ви­си­мо­сти, так как кук­ло­во­ды и ме­ха­ни­ки сце­ны не вид­ны в мас­сов­ке, где все ма­ни­пу­ли­ру­ют все­ми.

В фан­та­сти­че­ском филь­ме «Мат­ри­ца», вы­шед­шим на эк­ра­ны в 1999 го­ду, по­ка­зы­ва­ет­ся бу­ду­щее со­вре­мен­но­го ин­фор­ма­ци­он­но­го об­ще­ст­ва. Мат­ри­ца — это ги­гант­ская ин­фор­ма­ци­он­ная сеть, в ко­то­рой су­пер­со­вре­мен­ные тех­но­ло­гии соз­да­ли де­ко­ра­ции сво­бо­ды, на­по­ми­наю­щие ес­те­ст­вен­ные фор­мы жиз­ни.  Мат­ри­ца да­ет сво­им оби­та­те­лям воз­мож­ность сво­бод­но из­ме­нять и обу­ст­раи­вать сре­ду оби­та­ния, но толь­ко внут­ри пра­вил обо­зна­чен­ных са­мой сис­те­мой. Однако, Мат­ри­ца еще не до­ве­де­на до со­вер­шен­ст­ва, еще есть дис­си­ден­ты, пы­таю­щие­ся ей про­ти­во­сто­ять. Мор­фе­ус, ли­дер груп­пы со­про­тив­ле­ния, пы­та­ет­ся объ­яс­нить но­вич­ку, Нео, что та­кое Мат­ри­ца: «Мат­ри­ца — это пе­ле­на пе­ред твои­ми гла­за­ми, ко­то­рая раз­вер­ну­та что­бы  скрыть прав­ду, и не дать уви­деть ис­ти­ну. Это тюрь­ма для твое­го ра­зу­ма».

Тюрь­ма обыч­но пред­став­ля­ет­ся как фи­зи­че­ски су­ще­ст­вую­щее, замк­ну­тое про­стран­ст­во из ко­то­ро­го нет вы­хо­да. Мат­ри­ца — это ка­че­ст­вен­но дру­гая тюрь­ма, тюрь­ма вир­ту­аль­ная, в ней оби­та­тель чув­ст­ву­ет се­бя сво­бод­ным, так как в ней нет ре­ше­ток, кле­ток, стен. Не­что вро­де со­вре­мен­ных зоо­пар­ков, вос­про­из­во­дя­щих де­ко­ра­ции при­ро­ды, ис­кус­ст­вен­ную, улуч­шен­ную сре­ду оби­та­ния, ни­чем не на­по­ми­наю­щую же­лез­ные клет­ки с бе­тон­ны­ми по­ла­ми ста­рых зоо­пар­ков. В со­вре­мен­ном зоо­пар­ке нет кле­ток, жи­вот­ные мо­гут сво­бод­но пе­ре­дви­гать­ся, но лишь внут­ри не­ви­ди­мых гра­ниц. Сво­бо­да их пе­ре­дви­же­ний ил­лю­зор­на, это лишь фан­том сво­бо­ды, де­ко­ра­ции сво­бо­ды, в ко­то­рых не­ос­лаб­ный и пол­ный кон­троль пе­ре­ста­ет быть на­гляд­ным, ви­ди­мым. Бла­го­ус­т­ро­ен­ный че­ло­ве­че­ский зоо­парк со­вре­мен­но­го об­ще­ст­ва соз­да­ет ту же ил­лю­зию сво­бо­ды.

Сме­на пря­мо­го, фи­зи­че­ски ощу­ти­мо­го кон­тро­ля на вир­ту­аль­ный, про­изош­ла на­столь­ко вне­зап­но и не­за­мет­но для боль­шин­ст­ва, де­ко­ра­ции вы­пол­не­ны на­столь­ко дос­то­вер­но, что се­го­дня ма­ло кто спо­со­бен от­ли­чить фаль­си­фи­ци­ро­ван­ную сво­бо­ду от сво­бо­ды ре­аль­ной.

Как все дру­гие фор­мы че­ло­ве­че­ско­го су­ще­ст­во­ва­ния сво­бо­да внут­ри по­стин­ду­ст­ри­аль­но­го об­ще­ст­ва вир­ту­аль­на, т.е. она как буд­то бы есть, и в то­же вре­мя ее нет. Сво­бо­да, как и все дру­гие фор­мы че­ло­ве­че­ско­го су­ще­ст­во­ва­ния ус­лов­на, ус­лов­ность — ос­нов­ное ка­че­ст­во, отличающее об­ще­ст­во от ес­те­ст­вен­ной при­ро­ды.

Мат­ри­ца — это про­об­раз бу­ду­ще­го, в ко­то­ром ма­ни­пу­ля­ция фи­зи­че­ской сре­дой оби­та­ния сме­ня­ет­ся на ма­ни­пу­ля­цию зна­ка­ми, сим­во­ла­ми, ко­да­ми фраг­мен­тов ре­аль­ной сре­ды. В иг­ре зна­ка­ми, об­раз­ами ве­щей, лю­дей, яв­ле­ний, дей­ст­вий, пер­во­ис­точ­ни­ки всех этих зна­ков, ор­га­ни­че­ская ре­аль­ность, ис­че­за­ет. Как в иг­ре в кар­ты ва­ле­ты, да­мы, ко­ро­ли яв­ля­ют­ся лишь зна­ко­вым обо­зна­че­ни­ем ста­ту­са карт. Это иг­ра те­ня­ми, от­ра­же­ния­ми ре­аль­но­го ми­ра. От­ра­же­ния, т.е. те­ни ве­щей, яв­ле­ний и дей­ст­вий ста­но­вят­ся важ­нее са­мой ве­щи, яв­ле­ния и дей­ст­вия, и, так­же, как в пье­се Швар­ца, Тень, от­ра­же­ние че­ло­ве­ка ста­но­вит­ся важ­нее его са­мо­го.

Ка­ж­дая на­цио­наль­ная куль­ту­ра фор­ми­ру­ет свое, осо­бое ви­де­ние ми­ра. В аме­ри­кан­ской куль­ту­ре спо­соб­ность вос­при­ни­мать фан­та­зию как ре­аль­ность вы­рас­та­ла из при­су­ще­го всей аме­ри­кан­ской ис­то­рии оп­ти­миз­ма, ве­ры в то, что в этой стра­не лю­бые фан­та­зии мож­но пре­тво­рить в жизнь.

Но реа­ли­зо­ван­ные фан­та­зии пе­ре­ста­ют быть меч­той. Жить в ре­аль­но­сти зна­чит ос­та­но­вить­ся, жизнь в сво­их глу­бин­ных прин­ци­пах веч­на, от биб­лей­ских вре­мен по се­го­дняш­ний день она по­вто­ря­ет­ся, ме­ня­ют­ся лишь фор­мы, суть ос­та­ет­ся той же. Для то­го что­бы за­ста­вить лю­дей на­хо­дить­ся в дви­же­нии меч­та долж­на быть при­вле­ка­тель­нее ре­аль­но­сти и по­сто­ян­но об­нов­лять­ся.

Первые американские колонисты но­вый по­се­лок на­зы­ва­ли го­ро­дом, но­вую шко­лу, с дву­мя-тре­мя по­ме­ще­ния­ми для уче­ни­ков — ака­де­ми­ей, кол­ледж — уни­вер­си­те­том, кам­па­ния, от­крыв­шая не­сколь­ко ма­га­зи­нов в раз­лич­ных го­ро­дах стра­ны, на­зы­ва­ла се­бя тор­го­вой им­пе­ри­ей.

Аме­ри­кан­ский пуб­ли­цист Ген­ри Стил Ком­мад­жер, — «Их, (пер­вых ко­ло­ни­стов), со­вер­шен­но не бес­по­ко­ил раз­рыв ме­ж­ду идеа­лом и ре­аль­но­стью. В их соз­на­нии иде­ал и был ре­аль­но­стью. Аме­ри­ка­нец чув­ст­во­вал, что все воз­мож­но, что все ему под си­лу в этом но­вом, пре­крас­ном ми­ре, и ис­то­рия под­твер­ди­ла его ин­туи­цию.»

Сте­фен Бен­нет, аме­ри­кан­ский пи­са­тель кон­ца 19-го ве­ка, сле­дую­щим об­ра­зом опи­сы­ва­ет впе­чат­ле­ния но­во­го им­ми­гран­та из Ев­ро­пы от толь­ко что по­стро­ен­но­го по­сел­ка Ди­ко­го За­па­да. Ев­ро­пе­ец ви­дит не­сколь­ко де­сят­ков хи­бар, на­ско­ро ско­ло­чен­ных из до­сок, об­ра­зую­щих не­что, что с тру­дом мож­но бы­ло на­звать ули­ца­ми, стоя­щи­ми в се­ре­ди­не ма­ля­рий­но­го бо­ло­та. Его аме­ри­кан­ский про­вод­ник с гор­до­стью на­зы­вал это убо­же­ст­во го­ро­дом.

В гла­зах ев­ро­пей­ца, аме­ри­ка­нец был ли­бо су­ма­сшед­шим, ли­бо кло­уном, но, в пред­став­ле­нии его аме­ри­кан­ско­го про­вод­ни­ка, это был ве­ли­кий го­род, по­то­му что он ви­дел не то, что бы­ло пе­ред гла­за­ми, а то, что бы­ло пе­ред его внут­рен­ним зре­ни­ем, и он на­зы­вал убо­гий по­се­лок тем име­нем, под ко­то­рым он был за­не­сен на кар­ты, Афи­ны. В Аме­ри­ке мно­же­ст­во без­ли­ких го­род­ков и по­сел­ков, но­ся­щих на­зва­ния всех ев­ро­пей­ских сто­лиц, и у аме­ри­кан­цев это не вы­зы­ва­ет ни сме­ха, ни иро­нии, во­об­ра­же­ние силь­нее чув­ст­ва ре­аль­но­сти.

Аме­ри­ка, не об­ре­ме­нен­ная тра­ди­ция­ми и ис­то­ри­ей, строи­ла но­вый мир “Ра­зу­ма” в его наи­бо­лее чис­том, мож­но ска­зать, ла­бо­ра­тор­ном ви­де, в ко­то­ром фан­та­зии Ра­зу­ма под­ме­ни­ли со­бой ре­аль­ность.

«Аме­ри­ка от­кры­ла но­вые воз­мож­но­сти вос­при­ятия ми­ра, соз­да­ла но­вую эру, эру си­му­ля­ции ре­аль­но­сти, где под­дел­ка пре­вра­ти­лась в са­му ре­аль­ность, где во­об­ра­же­ние и ре­аль­ность не­раз­ли­чи­мы.» Фран­цуз­ский фи­ло­соф Бо­рди­яр.

Но Аме­ри­ка не бы­ла оди­но­ка, ту же си­му­ля­цию ре­аль­но­сти соз­да­ва­ли и дру­гие страны. Это об­щее на­прав­ле­ние ма­те­риа­ли­сти­че­ской ци­ви­ли­за­ции, соз­даю­щей но­вый мир в ко­то­ром ил­лю­зии долж­ны  под­ме­нить со­бой ре­аль­ность. Эта сверх­за­да­ча бы­ла вид­на уже в са­мом на­ча­ле ее ста­нов­ле­ния.

Ее теоретически обосновал еще в 20-ые годы прошлого века Максим Горь­кий, — «Дей­ст­ви­тель­ность впол­не ре­аль­на, но еще не ис­тин­на, она – толь­ко сы­рой и гру­бый ма­те­ри­ал для соз­да­ния все­че­ло­ве­че­ской ис­ти­ны.  …на­до по­ста­вить во­прос: во-пер­вых, что та­кое прав­да? И, во-вто­рых, для че­го нам нуж­на прав­да и ка­кая? …. ес­ли к смыс­лу из­вле­че­ний из ре­аль­но­го до­ба­вить, до­мыс­лить, по ло­ги­ке ги­по­те­зы, по­лу­чим тот ро­ман­тизм, ко­то­рый спо­соб­ст­ву­ет ре­во­лю­ци­он­но­му от­но­ше­нию к дей­ст­ви­тель­но­сти, — от­но­ше­ния, прак­ти­че­ски из­ме­няю­ще­го мир…».

Ору­элл, ком­мен­ти­руя в 1968 го­ду свою кни­гу «1984», — «Лю­бую фаль­шив­ку мож­но сде­лать ре­аль­но­стью ес­ли об­ще­ст­во из­ме­нит са­мо по­ня­тие ре­аль­но­сти, вос­пи­та­ет но­вое соз­на­ние… Са­мих по­ня­тий прав­ды и ис­ти­ны просто не существует. Прав­дой яв­ля­ет­ся все, что по­ка­зы­ва­ет­ся сред­ст­ва­ми мас­со­вой ин­фор­ма­ции (или де­зин­фор­ма­ции) в дан­ный мо­мент, в сле­дую­щий мо­мент ее сме­нит дру­гая прав­да. Не ве­рьте сво­им ушам и гла­зам, ве­рьте толь­ко то­му, что вы ви­ди­те и слы­ши­те на Те­ле­скри­не.»

Се­го­дняш­ний Те­ле­скрин, те­ле­ви­де­ние, кон­тро­ли­рую­щее как соз­на­тель­ное, так и бес­соз­на­тель­ное в че­ло­ве­ке, воз­ник­ло из не­же­ла­ния об­ще­ст­ва ви­деть мир во всей его слож­но­сти, в глян­це­вых кар­тин­ках лег­че жить, чем в слож­ной, про­ти­во­ре­чи­вой ре­аль­но­сти.

Те­ле­ви­де­ние ста­ло тем, что оно се­го­дня есть, в Аме­ри­ке рань­ше чем в дру­гих стра­нах ми­ра, так Аме­ри­ка из­на­чаль­но соз­да­ва­ла об­раз­цо­вый мир в разветвленной системе декораций. В фи­зи­че­ской ре­аль­но­сти по­стро­ить его бы­ло не­воз­мож­но, но он воз­мо­жен в ви­де плоских глян­це­вых кар­ти­нок, за ко­то­ры­ми мож­но скрыть объем, сложность, и противоречивость мира.

Ра­бин­д­ра­нат Та­гор пи­сал об Аме­ри­ке в 1949 го­ду, — «Они (аме­ри­кан­цы) бо­ят­ся ре­аль­но­сти жиз­ни, ее сча­стья и ее тра­ге­дий, и соз­да­ют мно­же­ст­во под­де­лок, стро­ят стек­­ля­нную сте­ну, ко­то­рая от­де­ля­ет их от жиз­ни,  но от­ри­ца­ют са­мо ее су­ще­ст­во­ва­ние. Они ду­ма­ют, что они сво­бод­ны, так­же, как му­ха, си­дя­щая внут­ри стек­лян­ной бан­ки. Они бо­ят­ся ос­та­но­вить­ся и ос­мот­реть­ся, как ал­ко­го­лик бо­ит­ся мо­мен­тов от­резв­ле­ния.»

Во вре­ме­на Ра­бин­д­ра­на­та Та­го­ра “жиз­нь за стек­лом” вос­при­ни­ма­лась как осо­бое, спе­ци­фи­че­ски аме­ри­кан­ское ка­че­ст­во жиз­ни, так как все ее ком­по­нен­ты скла­ды­ва­лись на ос­но­ве раз­ви­тия Аме­ри­кан­ской Меч­ты, но ло­ги­ка раз­ви­тия ма­те­риа­ли­сти­че­ской ци­ви­ли­за­ции пре­вра­ти­ла в “жизнь за стек­лом”, жизнь за стек­лом те­ле­ви­зи­он­но­го и ком­пь­ю­тер­но­го эк­ра­на, в един­ст­вен­но воз­мож­ную для все­го че­ло­ве­че­ст­ва.

В соз­да­нии этой но­вой фор­мы жиз­ни уча­ст­ву­ет мно­же­ст­во уз­ких спе­циа­ли­стов, не спо­соб­ных ви­деть ко­неч­ный ре­зуль­тат, а ко­неч­ный ре­зуль­тат – ог­ром­ная ин­фор­ма­ци­он­ная Сеть, по­кры­ваю­щая весь мир, в ко­то­рой че­ло­век пе­ре­йдет из по­ло­же­ния вин­ти­ка эко­но­ми­ки в по­ло­же­ние ком­пь­ю­тер­ной ячей­ки, пре­вра­тит­ся в один из мно­гих мил­лио­нов мик­ро­чи­пов, из ко­то­рых бу­дет со­сто­ять ра­зум гло­баль­но­го ком­пь­ю­те­ра, сле­дя­ще­го за всем Ми­ро­вым По­ряд­ком.

Алек­сис То­к­виль, ге­ни­аль­ный про­ви­дец, еще в на­ча­ле 19-го ве­ка, ви­дел бу­ду­щее ци­ви­ли­за­ции ко­гда пи­сал, -  «Ни­кто не бу­дет в со­стоя­нии под­нять­ся вы­ше по­ни­ма­ния ма­ни­пу­ли­руе­мой тол­пы, вклю­чая са­мих ма­ни­пу­ля­то­ров.»

То­к­виль, прав­да, не мог пред­ви­деть, что технологическая ци­ви­ли­за­ция, во вто­рой по­ло­ви­не XX ве­ка, бу­дет спо­соб­на кон­тро­ли­ро­вать не толь­ко внеш­ние фор­мы жиз­ни и по­ве­де­ния, но, про­ни­кая в глу­би­ны че­ло­ве­че­ско­го соз­на­тель­но­го и бес­соз­на­тель­но­го, соз­да­вать че­ло­ве­ка со стан­дарт­ным внут­рен­ним ми­ром, ми­ни­маль­но­го че­ло­ве­ка, кон­троль над ко­то­рым бу­дет то­таль­ным, аб­со­лют­ным.

Все об­ще­ст­вен­ные сис­те­мы, соз­дан­ные че­ло­ве­ком с це­лью улуч­ше­ния сво­ей жиз­ни, в про­цес­се сво­его ста­нов­ле­ния, за­став­ля­ли его за­быть о пер­во­на­чаль­ных за­да­чах и бе­зо­го­во­роч­но слу­жить це­лям са­мой сис­те­мы.

Автор(ы) статьи: Гофман Михаэль
Раздел: СОЦИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

психология, культура, человек, постчеловек, меры воздействия, уровни воспитания

Аннотация:

В статье рассматриваются особенности разных типов людей: людей успешного социума,людей «дна», к каждому из которых применяются свои психологические приемы. не­бы­ва­лое вни­ма­ние к пси­хо­ло­гии, к эмо­ци­ям го­во­ри­т о не­об­хо­ди­мо­сти фор­ми­рую­ще­го­ся мас­со­во­го об­ще­ст­ва в вос­пи­та­нии чувств, обуз­да­ния пер­во­здан­ных ин­стинк­тов, смут­ных ощу­ще­ний, про­ти­во­ре­чи­вых же­ла­ний в ка­ж­дом че­ло­ве­ке. по мне­нию кар­лай­ла и рас­ки­на эту за­да­чу мог­ла вы­пол­нить толь­ко ми­ро­вая куль­ту­ра, ко­то­рая бы­ла тем фун­да­мен­том на ко­то­ром вы­рос­ла об­ще­ст­вен­ная эли­та, ари­сто­кра­тия.

Текст статьи:

Со вре­мен Про­све­ще­ния ци­ви­ли­за­ция на­ча­ла свой путь к соз­да­нию Но­во­го По­ряд­ка, нового идеального общества и нового идеального человека. Осоз­на­ние не­об­хо­ди­мо­сти об­ще­ст­ва  в но­вом человеческом архети­пе, не имеющего излишнего балласта внутреннего мира, минимальном человеке, функционирующего как часть машины экономики, ста­ло наи­бо­лее ост­рым в пе­ри­од ин­ду­ст­риа­ли­за­ции.

Не­мец­кий фи­ло­соф Яс­перс, — «Че­ло­век дол­жен прой­ти об­ра­бот­ку, из сы­рья пре­вра­тить­ся в про­дукт, и стать эф­фек­тив­ной ча­стью ма­ши­ны. Все ка­че­ст­ва, не ис­поль­зуе­мые ма­ши­ной-об­ще­ст­вом, долж­ны быть от­бро­ше­ны. Че­ло­ве­че­ский ас­пект от­но­ше­ний дол­жен быть со­хра­нен лишь в той сте­пе­ни, без ко­то­рой он пси­хо­ло­ги­че­ски не вы­жи­ва­ет.».

Про­па­ган­да стра­н за­пад­ной де­мо­кра­тии ни­ко­гда об этой це­ли эко­но­ми­ки не го­во­ри­ла, от­кры­тые дек­ла­ра­ции, по­доб­ные сен­тен­ции Яс­пер­са, мог­ли вы­звать об­ще­ст­вен­ное не­го­до­ва­ние, так как об­ще­ст­во про­дол­жа­ло жить идеа­ла­ми Воз­ро­ж­де­ния, цен­ность лич­но­сти еще не под­вер­га­лась со­мне­нию, но настойчиво проводила транс­фор­ма­цию гу­ма­ни­сти­че­ских идеа­лов в идеа­лы тех­но­кра­ти­че­ские.

Пер­вой стра­ной, от­кры­то про­воз­гла­сив­шей эту идею но­во­го вре­ме­ни, идею общества-машины в которой человек важен лишь как ее часть, бы­ла Со­вет­ская Рос­сия, ко­то­рая, в сво­ей про­па­ган­де, ли­те­ра­ту­ре, ис­кус­ст­ве, го­во­ри­ла, что че­ло­век дол­жен стать “вин­ти­ком” ма­те­ри­аль­но­го про­грес­са, “вин­ти­ком” ма­ши­ны эко­но­ми­ки.

Об­ра­з этого Но­во­го Че­ло­ве­ка в Рос­сии в 20-ых го­дов прошлого века создал Андрей Платонов, использовав символ индустриализации, вершину технического прогресса того времени — паровоз :

В гла­зах на­ших све­тят­ся гор­ны,

В серд­цах взры­ва­ет­ся кровь,

Как топ­ка ды­ша рас­ка­лен­ная,

Как пес­ня гуд­ков на­ших рев.

Мая­ков­ский, без иронии и сарказма Платонова, ви­дел че­ло­ве­ка бу­ду­ще­го по-другому, как гу­ма­но­ид­ный ме­ха­низм, ра­зо­рвав­ший вся­кие свя­зи с гря­зью и по­шло­стью ре­аль­но­го ми­ра, и дал дру­гой об­раз, “Элек­три­че­ская жен­щи­на”, в пье­се «Ба­ня». Очи­сти­тель­ная ба­ня ин­ду­ст­ри­аль­ной ре­во­лю­ции долж­на бы­ла вы­па­рить “свин­цо­вую мер­зость” рос­сий­ской жиз­ни и ос­та­вить в че­ло­ве­ке толь­ко “элек­три­че­ское”, ма­шин­ное.

«По­кло­не­ние ма­ши­не ста­ло но­вой ре­ли­ги­ей боль­ше­ви­ков с Ле­ни­ным как ее про­ро­ком. Все об­ще­ст­во долж­но быть ор­га­ни­зо­ван­но на на­уч­ных тех­ни­че­ских прин­ци­пах, са­мо об­ще­ст­во долж­но стать без­от­каз­но функ­цио­ни­рую­щей ма­ши­ной.», писал со­цио­лог Фу­лоп-Мил­лер в 20-ые годы прошлого века.

Но боль­ше­ви­ки сле­до­ва­ли в рус­ле всей за­пад­ной ци­ви­ли­за­ции, и их от­ли­ча­ло от ос­таль­но­го ми­ра лишь пря­мо­ли­ней­ность в вы­ра­же­нии об­щих фор­мул и за­дач про­грес­са.

Это не Ле­нин, а фи­нан­сист и об­ще­ст­вен­ный дея­тель кай­зе­ров­ской Гер­ма­нии, Уол­тер Ра­те­нау, го­во­рил, что толь­ко ма­ши­на при­ве­дет че­ло­ве­ка к сво­бо­де и сча­стью. Это немецкий ученый, математик Лейб­ни­ц, утверждал, что че­ло­ве­к такая же машина, как и ча­со­вой ме­ха­низ­м. Эта идея раз­ви­ва­лась вме­сте с ус­лож­не­ни­ем тех­но­ло­гии, от че­ло­ве­ка-па­ро­во­за к элек­три­че­ской ма­ши­не и в конце ХХ века идеалом человеческого совершенства стал ком­пь­ю­те­р.

«Глав­ным барь­е­ром на пу­ти раз­ви­тия эко­но­ми­ки яв­ля­ет­ся не про­бле­мы соз­да­ния но­вых тех­но­ло­гий и ор­га­ни­за­ци­он­ных ме­то­дов, а при­спо­соб­ле­ние че­ло­ве­че­ской пси­хи­ки к эф­фек­тив­ной ра­цио­наль­но­сти, ра­зум­ной ло­ги­ке ком­пь­ю­те­ра.», писал жур­нал «Со­вре­мен­ные тех­но­ло­гии и об­ще­ст­во» в 1985 году.

Сегодня эта идея не дебатируется, она осуществляется на практике, но еще несколько десятилетий назад она вызывала сопротивление. Так, Стэн­ли Куб­рик, по­ста­вив­ший фильм «Ме­ха­ни­че­ский Апель­син», писал, — «По­стин­ду­ст­ри­аль­ное об­ще­ст­во поста­вит че­ло­ве­ка в ус­ло­вия, в ко­то­рых он ли­шит­ся всех слад­ких со­ков са­мой при­ро­ды и станет ме­ха­низ­мом.»

Фильм Куб­ри­ка был от­ра­же­ни­ем об­ще­ст­вен­ных на­строе­ний пе­рио­да 60-ых. К кон­цу ХХ ве­ка аме­ри­кан­ская на­уч­ная фан­та­сти­ка, экс­т­ра­по­ли­руя се­го­дняш­ние тен­ден­ции в бу­ду­щее, уже не ви­дела ни­че­го тра­ги­че­ско­го в пре­вра­ще­нии че­ло­ве­ка в ма­ши­ну, ско­рее на­обо­рот, че­ло­век-ма­ши­на час­то бо­лее при­вле­ка­телен, чем обыч­ные лю­ди. Человек несовершенен, машина совершенна. Со­вре­мен­ные ав­то­мобили, с их иде­аль­ны­ми про­пор­ция­ми под­чер­ки­ва­ют недостатки че­ло­ве­че­ско­го те­ла, ря­дом с воз­мож­но­стя­ми ком­пь­ю­те­ра ин­тел­лект че­ло­ве­ка ка­жет­ся бес­по­мощ­ным.

Мож­но, бла­го­да­ря мно­го­лет­ним тре­ни­ров­кам, тех­ни­ке “body sculpturing”, соз­дать ат­ле­ти­че­скую фи­гу­ру, как у “Тер­ми­на­то­ра”, но, у че­ло­ве­че­ско­го те­ла есть ли­ми­ты, у ро­бо­та этих ли­ми­тов нет. Мож­но вы­ра­бо­тать мощный ин­тел­лект, но все рав­но он бу­дет ус­ту­пать ин­тел­лек­ту ком­пь­ю­те­ра. Чем­пи­он ми­ра по шах­ма­там, Кас­па­ров, про­иг­рал ком­пь­ю­те­ру шах­мат­ный матч.

Не­да­ром ле­ген­ды со­вре­мен­ной  мас­со­вой куль­ту­ры, в та­ких филь­мах 80-ых го­дов как «Ро­бо­коп» и «Тер­ми­на­тор», ви­дели в по­лу­че­ло­ве­ке-по­лу­ма­ши­не улуч­шен­ный об­ра­зец обыч­но­го че­ло­ве­ка, ог­ра­ни­чен­но­го в сво­их воз­мож­но­стях, а воз­мож­но­сти че­ло­ве­ка-ро­бо­та без­гра­нич­ны.

Reader Digest, са­мый по­пу­ляр­ный жур­нал Аме­ри­ки, ти­раж 22 мил­лио­на в год, восхищаясь звез­дой бейс­бо­ла Со­лом Маг­ли, — «он дей­ст­ву­ет, как со­вер­шен­ный ро­бот, его дви­же­ния от­то­че­ны и ме­то­дич­ны, как у ма­ши­ны.» Но, тот же Сол Маг­ли, вне бейс­бо­ла, в обыч­ной жиз­ни, да­ле­к от то­го со­вер­шен­ст­ва, ко­то­рое он де­мон­ст­ри­ро­вал на спор­тив­ной пло­щад­ке.

Как же соз­дать та­ко­го со­вер­шен­но­го че­ло­ве­ка-ро­бо­та вне бейс­бо­ла, во всех дру­гих сфе­рах жиз­ни, жизнь не бейс­бол, а че­ло­ве­че­ская пси­хо­ло­гия чрез­вы­чай­но слож­на и да­ле­ко не все­гда под­да­ет­ся ра­зум­но­му кон­тро­лю. Ра­бо­та соз­на­ния и под­соз­на­ния до сих пор ос­та­ют­ся за­гад­кой для нау­ки. Внут­рен­ний мир че­ло­ве­ка час­то ир­ра­цио­на­лен, а за­да­ча об­ще­ст­ва соз­дать мир в ко­то­ром все про­ве­ря­ет­ся и кон­тро­ли­ру­ет­ся ра­зу­мом.

По­ка нау­ка не соз­да­ла тех­ни­че­ских средств кон­тро­ля внут­рен­ней жиз­ни че­ло­ве­ка об­ще­ст­во ис­­пол­ь­­зо­вало тра­ди­ци­он­ные фор­мы, вос­пи­та­тель­ные ме­ры и ме­ры по­ли­цей­ские. Эмо­ции, им­пуль­сив­ные по­ры­вы ре­гу­ли­ро­ва­лись внеш­ним дав­ле­ни­ем, эти­кой, глас­ны­ми и не­глас­ны­ми пра­ви­ла­ми мо­ра­ли, в ко­неч­ном сче­те, все­ми об­ще­ст­вен­ны­ми ин­сти­ту­та­ми. Но эти­ка бы­ла эф­фек­тив­ной по­ка в об­ще­ст­ве су­ще­ст­во­ва­ли ста­биль­ные фор­мы жиз­ни и об­ще­ст­вен­ных от­но­ше­ний, а ин­ду­ст­ри­аль­ное раз­ви­тие соз­­д­ало ог­ром­ную со­ци­аль­ную ди­на­ми­ку, по­на­до­би­лись но­вые ме­то­ды и поя­ви­лась но­вая фор­ма  кон­тро­ля по­ве­де­ния с по­мо­щью ме­ди­ци­ны, пси­хо­ло­гия.

Идея соз­да­ния кон­тро­ли­руе­мой пси­хо­ло­гии по­ве­де­ния поя­ви­лась в Анг­лии уже в се­ре­ди­не 19-ом ве­ке, в так на­зы­вае­мую вик­то­ри­ан­скую эпо­ху. К это­му вре­ме­ни Ве­ли­ко­бри­та­ния пре­вра­ти­лась в ли­де­ра ин­ду­ст­ри­аль­но­го ми­ра, и в ней впер­вые ста­ла осоз­на­вать­ся не­об­хо­ди­мость не только рационализации внешнего поведения, но и кон­тро­ля внутреннего мира человека.

В это вре­мя про­хо­ди­ла ожес­то­чен­ная дис­кус­сия ме­ж­ду сто­рон­ни­ка­ми ра­цио­на­ли­за­ции и не­зна­чи­тель­ной груп­пой дис­си­ден­тов, во гла­ве ко­то­рой бы­ли пи­са­те­ли Кар­лайл и Рас­кин. Кар­лайл и Рас­кин пре­ду­пре­ж­да­ли, что ра­цио­на­ли­за­ция че­ло­ве­че­ских эмо­ций сте­ри­ли­зу­ет жи­вые, объ­ем­ные чув­ст­ва, от­но­ше­ния лю­дей ста­нут пло­ски­ми и бес­кра­соч­ны­ми, а эмо­ции. Не­по­сред­ст­вен­ные, спон­тан­ные ре­ак­ции это ог­ром­ная цен­ность, они на­пол­ня­ют об­ще­ст­вен­ную жизнь мно­го­гран­ной кра­соч­но­стью, их не­пред­ска­зуе­мость вно­сит в че­ло­ве­че­ские от­но­ше­ния ту иг­ру жиз­нен­но­го спек­так­ля в ко­то­ром по­сто­ян­ная им­про­ви­за­ция яв­ля­ет­ся жи­вым ис­точ­ни­ком но­вых чувств, впе­чат­ле­ний, идей. Ма­те­ри­аль­ные же цен­но­сти, ко­то­рые бу­дут соз­да­ны в ре­зуль­та­те уни­фи­ка­ции по­ве­де­ния, обо­га­тят ма­те­ри­аль­ный мир ок­ру­жаю­щий че­ло­ве­ка, но его внут­рен­ний мир бу­дет обед­нен.

В 19-ом ве­ке ли­те­ра­ту­ра, бо­лее чем ко­гда-ли­бо рань­ше, стре­ми­лась по­ка­зать внут­рен­ний мир че­ло­ве­ка во всей его слож­но­сти и бо­гат­ст­ве. «Вос­пи­та­ние чувств» Фло­бе­ра бы­ла на­столь­ной кни­гой для не­сколь­ких по­ко­ле­ний.

Дос­то­ев­ский был са­мым чи­тае­мым рус­ским ав­то­ром в Ев­ро­пе. Поя­вил­ся но­вый тип те­ат­ра, пси­хо­ло­ги­че­ский те­атр. В это же вре­мя ро­ди­лась но­вая нау­ка, пси­хо­ло­гия.

Та­кое не­бы­ва­лое вни­ма­ние к пси­хо­ло­гии, к эмо­ци­ям го­во­ри­ло о не­об­хо­ди­мо­сти фор­ми­рую­ще­го­ся мас­со­во­го об­ще­ст­ва в вос­пи­та­нии чувств, о не­об­хо­ди­мо­сти обуз­да­ния пер­во­здан­ных ин­стинк­тов, смут­ных ощу­ще­ний, про­ти­во­ре­чи­вых же­ла­ний в ка­ж­дом че­ло­ве­ке. По мне­нию Кар­лай­ла и Рас­ки­на эту за­да­чу мог­ла вы­пол­нить толь­ко ми­ро­вая куль­ту­ра, ко­то­рая бы­ла тем фун­да­мен­том на ко­то­ром вы­рос­ла об­ще­ст­вен­ная эли­та, ари­сто­кра­тия.

Мас­сы, сле­дуя тем же об­раз­цам, смо­гут при­об­ре­сти те же ка­че­ст­ва, пус­кай и не в той ме­ре как эли­та, соз­да­вав­шая­ся в те­че­нии мно­гих по­ко­ле­ний, но бла­го­да­ря при­об­ще­нию к вы­со­кой куль­ту­ре и зна­нию в низ­ших клас­сах, раз­би­ваю­щих друг дру­гу го­ло­вы в трак­тир­ных дра­ках поя­вит­ся тот тип че­ло­ве­ка ко­то­рый соз­да­ла Бри­та­ния, тип джент­ль­ме­на, выс­шее дос­ти­же­ние анг­лий­ской ци­ви­ли­за­ции. Gentleman – от сло­ва gentl, (мяг­кий), мяг­кий, ци­ви­ли­зо­ван­ный че­ло­век, че­ло­век кон­тро­ли­рую­щий свои эмо­ции.

По мне­нию же за­щит­ни­ков кон­тро­ля над эмо­ция­ми, че­ло­ве­ка из об­ще­ст­вен­но­го дна нуж­но не вос­пи­ты­вать, а дрес­си­ро­вать.  Не вос­пи­та­ние куль­ту­ры по­ве­де­ния, а тре­наж дис­ци­п­ли­ны по­ве­де­ния дол­жен стать ин­ст­ру­мен­том транс­фор­ма­ции масс.  Ес­те­ст­вен­но, что в спо­ре гу­ма­ни­стов с прак­ти­ка­ми за­ро­ж­дав­ше­го­ся ин­ду­ст­ри­аль­но­го об­ще­ст­ва по­бе­ди­ла идея не­об­хо­ди­мо­сти ра­цио­на­ли­за­ции всех ас­пек­тов об­ще­ст­вен­ной жиз­ни.

Впоследствии, одним из таких методов рационализации поведения стал “conditioning”, или пси­хо­ло­ги­че­ский тре­нинг. Тер­мин был вве­ден в об­ра­ще­ние Ива­ном Пав­ло­вым, соз­да­те­лем тео­рии без­ус­лов­ных реф­лек­сов. Пав­лов до­ка­зал, что мож­но спе­ци­аль­ной ме­то­ди­кой кон­тро­ли­ро­вать и фор­ми­ро­вать по­ве­де­ние со­бак, вы­ра­ба­ты­вать лю­бые бес­соз­на­тель­ные реф­лек­сы по за­ка­зу.

Не­об­хо­ди­мость со­вет­ской вла­сти в ме­то­ди­ке пси­хо­ло­ги­че­ско­го тре­нин­га масс бы­ла на­столь­ко ве­ли­ка, что Пав­ло­ву, в эпо­ху ста­лин­ских ре­прес­сий, ко­гда за ма­лей­шую кри­ти­ку в ад­рес ре­жи­ма сле­до­ва­ли жес­то­чай­шие на­ка­за­ния, по­зво­ля­лись от­кро­вен­но ан­ти­со­вет­ские вы­ска­зы­ва­ния. Под­опыт­ным со­ба­кам Пав­ло­ва на­вя­зы­ва­лись раз­лич­ные про­грам­мы по­ве­де­ния, ка­ж­дая из ко­то­рых про­ти­во­ре­чи­ла пре­ды­ду­щей. По­сле дли­тель­но­го стрес­са, до­во­дя­ще­го до из­не­мо­же­ния, со­ба­ки при­ни­ма­ли лю­бую про­грам­му без ка­ко­го-ли­бо со­про­тив­ле­ния.

Сис­те­ма Пав­ло­ва по вы­ра­бот­ке бес­соз­на­тель­ных реф­лек­сов была использована во вре­мя ко­рей­ской вой­ны, охранниками в лагерях для аме­ри­кан­ских во­ен­но­плен­ных. Ме­няя про­грам­му дня, ме­няя рас­пи­са­ние ча­сов ра­бо­ты и еды они до­во­ди­ли плен­ных аме­ри­кан­цев до пол­но­го эмо­цио­наль­но­го сту­по­ра и, в этот мо­мент, об­ру­ши­ва­ли на них идео­ло­ги­че­ские дог­мы. Про­мыв­ка моз­гов про­во­ди­лась не­пре­рыв­но в те­че­нии мно­гих ме­ся­цев.

Что­бы сло­мить во­лю к груп­по­во­му со­про­тив­ле­нию про­во­ди­лись лич­ные бе­се­ды, в ко­то­рых, ло­ги­че­ски и на жи­вых при­ме­рах, объ­яс­ня­лось, что ни­ко­му нель­зя до­ве­рять, что на­стоя­щих дру­зей не бы­ва­ет, что да­же бли­жай­ший друг, за лиш­нюю пор­цию по­хлеб­ки или ос­во­бо­ж­де­ние от ра­бо­ты, до­не­сет о тво­их “не­пра­виль­ных” по­ступ­ках и мыс­лях. Толь­ко со­труд­ни­че­ст­во с ох­ран­ни­ка­ми мог­ло дать пре­иму­ще­ст­ва в борь­бе всех со все­ми за вы­жи­ва­ние. Тре­бо­ва­ния к плен­ным по­сто­ян­но уве­ли­чи­ва­лись, льго­ты со­кра­ща­лись и борь­ба за на­гра­ды ста­но­ви­лась все бо­лее ожес­то­чен­ной.

Жиз­нен­ные ус­ло­вия, в ко­то­рых су­ще­ст­ву­ет сред­ний аме­ри­ка­нец, борь­ба всех со все­ми за луч­шие ус­ло­вия жиз­ни, по­сто­ян­но по­вы­шаю­щие­ся тре­бо­ва­ния на ра­бо­те, не­пре­хо­дя­щий стресс, не­до­ве­рие к дру­гим со­от­вет­ст­ву­ют той же ат­мо­сфе­ре, ко­то­рую соз­да­ва­ли по­сле­до­ва­те­ли Пав­ло­ва в Корее.

В США по­сле­до­ва­те­лем Пав­ло­ва был со­цио­лог и пси­хо­лог Скин­нер. Скин­нер раз­вил и рас­ши­рил тео­рию Пав­ло­ва, на­звал свою вер­сию мо­ди­фи­ка­ции по­ве­де­ния био­хе­ве­ризм и ис­поль­зо­вал пав­лов­ский “conditioning” в сво­ей вра­чеб­ной прак­ти­ке. “Conditioning”, кон­ди­цио­ни­ро­ва­ние, ане­сте­зи­ро­ва­ние эмо­ций. Эмо­ции так­же, как воз­дух, про­хо­дя че­рез фильтры кон­ди­цио­нера, ли­ша­ют­ся всех ню­ан­сов, аро­ма­тов и объ­е­ма воз­ду­ха жи­во­го.

Пси­хо­лог Вик­тор Франкл о ре­зуль­та­тах ме­то­ди­ки “conditioning” Скиннера,  — «…внут­рен­няя жизнь глу­шит­ся, опыт фильт­ру­ет­ся, чув­ст­ва ане­сте­зи­ру­ют­ся и в ре­зуль­та­те ис­че­за­ет спо­соб­ность про­яв­лять се­бя не­по­сред­ст­вен­но, вы­ра­жать се­бя как уни­каль­ную лич­ность, ис­че­за­ет спо­соб­ность к пол­но­цен­ным свя­зям с дру­ги­ми людь­ми.»

Скин­нер был про­клят пуб­ли­кой, был объ­яв­лен ере­ти­ком в ака­де­ми­че­ских кру­гах, имя Скин­не­ра пре­вра­ти­лось в имя на­ри­ца­тель­ное, ме­то­ди­ки био­хе­ве­риз­ма бы­ли объ­яв­ле­ны не­дей­ст­вен­ны­ми и пси­хо­ло­ги­че­ская нау­ка на­ча­ла ис­кать дру­гие ме­то­ды мо­ди­фи­ка­ции по­ве­де­ния.

Ме­то­ди­ки Пав­ло­ва и Скин­не­ра бы­ли от­бро­ше­ны, они бы­ли по­строе­ны на пря­мом на­си­лии, а на­си­лие вы­зы­ва­ет со­про­тив­ле­ние и эф­фек­тив­но лишь вре­мен­но. Тре­бо­ва­лись дол­го­вре­мен­ные ин­ст­ру­мен­ты кон­тро­ля, а наи­бо­лее эффективен не внеш­ний контроль, а внут­рен­ний, са­мо­кон­троль. Про­бле­мы бы­ли во мно­гом ре­ше­ны с популяризацией тео­рий Зиг­мун­да Фрей­да.

Цель при­клад­ной пси­хо­ло­гии по Фрей­ду рас­ши­ре­ние соз­на­ния, уве­ли­че­ние объ­е­ма лич­но­сти че­рез ре­аль­ную оцен­ку са­мо­го се­бя, сво­их внут­рен­них ре­сур­сов, ко­то­рая при­во­дит к реа­ли­сти­че­ско­му под­хо­ду к жиз­нен­ным про­бле­мам. Фрейд, в сво­ей ра­бо­те «Civilization and It’s Discontent», го­во­рил, что куль­ту­ра и ци­ви­ли­за­ция раз­ви­ва­ют­ся в на­прав­ле­нии ко все уве­ли­чи­ваю­ще­му­ся кон­тра­сту ме­ж­ду ре­аль­ны­ми ну­ж­да­ми от­дель­но­го че­ло­ве­ка, и те­ми це­ля­ми и же­ла­ния­ми, ко­то­рые на­вя­зы­ва­ет ему об­ще­ст­во. В ре­зуль­та­те это­го кон­тра­ста ро­ж­да­ет­ся фе­но­мен, ко­то­рый он на­звал “со­ци­аль­ным нев­ро­зом”.

По мне­нию Фрей­да, ци­ви­ли­за­ция, ко­то­рая ста­вит сво­ей ос­нов­ной це­лью ма­те­ри­аль­ное бла­го­по­лу­чие, не­из­беж­но соз­да­ет нев­ро­зы, по­то­му что че­ло­век су­ще­ст­ву­ет в ми­ре не­раз­ре­ши­мо­го кон­флик­та, кон­флик­та ме­ж­ду за­да­чей, ко­то­рую пе­ред ним ста­вит об­ще­ст­во, ра­бо­тать, что­бы по­треб­лять, и же­ла­ни­ем по­треб­лять как мож­но боль­ше, а оно ни­ко­гда не мо­жет быть пол­но­стью удов­ле­тво­ре­но. По­тре­би­тель ока­зы­ва­ет­ся в пер­ма­нент­ном со­стоя­нии от­чая­ния от не­дос­ти­жи­мо­сти идеа­ла, аб­со­лют­но­го по­треб­ле­ния всех бо­гатств ма­те­ри­аль­но­го ми­ра.

Не­раз­ре­шим так­же и кон­фликт ме­ж­ду сво­бо­дой, ко­то­рую об­ще­ст­во объ­яв­ля­ет глав­ной цен­но­стью жиз­ни, и ре­аль­но­стью дис­ци­п­ли­ны про­из­вод­ст­ва и не­об­хо­ди­мо­сти при­спо­соб­ле­ния для дос­ти­же­ния  ус­пе­ха, о чем по­сто­ян­но на­по­ми­на­ет все ок­ру­же­ние и мас­со­вая куль­ту­ра. Эти не­раз­ре­ши­мые кон­флик­ты вы­ра­жа­ют­ся в са­мых раз­но­об­раз­ных фор­мах, в как буд­то бы ни­чем не обос­но­ван­ных стра­хах, фо­би­ях и де­прес­сии.

Об­ще­ст­во вла­де­ет ог­ром­ным ин­ст­ру­мен­та­ри­ем, по­зво­ляю­щим вос­пи­ты­вать внеш­ние фор­мы по­ве­де­ния че­ло­ве­ка, Но ре­гу­ли­ро­вать свой внут­рен­ний мир мо­жет толь­ко сам че­ло­век. “Self-made man” 19-го ве­ка, “де­лал се­бя” сам, но к се­ре­ди­не ХХ ве­ка “сам се­бя де­лать” че­ло­век  уже не мог, он пе­ре­стал по­ни­мать се­бя, он стал ну­ж­дать­ся в по­­­­­­м­ощи пси­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­х­­о­­лога.

Пси­хо­ана­лиз Зиг­­му­нда Фрей­да мог по­мочь че­ло­ве­ку осоз­нать се­бя как часть боль­шо­го ми­ра и обо­га­тить свой внут­рен­ний мир. Но, тео­рию Фрей­да аме­ри­кан­ская пси­хо­ло­ги­че­ская нау­ка ис­поль­зо­ва­ла для дру­гой це­ли, для адап­та­ции к су­ще­ст­вую­щим ус­ло­ви­ям, для су­же­ния соз­на­ния до функ­цио­наль­но­го уров­ня. Это бы­ли поч­ти ма­те­ма­ти­че­ские фор­­­­м­улы воз­дей­ст­вия на че­ло­ве­че­ское по­ве­де­ние, близ­кие, по сво­ей су­ти, к ин­же­нер­ным ре­ше­ни­ям.

По­сле сво­его ви­зи­та в Аме­ри­ку Фрейд был на­столь­ко воз­му­щен тем, как ис­поль­зу­ет­ся его тео­рии в аме­ри­кан­ской пси­хо­ло­ги­че­ской прак­ти­ке, что, ос­тав­ляя Аме­ри­ку, в за­клю­че­нии сво­его ин­тер­вью жур­на­ли­стам, в ко­то­ром он го­во­рил о сво­ем не­при­ятии Аме­ри­ки, ска­зал, — «Я не не­на­ви­жу Аме­ри­ку, я толь­ко со­жа­лею, что Ко­лумб ее от­крыл.»

Аме­ри­кан­ская пси­хо­ло­гия, тем не ме­нее ис­поль­зо­ва­ла имя Фрей­да для раз­ра­бот­ки ме­то­дик ба­лан­си­рую­щих внут­рен­нее дав­­­­л­е­ни­е, внут­рен­ний ми­р, с внеш­ним дав­ле­ни­ем, давлением общества. Че­ло­век дол­жен при­нять внеш­нее дав­ле­ние как не­об­хо­ди­мую дан­ность, то­гда су­­­­­­ж­ение ощу­ще­ния ми­ра, сте­ри­ли­за­ция эмо­ций, чув­ст­в и мыс­лей для не­го про­хо­дит без­бо­лез­нен­но. Но, ес­ли внут­рен­нее дав­ле­ние, ин­ди­ви­ду­аль­ность че­ло­ве­ка, на­чи­на­ет со­про­тив­лять­ся дав­ле­нию внеш­не­му, воз­ни­ка­ет де­прес­сия, ши­ро­ко рас­про­стра­нен­ное яв­ле­ние в со­вре­мен­ной жиз­ни. Те, кто пы­та­ет­ся со­про­тив­лять­ся ги­гант­ско­му прес­су общества, об­­­­­­­­р­е­че­н  на пси­хо­ло­ги­че­скую трав­му. Что­бы из­бе­жать пси­хо­ло­ги­че­ский дис­ком­форт нуж­но от­ка­зать­ся от со­про­тив­ле­ния и при­спо­со­бить­ся.

Оп­ти­маль­ное со­стоя­ние, не­об­хо­ди­мое для по­сто­ян­но­го при­спо­соб­ле­ния, внут­рен­няя пус­то­та. Она по­зво­ля­ет при­ни­мать лю­бую фор­му под дав­ле­ни­ем внеш­ней си­лы. Со­про­тив­ле­ние же при­во­дит к де­прес­сии, к чув­ст­ву по­сто­ян­но­го бес­по­кой­ст­ва, “permanent anxiety”, и тща­тель­но скры­вае­мо­го от­чая­ния, “quiet desperation”, они по­ка­за­тель сложности про­ти­во­ре­чий в про­цес­се уми­ра­ния ин­ди­ви­ду­аль­но­сти.

«Что та­кое де­прес­сия? Это не­спо­соб­ность чув­ст­во­вать, не­спо­соб­ность вос­при­ни­мать мир не­по­сред­ст­вен­но, ко­гда те­ло жи­вет, а внут­рен­ний мир уми­ра­ет. Сча­стье, со­стоя­ние про­ти­во­по­ло­жен­ное де­прес­сии, есть ин­тен­сив­ность внут­рен­ней жиз­ни, ко­то­рая яв­ля­ет­ся от­ра­же­ни­ем мно­го­чис­лен­ных, глу­бо­ко ин­ди­ви­ду­аль­ных свя­зей лич­но­сти с ми­ром.» Эрих Фромм

Со­стоя­ние де­прес­сии в пре­ды­ду­щие эпо­хи но­си­ло дру­гие на­зва­ния, нев­ра­сте­ния, ипо­хон­д­рия, сплин, ме­лан­хо­лия, и яв­ля­лось уде­лом лишь при­ви­ле­ги­ро­ван­ных клас­сов, ос­нов­ных по­тре­би­те­лей ма­те­ри­аль­ных бо­гатств.

Внут­ри эли­тар­но­го кру­га су­ще­ст­во­ва­ла же­ст­кая рег­ла­мен­та­ция всех форм по­ве­де­ния, тре­бо­вав­шая не толь­ко внеш­не­го, но и внут­рен­не­го кон­фор­миз­ма, что де­ла­ло имен­но пред­ста­ви­те­лей эли­ты жерт­ва­ми мно­го­об­раз­ных нев­ро­зов. Низ­шие клас­сы, от ко­то­рых тре­бо­ва­лось лишь со­блю­де­ние внеш­них пра­вил, чув­­с­т­­во­­вали се­бя сво­­бо­д­­ными в про­яв­ле­нии спон­тан­ных чувств и не­осоз­нан­ных им­пуль­сов.

В про­цес­се эко­но­ми­че­ско­го раз­ви­тия об­ще­ст­ва боль­шая часть ра­бо­че­го клас­са пре­вра­ти­лась в пре­ус­пе­ваю­щий сред­ний класс, для ко­то­ро­го, так­же, как и для пре­ус­пе­ваю­щих клас­сов про­шло­го, внут­рен­ний кон­фор­мизм стал обя­за­тель­ным.

«Пси­хо­ло­ги долж­ны стать ар­хи­тек­то­ра­ми и ин­же­не­ра­ми со­вре­мен­но­го че­ло­ве­ка, сво­бод­но­го от асо­ци­аль­ных им­пуль­сов», пи­сал, в 20-ые го­ды про­шло­го ве­ка, Джон Мак­кон­нел, про­фес­сор пси­хо­ло­гии Ми­чи­ган­ско­го уни­вер­си­те­та.

Пси­хо­ло­ги об­слу­жи­ва­ли в первой половине XX века лишь выс­шие клас­сы, во вто­рой по­ло­ви­не ве­ка психотерапия пре­вра­ти­лась в ин­ду­ст­рию об­слу­жи­ваю­щую мас­сы.

Ев­ро­пей­ская тра­ди­ция все­гда рас­смат­ри­ва­ла внут­рен­нюю жизнь че­ло­ве­ка, как мис­те­рию, в ко­то­рую по­сто­рон­ним нет вхо­да. Гам­лет го­во­рит Ро­зен­крат­цу и Гиль­де­стер­ну, — «Вы ду­мае­те, что мо­же­те иг­рать на мне как на дуд­ке? Ме­ня нель­зя на­страи­вать как флей­ту или скрип­ку.»

Аме­ри­кан­ская пси­хо­ло­ги­че­ская нау­ка от­ве­ти­ла на гам­ле­тов­ский во­прос по­ло­жи­тель­но. Да, мо­жет. Но, не же­лая вхо­дить в кон­фликт с тра­ди­ци­он­ны­ми пред­став­ле­ния­ми о са­мо­стоя­тель­ной цен­но­сти лич­но­сти, объ­я­ви­ла, что ищет клю­чи к внут­рен­ней жиз­ни че­ло­ве­ка, что­бы, от­крыв все две­ри, сде­лать че­ло­ве­ка про­зрач­ным, дос­туп­ным для все­об­ще­го обо­зре­ния, та­ким об­ра­зом ле­га­ли­зо­вав пра­во че­ло­ве­ка на уни­каль­ный внут­рен­ний мир.

Но ин­ду­ст­рия пси­хо­ло­ги­че­ско­го сер­ви­са, как и любая другая, должна от­ве­чать прежде всего на за­прос по­тре­би­те­ля, ко­то­рый за­ин­те­ре­со­ван не столь­ко в рас­ши­ре­нии сво­его внут­рен­не­го ми­ра, сколь­ко в создании эмо­цио­наль­но­го ­ком­фор­та. Задача психотерапии об­лег­чить стра­да­ния че­ло­ве­ка в про­цес­се ут­ра­ты лич­но­ст­ных ка­честв, под­ме­няя про­цесс са­мо­по­зна­ния лич­но­сти по­ни­ма­ни­ем се­бя, как са­мо­адап­ти­рую­щийся ме­ха­низ­м.

По­дав­ляю­щее боль­шин­ст­во пред­ста­ви­те­лей сред­не­го клас­са об­ра­ща­ет­ся к пси­хи­ат­рам, пси­хо­ана­ли­ти­кам и пси­хо­те­ра­пев­там. В са­мо­ана­ли­зе, в раз­ре­ше­нии про­блем внут­ри уз­ко­го кру­га сво­их со­ци­аль­ных кон­так­тов, они ви­дят воз­мож­ность по­кон­чить с не­удов­ле­тво­рен­но­стью со­бой, сво­ей жиз­нью.

Ис­точ­ник эмо­цио­наль­но­го дис­ком­фор­та вся сис­те­ма жиз­ни, в ко­то­рой че­ло­век лишь функ­цио­ни­рую­щий вин­тик эко­но­ми­ки, но боль­шин­ст­во вос­при­ни­ма­ют свою не­удов­ле­тво­рен­ность жиз­нью как де­фект лич­но­сти, а не де­фект все­го строя жиз­ни, так как не по­ни­ма­ют ни ме­ха­низ­ма об­ще­ст­ва, в ко­то­ром жи­вут, ни про­цес­сов сво­ей внут­рен­ней жиз­ни.

От­сю­да воз­ни­ка­ет чис­то аме­ри­кан­ский фе­но­мен, пред­ста­ви­те­ли сред­не­го клас­са об­ла­да­ют чрез­вы­чай­но вы­со­ким уров­нем в ра­цио­на­ли­за­ции, ло­ги­че­ском обос­но­ва­нии сво­ей де­ло­вой жиз­ни и час­то бес­по­мощ­ны в объ­яс­не­нии сво­их эмо­цио­наль­ных ре­ак­ций, — «Они зна­ют как чи­тать ко­лон­ки сток-мар­ке­та, но не зна­ют, как по­нять свои соб­ст­вен­ные эмо­ции или эмо­ции дру­гих, про­яв­ляю­щих­ся в из­ме­не­нии то­на го­ло­са, взгля­де, жес­ти­ку­ля­ции и вы­ра­же­нии ли­ца.» Жур­нал «Psychology Today»

«Мы не по­ни­ма­ем не толь­ко жизнь вне де­ла ко­то­рое де­ла­ем, мы так­же не­спо­соб­ны по­нять са­мих се­бя, нам ну­жен пси­хо­ана­ли­тик.» Пи­са­тель Ральф Эл­ли­сон.

Пси­хо­ло­ги­че­ский  ана­лиз объ­яс­ня­ет по­ступ­ки, вы­ры­вая их из ши­ро­ко­го кон­тек­ста со­ци­аль­ной жиз­ни, и ста­но­вит­ся од­ним из ин­ст­ру­мен­тов со­ци­аль­но­го кон­тро­ля. Но психоанализ лишь один инструмент из того широкий набора который предлагает рынок психологического сервиса.

В филь­ме «Про­ле­тая над ку­куш­ки­ным гнез­дом», ге­рою, не­за­ви­си­мо­му в су­ж­де­ни­ях и по­ве­де­нии, уда­ля­ют ло­бо­вые до­ли моз­га и это при­во­дит его в “нор­му”, он ста­но­вит­ся по­слуш­ным и по­дат­ли­вым, в ко­неч­ном сче­те, пре­вра­ща­ясь в зом­би, пе­ре­став су­ще­ст­во­вать как лич­ность.

Се­го­дня тех­ни­ка хи­рур­ги­че­ско­го вме­ша­тель­ст­ва в мозг почти не упот­реб­ля­ет­ся, сузился спрос и на психоанализ, их сме­ни­ла хи­мио­те­ра­пия, ко­то­рая, как фор­ма пси­хо­ло­ги­че­ско­го кон­тро­ля бо­лее про­ста, дос­туп­на по це­не, не тре­бу­ет боль­ших вре­мен­ных за­трат, и в це­лом, бо­лее эко­но­мич­на не­же­ли “conditioning”, пси­хо­ана­лиз и хи­рур­гия. Се­го­дняш­няя пси­хо­те­ра­пия сде­ла­ла зна­чи­тель­ный про­гресс в срав­не­нии с ме­то­да­ми пси­хи­ат­рии 50-60-ых  го­дов, ис­поль­зо­ва­ние пси­хо­троп­ных средств все та­ки бо­лее гу­ман­но.

Их по­яв­ле­ние пред­ви­дел еще в 50-ые го­ды Ол­дос Хакс­ли, на­звав­ший эти сред­ст­ва од­ним сло­вом – “Со­ма”. При­няв “Со­му”, ге­рои Хакс­ли, в «Этом пре­крас­ном, пре­крас­ном ми­ре», по­гру­жа­ют­ся в эй­фо­рию, в ко­то­рой ис­че­за­ют как внут­рен­ние кон­флик­ты, так и кон­флик­ты с об­ще­ст­вом. “Со­ма” ре­ша­ет все про­бле­мы об­ще­ст­ва и ин­ди­ви­да. Хи­ми­че­ская те­ра­пия, ос­но­ван­ная на пре­ам­бу­ле, что пси­хо­ло­ги­че­ские про­бле­мы – это не­дос­та­точ­ность или пе­ре­из­бы­ток тех или иных хи­ми­че­ских эле­мен­тов в ор­га­низ­ме че­ло­ве­ка, по­сте­пен­но вы­тес­нила с аван­сце­ны пси­хо­ана­лиз и пси­хо­ло­ги­че­ский тре­наж.

Со­вре­мен­ный пси­хо­те­ра­певт мог бы пред­ло­жить Вил­ли Ло­ме­ну, ге­рою «Смер­ти ком­ми­воя­же­ра», кон­чаю­ще­му са­мо­убий­ст­вом, ре­шить его про­бле­мы, при­ни­мать Про­зак не­сколь­ко ме­ся­цев. Он мог бы так­же вы­пи­сать не­сколь­ко ре­цеп­тов из сво­его на­бо­ра и Гамлету, Офелии, королю Лиру.

Асо­ци­аль­ное по­ве­де­ние, пре­ступ­ность, аг­рес­сив­ность, при­стра­стие к ал­ко­го­лю, азарт­ным иг­рам, нар­ко­ти­кам или к на­си­лию рас­смат­ри­ва­ют­ся как ре­зуль­тат на­ру­ше­ния био­хи­ми­че­ско­го ба­лан­са. При­чи­ны асо­ци­аль­но­го по­ве­де­ния пло­хая на­след­ст­вен­ность, на­ли­чие лиш­не­го хро­мо­со­ма.

Пси­хо­троп­ные сред­ст­ва ис­поль­зу­ют­ся для контроля над поведением, они ней­тра­ли­зуют эмо­ции, ко­то­рые по­ро­ж­де­ны со­ци­аль­ны­ми ус­ло­вия­ми и, по сло­вам Ноа­ма Хом­ско­го, — «Ан­ти­де­прес­сан­ты ни­что иное, как хи­ми­че­ская сми­ри­тель­ная ру­баш­ка. Не­да­ром ко­ли­че­ст­во пси­хо­ло­гов и пси­хи­ат­ров се­го­дня пре­вы­ша­ет ко­ли­че­ст­во по­ли­цей­ских в стра­не.”

Эрих Фромм, — «Пси­хи­ат­рия, пси­хо­ло­гия и пси­хо­те­ра­пия се­го­дня пре­вра­ти­лись в ин­ст­ру­мент ма­ни­пу­ля­ции соз­на­ния, мас­ки­руя свои ис­тин­ные це­ли, как на­уч­ное ис­сле­до­ва­ние и по­ни­ма­ние внут­рен­ней жиз­ни ин­ди­ви­да. Ма­ни­пу­ля­ция че­ло­ве­ком объ­яв­ля­ет­ся фор­ми­ро­ва­ни­ем сво­бод­но­го че­ло­ве­ка.»

Боль­шин­ст­во пси­хо­ло­ги­че­ских про­блем, страх, раз­дра­же­ние, стресс, гнев или без­раз­ли­чие это ес­те­ст­вен­ная ре­ак­ция на ок­ру­жаю­щую со­ци­аль­ную сре­ду. Пси­­­­­­х­о­ло­г же убе­ж­да­ет сво­его кли­ен­та, что его не­га­тив­ные ре­ак­ции не от­ра­жа­ют ре­аль­но­сти — это его сол­лип­ти­че­ские фантазии, и, в оп­ре­де­лен­ном смыс­ле это вер­но, по­то­му что аме­ри­кан­ский тип ин­ди­ви­дуа­лиз­ма при­во­дит к сол­лип­сиз­му, к замк­ну­то­сти на се­бе, к то­му, что при­ня­то на­зы­вать эго­цен­триз­мом или нар­цис­сиз­мом.

Са­ма куль­ту­ра жиз­ни, по­стро­ен­ной на ин­ди­ви­дуа­лиз­ме, вос­пи­ты­ва­ет нар­цис­сизм, от­вле­кая от дру­гих лю­дей, от об­ще­го, от по­ни­ма­ния ми­ра. Ин­ди­ви­дуа­лизм — это ре­ак­ция на ус­ло­вия жиз­ни, где ка­ж­дый дол­жен ду­мать толь­ко о се­бе, не со­от­но­ся се­бя с об­щим, с дру­ги­ми людь­ми, по­это­му эго­цен­трик не спо­со­бен по­ни­мать дру­гих, так как чу­жой внут­рен­ний опыт ему не ин­те­ре­сен. Не же­лая по­ни­мать, что про­ис­хо­дит с дру­ги­ми, он не­спо­со­бен по­нять и се­бя.

Нар­цис­сизм, по­иск удов­ле­тво­ре­ния в са­мом се­бе, след­ст­вие край­не­го эго­цен­­три­зма. За­мы­ка­ясь внут­ри соб­ст­вен­ных им­пуль­сов, эмо­ций и стра­стей, че­ло­век об­ры­ва­ет все пол­но­цен­ные свя­зи с дру­ги­ми и су­ще­ст­ву­ет в ва­куу­ме, в ко­то­ром его пред­став­ле­ния о ми­ре не бо­лее, чем сол­лип­ти­че­ские фан­та­зии.

Как это ни па­ра­док­саль­но, эго­цен­тризм со­вре­мен­но­го аме­ри­кан­ца это со­вре­мен­ная фор­ма ас­ке­тиз­ма, ха­рак­тер­но­го для про­тес­тант­ской эти­ки 18 ве­ка. Эго­цен­тризм, так­же как и ас­ке­тизм, от­ре­за­ет лич­ность от все­го ос­таль­но­го ми­ра, но ас­ке­тизм про­тес­тант­ской эти­ки тре­бо­вал ог­ра­ни­че­ний ма­те­ри­аль­ных по­треб­но­стей и рас­ши­ре­ния ду­хов­но­го ми­ра, а ин­ди­ви­дуа­лизм в по­тре­би­тель­ском об­ще­ст­ве тре­бу­ет дру­го­го ти­па ас­ке­тиз­ма, рас­ши­ре­ние ма­те­ри­аль­ных по­треб­но­стей и су­же­ние ми­ра внут­рен­не­го.

Це­ня се­бя пре­ж­де все­го как про­дук­тив­но­го ра­бот­ни­ка, аме­ри­ка­нец рас­смат­ри­ва­ет свой внут­рен­ний мир, свои эмо­ции и эмо­ции дру­гих как не­что ме­шаю­щее де­лу.

«Че­ло­век, в гла­зах аме­ри­кан­цев, ра­бо­таю­щая ма­ши­на, и его мыс­ли, пе­ре­жи­ва­ния и чув­ст­ва ни в ко­ем слу­чае не долж­ны ме­шать про­цес­су ра­бо­ты.» Джеф­фри Го­рер, анг­лий­ский со­цио­лог.

В ре­зуль­та­те воз­ни­ка­ет пло­ский од­но­мер­ный че­ло­век, соз­даю­щий во­круг се­бя та­кой же од­но­мер­ный пло­ский мир, — «С пер­вых дней в Аме­ри­ке ме­ня пре­сле­ду­ет на­вяз­чи­вый об­раз двух­мер­но­го ми­ра, ли­шен­но­го объ­е­ма… На­ри­со­ван­ная, муль­ти­п­ли­ка­ци­он­ная жизнь, ко­то­рая вся ис­чер­пы­ва­ет­ся по­верх­но­стью…» Жур­на­лист-им­ми­грант Алек­сандр Ге­нис.

Это жизнь про­ста, в ней нет де­та­лей и ню­ан­сов, в ней всё рас­счи­та­но, как на ло­­г­а­р­иф­­м­и­ческой ли­ней­ке. Внут­ри это­го од­но­мер­но­го ми­ра мо­жет вы­жить только тот, кто со­от­вет­ст­ву­ет па­ра­мет­рам ок­ру­же­ния. Такой человек дол­жен быть прост, по­ня­тен, од­но­ме­рен, ми­ни­ма­лен в сво­их че­ло­ве­че­ских ка­че­ст­вах, как персонаж мультипликационного фильма.

При­ня­то счи­тать, что че­ло­век бу­дет сча­ст­лив и пси­хо­ло­ги­че­ски ус­той­чив ес­ли у не­го дос­та­точ­но еды, ес­ли он име­ет кры­шу над го­ло­вой, ес­ли у не­го по­сле ра­бо­ты ос­та­ет­ся дос­та­точ­но сил что­бы раз­вле­кать­ся, ес­ли у не­го бу­дут не­ог­ра­ни­чен­ные воз­мож­но­сти при­об­ре­тать все боль­ше и боль­ше ве­щей.

Но эта ло­ги­ка не мо­жет от­ве­тить на во­прос по­че­му ог­ром­ное ко­ли­че­ст­во лю­дей в наи­бо­лее эко­но­ми­че­ски пре­ус­пе­ваю­щих стра­нах, Шве­ции, Швей­ца­рии и Со­еди­нен­ных Шта­тах, ис­пы­ты­ва­ют по­сто­ян­ный пси­хо­ло­ги­че­ский дис­ком­форт, ко­то­рый, во мно­гих слу­ча­ях, пе­ре­рас­та­ет в пси­хи­че­ские за­бо­ле­ва­ния. Те, кто не со­стоя­нии при­спо­со­бить свою пси­хи­ку к мо­но­тон­но­сти, пре­сно­сти, стан­дар­ти­зи­ро­ван­ной, бес­кра­соч­ной жиз­ни, ухо­дят от не­вы­но­си­мо­го дав­ле­ния де­гу­ма­ни­зи­ро­ван­ной ат­мо­сфе­ры в ду­шев­ные бо­лез­ни.

Де­прес­сия стал мас­со­вым яв­ле­ни­ем, в США 80 мил­лио­нов че­ло­век про­хо­дит еже­год­но че­рез пси­хо­ло­ги­че­ские кли­ни­ки. Бо­гат­ст­во ма­те­ри­аль­ных ус­ло­вий жиз­ни не при­ве­ло к бо­гат­ст­ву эмо­цио­наль­но­го, ду­хов­но­го на­пол­не­ния, к пол­но­цен­но­сти, объ­е­му су­ще­ст­во­ва­ния.

По­бе­да тех­ни­че­ско­го про­грес­са и соз­да­ние “эко­но­ми­че­ско­го че­ло­ве­ка” при­ве­ла, по оп­ре­де­ле­нию Фром­ма, к фор­ми­ро­ва­нию «об­ще­ст­ва по­ра­зи­тель­но не­сча­ст­ли­вых лю­дей — оди­но­ких, веч­но оза­бо­чен­ных, за­ви­си­мых, ду­шев­но уг­не­тен­ных, празд­но уби­ваю­щих су­до­рож­но сбе­ре­жен­ное вре­мя… они чув­ст­ву­ют, что жи­вут не жи­вя, что жизнь про­хо­дит сквозь паль­цы как пе­сок.»

Panic attack, anхiety attack, quiet desperаtion (нерв­ные сры­вы, со­стоя­ние от­чая­ния), эти оп­ре­де­ле­ния са­мо­чув­ст­вия по­сто­ян­но фи­гу­ри­ру­ют в диа­ло­гах, как буд­то бы не имею­щих для это­го ни­ка­ких объ­ек­тив­ных при­чин, пре­ус­пе­ваю­щих аме­ри­кан­цев. Но объ­ек­тив­ная при­чи­на есть, органика че­ло­века сопротивляется процессу пре­вра­щения в пло­скую фи­гур­ку из муль­ти­п­ли­ка­ции.

Нау­ка ищет ре­ше­ния во­про­са в тех­ни­че­ской сфе­ре, че­ло­век, ра­зу­ме­ет­ся, слож­ная ма­ши­на, но, в его кон­троль­ный центр, в его мозг, мож­но им­план­ти­ро­вать ком­пь­ю­тер­ные чи­пы, и он ста­нет сча­ст­лив. Ис­чез­нут все его внут­рен­ние и внеш­ние кон­флик­ты, поя­вит­ся но­вый тип че­ло­ве­ка, в ко­то­ром ра­цио­наль­ное на­ча­ло одер­жит окон­ча­тель­ную по­бе­ду над эмо­ция­ми.

Эко­но­ми­че­ская де­мо­кра­тия, фа­шизм и со­вет­ский ком­му­низм соз­да­ва­ли нового человека ка­ж­дый по сво­ему, спе­ци­фи­че­ски­ми для ка­ж­дой стра­ны сред­ст­ва­ми, но в це­лом, са­му идею сфор­му­ли­ро­вал точ­нее дру­гих Лев Троц­кий, ко­то­рый пи­сал еще в 1917 го­ду, — «Че­ло­ве­че­ст­во по­ста­вит се­бе це­лью соз­дать бо­лее вы­со­кий об­ще­ст­вен­но-био­ло­ги­че­ский тип, ес­ли угод­но, сверх­че­ло­ве­ка.»

Эрих Фромм, 60 лет на­зад, на­звал та­ко­го че­ло­ве­ка ау­ти­стом. Ау­тист, про­из­вод­ное от сло­ва “out”, вне, че­ло­век, жи­ву­щий вне че­ло­ве­че­ско­го ми­ра. Ау­­ти­ст жи­вет аб­ст­ракт­ны­ми идея­ми, он хо­ро­шо раз­би­ра­ет­ся в ма­те­ма­ти­ке, ма­­ш­инах и ме­ха­низ­мах и, в его гла­зах, дру­гие лю­ди так­же ма­ши­ны, и, так­же как для ма­ши­ны, для не­го су­ще­ст­ву­ет толь­ко та кон­крет­ная за­да­ча, ко­то­рую он се­бе ста­вит, его внут­рен­ний мир уп­ро­щен до функ­цио­наль­но­го уров­ня.

Эрих Фромм, — «Че­ло­век, ве­ду­щий се­бя как ма­ши­на, ни­ко­гда не за­ду­мы­ва­ет­ся над тем кто он есть. Он ви­дит се­бя та­ким, ка­ким ему по­ло­же­но быть. Ис­кус­ст­вен­ная улыб­ка за­ме­ня­ет ему ес­те­ст­вен­ный смех. По­верх­но­ст­ная бол­тов­ня за­ме­ня­ет пол­но­цен­ное об­ще­ние. Осоз­на­вая се­бя лишь че­рез функ­цио­наль­ные, фи­зи­че­ские ре­ак­ции на мир, он не в со­стоя­нии пе­ре­жи­вать глу­бо­кие эмо­ции ра­до­сти или ду­шев­ной бо­ли.».

Ма­шин­ная ци­ви­ли­за­ция все­ми об­ще­ст­вен­ны­ми ин­сти­ту­та­ми, всей ат­мо­сфе­рой жиз­ни соз­да­ет че­ло­ве­ка-ма­ши­ну, и, — «Ко­гда все дей­ст­вия, мыс­ли, чув­ст­ва че­­­­­­­­­­л­­о­­века ра­цио­на­ли­зи­ро­ва­ны, т.е. функ­цио­наль­ны, он как и ма­ши­на про­из­во­дит мно­же­ст­во по­сто­ян­но по­вто­ряю­щих­ся дей­ст­вий, и, так­же как и ма­ши­на, он внут­рен­не мертв.» Не­мец­кий со­цио­лог Фрид­рих Мюллер.

Во времена Фромма аутизм считался заболеванием, связанным с генетикой, но количество случаев аутизма с каждым годом возрастает. Пропорция нормальных и  аутичных детей 60 лет назад была 1 на 10,000, сегодня 1 на 200. Рост аутизма в мире уже сопоставляют по масштабам с эпидемией, но это социальная эпидемия, результат приспособления человека к машинному миру. В филь­ме «Rain man» Дас­тин Хофф­ман по­ка­зы­ва­ет клас­си­че­ский об­раз ау­ти­ста, спо­соб­но­го ре­шать слож­ней­шие ма­те­ма­ти­че­ские за­да­чи и не­спо­соб­но­го на эмо­цио­наль­ные от­но­ше­ния с дру­ги­ми людь­ми. Он не по­ни­ма­ет те фор­мы жиз­ни, ко­то­рые не под­да­ют­ся ра­цио­на­ли­за­ции и, как и ком­пь­ю­тер, вла­де­ет толь­ко фор­маль­ной, стан­дарт­ной, нау­ко­об­раз­ной ре­чью, и не про­чи­ты­ва­ет ню­ан­сов жи­во­го, час­то не­ло­гич­но­го язы­ка. Об­ще­ние с дру­ги­ми для не­го не боль­ше чем об­мен кон­крет­ной ин­фор­ма­ци­ей, как ком­пь­ю­тер, он ее пе­ре­да­ет и при­ни­ма­ет.

Ме­ди­цин­ская нау­ка го­во­рит, что при­чи­ной ау­тиз­ма яв­ля­ет­ся на­ли­чие рту­ти в еде, ле­кар­ст­вах, вак­ци­нах. Но как то­гда объ­яс­нить, что наи­боль­шее ко­ли­че­ст­во ау­тич­ных де­тей, 1 на 50, ро­ж­да­ет­ся в Си­ли­ко­но­вой до­ли­не, ми­ро­вом цен­тре ком­пь­ю­тер­ной тех­но­ло­гии, это де­ти ком­пь­ю­тер­ных ге­ни­ев, а они едят ту же еду, упот­реб­ля­ют те же ле­кар­ст­ва, что и все на­се­ле­ние стра­ны.

Че­ло­век — са­мо­адап­ти­рую­щая­ся ма­ши­на, он сам, без ка­ких-ли­бо тех­ни­че­ских средств, под влия­ни­ем об­ще­ст­вен­ных ус­ло­вий, вы­ра­ба­ты­ва­ет в се­бе те ка­че­ст­ва, ко­то­рые тре­бу­ет от не­го ло­ги­ка вы­жи­ва­ния, вы­жи­ва­ния в ми­ре ма­шин. По-ви­ди­мо­му, ау­тич­ный че­ло­век и есть че­ло­век бу­ду­ще­го, по­ст-че­ло­век, как его на­зы­ва­ют фи­ло­со­фы пост-мо­дер­низ­ма, ор­га­ни­че­ская часть соз­даю­ще­го­ся по­ст-че­ло­ве­че­ско­го ми­ра.

Рос­сий­ский со­цио­лог Алек­сандр Зи­новь­ев ви­дел этот бу­ду­щий ми­р как “гло­баль­ный че­ло­вей­ник”, и, в этом своем видении, он был не одинок.

Фран­цуз­ский фи­ло­соф Ко­жев, за 40 лет до Зи­новь­е­ва, пред­став­лял бу­ду­щее че­ло­ве­ка как мик­ро­час­ти­цу ог­ром­но­го ме­ха­ни­че­ско­го улья, — «Это су­ще­ст­во бу­дет вы­пол­нять мно­гие из тех функ­ций, ко­то­рые вы­пол­нял че­ло­век. Оно бу­дет соз­да­вать зда­ния, но та­кие, ко­то­рые бу­дут на­по­ми­нать му­равь­и­ные ульи. Оно бу­дет во­вле­че­но в раз­лич­ные фор­мы об­ще­ния, но то­го же сор­та, что и жуж­жа­ние пчел. Оно бу­дет соз­да­вать ис­кус­ст­во, но это бу­дет что-то по­доб­ное то­му, как пау­ки ткут пау­ти­ну. Оно бу­дет соз­да­вать му­зы­ку, та­кую же му­зы­ку, ко­то­рую соз­да­ет при­ро­да, му­зы­ку ква­каю­щих ля­гу­шек и стре­ко­чу­щих ци­кад. Оно бу­дет чув­ст­во­вать се­бя сча­ст­ли­вым в тех же фор­мах, в ко­то­рых чув­ст­ву­ют се­бя сча­ст­ли­вы­ми жи­вот­ные. Воз­вра­ще­ние че­ло­ве­ка в жи­вот­ный мир рань­ше ка­зал­ся толь­ко од­ним из пу­тей, по ко­то­ро­му мо­жет пой­ти че­ло­ве­че­ст­во, но се­го­дня это един­ст­вен­ный путь.»

И, дей­ст­ви­тель­но, но­вые рай­оны го­ро­дов все­го ми­ра, не­смот­ря на мно­­­­г­­о­­­об­­р­а­зие изо­щрен­ных гео­мет­ри­че­ских форм ги­гант­ских зда­ний соз­да­ют впе­чат­ле­ние че­ло­ве­че­ских уль­ев с мил­лио­на­ми оди­на­ко­вых яче­ек. Их по­яв­ле­ние бы­ло за­про­грам­ми­ро­ва­но са­мой ло­ги­кой раз­ви­тия ин­ду­ст­ри­аль­но­го об­ще­ст­ва, а го­ро­да-му­ра­вей­ни­ки на­ча­ли соз­да­вать­ся впер­вые в стра­не ли­де­ре ми­ро­во­го про­грес­са. Побывавший в США перед II Мировой войной, фран­цуз­ский писатель и драматург Жорж Дю­а­мель писал, — «Что оше­лом­ля­ет ев­ро­пей­ца в Аме­ри­ке — это по­ра­зи­тель­ная схо­жесть че­ло­ве­че­ской жиз­ни с жиз­нью му­ра­вей­ни­ка.»

Му­ра­вей­ник, как про­об­раз ра­цио­наль­но по­стро­ен­но­го че­ло­ве­че­ско­го об­ще­ст­ва, наи­бо­лее со­от­вет­ст­ву­ет прин­ци­пу тех­но­ло­ги­че­ско­го об­ще­ст­ва, в ко­то­ром лю­ди, как и му­ра­вьи, дей­ст­ву­ют по за­дан­ной про­грам­ме. Му­ра­вьи по про­грам­ме, за­дан­ной ге­не­ти­кой, че­ло­век по про­грам­ме, за­дан­ной об­ще­ст­вом. Об­ще­ст­во ис­кус­ст­вен­но вы­ра­щи­ва­ет че­ло­ве­че­скую по­ро­ду в ко­то­рой ра­цио­наль­ное на­ча­ло пре­ва­ли­ру­ет, ци­ви­ли­зо­ван­ный че­ло­век дол­жен жи­ть, ду­­­­­ма­ть, по­­­­­­­с­т­у­па­ть ра­цио­наль­но. Че­ло­век, ка­ким он был во все вре­ме­на, со свои­ми им­пуль­са­ми, сме­ной на­строе­ний, про­ти­во­ре­чи­вы­ми же­ла­ния­ми, должен исчезнуть. Об­ще­ст­во ну­ж­да­ет­ся в дру­гом че­ло­ве­че­ском ка­че­ст­ве, в си­ле его ра­зу­ма, его ра­цио­наль­ном на­ча­ле, на ко­то­ром стро­ит­ся весь ма­шин­ный мир тех­ни­че­ской цивилизации.

Идею про­грес­са 19-го ве­ка, дви­же­ние от низ­ших форм к выс­шим, в 20-м ве­ке сме­ни­ла об­рат­ная идея, дви­же­ние от ор­га­ни­че­ских, слож­ных форм к низ­шим, эле­мен­тар­ным, ме­ха­ни­че­ским. Что­бы со­хра­нить че­ло­ве­ка с его слож­ным и час­то не­кон­тро­ли­руе­мым внут­рен­ним ми­ром нуж­но от­­к­а­за­ться от ма­те­ри­аль­но­го Про­грес­са. Толь­ко бла­го­да­ря обществу-машине и ра­бот­ни­ку, пол­но­стью к ней адап­ти­ро­ван­но­го, мож­но соз­дать дос­той­ные ус­ло­вия че­ло­ве­че­ско­го су­ще­ст­во­ва­ния, ко­то­рых, низ­шие клас­сы, боль­шин­ст­во на­се­ле­ния, бы­ли ли­ше­ны в те­че­нии ве­ков.

Но до соз­да­ния такого общества еще да­ле­ко, че­ло­ве­че­ст­во по­ка еще не по­строи­ло сис­те­му, пол­но­стью ото­рван­ную от при­ро­ды, по­ка еще  су­ще­ст­ву­ет со­ци­аль­ная сре­да, в ко­то­рой, по сло­вам Мар­кса, че­ло­век ос­та­ет­ся “со­ци­аль­ным жи­вот­ным”, ра­зу­ме­ет­ся выс­шим жи­вот­ным. Но се­го­дня это жи­вот­ное ук­ро­ще­но, су­же­но до не­об­хо­ди­мо­го экономическому об­ще­ст­ву ми­ни­му­ма про­стей­шим же­ла­ни­ям фи­зи­че­ско­го ком­фор­та, сек­су­аль­но­го удов­ле­тво­ре­ния и же­ла­ния за­нять до­ми­ни­рую­щее по­ло­же­ние в сво­ей груп­пе, так­же как это про­ис­хо­дит в жи­вот­но­м ми­ре и, так­же как все жи­вот­ные, он не со­про­тив­ля­ет­ся ус­ло­ви­ям сво­ей жиз­ни, он к ним при­спо­саб­ли­ва­ет­ся.